Как меня пытались поймать на вранье

Сразу скажу: занятие это бесполезное. Врать я не умею и даже не пытаюсь этого делать. Но все давно уже уверены, что правду не говорит никто, никогда и нигде, поэтому и меня подозревают Бог знает в чем. В глупости, высокомерии, цинизме… Я уже перечисляла, см. выше.

Я их прощаю. Ау, слышите? Я вас прощаю! Вы в этом не виноваты! Что вообще взять с людей, которые ежедневно видят рекламу? Если не видят, то слышат. Если не слышат, то она дышит им в спину, настырно лезет в их мобильные телефоны, в электронную почту, в общем, в мозг. Она вся – сплошная ложь. Люди не виноваты, что заодно с ней подозревают во лжи всех и вся. Они ведутся на рекламу, а потом плюются от омерзения. И опять ведутся. И вновь плюются. И опять… Есть ли этому конец? Время покажет, но пока отчего-то не показывает. Это норма жизни: подозрительность.

А у мента еще и работа такая. И повод есть! Поэтому в нашу вторую встречу у него в кабинете он вцепился в меня намертво. Во-первых, сказал:

– Вы меня обманули, Ариадна Витальевна.

–?..

– Воспользовались тем, что я здесь недавно и еще не вошел в курс дела. – Должно быть, его предшественника уволили за взятки. Или он даже сел. – У вашей матери, оказывается, была причина, чтобы покончить с собой!

– А я разве говорила, что нет?

– Вы говорили, что у нее не было проблем с мужчинами.

– А разве были?

– Как вы тогда объясните, что пару месяцев назад, в начале мая, умер ее любовник? Умер при весьма загадочных обстоятельствах.

Я сразу поняла его взгляд: готовь деньги. Моя мать очень ловко умела это устраивать, а я не умею совсем. Но, видимо, придется научиться.

– Это были не загадочные обстоятельства.

– А что же тогда?..

Я пожала плечами:

– Он умер, и все. Согласна, что смерть сама по себе загадочна. Но только не обстоятельства. Моя мать все-таки писательница. Слова «загадочно» и «обстоятельства», как она бы сказала, из разных весовых категорий.

– У нас допрос, а не урок литературы!

– Извините.

– Тогда я, с вашего позволения, продолжу?

– Конечно!

– В деле записано, – он открыл папку. – «Неудачно упал на садовый нож».

Я вздохнула и спросила:

– Сколько?

– Вы что себе позволяете?!!!

Он вскочил и забегал по кабинету. Я молчала. Я сказала то, о чем он подумал, но он почему-то начал кричать, бегать из-за угла в угол, грозить мне статьей. Я прекрасно знала, чем все закончится: он возьмет деньги. Для этого все здесь так и устроено. И вообще в нашей стране. Все вопят о коррупции, о том, что надо за нее сажать, только других. Сами же преспокойно берут взятки. Чем больше кричат, тем больше берут. Я не наивная девочка, два месяца назад мы это уже проходили.

Теперь умерла моя мать. Разумеется, надо дать.

– Я вас в тюрьму засажу! – прокричал он в последний раз и сел. На стул, разумеется, не за решетку. Пока.

– Что дальше? – спросила я.

– Отвечайте на заданные вопросы.

– Хорошо, задавайте.

– При каких обстоятельствах умер любовник вашей матери?

– Вам не кажется, что это кощунство, задавать такие вопросы? Она все-таки моя мать, – тихо сказала я. – И я страдала.

– Оттого, что ее любовник был моложе вас? – язвительно спросил мент.

Я молчала.

– Я засажу вас за убийство, – пообещал он.

– Сколько? – спросила я.

На этот раз он не кричал. Он вздохнул и спросил:

– Вы, быть может, не знаете, что наша беседа записывается?

– Ах, понятно! – сообразила я. – Делиться не хотите.

Я подумала, что он меня сейчас убьет. Но тогда его посадят. Ах, нет, я забыла! Им же ничего не бывает. Что бы они ни делали, не бывает, и все тут. Но он ведь не может убить меня прямо здесь, в своем кабинете? По его лицу я поняла: не может. И успокоилась. Могу так и продолжать: без пауз.

«Интересно, сколько времени он продержится?» – прикинула я.

– Ваша мать дала взятку, чтобы закрыли дело? – прошипел Павел – без паузы – Юрьевич. – Кто ей помог?

– Некоторые ваши коллеги догадались, что кнопки на телевизионном пульте существуют для того, чтобы переключать каналы, – ляпнула я очередную глупость, потому что он позеленел от злости. – И поэтому они в курсе, кто такая Марина Минина. Это большей частью относится к вашим начальникам, к тем, кто занимает важные посты. Они даже не представляют, как выглядит книга.

– Вы мне угрожаете? – он опять вскочил.

Что с ним прикажете делать? В каждой моей фразе он ищет двойное дно, как в чемодане с контрабандой. Он на сто процентов уверен, что я перевожу запрещенный товар или, того хуже, оружие и наркотики. Его взгляд-рентген тщетно пытается вскрыть воздух. Милый Павел, пауза, Юрьевич! Там нет двойного дна! Я тебе не угрожаю! Просто я собираюсь дать то, что ты хочешь. Ты ведь жаждешь денег? Все жаждут. Так зачем же упрямиться, кричать и топать ногами?

– Вам это дорого обойдется, Ариадна Витальевна.

– Я знаю.

– Сейчас не те времена.

– Что, рубли больше не берут? Не беспокойтесь: у меня и доллары есть. Или вы предпочитаете евро?

– Факт предложения взятки будет зафиксирован в протоколе, – проскрипел он. – Продолжим допрос.

– Хорошо, – легко согласилась я. И закинула ногу на ногу: – Продолжим.

Недавно умерла моя мать, и я ее действительно любила. Я даже готова сесть за эту любовь. В тюрьме, наверное, не так плохо. То есть там плохо, но об этом снимают всякие фильмы с налетом романтики. Говорят, что тюремная дружба самая крепкая. У меня нет вообще никакой. Так, может, попробовать?

– Я полагаю, что одно вытекает из другого, – сказал он, глядя в мое декольте, – самоубийство вашей матери (пока мы остановились на этой версии) из убийства ее любовника, Егора Варламова.

– Какого убийства? Дело-то закрыли! И там об убийстве не было ни слова! У меня плохое чувство юмора, но зато хорошая память.

– Мне всегда подозрительно, когда нож в спине называется «отсутствие состава преступления». Ваша мать показала, что в тот день они были на даче вдвоем. Она и Егор Варламов.

Я пожала плечами:

– Они всегда были вдвоем.

– Где ж она его подцепила?

Ого! А это уже не похоже на допрос! Это, простите, Павел, без паузы, Юрьевич, прямо-таки бабское любопытство! И тон… Ах, что за тон! Даже журналисты, трудящиеся на ниве желтой прессы, деликатнее. Они ее пашут любовно, ручками возделывают, а не прутся комбайном в грядки, как вы. Это ж не морковка, это любовь, хотя они и рифмуются.

Я постаралась успокоиться.

– Они познакомились на презентации. Егор подошел к маме и сказал, как любит ее книги. И попросил автограф.

– А вечером оказался у нее в постели, – ухмыльнулся мент.

– Не вечером. Они какое-то время переписывались.

– И когда это случилось?

– Пять лет назад, – ровным голосом сказала я.

– Презентация состоялась пять лет назад или постель? – ехидно поинтересовался он.

– Пять лет назад они, говоря вашим казенным языком, сошлись.

Знали бы вы, чего мне это стоило. Пять лет мучений! Когда я просто-таки места себе не находила, глядя, как гибнет мама! Я ей не раз об этом говорила и оказалась права! Я же вижу людей насквозь! И Егора… О! Я сразу поняла, что это такое!

– Выходит, когда они познакомились, ему исполнилось… – он заглянул в свои записи.

– Двадцать пять.

– А ей…

– Пятьдесят.

– Он вполне мог быть ее младшим сыном, – ехидно сказал мент.

– Он не был ее сыном. Они собирались пожениться.

– Ничего себе расклад! Пенсионерка собиралась замуж за тридцатилетнего плейбоя! Я видел его фото, у него, похоже, от баб не было отбоя. Ваша мать что, застукала его с юной любовницей и пришила?

– Он упал на садовый нож, – монотонно проговорила я, поняв, что он перешел на жаргон, чтобы меня разговорить.

У меня есть еще одно отвратительное качество: я всегда держу данное слово. Знаю, что это ужасно, но ничего не могу с собой поделать.

Когда-то у меня были подруги. Одна, к примеру, говорила:

– Аришка, я к тебе завтра зайду.

И я с самого утра начинала ее ждать. В девять вечера, поняв, что она уже не придет, набирала ее номер.

– Ой, извини, Аришка, я забегалась! Завтра заскочу!

На другой день повторялось то же самое. Я человек железных правил: если кому-то обещала, что завтра позвоню, то обязательно позвоню. И всегда уточняю время: когда удобнее? Не было еще ни одного раза, чтобы я не позвонила, если обещала, и не пришла, если собиралась. Не можешь прийти, так и не обещай. А ссылки на всякие там обстоятельства ничего не оправдывают. Человек на то и человек, чтобы быть сильнее обстоятельств. В общем, с этой подругой мы расстались.

Другая постоянно просила взаймы. Денег у меня хватало, поэтому, если просили в долг, я без лишних слов лезла в кошелек.

– Через неделю отдам, – обещала подруга.

Ровно через неделю я ждала ее с деньгами. Вечером звонила:

– Извини, что напоминаю. Долг когда отдашь?

– Тебе что, на жизнь не хватает, Петухова? Ты ж богатая!

– С деньгами у меня порядок, но ты сказала – через неделю.

– Еще недельку подождешь?

– Конечно!

Надо ли говорить, что было дальше? Повторяю: у меня много денег. Я готова одалживать сколько угодно, но мне надо знать точный срок: когда вернешь? Ну, скажи ты: через месяц или через год, я терпеливо буду ждать. Но через год, день в день, уж будь так любезна. В общем, и с этой подругой мы расстались.

Я прекрасно знаю, что вы скажете: какой ужасный характер! Я этого и не отрицаю. Я же сразу предупредила: спасаю от себя человечество. Хотя мне и непонятно, почему обязательность отпугивает людей? Если бы все были такие, как я, жить стало бы скучно, зато спокойно.

Это лирическое отступление. Надо же объяснить свое поведение в кабинете у следователя. Объясняю. После истории с Егором мама взяла с меня самое мое отчаянное слово, что я никому не скажу правду. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Я не знаю, причисляла ли она свою смерть к обстоятельствам, но в нашем договоре не имелось никаких примечаний. То есть особых условий мелким шрифтом. Поэтому я решила стоять насмерть.

– А где был этот нож? – спросил мент.

– Как где? У него в спине! У Егора!

– А до того?

Я слегка напряглась. Как сказать правду и не нарушить договор? Ситуация безнадежная. Выручай, мент!

– Что же вы молчите, Ариадна Витальевна?

– Нож был…

– Был в?..

– в… – тянула я.

– Руке.

Подчеркиваю, это он сказал, а не я.

– Осталось уточнить, в чьей, – в упор посмотрел на меня Павел Юрьевич. Тут мне уже стало не до расстановки пауз.

– Сожалею, но дело закрыто, – тихо произнесла я.

Он аж подпрыгнул:

– Вы сожалеете?!!

– Он умер. И она умерла. Чего вы еще хотите?

– Я хочу, чтобы вы признались. Ваша мать убила своего любовника. Я не знаю причины, может, она застукала его с вами, а?

Тут я расхохоталась. Я смеялась так долго, что он пошел за водой. Подумал, наверное, что у меня истерика. Павел Юрьевич сунул мне в руки стакан и буркнул:

– Пейте.

Я стала пить, чтобы его не расстраивать, хотя пить мне совсем не хотелось. Еще одно отвратительное качество: если меня о чем-то просят с таким видом, какой сейчас у него, я всегда эту просьбу выполняю.

– Какие у вас были отношения с Варламовым? – спросил он, когда я поставила на стол пустой стакан.

– Плохие.

– Совсем плохие?

– Совсем.

– И в чем это заключалось?

– Я с ним не спала.

– А он вас домогался?

Я с сожалением посмотрела на пустой стакан: мне опять стало смешно. Надо же такое сказать! Хотела бы я видеть мужчину, который меня домогается! Зайца Петя домогалась я. И домоглась. Или как это называется?

Я сидела и кусала губы, потому что еще один стакан воды в меня бы просто-напросто не влез.

– Что с вами? Вам плохо? – испугался Павел Юрьевич.

– Да.

– Голова болит? Сердце? Или что?

– Или что. Я больше не хочу пить.

– Так и не пейте!

– Дайте мне слово, что не побежите за водой.

– Конечно, не побегу!

И тут я с чистой совестью расхохоталась. Он, наверное, подумал, что я над ним издеваюсь. Сначала лицо у него стало белое-белое, а потом медленно начало краснеть.

– Вы думаете, что богатым все можно, да? – со злостью спросил он.

– Не принимайте это на свой счет, – давясь от смеха, сказала я.

– Вы… знаете, кто вы? Богатая… избалованная… наглая… сучка…

Он говорил с такими паузами! Мама дорогая! Между этими четырьмя словами уместился бы еще добрый десяток эпитетов, которыми он мысленно меня наградил! Я услышала их все!

– Но я найду на вас управу! – пообещал Павел Юрьевич.

– Хотелось бы.

– Убирайтесь вон!!! – заорал он.

Я машинально посмотрела на часы. Слабак. И встала.

– При первой нашей встрече… допросе… – помните, Павел Юрьевич? – я вам сказала, что это надолго, а вы не поверили. Отдышитесь. У вас есть мой номер телефона? Позвоните мне, как только успокоитесь. До свидания. Да, забыла! Желаю удачи!

Моя мама всегда так говорила: «Удачи тебе, солнышко! Удачного дня! Милый, у тебя все сегодня получится! Удачи!»

Вот ведь прилипло!

Он сидел, открыв рот. И тут я не выдержала. Схватила стакан и кинулась к графину с водой.

– Водички, Павел Юрьевич?

Он схватил стакан и выплеснул воду мне в лицо. У меня дорогая тушь, водостойкая. Но я пришла пешком. Теперь придется в таком виде ловить такси. Я вздохнула:

– Неприятность. Хорошо, что лето. Я посижу на скамейке под вашим окном, не возражаете? Надо высохнуть.

– Во-о-он!!!

Трудно разговаривать с человеком, который не понимает элементарных вещей. Женщина не может идти домой мокрой. Места ему, что ли, жалко? Или правилами запрещено сидеть под окнами ми… полиции? (Черт! Полиция же теперь!) Трудно об этом сказать? Я же их не знаю, эти правила. Надо на всякий случай почитать все, что у них висит на стене, даже мелким шрифтом. Мне вовсе не хочется его злить. Я просто пока не знаю правил.

Я вышла из кабинета и чуть не угодила в объятия какому-то толстяку.

– Господи, что с вами?

– Павел Юрьевич облил меня водой.

– Что?! А ну, пойдем.

Мы прошли в другой кабинет, чему я очень обрадовалась. Там стоял вентилятор, и я тут же подсела к нему. Сушиться. Он принял меня в объятья благосклонно: загудел и обдал тугой струей воздуха.

– Девушка, вы простудитесь, – сказал толстяк.

– Павел Юрьевич заявил, что у него под окнами сидеть неудобно, а мне неудобно ехать на такси в мокрой одежде. Гораздо неудобнее, чем заболеть.

– Значит, Спиркин облил вас водой?

– Спиркин – это кто?

– Тот, из чьего кабинета вы вышли.

– Я просто думала, что он хочет пить.

– Пишите докладную, – ко мне подвинули лист бумаги.

– Что?

– Опишите все, что случилось.

– Зачем?

– Вы ведь Ариадна Минина?

– Петухова. А откуда вы знаете?

«Два месяца назад по этим же коридорам ходила моя мать, – вспомнила я. – Конечно, он ее знает. А заодно и меня».

– Моя жена обожает читать светскую хронику, – широко улыбнулся толстяк, подтвердив мою догадку. – Я не возражаю, потому что там много фоток хорошеньких женщин, – подмигнул он. – Вы – самая хорошенькая!

– Это неправда.

– Правда, правда. Я все время гадал: почему же вы не киноактриса?

Киноактриса? Я опасливо оглянулась: нет ли здесь графина с водой? Моя футболка только-только подсохла. Осталось высушить джинсы, на которые тоже попала вода. На всякий случай я решила больше не смеяться. Чтобы отделаться от толстяка и его сомнительных комплиментов, я сделала то, о чем он так настойчиво просил: описала небольшое происшествие со стаканом воды. Толстяк взял у меня бумагу и заверил:

– Мы примем меры. Пропуск вам Спиркин подписал?

– Пропуск?

– Вот, возьмите. – Мне сунули в руки какую-то бумажку. – Можете идти. Приятно было с вами познакомиться. Обязательно жене расскажу! А вы подумайте насчет того, чтобы сняться в кино.

Я подумала об этом давно. Еще раньше, чем об этом подумала моя мама. И твердо решила: нет. У меня нет актерского таланта, и я это прекрасно знаю. Людям, которые не умеют лгать, противопоказано выходить на сцену.

Я шла домой и размышляла о Егоре. Почему-то не о том, как он умер, а о том, каким он парнем был. А был он плохим парнем.

… Дьявол с кукольником ударили по рукам, и деньги в карманы везунчика полились рекой. Но поскольку это были дьявольские деньги, то они не могли сделать счастливыми ни продавца игрушек, ни его семью. Дети, купив все, что хотели, сделались злыми и совсем перестали любить своего отца, жена, которая прежде была экономной, превратилась в транжиру, они с кукольником теперь постоянно ругались. Слуги принялись воровать, так что мастер не мог ни на кого положиться. Новый дом оказался слишком огромен и, мало того что вызывал зависть соседей, требовал непомерных расходов. Жизнь в нем была тоскливой. И тогда кукольник потребовал у своего заказчика, чтобы ему тоже сделали игрушку. Живую игрушку. Дьявол выполнил просьбу, он изготовил очень красивую, качественную куклу, но это еще больше все осложнило…

Егор

Вообще-то он оказался у мамы далеко не первым. Ведь моя мать была очень красивой женщиной, я это уже говорила. Красота помогла ей выбиться в люди. Она всем женщинам помогает, даже тем, кто говорит, что прежде всего хотели бы, чтобы их ценили за ум. Уверяю вас, это кокетство. Моя мать была неглупой женщиной, судя по ее книгам, но свою красоту она ценила гораздо больше своего таланта. Инстинктивно, если так можно выразиться. В чем это выражалось?

Ни одно падение рейтинга она не переживала так, как вскочивший на подбородке прыщ. Рыдала она по обоим поводам, и по рейтингу, и по прыщу. Но по прыщу натуральнее и громче, я слышала это своим внутренним слухом. Она всегда обращала внимание на то, какими взглядами провожают ее мужчины. Она сидела на жесткой диете, почти ежедневно истязала себя в спортзалах и проводила долгие часы в кабинете у пластического хирурга. Это занимало ее гораздо больше, чем написание книг. Хотя она утверждала обратное. Все лгут, и моя мать вовсе не была исключением. Ее ум какое-то время помогал ей держаться против бесчисленных атак, которым она подвергалась. Я имею в виду атак мальчиков, подобных Егору. Но на нем мама почему-то сломалась.

Я долго думала: почему? Чем он отличается от других таких же мальчиков? Ведь до него все было так хорошо! Внешностью? Я бы сказала, она у него слишком уж. Да раньше мама первой смеялась над такими салонными красавчиками! Слишком уж нежное лицо. Глаза. Слишком уж. Ресницы. Рот. Все словно нарисованное, мне иногда даже казалось, что он пользуется косметикой. Да откройте любой журнал, где рекламируют мужское белье! И если вас сразу не стошнит, вы увидите там Егора. Нет, конечно же, он не снимался в рекламе нижнего белья, раз был маминым любовником. Ее денег им вполне хватало. Он такой типаж, понимаете?

Но мама на нем зациклилась. Одно время я даже думала, что к ней пришла старость. Марина Минина решила, будто Егор – это ее последний шанс.

– Мама, что случилось? – добивалась я.

– Он меня любит.

Уж простите, я не верю в любовь двадцатипятилетнего красавца к женщине, которая годится ему в матери. Не верю, и все тут. Почему-то Егор Варламов влюбился не в кого-нибудь, а в богатую и знаменитую Марину Минину. И еще один момент я не могла не отметить. Моя мать известная писательница, а Егор тоже что-то писал. Мама говорила, будто у него талант.

Талант у него действительно имелся, только иного рода. Он божественно врал. Любая ложь в его устах становилась молитвой. Может, потому, что сам он был ангельски хорош? Творит же природа такую мерзость!

О! Я этот талант оценила вполне! Как человек прямолинейный, я никогда и не играла в симпатию к нему. Сказала сразу, без обиняков:

– Я тебя ненавижу: ты с мамой из-за ее денег.

– Я ничего не прошу. – Мерзавец! Он не сделал паузы! Ни малейшего зазора, в который могло бы просочиться сомнение, не возникло между моим вопросом и его ответом! За что я возненавидела его еще больше.

– Пока не просишь. Пока ты никто. Но, прости, сколько тебе лет?

– Почему прости? С каких пор извиняются за молодость? Это тебе скоро придется скрывать свой возраст, а мне… Мне двадцать пять.

– То есть у тебя уйма времени. Она ведь стареет, а ты только хорошеешь. Мужчины твоего типа, как коньяк, их цена зависит от выдержки. Чем они старше, тем их обаяние сильнее ударяет в голову, в двадцать пять они лишь слегка опьяняют, зато в сорок с первого глотка валят с ног. Это не комплимент: я тебя ненавижу. Я поняла твою тактику. Ты решил выждать время. Правильно: богатство надо заслужить. Его надо выстрадать. Мама выстрадала. И она так просто не сдастся. Но я вижу, ты парень терпеливый. Ты ее дожмешь.

– Не знал, что ты такая жадная, – сказал мне на это Егор.

– Я жадная?!

– Что ж, я все понимаю. Делать ты ничего не умеешь, кроме как быть дочерью Марины Мининой. Она тебя безумно любит и будет давать деньги всегда. Ты должна молиться на нее, а ты издеваешься.

– Как ты сказал?!

– Издеваешься. Ты надо всеми издеваешься, но над ней особенно. Мстишь ей, только непонятно за что. Хотя, если подумать… Ты ж собственница! Так выражается твоя безумная любовь к ней. Но я тоже ее люблю. Я тоже хочу немножко Марины Мининой, – насмешливо сказал он. – Может, поделишься, Аришка?

– Не смей меня так называть!

– Извините, Ариадна Витальевна, – он шутливо поклонился. – Так что, поделишься со мной своей мамой?

– Вы с ней это обсуждаете? – подозрительно спросила я.

– Конечно!

– А ты не только терпеливый, но и хитрый. Решил нас поссорить. Только учти: я и в самом деле люблю свою мать. Я ее от тебя спасу.

– Я тоже ее люблю. Ее надо спасать от тебя.

– Значит, война?

– Ну, если ты не хочешь мира…

Он бросил на меня выразительный взгляд. Надо сказать, глаза у него были необыкновенные. Ласковая зелень. Зеленые глаза бывают разные. Бывают жгучие, как крапива, бывают наглые. У Егора они были как зеленая лужайка, приглашающие. Иди сюда, здесь хорошо, мы полежим в тени деревьев, насладимся прохладой. И, разумеется, займемся любовью. Но я не повелась, глупая. Мне следовало попытаться его соблазнить и сделать так, чтобы мама об этом узнала. Но тогда я свой шанс упустила. Да я и не умею этого: соблазнять. Так же, как не умею врать. Я слишком честна в постели, всегда выполняю обещания.

– Максимум год, – самоуверенно сказала я тогда.

– Не понял?

– Всего год. И она в тебе разочаруется. Знаешь, сколько у нее было любовников?

– Догадываюсь, что много, – в ласковой зелени мелькнул солнечный зайчик. Этот гад надо мной смеялся! Моя ненависть росла в геометрической прогрессии.

– Никто из них не протянул и года, Егорчик. Исключение мой папа, который прожил с ней четверть века. Но это отдельная история, история семьи Мининых, к которой ты не имеешь ни малейшего отношения. Может, сразу деньгами возьмешь?

– Отступные? – рассмеялся он. – А если я ей расскажу?

– Мне-то что. Запомни: меня она будет любить всегда, а тебя по настроению. Настроение у нее меняется часто, поэтому тебе придется несладко.

– Все сказала? – на солнце нашла туча, и в ласковой зелени стало прохладно.

– Да!

– Тогда я удаляюсь. – Он посмотрел на часы. – Мы с Мариной идем в ночной клуб.

– В элитный ночной клуб. Куда тебя раньше не пускали.

– Ошибаешься.

– Значит, она у тебя не первая богатая старуха?

– Вот как ты думаешь о своей матери… – Его голос стал ехидным. – Видимо, вам, Ариадна Витальевна, придется поискать себе работу. Мама скоро перестанет субсидировать ваше безделье. Ах, да! Я и забыл! У вас же есть муж! Вы всегда можете родить ему ребенка…

Скажу честно: раньше мне не приходилось бить людей. Но Егор разжег во мне такую ненависть, что я не удержалась. Это была самооборона, разве не так? Он меня здорово обидел, и я ударила. Пощечина вышла звонкой, но Егор выдержал ее стойко. Мне даже показалось, что он смотрит на меня с жалостью.

Так мы ступили на тропу войны, и чем это закончилось, вы уже знаете. Он неудачно упал на садовый нож. Так неудачно, что сразу умер.

Поиск по сайту: