Маслов Илья Александрович

По светлым волосам

Я проведу рукою,

Отдав всю нежность

Тысячи ночей,

За то, что был

Так долго не со мною,

За то, что кровь пролил

За Русь моих очей.

Екатерина Оверчук

Не существует Истории с большой

буквы, некой мистической

сущности. Люди, насколько они

действительно люди, делают и

изменяют историю.

Юлиус Эвола

Стрибог гневался. Холодный, пахнущий морем ветер налетал с Балтийского побережья, заставляя людей ежится и сильнее кутаться в теплые плащи. Самые первые, редкие капли дождя уже падали в пыль. Что и говорить - погода была не самая лучшая. Однако медлить на берегу более было нельзя, не в обычае варягов уклоняться от поединка - со стихией ли или с неприятелем. Полюдье собрано, судебные дела разобраны, проверено состояние крепостей и их гарнизонов... Руян, Аркона ждали теперь своего властелина.

Прибыслав, возвышавшийся над окружающими на своем боевом коне, так погрузился в мысли, что перестал следить за суетой, предшествовавшей погружению на ладьи. Одни Боги ведают, почему его, князя ругов, лужичей и ободритов, так часто преследует воспоминание далекого детства! Он, сопровождающий отца в таком же сборе полюдья, с ужасом смотрит на разоренную рыбацкую деревню, на провалившиеся крыши почерневших от пламени построек, на окровавленные тела мужчин и женщин, застывшие в нелепых позах на земле... "Даны тут побывали!" - тяжелая рука отца опускается на плечо княжича - "Напоминают, что с ними считаться надобно... Завидуют, что ширятся земли славянские!" Сопровождавшие вождя и его сына витязи меж тем тщетно пытались найти среди руин хоть кого-то живого. "Отец! Пойдем войной на этих разбойников и отомстим!" - рука княжича стиснула рукоять меча. Отец печально улыбнулся и убрал руку с плеча наследника: "Далеко те даны, не просто до них добраться. А и тронешь окаянных - все прочие враги зашевелятся: и немцы, и ромеи, и черные степняки, да мало ли недругов у нас! Слабы мы покуда со всеми сразу воевать..." В глазах княжича блеснули слезы, он топнул ногой и почти крикнул: "Когда воина оскорбляют, он мстит, не думая об опасности!" Тогда отец снова положил ему руку на плечо и долго смотрел в глаза, не произнося ни слова. А потом сказал: "Ты будешь достойным вождем... Если твой разум не будет отставать от сердца, но действовать с ним согласно."

-Князь! Готово все к отплытию! Прикажешь на лодьи подниматься?

Прибыслав очнулся от воспоминаний и повернулся на голос воеводы Промысла. Он уже хотел отдать приказ, но вдруг почувствовал сильную жажду. И хотелось не простой воды, не вина, а почему-то - молока. Князь сделал воеводе знак обождать и посмотрел по сторонам. На глаза ему попалась молоденькая девушка, и Прибыслав обратился к ней, немного наклонившися с седла:

-Принесла бы молока испить, красавица!

Обрадовавшись возможности услужить самому князю, девушка быстро исчезла в ближайшей избе и почти сразу же появилась снова, неся обеими руками глиняную кринку. Князь благодарно кивнул и поднял сосуд, едва не одним духом опорожнив его. Оторвавшись от кринки, он обнаружил, что девушка смотрит на него не то с удивлением, не то с восхищением. Прибыслав протянул ей кувшин:

-Спасибо, красавица. Как звать-то тебя?

Девушка опустила глаза и очень застеньчиво ответила:

-Весняною...

Князь откровенно залюбовался ею. Не смотря на простоватый будничный наряд, девушка была по-славянски красива: длинная, заплетенная из золотистых волос коса и розоватые щеки с ямочками, небольшая родинка на подбородке, статная осанка даже при несколько полноватой фигуре не оставили бы равнодушным никакого мужчину. Под взглядом вождя Весняна совсем застеснялась, но все-таки подняла свои большие, словно чем-то раз и навсегда удивленные, голубые глаза на всадника перед собою: она решила, что князю еще что-то угодно. Девушка тоже хорошо успела рассмотреть его, могучего, вислоусого, но еще не старого витязя с серыми глазами, волевым подбородком и гордой посадкой выбритой по праву знатного происхождения головы. Наконец, Весняна поняла, что князь просто любуется ею, и покраснела, снова опустив голову. Прибыславу очень хотелось сказать ей что-нибудь шутливое, но он не придумал, что именно, и просто еще раз поблагодарил:

-Спасибо, Весняна. Ну, теперь беги, коли какие дела тебя ждут.

Девушка кивнула и снова скрылась в избе. Князь подумал, что ей, должно быть, очень хотелось посмотреть, как красивые корабли варягов станут отплывать, и пожалел, что так засмущал Весняну. Однако он успокоил себя тем, что далеко не каждой удается вот так пообщаться с вождем, и повернулся к прячущему в седых усах улыбку Промыслу:

-Вели погружаться воинам! Да догляди, чтобы справно все было!

...Потом, когда ладьи отплыли довольно далеко, и люди на берегу слились в одну безликую толпу, Прибыслав снова вспомнил о девушке, поднесшей ему напиться, и улыбнулся: "Надо было ей хоть подарить на память что-нибудь...". Он подумал, что она наверняка стоит там, на берегу, и смотрит вслед уходящим кораблям, однако тут же приказал себе позабыть о девчонке. Не дело князю на пустяки отвлекаться! Общение же с многочисленными женами, чье наличие было залогом мира с окрестными племенами и державами, вообще научило его смотреть на отношения мужчины и женщины философски и скептически.

Да и время было не особо располагавшее к романтизму! Походы Аттиллы уже отошли в область преданий, Карл Великий еще не родился, и кровавая, но мелочная вражда варварских племен, подогреваемая византийской дипломатией, никому особенной пользы или славы не приносила. Однако молодые европейские державы уже жили своей жизнью. И время великих потрясений было на пороге.

-Славяне! Славяне! Опять эти славяне! Что ни делай, обязательно наткнешься на славян! Тьфу!

С этими словами Канут Норфьердунг, повелитель данов, вскочил из-за стола и нервно зашагал по залу взад-вперед, заложив руки за спину. Не ожидавший такого откровенного выражения чувств от старого друга и соратника Готлиб Ростеншверт, удерживавший под своей рукой едва не все германские племена Рейна, вытарищил глаза, надул щеки и сделал загадочный жест рукой: так он показывал удивление. Посол же великой Империи Ромеев, патрикий Роман, усилием воли сохранил невозмутимое выражение лица: эти смешные в своей непосредственности варвары все же должны служить интересам Константинополя! Вот уже час, как они втроем обсуждали интересы своих держав, и имя "славяне" действительно слишком часто оказывалось на языке то у одного, то у другого.

Канут, наконец, совладал с собою и снова обратился к собеседникам:

-Мне уже надоело в связи с любой мелочью слышать про славян! Торговля - речь только о них, их купцы, видите ли, уже торгуют чуть ли не всеми товарами, от шкур до восточных пряностей, земледелие - опять же славяне за несколько месяцев расчищают и возделывают поля, которые вполне могли бы прокормить всех моих людей от знати до последнего нищего бондера, война - один из моих хевдингов решил попытать счастья в славянских землях и сгинул там со всеми своими людьми, и славяне еще и предъявляют мне требование о возмещении убытков, которые этот хевдинг причинил им, пока они его не зарубили! Меня уже трясет при одном слове "славяне"! Они становятся все сильнее сильнее, и предела этому не видать! Что, я не прав, Готлиб?

Ростеншверт снова вытаращил глаза и развел руками:

-Ну что же я могу поделать, Канут? Славяне всегда были сильным народом. Тем более, мирным народом - о чем же мне беспокоиться, пока они не отнимают мое пиво?

В подтверждение своих слов германец хотел было опрокинуть очередную кружку любимого напитка, но Канут подошел к нему и так ударил кулаком по столу, что Готлиб выронил кружку с пивом из рук и возмущенно уставился на союзника. Тот же почти сорвался на крик:

-Нет, ты задумаешься над моими словами, Готлиб Ростеншверт! Или однажды там, где ты со своими заковаными в железо болванами пропил последние мозги, будут распевать свои песни славянские мужики-косари!

-В случае нужды я вышвырну из своих владений любого врага! А пока, говорю тебе, славяне хотят только мира! Мира!!

Канут сжал кулаки:

-Ты забыл заветы всеотца Вотана! Сознайся, тебе просто не хочется отрывать свой зад от лавки и лезть в седло? Но я заставлю тебя вспомнить о чести воина, райкс Готлиб!

Патрикий Роман, понимая, что между вождями назревает ссора, решил вмешаться, тем более, что разговор принял нужный ему оборот. Ромей поднял изящную руку и хорошо поставленным голосом привлек внимание и Канута, и Готлиба:

-Если не вспомнить о чести воина самостоятельно, то эти суобене (так ромеи выговаривали имя славян), которых мы также зовем скифами, вполне могут напомнить о ней сами. И как бы не оказалось, что поздно...

Убедившись, что и повелитель континентальных германцев, и повелитель свирепых мореходов - данов внимательно его слушают, Роман тоже встал из-за стола и продолжил:

-Некогда суобене, которых мы, ромеи, не воспринимали всерьез, вторглись на территории Империи и затопили ее, словно воды потопа. Великого труда стоило нам выстоять и подчинить расселившихся на наших землях славян своей воле! (Роман не упомянул, что еще более великого труда стоило разгневать давних торговых партнеров Византии, снабжавших ее хлебом, до того, что они решили покончить с нею раз и навсегда...) Я не беру под сомнение мужество ваших воинов, вожди, но всегда разумнее нанести упреждающий удар. Земли же, с которых будут изгнаны эти грязные скифы, вы поделите между собой. Империя предпочитает видеть там ваши владения.

-Неплохо говоришь, ромей! - Канут развернулся в его сторону - А как же ваша вера, которая учит возлюбить своего врага?

Патрикий смиренно наклонил голову:

-В наших книгах говорится, что скифы произошли от Хама, сына праотца Ноя, которому Господь повелел быть в услужении у своих братьев. И то, что эти прирожденные рабы живут сейчас свободно, оскорбляет Бога. А ваши племена пошли от другого сына Ноева, Иафета, и вам должно господствовать над этими суобенами...

Канут расхохотался:

-А мне нравится ваш Бог! Его именем можно благословить что угодно! Слыхал, Готлиб? Славянам предопределено быть нашими рабами!

Ростеншверт, который так и не понял, зачем нужно воевать с восточными соседями, недоброжелательно глянул на Романа и ответил:

-Наши предки пошли не от какого-то Иафета, а от праотца Манна! И славяне с галатами тоже! Так учат жрецы Вотана!

Прежде чем Канут успел ответить союзнику, патрикий Роман снова вмешался:

-Как же это презренное племя суобенов может происходить из одного корня с вашими славными народами?

Готлиб тяжело вздохнул. Канут снова подошел к нему и протянул руку:

-Я уже решил, что начну войну на Востоке. Ты пойдешь со мной?

Ростеншверт секунду помедлил и стиснул ладонь дана своею:

-Пойду! Воину не к лицу избегать битвы!

Канут, не зная, как еще выразить свою радость, поднял к потолку сжатую в кулак правую руку и громко крикнул:

-Вотан свидетель! Мы прижмем славян к стенке! К стенке!!

Роман, понимая, что обоим варварским вождям не до него, наконец позволил себе едва заметную улыбку. Господи Боже! Ну что за большие дети эти северяне! Обвести их вокруг пальца легче легкого! Они даже не задумались, для чего он, патрикий, направлен в их края императором. И теперь германцы с одной стороны, а кочевники - с другой набросятся на славян, разумеется - сокрушат их и погрязнут во взаимном истреблении, чего и должен был добиться Роман. Самих славян он не ненавидел - если бы они поменялись каким-то чудом местами с германцами, патрикий точно так же привел бы доказательства того, что германцам предопределено стать рабами скифов. Благо Господь одобрял все, что шло на пользу избранной им Империи...

Когда все было готово к отплытию, и бессчетное множество воинов начало восходить на драккары, Канут Норфьердунг неожиданно остро ощутил свое одиночество. Даже в окружении сыновей, во главе верного воинства он - всегда один, со своими дерзкими замыслами и гордыми мечтами. Нет, не минули зря беседы с патрикием Романом о великих императорах Рима и Константинополя! Как жаль, что единственный друг и ближайший соратник Готлиб - всего лишь толстый и ленивый пьяница... И он никогда не поймет, что победа на Востоке над славянами станет фундаментом великой державы. А потом... бросить вызов Второму Риму...

План ведения войны был таков: старший сын Канута, Харальд, должен был захватить остров Руян с главным славянским святилищем - Арконой, чтобы подорвать боевой дух противника, а Канут и Готлиб Ростеншверт одновременно должны были высадиться на южном берегу Балтики и заставить славянские поселения признать власть новых господ. Момент был подходящий - патрикий Роман рассказал, что из далеких степей на славянские земли в это же самое время волна за волной накатываются орды кочевников. Да и чего бояться этого племени пахарей? В битвах на земле, а уж тем более - в море, они не смогут выдержать натиск его данов или любых других воинов-германцев!

Были, однако, две проблемы, которые смущали Канута. Первая - часть простых общинников, как на его землях, так и на землях союзных вождей, не желала воевать на Востоке. Вторая - более серьезная - жрецы, которые не возражали против похода вообще, но постоянно вспоминали о происхождении славян и германцев от общего праотца Манна. Нечего сказать, у ромеев хорошая вера - всякая власть от бога, никто перечить не смеет...

Какой-то шум поблизости отвлек конунга от размышлений. Незнакомая бедно одетая старуха хотела подойти к нему, но была задержана двумя стражниками. Они явно не знали, как поступить с неожиданной пленницей, и Канут с неудовольствием приказал:

-Тащите ее сюда! Пусть скажет, что ей от меня понадобилось.

Старуху подвели к конунгу. Нет, ее одежда была вовсе не бедной - просто отсутствовала вся та разноцветная вышивка, по которой можно было бы узнать о принадлежности к роду и положении в обществе. А так могли ходить или последние изгои, забывшие о собственных краях, или посвещенные в самые сокровенные тайны северного жречества. О последних говорили, что они неузнанными ходят по земле, почитаясь за мудрость у всех племен Европы - от гэльских кланов Зеленого Эйрина до славянских родов на границе со Степью. Разглядев обереги на шее у старухи, говорившие о ее способности говорить с богами и духами, Канут помрачнел - ему не нравилось, что жрецы и провидцы вмешиваются в дела вождей. Но все же конунг придал своему голосу почтительные интонации:

-Не обижайся на моих воинов, провидица. Что привело тебя ко мне?

Старая женщина внимательно поглядела на него, и Канут удивился - ее голубые глаза были полны молодым блеском. Затем она подняла правую руку и указала на море - туда, где за горизонтом лежали земли славян. Порыв ветра, неожиданно налетев, растрепал седые волосы провидицы, и по спинам воинов и конунга побежали мурашки: они ясно услышали громкие крики воронов, хотя самих птицы было не видно. Женщина прищурила глаза, вглядываясь в далекую дымку тумана, а затем снова посмотрела на Канута Норфьердунга - ему, человеку не суеверному и не трусливому, показалось, что теплота небесной синевы постепенно исчезает из ее взгляда, уступая место ледяному цвету зимы и смерти. И провидица заговорила:

-Прежде, чем отправляться на Восток, выслушай, что было открыто твоим далеким предкам. Тысячи лет назад потомки Асов и Ванов, люди с белой кожей, голубыми или серыми глазами, светлыми волосами, могучие и бесстрашные, пришли в Мидгард и заставили склониться всех своих врагов. От них пошли многие племена, и твое племя - тоже. Им не было равных... Но ничто не может продолжаться вечно. Древняя мудрость забывалась. Мало кто чувствует сегодня, как в глубинах земли ворочается волк Фаньярих, мало кто слышит, как хохочет распятый Локи - он знает, что скоро его цепи падут... Великаны и мертвецы-нидинги ожидают, когда Нагльфар понесет их на битву с Богами Асгарда и героями Вальхаллы, а с Востока идет огненный великан Сурт, чтобы сжечь Мидгард. Как и предсказано, одна за другой приходят зимы - все холоднее и холоднее, землетрясения и наводнения губят города, ядовитый туман застилает Солнце. Но люди с белой кожей не замечают ничего - они сражаются друг с другом из-за золота, которое ослепило их своим блеском...

Пророчица обвела воинов холодным взглядом и снова обратилась к конунгу:

-Ступай же на Восток, купайся там в крови своих братьев, пей их кровь - однажды ты очнешься среди трупов, позабыв, за что сражался, обращенный в раба чужаков с юга! Если прежде тебе не отрубит голову один из защитников той земли, в которую ты идешь.

Женщина замолчала. Молчали и все даны, ожидая, что скажет вождь. Канут Норфьердунг нахмурился и хрипло ответил:

-Ты пугаешь меня Фаньярихом и Локи. Хорошо! Если нам и вправду угрожает опасность с юга, я - ты слышишь? Я! - объединю все племена от галатов до славян и поведу их в бой с этой угрозой!

-Объединишь? Только такие вожди, как ты, и мешают этому объединению!

Провидица отвернулась от конунга и пошла прочь. Воины в молчании расступились перед нею. И когда она пропала из виду, сотни глаз так же молчаливо обратились на Канута Норфьердунга. И тогда предводитель данов громко расхохотался и сказал:

-Я не знаю, что ждет нас впереди. Но воин - на то и воин, чтобы проверять истину любого пророчества острием своего меча! Пойдемте же в земли славян, и пусть Боги изберут победителей!

Сколько уже времени прошло с тех пор, как их селение посетил владыка Арконы, а Весняну не покидали мысли о нем и о своей с ним встрече. Что бы ни делала девушка, она думала о князе. Немало слышала она о нем от других поморян - и до, и после того, как поднесла ему напиться. Она хорошо представляла, как его ясные глаза наполнились гневом, когда однажды, в ответ на требование дани аварским послом, Прибыслав снес этому знатному степняку голову. Весняна пыталась представить, какое это нечеловеческое напряжение - быть ответственным за все, что происходит на землях, заселенных ругами, ободритами и лужичами... А как, должно быть, одинок Прибыслав - и никакие богатства, добытые в походах, не радуют! - ведь никто не возьмется разделить с ним заботы, всякий скажет: "Ты князь, тебе и решать". Недаром, должно быть, уловила она какую-то странную грусть во всем его облике, когда подносила кувшин! А еще князь был очень красив - красив по-мужски, не столько чертами лица, сколько выдержкой и мужеством, ясно читавшимися в его облике и в каждом движении...

Такие мысли, и еще множество подобных им, занимали Весняну, шедшую с ведрами доить коров, когда кто-то поблизости громко закричал:

-Даны плывут!

Девушка обернулась на море и увидела, как к берегу будто бы медленно, а на самом деле - стремительно, приближается несколько боевых ладей с головами чудовищ на изогнутых носах. Ветер уже доносил до поселения плеск волн, удары гонгов и отрывистые приказы на чужом языке. Весняна не сразу поняла, что инстинктивно пятится - ей казалось, что враги движутся прямо на нее. Она не могла поверить, что все происходящее - реальность. Снова чужие крики привели девушку в сознание:

-Бегите из селения!.. Детей, детей-то не оставьте!..

Смешавшись со всеми остальными селянами, Весняна побежала прочь от берега. Вот уже остались позади окраинные строения, вот уже появилась вдали темная стена леса - но громкий топот множества копыт мигом разрушил всякую надежду на спасение. Теперь стало ясно, почему даны напали, не таясь, средь бела дня - им на помощь, преграждая путь селянам, двигался отряд всадников в сверкающих на солнце доспехах, с длинными копьями. Бегущие инстинктивно бросились обратно - но там уже прыгали через борта своих кораблей морские разбойники. Искать спасения стало бессмысленно.

Весняна словно сквозь туман, словно во сне увидела, как даны с торжествующими криками побежали вперед. Ужас и осознание собственного бессилия были настолько велики, что даже знай она, что ее сейчас наверняка убьют, это вряд ли заставило ее пошевелиться. Весняна будто окаменела - страшный сон продолжался.

В руках парней и мужиков появились топоры, вилы, косы, кто-то схватился за первуе подвернувшуеся под руку дреколье. Это были простые пахари, охотники и рыбаки, их мирная трудовая жизнь проходила вдали от славы битв и романтики походов - но встретив лицом к лицу смерть, они не дрогнули, заслонив собою женщин и детей. И первой кровью этого дня стала вопреки всему кровь дана - его клинок поразил пустоту на том месте, где только что стоял молодой поморянин с топором в руках, и тогда парень обеими руками обрушил свой топор на шлем врага. Чтобы тут же и самому упасть изрубленным...

Оцепенение Весняны не прошло даже тогда, когда к ней бросился один из данов - в дорогом плаще и более темных, чем у остальных, доспехах, без щита. Он протянул руку, собираясь схватить девушку за волосы, но откуда-то появившийся отец Весняны с нечленораздельным криком ненависти бросился на морского разбойника с засапожным ножом. Лезвие его жалкого оружия лишь скользнуло по металлу на груди дана, а сам он отшатнулся - и начал заваливаться, а на груди стало стремительно расти красное пятно. Тут-то Весняна и очнулась. Не помня себя, она схватила убийцу отца за руку и плечо, но он так толкнул ее, что сбил с ног, и тут же забыв о девушке, куда-то сгинул, затерявшись в царившей вокруг суматохе. Весняна хотела было подняться, но небо и мир вокруг неожиданно закружились перед глазами, а потом - сгинули.

Так, потерявшей сознание, ее и обнаружил Готлиб Ростеншверт. Сначала он решил, что девушка мертва, но все же спешился и опустился рядом с нею на колени. Даже бледная и с закрытыми глазами, Весняна напомнила райксу собственных многочисленных дочерей. Конечно, эти самые дочери дома сводили его с ума, требуя дорогих подарков, развлечений и благородных женихов, но на расстоянии все плохое забывается, и сердце Готлиба наполнилось жалостью и нежностью. Не злой и не жестокий по натуре, этот толстый райкс очень обрадовался, когда веки Весняны дрогнули и она судорожно вздохнула. Шепча что-то вроде "Бедная девочка!", Готлиб поднес к ее губам флягу с водой. Слов его девушка, конечно, не поняла, но все же решилась сделать глоток. Ростеншверт хотел было поднять ее на руки, но тут кто-то сильно толкнул его в плечо, заставив резко обернуться. Перед ним стоял Канут Норфьердунг, с меча которого еще капала на землю славянская кровь. Конунг данов презрительно скривился:

-Что это ты возишься с ней, Готлиб?

Почему-то Ростеншверт всегда терялся под взглядом Канута, так произошло и теперь, поэтому он смог только пробормотать в ответ что-то невразумительное:

-Жалко ведь... Это же просто девушка...

-"Девушка"! - передразнил союзника Канут - Это у нас дома - "девушки", а до тех пор, пока мы воюем со славянами, их женщины будут рожать наших убийц! Вот о чем нужно думать! "Девушка"...

-Но если мы хотим удержать эти земли, нужно показать здешним людям, что мы заботимся о них!

-Если мы хотим удержать эти земли, то мы должны поставить этот народ на колени и никогда больше не дать подняться! Пусть они запомнят, что жалости от нас ждать нечего... А эту девчонку я заберу себе. Она красива, кроме того, славянки умеют вести хозяйство - пусть станет женой того из моих сыновей, который больше других прославится в этой войне.

-Забирай. - Ростеншверт рывком поднялся на ноги и пошел прочь. Он был обижен тем, что конунг данов не считается с его мнением, но по давней привычке не ссориться с самоуверенным соратником спорить не стал. Канут, словно позабыв о лежащей у его ног Весняне, долго смотрел вслед Готлибу, а затем хриплым шепотом сказал:

-Никто из вас не понимает моего замысла, да и не способен понять. Но вам не помешать мне! Вы еще будете звать меня Канутом Великим!..

...Патрикий Роман брезгливо переступал через окровавленные тела, разбросанные по захваченному селению. В его уме уже складывались строки письма в Город Городов, где он яркими красками распишет о том, как варвары бьют варваров на благо Империи...

-...И тогда вождь галатов вышел вперед и сказал Цезарю, что готов сдаться на его милость, если ромеи отпустят все его войско. И Цезарь согласился на это - так высоко ценил он жизнь своего врага. Верцингеторикс с цепью на шее прошел по Риму, а потом его тайно умертвили в узилище.

Старый волхв вздохнул, словно сам был свидетелем трагического конца неукротимого галла. Рука слушавшего древнее сказание князя Прибыслава непроизвольно метнулась к поясу, к отсутствовавшей рукояти меча:

-Подлые ромеи! Но что было дальше? Галаты отомстили за смерть вождя?

Волхв покачал головой:

-Они были слишком истощены войной. Однако ромеев поставили на место наши предки в союзе с германцами. Те славяне, которые сражались под знаменем Верцингеторикса, вернулись домой и рассказали, что Цезарь мечтает покорить весь мир. Когда легионы ромеев перешли Райне, им навстречу вышло великое войско. Они не посмели напасть и запросили мира. Цезарь даже обменялся оружием с одним из наших вождей... Впрочем, ромеи вычеркнули это из всех своих летописей - словно Цезарь был непобедим. А жрецы галатов доставили свои святыни к нам в Аркону, чтобы они не достались завоевателям. Такова эта история, князь.

Воцарилось молчание. Затем Прибыслав, как бы размышляя, сказал:

-Это было... много поколений назад, даже страшно представить, когда. Почему теперь перевелись такие люди, как Верцингеторикс?

-Они не перевелись. О нет! В мирное время, когда лишь вожди со своими дружинами тешатся ратными забавами, споря о богатстве и женщинах, герои остаются вдали от этого, и даже не подозревают о том, для чего рождены на свет. Но когда племя идет на племя, а страна нападает на страну, когда речь заходит о судьбах целых народов, герои берутся за оружие и ведут за собою людей. Когда же ради победы необходима жертва - они без промедления отдают жизнь за...

Договорить волхв не успел. Появившийся на пороге боярин Промысл почтительно поклонился и сообщил:

-На ладье посол от Канута-дана прибыл. Говорить с тобой хочет. Спешное, говорит, дело.

Князь помрачнел. К детской неприязни примешивалось ощущение приближающегося несчастья.

-Примем его честь по чести.

...Очевидно, посол данов и его спутники ожидали, что для переговоров их пригласят в княжеские палаты. Но воины-жрецы Арконы крепко держались заветов старины, и один из них гласил: не дели крова и пищи с человеком, который может стать твоим врагом. Поэтому послов князь во главе своих бояр встречал на берегу. Так было и в этот раз. Неспешным шагом варяжский владыка приблизился к дану. Тот скривился:

-Неужели князю над князями больше негде принять гостей?

Прибыслав спокойно ответил:

-Наша Родная Земля - наш храм, и Небо - его крыша. Мы не станем прятаться от глаз наших Праотцов, чтобы говорить о войне или мире!

-О войне. - Дан выжидающе глянул на князя, но при этих словах на лице Прибыслава не дрогнул ни единый мускул - Канут Норфьердунг идет покорить твою землю. Если желаешь, защищайся.

По-прежнему ни на лице Прибыслава, ни на лицах его бояр нельзя было прочитать их чувств. Князь, как будто совершенно равнодушно, спросил:

-Это все?

Дан кивнул.

-Тогда передай Кануту Норфьердунгу, что он будет в ответе за всю ту кровь, которая прольется в этой войне. Боги свидетели - никто и никогда не поставит нас на колени! Я не держу тебя, посол.

Молодой Харальд впервые самостоятельно возглавлял такое большое войско в дальнем походе. И рядом не было отца - значит, вся слава победы достанется сыну. Харальд знал, что Канут намеренно поручил ему самое сложное: владыка данов хочет, чтобы славу его наследника никто не посмел оспорить.

Драккары неслись вперед под парусами Вотана. Воины торжественно и мрачно пели, напрягая мышцы греблей. Харальд стоял на почетном месте вождей, на самом носу своего корабля - Аркона была близко, и он должен был отдавать приказы своевременно. Мысли роились в голове молодого вождя...

Славяне. Какие они? Рожденные среди голых скал, среди снегов и фиордов Скандинавии, даны часто говорили о своих соседях с насмешками и презрением, что те не любят войны и предпочитают посвятить себя ремеслу земледельцев-бондеров, нежели благородному исскусству войны. Их вожди не рыщут по земле и морям в поисках славы, но берутся за меч лишь когда тот или иной вопрос нельзя разрешить миром. Слабый народ. Народ холопов, рожденный прислуживать сильным и жестоким.

Но почему тогда удар сомкнутого строя славянских щитов считался неудержимым? И почему...

Харальд вздрогнул и сжал рукоять меча. Навстречу, из-за далекого горизонта, все громче и громче неслась песня, подобная той, которую пели даны. Вот только слова в ней были чужие.

Огонь Свантевита

Яро пылает,

Варяжская сила

В поход выступает,

Вражеской крови

Мечи напьются,

Белые соколы

В небо взовьются,

Белые соколы -

Дружина и князь,

Варяжская слава

В боях родилась.

Варяжская слава

Ковалась в огне -

В бушующем море,

На твердой земле!

-К оружию!

Даны спешно принялись готовиться к неизбежной сече. Харальд с удивлением смотрел на приближавшиеся ладьи. Бросить вызов данам, повелителям морей? Безрассудство! Да и как враги смогли высчитать их путь и встретить их посреди моря? И лучшие из лучших скандинавских мореходов не возьмутся наверняка искать врага в этих просторах!

Он переместил руку с рукояти меча на боевой топор.

А Прибыслав точно так же стоял на носу передней ладьи, и морской ветер яростно трепал его плащ, бил в лицо, наполняя грудь князя-морехода своей свежестью. Предводитель варягов опирался на древко копья, а на левой руке его был укреплен щит с изображением белого кречета. Вражеские корабли, ощетинившиеся шлемами воинов, были совсем близко. Прибыслав поднял к небу копье и громко крикнул:

-Именем Свантевита, поверните назад! Горе тем, кто идет к Арконе с дурным умыслом! - тут же князь повторил это на языке данов.

Ответом ему был хриплый многоголосый хохот и грязная брань. И тогда Прибыслав, радостно сбрасывая с себя надоевшие княжеские невозмутимость и бесстрастность, с криком: "Аркона!" метнул тяжелое копье в данов на переднем драккаре. Словно сам Свантевит направил его руку - не успев бросить свой боевой топор, Харальд был сбит с ног варяжским оружием. Воины успели подхватить предводителя, но сделать было уже ничего нельзя - наследник Канута Норфьердунга умер почти сразу. А ладьи и драккары уже сближались, осыпая друг друга стрелами и дротиками.

Две стрелы воткнулись в щит Прибыслава, и почти тут же его ладья встала борт о борт с вражеским драккаром. Князь выхватил меч и высоко поднял его над головой:

-Аркона! Свантевит!

Он прыгнул на вражескую палубу, и за ним немедленно последовали его воины. Варяги обезумели от гнева. Подумать только, враги шли разорить главную святыню славянства! Как можно их пощадить?!

Прибыслава тут же окружили даны - они жаждали отомстить за гибель вождя. Но князь, рубя направо и налево без передышки, прорвался сквозь их кольцо. Его меч стальной молнией поражал данов. Одного из них, бросившегося на Прибыслава с боевым топором, предводитель варягов ударом щита сбил с ног. Прочие варяги, оказавшиеся на драккаре, не отставали от князя. Их яростный натиск дал им ощутимое преимущество. Даны, понимая, что сеча складывается не в их пользу, попытались, насколько позволяла палуба, выстроиться в два ряда, чтобы не только сражаться с варягами, но и поражать их стрелами из-за спин стоявших впереди. Однако Прибыслав, закрывшись щитом, повел своих воинов вперед. Через некоторое время все было кончено. Не повезло данам и на остальных драккарах.

Предводитель варягов запретил добивать раненых, если они не продолжали сопротивляться. Выбрав одного них, который более-менее мог стоять на ногах, Прибыслав спросил:

-Где конунг?

Дан, поддерживаемый князем, кое-как переместился к носу драккара и указал на пробитого копьем воина:

-Конунг.

Прибыслав опустился на одно колено рядом с убитым Харальдом и поднял ему маску шлема - под нею оказалось бледное молодое лицо с застывшим взглядом остекленевших голубых глаз, обрамленное длинными светлыми волосами. Из уголка сведенных судорогой губ струился ручеек крови. Сын конунга был очень красив. Был...

-Жить бы тебе да жить, девок портить! - с искренней болью в голосе сказал Прибыслав и поднялся с колена - Сгинул ты из-за батькиной блажи ни за грош.

После того, как сражение окончательно утихло, варяги равномерно распределили своих убитых по захваченным драккарам, а мертвым данам выделили один единственный. Еще один драккар оставили для данов выживших - если боги будут к ним милостивы, то они, не смотря на раны, доберутся до своей земли и расскажут о судьбе, постигшей Харальда и его воинов. Когда "корабли мертвых" вспыхнули, подожженные факелами, Прибыслав и все варяги молча подняли к небу правые руки, приветствуя дев-лебедей, пришедших за павшими.

Отныне и впредь Балтийское Море получит имя Варяжского!

Весняна пришла в себя в трюме драккара Канута Норфьердунга, связанная по рукам и ногам так, что не было никакой надежды на освобождение, каждое движение причиняло сильную боль. Она, лежащая среди добычи нескольких внезапных набегов на прибрежные славянские деревни, и сама была частью этой добычи, хотя других пленников рядом не было, видимо - они находились на других кораблях. Из-за скрипа снастей и плеска воды изредка доносились до слуха девушки голоса и смех с верхней палубы. Сколько времени она провела в море, Весняна не знала - время тянулось бесконечно долго и однообразно: лишь один раз какой-то бородатый воин спустился в трюм с куском вяленого мяса: развязывать девушку он не стал, и ей пришлось есть из рук дана: как ни противно было, но голод брал свое, да и если представится возможность побега, Весняне наверняка потребуются все ее силы.

Наконец, драккар пристал к берегу. Два дана развязали Весняне ноги и вывели на верхнюю палубу. Видимо, была середина дня, насколько можно было судить по затянутому серыми тучами небу. На берегу данов встречали жены, дети и челядь. Девушку подвели к сходням, затем один из мореходов спустился по ним на причал, а другой, без труда оторвав Весняну от палубы, передал ее первому с какой-то беззлобной шуткой, заставившей обоих улыбнуться. Казалось невероятным, что именно эти люди совсем недавно убивали родных и близких Весняны, вероломно застигнув их врасплох. Но - увы! - это было именно так, и связанные руки были тому лишним напоминанием.

Перед глазами славянской пленницы промелькнули толпа встречающих, крепкий частокол, внутренний двор обители конунга данов... Ее без особых церемоний втолкнули в маленькую холодную комнатку, в которой не было ничего, кроме жалкого ложа, покрытого протершимися шкурами, да там и заперли, в кромешной темноте и тесноте, не сравниной даже с условиями корабельного трюма. Весняна вновь приготовилась к долгому ожиданию, но достаточно скоро раздался скрип дверных петель, и маленькая каморка озарилась огоньком светца. Его держала немолодая, но все еще статная и красивая женщина с холодными серыми глазами и тонкими губами. Несколько мгновений она и пленница разглядывали друг друга, затем нежданная гостья нарушила молчание, заговорив на неплохом поморском языке:

-Не бойся, славянка. Можешь считать, что тебе даже повезло - волей моего сына, конунга Канута, ты не будешь ни служанкой, ни наложницей. Он сказал, что хочет, чтобы ты стала женой моего внука Харальда... и я вижу, что ты достойна этого, по крайней мере - внешне. Ты не будешь прислуживать хирдманнам, да и вообще не стоит тебе показываться им на глаза слишком часто. Но я все же хочу посмотреть, как ты ведешь хозяйство, заодно - может быть, и научу тебя чему-нибудь, чего ты по молодости не знаешь. И не вздумай пытаться убежать - это невозможно. Если же тебя кто-то обидит, всегда рассказывай об этом мне, меня зовут Этельхильда Ормсдоттир. Непривычное имя? Что ж, скоро ты привыкнешь, и будешь говорить на языке данов. Думаю, ты больше не хочешь оставаться в этой комнатенке?

-Не хочу. - подала голос Весняна первый раз за все время плена.

-В таком случае, обещай, что будешь вести себя, как подобает, и я возьму тебя с собой. Следует присмотреть за треллями - по-вашему это рабы -, которые готовят обед для конунга и хирда. Обещаешь?

Весняна кивнула. Она не хотела становиться женой чужеземца, жить среди убийц ее близких, среди врагов ее народа. Но зато она хотела отомстить. И знала, что как только представится такая возможность, сделает это без промедления.

Только благородное воспитание и природная выдержка не позволяли Прибыславу терять голову от ненависти к врагам всякий раз, когда он видел разоренное захватчиками славянское селение. Неприбранные трупы убитых и груды черных обломков на месте домов ясно говорили о том, как Канут Норфьердунг и Готлиб Ростеншверт относятся к его народу. Казалось, князя преследовал тот, давний детский кошмар, повторенный множество раз... О великий Свантевит! Как хотелось Прибыславу отбросить все мысли и сомнения и при первой же встрече с врагами врубиться в их ряды и разить, разить, разить тяжелым мечом до тех пор, пока ни одного из данов и германцев не останется на славянской земле!.. Но - нельзя. Слишком многие погибли бы в открытом бою, а ведь жадные, двуличные соседи - от ромеев до авар, от свеев до ливов - уже выжидают, следят за исходом начавшейся войны, и если славяне ослабнут достаточно, чтобы не суметь дать отпор, на них бросятся со всех сторон. Да и потом - видит Келагаст Мститель! - те, кто нападает на мирных земледельцев и рыбаков, не заслуживает, чтобы с ним поступали по воинской чести. Он не воин, он - тать. По делам и плата.

Как они, эти напыщенные, раздувшиеся от пива и гордости "райксы" и "конунги", веками враждующие со славянами, не понимают, что их всего на всего используют в качестве добровольного тарана те, кому и славяне, и германцы нужны только в качестве рабов - или не нужны вообще, а нужны очищенные от них земли! Здесь, на Закате, варяги и поморяне раз за разом обрубают хищные щупальца Империи, Распятый Бог которой хочет воцарится повсюду, а там, на Восходе, на землях былой Русколани, их славянские братья - поляне, северяне, древляне, словене - насмерть стоят на пути черных степняков... Кем нужно быть, чтобы наносить, как германцы, удар в спину защищающим тебя самого?

Захватчики были обречены, хотя даже и не подозревали об этом. Канута еще можно было понять - в своих узких фиордах, среди схваток небольших дружин он не привык к битвам на больших заросших территориях. Но почему Готлиб, чья родная земля на Рейне фактически не отличалась от славянских земель, не заподозрил ничего дурного в том, что углубившись так далеко в незнакомые леса Полабья, они так и не встретили вражеского войска - при том, что все поселения на пути оказывались уже пустыми, а значит - их ждали? Видимо, толстый райкс слишком привык полагаться на своего датского союзника, чтобы задумываться о ходе кампании самостоятельно. А тот, скорее всего, просто был до безрассудства окрылен первыми успехами...

Медленно, очень медленно кольцо славянского войска, состоявшего из профессиональных воинов-варягов и поморских мужиков-ополченцев, начало сжиматься вокруг германского лагеря. Впереди каждого из наступавших с пяти сторон отрядов шли лучшие охотники из местных, выслеживавшие вражеских дозорных и беззвучно отправлявшие их в пекло. Кроме того, каждый отряд сопровождали волхвы - безоружные седобородые старцы, державшие в руках резные дубовые посохи. Но их безоружность лишь подчеркивала могущество, которым они обладали по праву: одного слова мудреца в белой хламиде было достаточно, чтобы готовые к смертному бою воины опустили оружие и побратались, а если волхв вставал на пути бегущего отряда, отряд останавливался и снова бросался в битву - потому что ослушаться Посвященного означало предать славянских Богов и своих предков.

В молчании славяне застыли вокруг вражеского лагеря, готовые к внезапной атаке. Ни ржания коней, ни проблеска света, ни кашля или шорохов - охотничья жизнь и столетия борьбы за свою землю с наступавшими со всех сторон врагами научили их всей возможной воинской премудрости. Прибыслав последний раз обошел своих людей - его нервы были напряжены до предела, но всем казалось, что он весел и уверен в успехе, потому что князь понимал: если люди почувствуют какую-то слабость в том, за кем им суждено идти в бой, они никогда не будут уверены в победе. Но вот последние приготовления сделаны...

Прибыслав одним рывком вскочил на коня и, чувствуя, как расправляют плечи воины, уставшие ждать, выхватил из ножен клинок Арконских вождей:

-Славяне! За Землю нашу! Вперед!

Лес наполнился лязгом оружия и боевыми кличами, постепенно слившимися в один, могучий и древний: "УРА!" Сверкающая бронями конница варягов неудержимой лавиной полилась на поляну, где стояли вражеские шатры и горели костры дозорных. За всадниками бежали пешие ополченцы, желавшие только одного - чтобы не все враги полегли от оружия княжеской дружины, чтобы хоть один проклятый немец или дан достался им, чтобы они могли своими руками выпустить кишки захватчику, насиловавшему, грабившему и убивавшему славян! А над головами наступающих неслись подожженные стрелы полабских и поодринских охотников, поджигая и пробивая насквозь шатры с ничего не понимающими воинами Готлиба и Канута.

Поначалу германцы, увидев, как занялись огнем их шатры и как поразили их товарищей стрелы, хватались за оружие и в чуть ли не в исподнем выскакивали наружу, где их секли с седла разгневанные варяги. Кто оставался жив, только раненный стрелами или мечами всадников, попадал в руки пеших ополченцев и сполна расплачивался за злодеяния, совершенные в "земле рабов". Так полегли все германцы, которые расположились на внешнем краю лагеря. Остальные, разбуженные шумом прежде, чем до них добрались славяне, успели облачиться в доспех, но это им не слишком помогло - пока они спросонья пытались выстроить линию щитов, чтобы хоть как-то задержать противника, тяжелая варяжская конница смела и растоптала их, словно безоружных крестьян. Однако судьбы и первых, и вторых избегли ближние хирдманны Канута и знать, последовавшая за Готлибом. Здесь, перед лицом смертельной опасности и неизбежного поражения, последний раз и наиболее ярко проявились различия двух союзников...

Канут сразу понял, что если не поторопиться - его никто щадить не станет. Поэтому он выстроил своих малочисленных, но могучих приближенных неким подобием клина и приказал прорубаться к западу. Понятное дело, столкновение с варяжской конницей закончилось не в пользу данов и стоило половине их жизни, но Кануту было на это плевать. Крикнув "На коней и за мной!" он выбил одного из славянских дружинников из седла, но добивать не стал, а вскочил в седло сам. Его примеру смогли последовать некоторые из хирдманнов - прочие нашли свою смерть зарубленными или затоптанными. Славяне же, языка данов по большей части не знавшие, не поняли, к чему призвал Канут своих воинов, в темноте принимая скачущих верхом данов за своих же соратников. Так Канут и чуть больше десятка его воинов спаслись от мести славян, решив по суше добираться в свою землю: поскольку все силы врагов остались позади, путь им преградить было некому. Будь их побольше, конунг пограбил бы на обратном пути славянские селения, но он здраво рассудил, что какие-нибудь мужики вполне могли остаться дома и дать ему отпор, да и решимость и самоотверженность славянок повелитель данов отнюдь не недооценивал.

Говорят, когда он с жалким остатком своего воинства почти добрался домой, оклик с обочины дороги заставил его обернуться. Там стояла та старая ведунья, которая отговаривала его начинать поход перед самым отплытием в земли славян. Опираясь на посох, она с жалостью и насмешкой смотрела на конунга, а когда он подъехал к ней, негромко сказала:

-Ты хотел обрести многие богатства и земли, Канут Норфьердунг... Земли, золото, рабов, славу... А обрел только коня. Поздравляю с прибавлением в хозяйстве, повелитель данов! Только не переплатил ли ты за коня? Весь твой хирд полег в Поморье, и сын твой Харальд больше не вернется домой...

-Ты лжешь! Ведьма! - громко закричал конунг и замахнулся мечом. Но только пыль взвилась от порыва ветра там, где стояла старая женщина. Так вернулся домой владыка данов.

По-иному сложилась судьба Готлиба. Толстый райкс, над манерами и обликом которого дома потешались и жены, и дочери, и даже крестьяне, которого за глаза обсуждали все поклявшиеся ему в верности бароны, имел одно неоспоримое достоинство - он был храбр. В минуты опасности он преображался. Так случилось и теперь. Когда первоначальный напор варяжских всадников ослаб, Готлиб и следовавшая за ним германская знать успели сесть на коней и вооружиться тяжелыми копьями, которыми готическая конница славилась еще во времена Цезаря. Готлиб, крича: "Вотан! Вальхалла!", повел своих всадников в последнюю атаку. Его отряд прошел, как нож сквозь масло, через сбивших строй варяжских дружинников, но за ними немцев ожидали ненавидевшие их ополченцы, уже выставившие навстречу длинные пики. На острие одной из таких пик и нашел свою смерть Готлиб Ростеншверт. Он с такой силой налетел на наконечник, что тот пробил тяжелые латы и вошел райксу в живот на всю длину. Предводителя рейнских германцев вытащили из седла и бросили еще живым оземь, и какой-то славянин-ополченец поставил свою ногу на железный нагрудник, вытаскивая засапожный нож... Очень скоро Готлиба не узнал бы не только бросивший его на гибель Канут Норфьердунг, но не узнала бы даже ни одна из многочисленных дочерей.

Князь Прибыслав, сам - с перевязанной головой, не смотря на усталость, сам обошел заваленный трупами, ранеными и умирающими лагерь, ободряя страдающих и прощаясь с теми, кому осталось совсем немного. Вокруг не уберегшихся от вражеского оружия ополченцев хлопотали жены, невесты и дочери. Они приветствовали князя, но он как будто не замечал их - в облике каждой женщины ему почему-то представлялась та девушка, которая когда-то дала ему напиться молока, чью деревню на побережье первой разорили проклятые германцы...

Канут до последнего пытался уверить себя, что славяне не станут мстить, что варяжский князь со своими страшными всадниками останется где-то далеко на Восходе. Потому когда он узнал о близости кораблей из Арконы и Поморья, он с огромным трудом смог собрать новое войско - по большей части ополчение земледельцев-бондеров, которое вооружил из своих запасов, стремясь отличным оружием и доспехами искупить нежелание и неумение людей воевать. Вся его надежда была на патрикия Романа, который недавно отбыл в Империю, клятвенно обещая привести на подмогу если не имперские легионы, то хотя бы дружины союзных Второму Риму варваров. Должно быть, попадись Кануту под горячую руку Весняна, он бы сразу прикончил славянку, но его мать Этельхильда прятала полюбившуюся девушку едва не под замком. Даже теперь, когда предназначавшийся ей в мужья Харальд погиб, а славянские воины скоро придут под стены обители Канута, неудержимо теряющая с годами былую красоту женщина заботилась о Весняне, словно видя в ней себя молодую.

В один из длинной череды дней, проведенных в плену, Весняну ранним утром разбудила Этельхильда. Девушка еще никогда не видела мать Канута такой - облаченной в доспехи данов, с мечом на поясе, щитом за плечами и датским шлемом с маской в руках. Этельхильда печально улыбнулась, видя ее удивление, и сказала:

-Варяжский князь высадился в нескольких милях от нас, чтобы напасть по суше. Мой сын... Конунг пошел с войском ему навстречу, и был разбит. Его тяжело раненым принесли сюда спасшиеся с поля боя. Теперь славяне осаждают нас, потому что их князь не хочет терять людей на штурме и думает, что мы скоро сдадимся. У нас не так много запасов, но мы можем продержаться до четырех месяцев. А за это время что-нибудь да случится! Или у славян начнутся раздоры, или на их земли нападут авары, и варяжскому князю придется снять осаду, чтобы дать им отпор... А может быть, к нам на подмогу подойдут воины тех, кто не заинтересован видеть славян хозявами всего южного морского побережья! Так что сдаваться я не собираюсь. Тебе же я скажу вот что: не вздумай делать глупостей. Тебе вряд ли удастся сбежать к славянам, да и подумай, что они сделают с той, что так долго прожила у их врагов...

Этельхильда отправила Весняну к служанкам на кухню - готовить для воинов и разносить пищу по боевым постам, чтобы даже голод не мешал данам оборонять стены. Вновь потянулись тоскливые дни неволи, теперь усугубленные тяготами осады. Весняна слышала гул славянского воинства вокруг, а иногда видела его воинов со стен. Однажды даже увидела и узнала Прибыслава. Однако всеми силами она старалась не выдать своих мыслей - всеми силами помочь своим братьям по крови отомстить данам прежде, чем возникнет новая опасность.

И вот наступило утро, когда славянскую пленницу разбудил шум: воины Прибыслава пошли на приступ. Когда во дворе Весняна столкнулась с Этельхильдой, та радостно сообщила, что это не зря: видимо, осаждающие узнали о приближении какого-то войска, идущего на помощь осажденным, раз решились на кровавый штурм вместо долгой, но почти безопасной осады. Стареющая воительница приказала отнести раненому Кануту еды и заодно сообщить о происходящем. Весняна очень боялась конунга, пленившего ее, но обессилевший, изведшийся от постоянной боли повелитель данов только вяло сделал ей знак, куда поставить глиняную плошку с кашей и чару с колодезной водой. Девушка не была кверена даже, понял ли Канут ее слова - он, словно забыв о ее существовании, только повторил несколько раз: "Славяне... славяне..." А снаружи все нарастали лязг и звон оружия, крики боли и торжества, удары тяжелого бревна по воротам. Изредка доносился зычный голос Этельхильды, призывавшей своих воинов стоять насмерть во имя Вотана и Вальхаллы.

Случилось так, что когда Весняна вернулась к очагу, на котором готовили пищу, рядом никого не оказалось. Долго смотрела она в ярый огонь, подкладывая в него хворост, и полуосознанные мысли о том, как помочь славянам, обретали кристальную ясность и чистоту. Ей снова вспомнился Прибыслав - теперь она могла признаться самой себе в том, что полюбила князя с того самого дня, как впервые увидела, когда подносила ему напиться. Конечно, сейчас он, как и полагается вождю - в первых рядах. А вдруг его не пощадит оружие данов? Может быть - даже самой Этельхильды? Медлить было нельзя.

Сунув в огонь охапку хвороста и дождавшись, когда она запылает, Весняна, обжигаясь, принялась разбрасывать его по помещению. Дерево, из которого был построен оплот конунга данов, мгновенно занималось от хвороста, вспыхнули лавки, длинный стол и шкуры... Теперь данам будет негде отсидеться, когда славяне прорвутся за частокол! Словно не осознавая, что ее ждет, если она хоть немного еще пробудет в горящем помещении, Весняна замерла на одном месте, хотя нестерпимый жар уже начал ее тревожить, а от дыма слезились глаза и першило в горле.

В этот миг, крича "Они прорвались! Они уже здесь!" внутрь вбежала Этельхильда. Она сразу поняла, что произошло, и кто виновен в том, что у нее и ее воинов не осталось последнего убежища, которое можно защищать. Мать конунга данов медленно пошла к Весняне, сжимая в руке меч:

-Ты храбра, славянская девка... Ты умираешь красиво, как дочь воина, а не грязного бондера. Как я хотела, чтобы мой сын был так же храбр! Но он хитер, рассчетлив и труслив, как ромейские купцы... Ты совершила подвиг - но ты не увидишь торжества своего племени над данами! Я сделаю тебя валькирией в вашей славянской Вальхалле! Умри, погубительница данов!

Тяжелое длинное лезвие опустилось на золотые волосы, и Весняна упала. Этельхильда же, больше не обращая внимания на огонь и дым, поднялась к своему сыну и вонзила его собственный боевой нож в его сердце. Потом она вновь прошла сквозь пылающую кухню и трапезную, и вышла во двор, где стояли, сомкнув щиты, ее последние воины, прикрывая вход в оплот своего вождя. Долго стояли друг напротив друга славяне, потому что Прибыслав не желал теперь напрасно терять своих воинов, и даны, понимавшие, что им в любом случае не победить. Когда пламя охватило уже весь оплот конунга, Этельхильда нарушила молчание, сказав на языке поморян:

-Ты победил, князь варягов. Но ты не пленишь моего сына, и не пленишь меня. Не дам я никому из твоих воинов и чести нанести мне последний удар - славяне, даже победившие, этого недостойны. Я прямой дорогой уйду туда, где пируют мой муж, мой отец и все мои предки! Прощай!

Прежде, чем кто-то успел осознать ее слова, Этельхильда развернулась лицом к пылающему огнем входу в оплот конунга и шагнула прямо в пламя. Ни крика, ни единого звука не донеслось из огня. Через мгновение раздался звук металла, рассекающего плоть: это нашли в себе мужество заколоться перед лицом плена несколько хирдманнов Канута Норфьердунга. Ополченцы же, не сговариваясь, бросили свои мечи и секиры на снег: для них эта ненужная им война наконец-то закончилась.

Это была полная, безоговорочная победа. Но всегда владевший собою Прибыслав теперь почему-то не сдержался. Его вдруг охватила такая лютая тоска, как будто что-то невероятно дорогое, более важное, чем сама его жизнь, сгинуло в огне пылающего оплота конунга данов. Прибыслав опустился на колени и, вонзив меч в землю, оперся на его крестовину, чтобы не упасть ничком. Из его глаз текли слезы, природы которых он не мог объяснить. Никто из воинов князя не осуждал его: им тоже было, о ком печалится даже в этот победный день.

...Патрикий Роман, лишь только увидев славянское войско, идущее навстречу ромейской армии, по его просьбе посланной божественным базилевсом, чтобы ударить "скифам", занятым враждой с германцами, в тыл, сразу понял - даны разгромлены, а значит - обстоятельства радикально меняются. Когда оба воинства остановились, и из рядов славян выехал Прибыслав в ослепительно сияющих доспехах, Роман направил коня ему навстречу. Князь Арконы поднял в знак приветствия правую руку и зычно спросил:

-С чем пожаловали целым войском? Друзьями ли, ворогами ли?

Лицо имперского эмиссара расплылось в приторной улыбке:

-Божественный владыка Константинополя и всех ромеев знает, что твое племя находится в постоянной вражде с аварами, кои немало вредят и нам. Не пришло ли время ударить на них совместно, с двух сторон? В доказательство своей дружбы базилевс шлет тебе на помощь часть своих сил - его армия столь велика, что он может с легкостью позволить себе этот союзнический жест.

-Уже и союзнический? - без улыбки осведомился Прибыслав.

-Всякий, чьи интересы совпадают с интересами Империи - наш друг и союзник, вождь. Да и можем ли мы не искать дружбы с могучим победителем тевтонов... и данов?

Секунду Прибыслав поразмыслил и, кивнув, протянул патрикию Роману руку:

-Ин ладно! Пора уже нам на окаянных степняков ополчиться!

Легионеры и военачальники равнодушно внимали разговору патрикия с варварским вождем. В конце концов, не все ли равно, за кого и против кого сражаться, если платят вовремя и есть надежда на богатые трофеи?

...А князь Прибыслав так и не понял, почему время от времени ему снится та золотоволосая девушка, которая когда-то давно подносила ему напиться, и говорит, что однажды они снова будут рядом. И навсегда

Поиск по сайту: