Декабря. В эти дни в центре размышлений Луизы оказалось понимание того факта, что ей необходимо быть приятной для каждого

В эти дни в центре размышлений Луизы оказалось понимание того факта, что ей необходимо быть приятной для каждого. Она изумилась, насколько навязчивым оказалось это стремление, и упорно стала работать над тем, чтобы избавиться от него. Луиза проанализировала свои взаимоотношения с продавцами, сослуживцами и друзьями, находя почти в каждом случае вместо подлинного осознания своего Я готовность к тому, чтобы ею управляли те, с кем она имеет дело. Эти однообразные сеансы были утомительны, но моя пациентка знала, насколько они важны, и постепенно стала все больше осознавать различие между собственным внутренним чувством и внешними голосами, которые звучат в ней. Однако даже это понимание не всегда было действенным.

— Я помню, как очень давно говорила вам, что не знаю, существует ли какое-то мое Я помимо стремления сделать все для любого человека, который подвернется под руку. Я не обманываю, я действительно сомневаюсь, что во мне есть что-то еще. Правда, иногда пугаюсь, чувствуя, что все, чем я являюсь, и все, чем когда-либо смогу быть, — это нечто вроде милой куколки, которая дает людям то, о чем они просят.

— Вы и со мной это делаете?

— Нет. — Она быстро и почти испуганно взглянула на меня, пытаясь прочесть выражение моего лица. — Нет, конечно, нет.

— Это искренний ответ или ответ, который должен быть мне приятен, правильный ответ?

— О, я... я не знаю. Вы меня пугаете. Я не думала о такой ситуации — с вами, здесь.

— С чего бы вам здесь быть другой?

— Ну, я... Я... Может быть, иногда да.

— Может быть, правильный ответ, такой, какой мне приятно услышать именно сейчас, состоит в том что вы иногда так себя ведете.

— О, я не хочу, чтобы вы так говорили. Я действительно не знаю, что сказать. Я понимаю, что вы имеете в виду, но...

— Луиза, вы сейчас юлите, потому что полностью вне себя. Вы думаете о том, что я сказал, и пытаетесь понять, правда ли это, но вы также пытаетесь угадать и мои намерения, а также то, какого ответа я от вас ожидаю, и...

— Да. — Она начала плакать, но с усилием продолжала. — Да, я это делаю, именно так, как вы сказали. Я пытаюсь понять, почему вы внезапно перенесли проблему прямо в наш разговор... так что... О! Я и здесь должна это делать. О, я ненавижу это! Действительно ненавижу!

— Вы действительно согласны со мной теперь, или вы решили, что это будет мне наиболее приятно?

— О, мне не нравится, когда вы так говорите! — Тон Луизы стал резким, в ней нарастало раздражение.

— Мне было бы приятно, если бы вы рассердились?

— Прекратите это! Прекратите! Вы меня так смущаете. Перестаньте, пожалуйста, перестаньте.

— Луиза, я не хочу причинять вам беспокойство, но вы все еще, насколько я могу сказать, не нашли время заглянуть внутрь себя и почувствовать свои собственные мысли и переживания. Вы все еще думаете о том, что я делаю, и когда вы это делаете, то запутываетесь в том, что я могу желать или ждать от вас.

— Да, это так. Подождите! Дайте подумать. Я только что согласилась с вами, потому что действительно согласна или потому что хотела выглядеть понятливой? Подождите! Подождите! О, я не могу... Я действительно не могу понять различие. В конце концов, вы пытаетесь помочь мне, так для чего вам говорить мне что-то... Нет, я вижу, куда это ведет. Я не знаю, Джим, не знаю! — Последние слова Луиза произнесла, всхлипывая, и из глаз полились слезы. Она выглядела ужасно несчастной.

— О, это ужасно. Я как будто хожу кругами внутри самой себя. Как будто у меня кружится голова. Да, как будто я не могу сохранить равновесие. Когда вы продолжаете давить на меня таким образом, я как будто не могу... Не могу... Как будто пол уходит из-под ног, и я падаю, но прежде, чем упаду, он снова переворачивается, и я падаю куда-то еще, и... О, черт побери, Джим! Это бесит меня!

— Вам кажется, что описание ваших чувств — именно то, чего я добиваюсь от вас?

— Что? О! Вы опять за свое. Ну, честно говоря, в этот самый момент мне наплевать! О! О Боже, о! — Она остановилась, ее лицо передернулось. Она бросала на меня взгляды, отодвинувшись назад. Внезапно она встала, слезы лились по ее лицу. — О Боже! — Луиза задыхалась. — Я не могу этого вынести! Я хочу убежать, просто убежать отсюда. Я хочу убежать от вас и от себя.

— Скажите мне, Луиза. — Спокойнее, спокойнее. Важно, чтобы мой тон передавал: то, что она делает, правильно и необходимо. Но не усиливает ли это зависимость? Не думаю, что существует какой-то другой путь. Она должна пройти через это.

— На минуту я почувствовала, где нахожусь. Когда я описывала головокружение и какую-то непрочность внутри себя... Тогда я знала, но считала, что вы можете думать об этом или обо мне. Затем, когда вы спросили, я почувствовала: что хорошо бы сказать вам, что меня не беспокоит, чтоґ вы думаете. Но внезапно ужасно испугалась. Я была уверена: вы рассердитесь на меня, и в то же время знала, что не рассердитесь. И все же одновременно я думала: вам будет приятно, что я знаю, что вы не рассердитесь. А затем я подумала: вам не понравится, если я буду думать о том, что вам приятно, а затем... И я начала чувствовать, что задыхаюсь, и вынуждена была встать, и хотела убежать, и часть меня все еще хочет сделать это. О, пожалуйста, не делайте так больше, по крайней мере, сейчас. — Она опустилась на кушетку.

— Я вас слышу, Луиза.

— Но, Джим... Джим, я знаю, что рано или поздно нам придется пройти через это. И через гораздо большее. Я ненавижу это. Я ненавижу вас в тот момент, когда вы вызываете у меня голово­кружение и страх, но хочу снова пройти через это, и еще, и еще! — Она говорила очень настойчиво, сердито и решительно. Мои глаза внезапно увлажнились: я был растроган ее мужеством.

__________

Мы провели много сеансов, на которых концентрировались на постоянной потребности Луизы быть приятной, и на том, как это блокирует доступ к ее внутреннему осознанию. Когда мы работали над тем, как она пыталась угодить мне прямо в момент наших разговоров (как на сеансе, который я описал выше), Луиза испытывала сильную душевную боль и тревогу. Для нее важно было пройти через это, чтобы освободиться, но мы вынуждены были учитывать, сколько переживаний она может выдержать с пользой для себя за один сеанс. Все же постепенно Луиза добивалась все большего доступа к своему внутреннему центру, к своему внутреннему видению.

Чтобы помочь ей в этой борьбе, я убедил Луизу присоединиться к терапевтической группе, и она сделала это с явной неохотой. Она снова вынуждена была угождать, и быстро завоевала почти всех в группе. Но постепенно и здесь ее навязчивость начала ослабевать.

Марта

В новом году у Луизы появился еще один повод для беспокойства. В социальной службе, где она работала, новый директор действовал в очень авторитарном стиле. Я знал это не только от Луизы, но и от моих коллег.

— Он такой холодный и необщительный, Джим. Так жаль, что именно сейчас назначили такого директора: мы разработали хорошую программу для подростков, и все агентство начало сплачиваться в команду. Если я не могла по достоинству оценить доктора Клифтона до его отставки, теперь, разумеется, я изменила свое мнение. Доктор Эллиот так подозрителен и так суров к молодым людям. Он...

— Что он чувствует к вам, Луиза?

— Я не знаю. Откуда мне знать?

Я не ответил, просто посмотрел на нее с выражением поддержки и доверия.

— О, возможно, у меня есть кое-какие соображения. Я имею в виду, что несколько раз разговаривала с ним, и мы довольно хорошо поладили. Я спрашиваю себя... Я имею в виду, что когда я сказала это, то спросила себя, не угождала ли я ему. Во вторник он попросил меня зайти к нему: он был очень зол на одну из студенток, которая сидела на полу вместе с клиенткой. Доктор Эллиот зашел в комнату — не знаю, зачем, — и увидел, что те сидят на полу. Он сделал замечание: чтобы это “непрофессиональное поведение, мисс Гован” не повторилось опять.

— Что они делали на полу?

— Просто разговаривали. Я спросила, не было ли чего-то еще, но обе — и студентка, и клиентка — были женщинами, и доктор Эллиот даже не предполагал, что могло быть что-то еще, помимо того, что они сидели на полу, а не за столом.

— Что вы ему сказали?

— Я сказала, что не знала об этом, но что я не думаю, что это могло принести какой-то вред. Ему не понравился мой ответ: в тот момент я не угодила ему. Но только на мгновение... — Упавшим голосом. — Затем я сказала, что поговорю со студенткой и выясню, была ли причина, по которой она чувствовала необходимость работать с клиенткой, сидя на полу. О, черт. Я действительно вернулась к тому, чтобы угождать, не так ли?

— Я все еще не знаю, что вы думаете о социальном работнике, принимающем клиента сидя на полу?

— О, я не понимаю, почему имеет значение, где они сидят. Если они хотят сидеть на полу, пусть сидят, это неважно, насколько я понимаю.

— Но вы не можете сказать об этом доктору Эллиоту.

— О, вероятно, я могла бы...

— Вы угодите мне, если скажете ему это?

— О, черт вас побери, Джим. Я не пытаюсь угодить вам. Я...

— Ну, мне приятно, конечно, что Вы не пытаетесь.

— О, я не хочу, чтобы вы так говорили! Я запуталась. Где же я теперь?

Хотя мне не хотелось на самом деле мучить Луизу, иногда я спрашивал себя, не было ли у меня желания подразнить ее и пофлиртовать. Иногда примешивалось и это, но в основном я бросал вызов ее постоянному, но бессознательному послушанию. Лучшим временем для работы были как раз моменты, когда я чувствовал: это происходит с ней по отношению ко мне.

Апреля

Агентство продолжало оставаться главной заботой Луизы. Новый медицинский консультант, недавно разведенный, пригласил Луизу на обед, и они понравились друг другу. Доктор Эллиот стал более требовательным. Луиза оказалась буфером между ним и студентами в разборе незначительных нарушений, которые директор, очевидно, рассматривал как серьезные отклонения от профессиональных обязанностей.

— Сегодня я снова виделась с доктором Эллиотом. — Голос Луизы был напряженным и недовольным.

— Должно быть, ему нравится ваше общество. Почти каждый раз, приходя ко мне, вы рассказываете, что он вызывал вас.

— Я не уверена в этом. Полагаю, я все еще пытаюсь угодить ему как можно больше — в конце концов, он мой босс, но, с другой сто­роны, я всегда пытаюсь защитить своих студентов от его нападок.

— Что на этот раз?

— Не знаю. Просто он сказал, что хочет обсудить программу обучения в целом. Однако я несколько испугалась. Честно говоря, он такой мелочный: требует, чтобы не сидели на полу, не имели контактов с клиентами помимо приемной и консультационной комнаты, не называли клиентов по именам, — не делали почти ничего, что превращало бы нашу контору в нормальное место, куда человек может прийти за помощью. Возможно, это нормально, я не уверена.

— А что другие сотрудники думают по этому поводу?

— О, все злятся. Я говорила позавчера вечером Дону...

— Кто такой Дон?

— Дон Веббер, доктор, с которым я недавно обедала.

— Угу. Что Вы ему говорили?

— Я говорила, что доктор Эллиот влияет на персонал таким образом, что мы больше раздражаемся друг на друга, но, вместе с тем, как будто становимся ближе.

— Как все прошло с Доном?

— О, это здорово — снова с кем-то встречаться. Знаете, ведь прошло почти два года с тех пор, как у меня было что-то большее, чем единичные свидания.

— Как так случилось?

— Я не знаю. — Она явно избегала говорить об этом.

— Что такое, Луиза? То, как вы произнесли: “Я не знаю”, больше похоже на “Я не хочу об этом говорить”. Кажется, вы чувствуете неловкость.

— Ну да, вероятно. Но откуда мне знать, почему я нечасто хожу на свидания?

— Вы должны это знать, если хотите, чтобы их было больше.

— Может быть, потому, что я не верю... э-э... в то, что нужно сразу иметь близость.

— Близость?

— Ну, знаете, чтобы заниматься сексом во время первого же свидания. Я имею в виду, что многие мужчины считают, что ты должна если и не ложиться с ними в постель, то сразу начать сексуальные ласки, если тебя пригласили.

— А вы не хотите?

— Не так сразу. То есть я могла бы проявить немного нежно­сти, но действительно не хочу... так скоро вовлекаться в это физически.

— Вы не хотите или миссис Кольтен не одобрила бы вас?

— Ну, может быть, она... Нет, думаю, я сама не хочу. По крайней мере, не так быстро, как с большинством мужчин, которых знаю.

— А как насчет Дона?

— Ну, он не подталкивал меня, и...

— И?..

— И мы можем узнавать друг друга более постепенно.

— Как вы себя чувствуете с ним?

— Превосходно. Он очень добрый и сердечный человек. Мне действительно с ним нравится.

— Звучит очень корректно и формально.

— Ну, я не понимаю, для чего вам все это знать.

— Так почему бы не спросить меня об этом?

— Ну, так зачем?

— Вы спрашиваете меня, потому что я вам сказал или потому что вы хотите знать?

— О, черт побери. Я... Нет, подождите минуту. Я... хорошо. Беру свои слова назад. Я была смущена, рассказывая вам о Доне и обо мне, но не хотела говорить вам этого. Понимаю, что это помогает говорить о вещах, которые смущают. Поэтому у меня нет вопросов.

Хорошо, что Луиза отдает себе отчет в своих мыслях. Я почти сказал ей об этом, но это поддержало бы ее привычку обращаться ко мне за одобрением. Поэтому я просто ждал.

— У нас не было секса. Мы не занимались любовью. Но мы целовались и обнимались, и это было очень здорово. Это было так долго. Я не знаю, влюблена я в него или нет, но мне нравится близость с ним, нравится, когда он прикасается ко мне и я прикасаюсь к нему. И он действительно такой милый человек, такой добрый и заботливый.

Мая

На групповом сеансе Луиза попробовала поделиться некоторыми своими чувствами: одиночества и страха, что стареет, а так и не жила по-настоящему полной жизнью. Когда она рассказала о своем романе с Ральфом, Дженнифер услышала только, что Ральф был женат, и яростно набросилась на Луизу. Для женщины, которая организовала всю свою жизнь так, чтобы угождать другим, это переживание было экстремальным. Она смутилась, попробовала сначала объяснить, но вскоре стало очевидно, что Дженнифер не вразумить. Тогда Луиза разозлилась и начала защищаться. Как я ни был обеспокоен за Дженнифер, все же порадовался, увидев, как Луиза забыла о том, что нужно быть правильной и приятной, и смогла за себя постоять.

Мая

Луиза явно была подавлена и как-то замкнута, когда вошла в мой кабинет. Она быстро легла на кушетку, вздохнула и несколько минут лежала молча. Я понял, что она плачет про себя. Никто из нас ничего не говорил. Наконец, она потянулась за салфеткой и начала говорить почти неслышным голосом.

— Внутри меня идет такая война, что я чувствую себя избитой и израненной. Я действительно чувствую себя совершенно внутренне разбитой. Я никогда не думала, что это может быть столь болезненно.

— Вы можете рассказать мне об этом?

— Я так запуталась. — Луиза заплакала еще сильнее. — Не знаю, как все это сказать.

— Просто как получится. Не пытайтесь пока привести все в порядок.

— Ну, после группового сеанса я подумала, что со мной все в порядке. Думала, что держу себя в руках. Я... Затем я пошла домой, легла, и тогда все ужасные вещи, которые я произнесла, вновь вернулись, и... О, я просто хотела умереть. Я продолжала думать о том, что сказала этой бедной женщине, которая так страдала. И думала, что вы и вся группа должны были, конечно, возненавидеть меня. Я не думала, что смогу еще раз прийти сюда, и знала, что никогда не осмелюсь больше появиться в группе. И... — Луиза замолчала и начала всхлипывать.

— М-м-хм-м. — Пусть все идет своим чередом.

— Затем я подумала, что должна сразу же позвонить вам, сказать, что сожалею, выяснить, как связаться с Дженнифер, извиниться перед ней... Я чуть не позвонила вам посреди ночи. Но когда я стала думать о Дженнифер, мои чувства начали меняться, и... и внезапно я взбесилась. Так взбесилась, что стала думать: еще мало я ей наговорила, и поняла, что на самом деле не могу сказать, что мне жаль. Это было бы ложью. Но потом я подумала, что вы и все остальные, вероятно, возненавидите меня за это... О, я не знаю. Потому что прямо в разгар всего этого я...

— Вы...

— Я внезапно услышала, как вы спрашиваете меня: “Вы испытываете те чувства, которые бы мне хотелось, чтобы Вы испытывали?” — таким насмешливым голосом, какой у вас бывает иногда. И внезапно я... — Она замолчала, перестав плакать.

— М-м-м?

— Я ответила вам вслух: “Идите к дьяволу, Бьюдженталь! Я злюсь, и мне нет дела до того, кто об этом узнает”. А потом я начала смеяться, прямо там, в темноте, лежа в постели, я смеялась вслух. Но потом вы сказали — я имею в виду, в моем воображении: “Вы рассердились, потому что знаете, что это мне приятно?” — и я не знала, а теперь...

— Теперь?

— Теперь, знаете, — удивленным голосом, — я чувствую себя лучше. Я имею в виду, прямо сейчас. Я хочу не думать вообще о том, что вы обо всем этом думаете, но я делаю это. И надеюсь, вы не сердитесь на меня и не испытываете ко мне отвращения. Но не думаю, что вы прогнали бы меня, даже если бы я была вам противна, и...

— И...

— И если вы попытаетесь, я буду бороться с вами тоже! Вот так! — Она повернулась ко мне и оскалилась. Я пытался не оскалиться в ответ, но не смог. И мы вместе расхохотались.

Затем я посерьезнел.

— Итак, вы закончили мне угождать, да?

— О, идите к черту!

Мая

Луиза все больше втягивалась в борьбу с доктором Эллиотом. Его придирки были многочисленны и ничтожны. Ощутив в себе внутреннюю силу, она оказалась способной спорить с ним, но по-прежнему продолжала в целом угождать ему. В результате Луиза была вынуждена избегать кризисов и скандалов.

Тем временем ее отношения с Доном Веббером становились все более поглощающими и интимными. Я ощущал некоторую родительскую тревогу (как бы он не обидел мое дитя) и даже ревность (я надеялся, что он понимает: ему повезло, что ему достанется такая привлекательная женщина). Некоторое время я обдумывал эти свои чувства, пытаясь их осознать и спрогнозировать.

Сегодня Луиза действительно являла собой отраду для мужских глаз. Ее юбки стали намного короче, чем обычно, и она гораздо меньше заботилась о том, чтобы аккуратно их одергивать. Так что ее ноги были вполне открыты для обзора и ее новые яркие блузки гораздо больше подчеркивали ее грудь, чем та одежда, которую она носила раньше.

— Вы никогда не догадаетесь, что я делала прошлой ночью. — Мне показалось, что она сказала это слишком игриво. В этом было нечто преувеличенное.

— Что вы делали? Очевидно, это подходящий вопрос.

— Ну вот! Я хотела, чтобы вы догадались, но не буду вас заставлять. Я купалась нагишом вместе с Доном. Что вы об этом думаете?

— Это было весело?

— О, да! — Ничего наигранного в тоне.

— Тогда, думаю, это здорово. Расскажите мне об этом.

— Ну, мы просто подъехали к берегу и обнаружили одно замечательное место, и никого вокруг, и луна была видна наполовину, и мы просто переглянулись и сказали: “Почему бы и нет?” Мы сбросили одежду и пошли купаться. Это было просто великолепно. Волны так приятно омывали мое тело. Я не понимаю, зачем вообще люди носят купальники. Действительно не понимаю.

— Угу-хм-м.

— Видите, как далеко я зашла? — Она меня поддразнивала.

— Ты прошла большой путь, детка! Думаю, дорога была правильной, не так ли? — Ее игривое настроение было заразительным.

— Знаете, думаю, я немного смущена тем, что так взволнована из-за чего-то, вероятно, вполне обычного для вас и для большинства людей.

— Кажется, вы начинаете терять доверие к себе.

— Нет! То есть да, я начала было, но не собираюсь этого делать. Мне было весело прошлой ночью, это было ново для меня и стало большим шагом вперед.

— Что еще произошло?

— Что вы имеете в виду? О, нет, нет, мы ничего не делали. То есть, ну, мы делали, но не все.

— Кажется, вам так трудно говорить о своем теле и своих чувствах. Как будто сами слова болезненны или грязны.

— Я знаю. Это глупо, разве нет?

— Нет, я не думаю, что это глупо.

— Да, я опять за свое. Я предаю себя ради какого-то несчастного слова, услышанного от вас или от кого-либо еще. Нет, это не глупо. Я так воспитана, но хочу изменить свою жизнь.

— Что еще произошло, помимо купания нагишом?

— Ну, мы лежали на песке и... И ласкали друг друга. Там. О, Господи, кажется я веду себя как застенчивая школьница. Мы занимались любовью. Всеми способами, кроме соития. Я не могла, потому что не приняла пилюлю, и у Дона не было никакой защиты.

— Это благоразумно.

— Но он придет сегодня вечером и...

— И...

— И я хочу заниматься с ним любовью.

— Что вы чувствуете, так просто говоря об этом?

— Это здорово. Просто здорово.

Мая

На следующем сеансе Луиза появилась какой-то натянутой и либо очень раздраженной, либо очень испуганной — невозможно было точно определить. Она прошествовала к кушетке, ложиться не стала, а села и посмотрела на меня. Я увидел, что глаза у нее мокрые.

— Что такое, Луиза? — Я обнаружил, что спрашиваю себя, не оказался ли Дон жестоким. Эй, помни, что ревнивый отец — это не терапевт.

— Доктор Эллиот выдвинул несколько новых правил, которые уж чересчур строгие и слишком старомодные. Я так боюсь, Джим. Я не смогу согласиться с ним на этот раз. Я устала от попыток сгладить конфликты между ним и студентами и другими сотрудниками. О, я не хочу иметь неприятности. Это меня так пугает. Я продолжаю думать о том, чтобы сбежать. Знаю, глупо, но не могу этого вынести.

— Вы начинаете разрушать веру в себя, Луиза.

— Верно! Я не думала об этом. Ну, я не собираюсь делать этого. — Она подняла голову и выдвинула вперед подбородок. — Я хотела превратить в шутку тот факт, что начинаю злиться, но не буду этого делать. Я разозлилась. Думаю, доктор Эллиот собирается зарубить хорошую программу, в которую я вложила много труда, и я буду бороться с ним.

Некоторое время она говорила о своем новом решении, о неразумности новых указаний директора (действительно, как мне было известно из других источников, они были странной попыткой повернуть время вспять), и о страхе, который она продолжает испытывать и который кажется неестественно сильным.

— Джим, это слишком много для меня. Я имею в виду, что действительно испытываю внутреннюю дрожь, когда думаю о том, как скажу ему, что не буду выполнять новых требований. Как будто он буквально убьет меня или сделает что-нибудь ужасное. Знаю, он может меня уволить. Но я даже не уверена, что ему удастся сделать это, во всяком случае не без сильного сопротивления. Но этот страх и эта дрожь не из-за возможности потерять работу. Это гораздо, гораздо сильнее.

Луиза, ложитесь, и пусть все немного успокоится. Посмотрим, что придет вам на ум. Не ищите ничего особенного. Просто откройте себя для того, что придет. Она скрестила ноги и быстро устроилась на кушетке. Ее юбка мило приподнялась, обнажив часть ее прелестей, но Луиза не сделала ничего, кроме формального жеста, одергивающего ее. Она выглядела очень аппетитно и сексуально притягательно. О’кей, сказал я себе, полюбовался, а теперь пора и за работу.

Тем временем Луиза сделала несколько глубоких, каких-то содрогающихся вздохов, и в уголках ее глаз появились слезы. Когда я наблюдал за ней, мое настроение изменилось, и я почувствовал, что испытываю к ней теплоту и заботу.

— Джим, я думаю о том, как провела ночь с Доном позавчера. Это было так сладко, это было то, о чем я мечтала так долго, так невероятно долго. На самом деле мне наплевать на доктора Эллиота и на его правила. Я была так одинока, так невыносимо одинока. Так хорошо быть вместе с хорошим, теплым и любящим мужчиной. Он был так добр, так добр, Джим. И было так хорошо заниматься любовью безо всяких ограничений. Я никогда не знала, что так может быть. Почему я так долго ждала? Я так рада, что мы поговорили о сексе и тому подобном. Я совсем не чувствовала напряжения, и не хотела просто угодить ему — я хотела угодить ему, и сделала это. И я также обнаружила, что он хочет угодить мне! Это было так странно. Он хотел угодить мне!

— Вам трудно, даже теперь, представить себе, что кто-то хочет угодить вам.

— И да, и нет. Все вместе. Я действительно влюблена в Дона, Джим. — Ее настроение изменилось. — Вы не ревнуете? Я вас тоже люблю, вы знаете, но я влюблена в Дона.

— Я слышу это. Да, Луиза, думаю, я немного ревную, хотя я и очень рад за вас.

— О, чудесно. — Она замолчала на минуту. Ее лицо снова поменяло выражение. — Почему эта война с доктором Эллиотом должна начаться именно теперь? Я так счастлива, но когда я думаю о нем, у меня опять появляется эта противная дрожь.

— Просто оставайтесь открытой и расскажите, что еще приходит вам в голову.

— Я снова вижу свою спальню. И чувствую себя чудесно. А потом я вижу облака на летнем небе. О, было бы здорово выйти на воздух и заняться любовью. О, это заставляет меня вспомнить о Нью Хэмпшире и мистере Кольтене. Бедный старик! И бедная миссис Кольтен тоже. Я никогда не думала, что буду чувствовать к ней жалость.

— Интересно, нет ли здесь какой-то связи. Вы сняли одежду и наслаждались своим телом с мужчиной позавчера ночью, а теперь у вас неприятности. Это напоминает то, что случилось в Нью Хэмпшире.

— Я не помню, что получала удовольствие тогда, но понимаю, что вы имеете в виду.

Слишком быстро, Джим, слишком быстро. Она не сможет принять этого, если ты будешь просто подбрасывать ей готовые идеи. Я знаю. Почему я так нетерпелив? Думаю, я более эмоционально и эротически захвачен ею, чем признаюсь себе в этом. Нужно действовать постепенно.

Остаток сеанса не принес ничего нового, но Луиза изучила свой страх достаточно, чтобы почувствовать решимость противостоять доктору Эллиоту.

__________

Конфронтация произошла через несколько недель. Доктора Эллиота некоторое время не было в городе, а потом он стал недоступен. В конце концов Луиза настояла на встрече с ним и честно сказала ему, что не может согласиться с его новыми требованиями. К ее удивлению, доктор Эллиот не разозлился. Вместо этого он попросил ее изложить свою позицию письменно и пообещал дать ответ позже.

Июня

— Вы помните, как я однажды сказала, что хотела бы раздеться совсем и показать вам себя?

Я встревожился и насторожился. Если она собирается сделать это сейчас, я не был уверен, что поддержу ее, но также знал, что на самом деле хотел, чтобы она сделала это. Эти месяцы ее эротического созревания с Доном стимулировали меня как мужчину, которому нравилась Луиза, и были важны для меня как для ее терапевта. Я ограничился кивком и несколькими словами:

— Да, я помню.

— Ну, э-э, знаете, у Дона есть Полароид, и мы дурачились с ним на днях, и он сделал несколько моих фотографий. И... ну, я подумала, может быть, вам захочется их посмотреть. Знаете, это действительно смущает меня, и я не думаю... — Пауза. — Вы хотите их посмотреть?

— Конечно, Луиза.

Она протянула мне конверт. Я взял его, но не сделал движения, чтобы открыть.

— Что происходит внутри вас сейчас, Луиза?

— О, идите к черту. Я должна была знать, что вы заставите меня отчитываться!

— Вы так привлекательны и кокетливы, что я думаю про себя: “Ну же, не порть удовольствие, ты знаешь, что хочешь посмотреть снимки и она хочет, чтобы ты посмотрел”. Но, Луиза, я не столько хочу посмотреть их, сколько хочу помочь вам вернуть доверие к себе прямо сейчас.

Внезапно отрезвев, Луиза сказала:

— Я знаю. Я действительно взволнованна. Не могу оторвать глаз от конверта, и думаю, что, должно быть, сошла с ума. Не может быть, чтобы я решилась показать вам эти снимки. Следующим шагом будет... И я хочу, чтобы вы их посмотрели, но...

— Следующим будет...?

— Одному Богу известно, каким будет следующий шаг! — Она нервно рассмеялась.

— Каким, вы думаете, может быть следующий шаг? — Я настаивал с улыбкой. Я был возбужден этой игрой. Она дразнила меня, но не думаю, что сама сознавала это.

— Кто знает, что может случиться после того, как вы увидите эти фотографии? — Она смеялась слишком возбужденно. — Вы можете потерять голову и начать срывать с меня одежду. — Внезапно смех прекратился. Она была испугана и смущена.

— Скажите мне, что происходит сейчас, Луиза. — Мой собственный голос стал трезвым, но ободряющим и настойчивым. Я хо­тел вернуть веселье, поддразнивание и скрытую сексуальную гон­ку, но еще больше я хотел помочь ей противостоять своим страхам.

— Все изменилось. Я не чувствую прежнего веселья, но...

— Я думаю, вы испугались, когда сказали, что я могу сорвать с вас одежду.

— Да. Я не знаю, почему сказала это. Мне жаль.

— Вы говорите так, как будто чувствуете, что сделали что-то плохое.

— Ну, я не знаю. Только лучше бы я не говорила этого.

— Луиза, вы сейчас боретесь с собой и со мной. Вы забыли, какой счастливой и оживленной были минуту назад. Вы забыли, кто я. Вы забыли, какие у нас отношения. Вы снова испуганная школьница, которая принимает меня за строгого родителя.

— Нет. Да. То есть да. Я не знаю. Я запуталась. Вы сердитесь на меня?

— Ваш вопрос даже звучит по-детски. Вы что, не видите меня? Посмотрите на меня прямо сейчас, по-настоящему. Проживайте свою жизнь сейчас. Можете?

Она посмотрела на мое лицо так, как будто вглядывалась сквозь туман. Ее глаза были влажными, но она полностью осознавала происходящее в данный момент. Довольно быстро выражение ее лица изменилось. Улыбка стала вновь появляться в уголках губ, и она довольно хихикнула.

— Ого! Разумеется, я сама это с собой сделала, не так ли?

— Объясните мне.

— Я имею в виду, что вытолкнула себя из того, что происходит в настоящий момент. А потом почувствовала себя так, как будто я снова ребенок и снова в прошлом. Я не могу поверить, как всего минуту назад была уверена, что увижу на вашем лице гнев или отвращение. Я действительно ожидала, что вы будете ненавидеть меня.

— А теперь?

— Теперь я думаю, что нравлюсь вам, и... о! Я опять туда попадаю! Я начала говорить, что вам нравится смотреть на меня, и сразу же появился страх. Я не могу быть столь самонадеянной. И, кроме того, прямо здесь, у вас в руках, находятся фотографии, которые доказывают, какая я уродина. Хорошо! Я просто не верю в это. Это прошлое. Вы посмотрите фотографии?

— Хотел бы. — Я открыл конверт и внезапно почувствовал эротическое желание. Мы с Луизой были так эмоционально близки, когда сражались с ее страхами, а теперь, здесь, на этих снимках, она совсем обнаженная. Первый показывал силуэт, только контуры ее тела, без деталей. На втором Луиза была снята сидящей, таким образом, что только бока были видны. Затем она завернулась в какую-то ткань, так что была видна только ее грудь, а нижняя часть тела скрыта. Грудь была пышной, соски возбужденными. Я остановился и посмотрел, как она напряженно, почти затаив дыхание наблюдает за мной.

— Вы очень красивая женщина, Луиза.

Она перевела дух.

— О, мне трудно выдержать это. Хочется сказать что-нибудь язвительное или забрать снимки назад. И все же мне ужасно нравится наблюдать, как вы меня рассматриваете. Знаете, Джим... — Она замолчала, и внезапно я почувствовал, что сейчас она расплачется. — Я никогда раньше не гордилась своим телом и никогда по-настоящему не наслаждалась им как женщина. Никогда! — Она тихонько заплакала, а затем потянулась вперед и взяла мою руку, крепко сжав ее. — Спасибо. — Шепотом. — Я так рада, что обрела свое тело до того, как станет поздно.

Последний снимок был настоящим шедевром. Луиза стояла лицом к камере, и ничто не скрывало ее наготы. Поза была великолепной. Дон поймал ее в тот момент, когда она расставила ноги, подняла руки над головой и вытянулась всем телом с такой неподдельной чувственностью, что как только я увидел ее, дрогнул и потянулся к ней. Я смотрел на нее, сидящую напротив меня, и умирал от желания увидеть ее в таком виде наяву.

— Дух захватывает, Луиза. И, честно говоря, это оказывает на меня огромное эротическое воздействие. — Я с сожалением отметил, что сказал это очень формально.

— О, я рада. — Луиза оживилась.

— О чем вы думаете?

— Только о том, что я все еще тревожилась, и испытала облегчение от того, что вам понравились снимки.

— Вы просто дипломат, Луиза.

— Ну, может быть...

— Я ожидал, что вы ощущаете то же, что и я: “Как было бы здорово увидеть вас наяву такой же, как на этих снимках; как хорошо было бы быть с вами вот так — как предлагают фотографии”.

— Да, — прошептала она, снова подняв голову. — Я рада, что вы чувствуете это, и я рада, что вы сказали об этом.

Несколько минут мы сидели молча, оба занятые своими мыслями, но все еще связанные единым чувством. Звонок возвестил о приходе моего следующего пациента, и конец сеанса застал нас обоих врасплох. Мы поднялись, она подошла ко мне, и я тепло обнял ее. Ее тело прильнуло к моему так, как никогда раньше, и пульс у меня зачастил. Мне хотелось поцеловать ее, и я знал, что она ждет моего поцелуя. Я поколебался и решил не делать этого. Обняв ее еще раз, я отстранился и повернулся к двери.

— Увидимся в следующий понедельник.

Июня

В понедельник Луиза выглядела совершенно иначе. Ее лицо и манеры были скованными и напряженными. Она казалась несчастной. Одежда была по-летнему нарядной и — для Луизы — очень открытой: сарафан с довольно глубоким вырезом впереди и с открытой спиной. Он был коротким и соблазнительно прилегал к телу, но само тело было жестким и как бы сопротивлялось этому наряду. Она присела на кушетку, начала снимать туфли, как обычно, остановилась, а затем легла на кушетку, не разуваясь. Она поправила юбку и скрестила руки на груди. Луиза выглядела испуганной и неподатливой.

Я решил сидеть тихо и позволить ей самой справиться с той борьбой, которая, очевидно, происходила у нее внутри. Луиза почти не замечала моего присутствия и, казалось, напряженно прислушивалась к внутреннему диалогу. Ее руки распрямились, а затем постепенно расслабились, в уголках глаз появились слезы, которые молча скатывались по щекам. Она заплакала сильней, и это ослабило ее напряжение. Вероятно, прошло уже минут пять, а мы еще не сказали ни слова.

Наконец Луиза вздохнула, расправила плечи и печально произнесла:

— У меня внутри все так смешалось. Не знаю, как рассказать вам о том, что со мной происходит. Но мне хотелось бы. Кажется, это такая знакомая мне борьба, но, черт бы ее побрал, она длится слишком долго. Я хочу сделать с этим что-то. Кажется, я все еще боюсь.

— Расскажите мне об этом, Луиза.

— Это началось после моего предыдущего сеанса. Нет, постойте, не спрашивайте меня, что случилось в прошлый раз. Я скажу это сама. В прошлый раз я показала вам несколько своих фотографий, которые сделал Дон. Я была обнаженной на них. Подождите! Есть кое-что еще. — Она остановилась, намереваясь рассказать все сама и не ожидая помощи. — Мне понравилось показывать вам фотографии. Думаю... То есть, полагаю, вы сказали... У меня сложилось впечатление, что вам тоже понравилось их рассматривать. Возможно, я ошиблась...

— Вы не ошиблись, Луиза. Мне действительно понравились ваши снимки в обнаженном виде.

— Да. — Она вздохнула так, как будто сбросила тяжелый груз. — Да, я так думала, а затем испугалась, что лишь вообразила это. Каким-то образом я так разволновалась, что не могла ясно припомнить, что происходило. Я продолжала думать об этом, и мне стало казаться, что вы были несколько... знаете... ну, возбуждены. Затем я сказала себе, что это было просто мое воображение. Нет! Не говорите мне. Сейчас я хочу сделать это сама. Затем... — Снова полились слезы, и на этот раз она потянулась за салфетками и вытерла их. Она молчала, вероятно, целую минуту. Я исполнился любовью к ней, наблюдая ее мужество, зная, как она сражается со страхом и стыдом, которые носила в себе почти всю свою жизнь. Она действительно могла делать это по-своему. Я чувствовал, что быть с ней в этот момент — большая удача для меня.

— Да, я помнила, что вы говорили мне о необходимости доверять себе. И это было ужасно трудно. Много раз я становилась миссис Кольтен или тетей Джулией, орала сама на себя и старалась пристыдить. Иногда я начинала думать, что, может быть, вы ужасно рассердились на меня и, скорее всего, скажете мне сегодня, что больше не можете со мной работать. Затем я пришла в себя и попыталась жить сейчас, а не в прошлом, и...

Она снова остановилась, так как слезы переполняли ее. Она немного повсхлипывала.

— Я не знаю, почему все это причиняет мне такую боль. Но это действительно так. Возможно, я догадываюсь. Думаю, я поняла, какая огромная часть моей жизни прошла без подлинного осознания, в постоянном самообмане. А теперь мне почти сорок! О, я не хочу думать об этом, но я должна. Я действительно все время думаю об этом. Я больше не хочу быть мертвой по собственной воле. И сегодня... или вчера... или...

Внутри нее поднималось нечто новое. Я почувствовал, как напря­жение, которое перед этим несколько ослабло, появилось снова.

— Сегодня, — продолжила она, и в ее голосе слышалась непреклонная решительность. — Ну, на самом деле вчера, когда я думала, как приду сюда сегодня, у меня появилась безумная идея, и...

— Луиза, — начал я.

— Нет, подождите. Дайте мне самой. Знаю, я начинаю терять доверие к себе. Это была не безумная идея. Но теперь я уверена, что она была безумной. Я действительно хочу думать, что она безумная. Я хочу отвергнуть ее и отвергнуть себя за то, что она пришла мне в голову. Хочу убежать от этой женщины. Я так боюсь быть ею, просто быть самой собой. О! Мне действительно больно. Это физическая боль в груди и в горле. Вам знакомо это ощущение? На самом деле.

— Вас удивляет, что ваши эмоции настолько сильны, что страх быть самой собой действительно терзает ваше тело.

— Да, да. О, я не хочу продолжать. Я хочу переменить тему. Хочу поговорить о силе эмоций. Не знаю, почему это так страшно. Как будто я убеждена, что вы уничтожите меня или, по крайней мере, прогоните прочь, если узнаете, что я думаю.

Мы молчали некоторое время. У меня было сильное желание помочь ей, объяснить, что она превращает меня в своего отвергающего дядю, но Луиза хотела справиться сама, и я был намерен уважать ее за это. Я и так не раз вмешивался, когда в этом не было необходимости. К чему продолжать доказывать себе и своим пациентам, что они нуждаются во мне?

Внезапно Луиза взяла себя в руки и четко произнесла:

— Я думала о том, что сегодня мне хотелось бы прийти сюда и снять всю одежду и показать вам свое тело прямо, а не на фотографиях. — Она перестала говорить, и, казалось, была внутренне опустошена. Я ждал, и Луиза тоже молчала. Через некоторое время она продолжила более мягким голосом:

— Ну вот, я сказала это, и теперь мне трудно сохранять самообладание. Но, думаю, я все еще здесь, и внезапно поняла, что и вы тоже здесь. Знаете, в каком-то смысле я в течение всего этого сеанса не видела вас.

— Знаю.

— Но я, разумеется, видела множество людей в этом кресле, где вы сидите. Приятно, что вы, наконец, здесь.

— Приятно, что меня, наконец, заметили.

— Да, могу себе представить. Я начинаю замечать сама себя, и это мне тоже нравится.

Что-то внутри меня сопротивлялось этому разговору. Я хотел удержать ее от раздевания. Мне действительно хотелось бы увидеть ее обнаженной. Но кто-то внутри меня возражал: “Ты не можешь позволить ей этого! Это нарушение закона или, по крайней мере, этического кодекса. Ты попадешь в беду. А как насчет гонорара? Ты что, ищешь сексуальных развлечений за ее счет?

— Джим, я хочу, чтобы вы сказали мне откровенно: если я разденусь здесь, это будет тяжело для вас? Я имею в виду, что не хочу причинять вам боль... — Она остановилась, потому что я начал хихикать. Минуту назад я был обеспокоен проблемами законности, а она беспокоится за меня лично. Мое напряжение выразилось в смехе. Луиза смотрела на меня озадаченно.

— Извините, что перебил вас, Луиза, но вы невольно сказали мне очень забавную вещь. Вы спросили, не будет ли это тяжело для меня. Думаю, мне следует ответить: “Возможно”. Но это...

— О! Понимаю. Это смущает меня. Но как глупо. Надеюсь, это действительно для вас тяжело. О-ля-ля! Я не слишком разумна, и вообще у меня мысли путаются, когда я так говорю. Но это действительно забавно.

— Луиза, вы выразили заботу обо мне, и не хочу потерять это ощущение. Если вы разденетесь, я, разумеется, буду реагировать на вас, на вашу наготу и на всю ситуацию. Я не хотел бы оставаться бесстрастным при этом. Если вы беспокоитесь, что ваше раздевание может быть для меня физически болезненным, это несерьезно.

— Я всегда слышала, что мужчины страдают, если они возбуждены, а девушка не... не хочет заниматься любовью.

— Это, в основном, мужская пропаганда, Луиза. Если у мужчины наступает эрекция, и ему неудобно, он вполне может справиться с этим разными способами. Он не беспомощен. Мужчинам на самом деле нравится приходить в возбуждение при помощи всякого рода сексуальных стимулов в обстоятельствах, когда никакое завершение невозможно, — стриптиз-шоу, журналы и т.п. Но хватит лекций. Нет, Луиза, мое беспокойство от того, что вы разденетесь, связано не с возможным физическим дискомфортом.

— Но вы говорите, что обеспокоены.

— Да. По двум причинам. Во-первых, я знаю, что многие мои коллеги сурово осудили бы меня за то, что я позволил вам раздеться. Мы, терапевты, должны во время терапии избегать любых действий, кроме слов, особенно любых сексуальных действий, и нарушение границы может вызвать скандал. Я с этим не согласен, но когда мы говорили о том, что вы снимете одежду, я обнаружил, что думаю именно об этом.

— Не думала, что могу причинить вам неприятности! Давайте просто забудем обо всем об этом. Кроме того...

— Нет, Луиза, я не хочу так просто убегать. Мы позволяем определенной традиции влиять на нашу жизнь, точно так же, как вы позволяли влиять на нее предписаниям миссис Кольтен. Я нахожусь под воздействием этой традиции, — фактически, я верю, что она во многом правильная, — но не хочу слепо подчиняться ей. Мы с вами должны подумать вместе и осознать все как можно яснее, чтобы выбрать, как нам действовать. Любой готовый ответ, подсказанный извне, — это избегание своей собственной ответственности и своей собственной жизни.

— Все же я беспокоюсь за вас.

— Это многое значит для меня, Луиза, но это не единственное обстоятельство. Я сказал, что существует вторая причина моего беспокойства о том, что случится, если вы разденетесь. Она касается значения, которое это имеет для вас и для нас обоих именно сейчас. Вы думали о том, что может случиться, когда вы разденетесь?

Ее прерывистое дыхание само по себе был достаточным ответом. Луиза пристально посмотрела на меня и расхохоталась.

— Это не очень джентльменский вопрос, доктор. — Мы оба усмехнулись, и она продолжала. — Да, я подумала, что это было бы очень здорово.

— Сформулируйте.

— У меня была маленькая фантазия, в которой... О! Опять! Боже! Мне действительно трудно говорить об этом прямо. О’кей, вот: у меня была фантазия, в которой я раздевалась, и затем вы обнимали меня — как тогда, когда я уходила в прошлый раз, и... ух! Так трудно говорить, когда дыхание перехватывает. А затем мы лежим на кушетке и занимаемся любовью. Хм-м-м-ф-ф-ф! Здесь! — Она возбужденно дышала.

— Надеюсь, фантазия не была столь схематичной, как вы рассказали, — улыбнулся я. Луиза была страстной женщиной. Теперь, когда она преодолела самый сильный из своих страхов, ее эротическая привлекательность вновь обрела полную силу и стала действительно мощной. Я посмотрел на нее в этом открытом сарафане и представил: она снимает его, а потом снимает трусы, которые, возможно, были единственным, что еще на ней было надето сейчас. У меня перехватило дыхание. Прекрати, Джим, вернись к работе!

— Нет, не была, но я действительно не хочу произносить это сейчас вслух.

— О’кей, но вопрос вот в чем: что случится после того, как вы разденетесь? Я действительно нахожу вас привлекательной, Луиза, и я могу с легкостью представить, как прекрасно было бы заниматься с вами любовью. Но по целому ряду причин, — часть из которых связана с нашими отношениями и вашей терапией, а часть лежит вне этого и касается других сторон моей жизни,— по всем этим причинам я должен принять решение не вступать с вами в сексуальную связь. Поэтому...

— О, я знаю об этом. Я и не думала, что это может произойти на самом деле. Вы спросили, и я вам ответила. Нет, то, что я хотела сделать — сейчас это чувство как бы ушло, — просто надо быть такой же обнаженной, как на тех снимках.

— Это звучит очень здорово, Луиза.

Она была молчалива и неподвижна. Я почувствовал себя удивительно спокойно. Вероятно, я должен был подумать еще о многом. Существует еще и возможность скандала, если кто-нибудь узнает. О, ерунда, я устал быть осторожным и отворачиваться от жизни. Луиза показывала мне пример большего мужества. Сиди спокойно и наслаждайся ее откровенностью и ее телом.

Ее руки медленно поднялись вверх и начали развязывать бретельки на шее. По-прежнему медленно руки опустились вниз вместе с тесемками, так что верхняя часть сарафана уже ни на чем не держалась. Поколебавшись, руки опустились еще ниже, обнажив ее груди. Затем она внезапно остановилась и, затаив дыхание, скрестила руки на груди.

Мы оба молчали. Луиза лежала напряженная, слезы скатывались у нее по щекам. Все ее тело было натянуто, словно струна, казалось, оно начнет конвульсивно дергаться. У меня мелькнуло чувство разочарования, когда возбужденное предвосхищение сменилось сочувствием к ее страданию.

— Что такое, Луиза? — спросил я шепотом.

— Мне жаль, Джим. — Слезы полились сильней. — Мне очень-очень жаль. — Она плакала с такой явной печалью.

— Скажите мне.

— Мне жаль. Я знаю, как вы хотите увидеть меня. Я действительно чувствую это. Я почувствовала это, когда показывала вам снимки. И я хочу... хотела показать себя вам. Хотела уже давно. С того самого дня, когда расстегнула блузку. А теперь...

Луиза снова заплакала. Я ждал. Это было совсем не то, что я думал. Я думал, она стесняется своего сексуального возбуждения, но теперь чувствовал, что она плачет обо мне. Обо мне!

— Я все-таки разденусь. Я действительно хочу, потому что знаю: вам это понравится, но должна сказать вам — о черт, не хочу этого говорить, — я должна сказать вам...

— Скажите мне, Луиза... — Мягко.

— Я сделала бы это, — продолжала она шепотом, — в основном, чтобы угодить вам. О! — Она громко воскликнула, — это не совсем так. Мне нравится делать это, но каким-то образом, поскольку у меня есть Дон, это не будет тем же самым. То есть, ох, я не хочу делать вам больно. Я действительно беспокоюсь о вас, Джим, вы об этом знаете. Я действительно люблю вас. Но теперь по-другому. После того, как я показала вам на днях снимки, я внезапно поняла, что это на самом деле было не для меня. Да, не для меня. Я действительно была несколько взволнована, возбуждена. Но, с другой стороны, полагаю, я делала это, главным образом, для вас. Как будто знала, что вам это понравилось бы. И мне нравилось, что вам это нравится. А теперь, теперь я действительно получу удовольствие, наблюдая, что вы видите меня и что вам нравится смотреть на меня, обнаженную. Это будет страшно, но и возбуждающе тоже. И...

— И?

— И я хочу сделать это для вас... чтобы посмотреть, как вы смотрите на меня... — Ее руки начали опускать сарафан вниз.

— Подождите, Луиза. — Руки остановились, но больше не прикрывали ее. Ее груди обнажились, и я снова почувствовал растущее желание увидеть все ее потрясающее тело. — Подождите, Луиза. Вы сказали нечто очень важное. Важное для вас и для меня.

— Не хочу, чтобы вы думали, что я не забочусь о вас, Джим. Вы спасли мою жизнь. Я имею в виду, что сделала бы для вас все, что угодно. И я действительно подразумеваю все, что угодно.

— Я знаю, Луиза, но я думаю, что вы сейчас совершаете нечто гораздо более важное, чем снимаете для меня свою одежду. Вы правы. Я действительно хочу увидеть вас обнаженной, но больше всего я хочу не этого. Именно сейчас вы дали мне нечто более ценное: поверили, что я буду с вами, даже если вы не станете делать того, что хочу я или какая-то моя часть.

— Знаю, Джим. Я начала снимать платье и внезапно поняла, что перестала доверять вам и самой себе. До того, как мы с Доном стали так близки, — я имею в виду, и сексуально, и эмоционально, — мне хотелось снять перед вами свою одежду только для себя. Я знаю, потому что много раз думала об этом. Но теперь, когда я начала снимать платье, поняла, что на самом деле делаю это не для себя, а потому что знаю, что вы хотите этого. Я превратила вас в старого мистера Кольтена и просто пыталась угодить. И не хочу делать этого ни для себя, ни для вас, Джим.

— И вы знаете, что несмотря на мое сексуальное возбуждение, я тоже не хочу этого, Луиза. Я действительно благодарен вам за то, что вы остались верны себе и сохранили доверие ко мне.

__________

После того, как Луиза ушла, я несколько минут сидел, чувствуя себя усталым и обессилевшим. Она была так права. Я был так захвачен ее пробудившейся сексуальностью, возросшей телесной свободой, и без того всегда сильным эротизмом, что потерял понимание ее и собственной мотивации. Мне пришлось с неохотой признать мужество, с которым Луиза противостояла мне, и понять, что мы подошли к заключительной стадии ее терапии. У меня больше не будет возможности увидеть эту потрясающую женщину обнаженной, и я сожалел об этом.

Июня

Когда Луиза вошла, она выглядела подавленной и довольно нерешительной. Она уселась в большое кресло, вместо того чтобы лечь на кушетку, и выражение ее лица было очень собранным и сосредоточенным.

— Джим, я... С тех самых пор, когда я ушла в понедельник, у меня внутри идет борьба. Я...

— Расскажите мне.

— О, столько всего. Иногда я отшатываюсь от себя и говорю себе, что была слишком самонадеянна... А потом я внезапно чувствую, что упустила шанс испытать что-то... что-то особенное с вами... Затем я начинаю злиться на себя за то, что думала, будто вы... за то, что хотела... Затем на какое-то мгновение у меня в голове проясняется, и я понимаю, что в понедельник случилось что-то очень хорошее, но сразу же начинаю терять это понимание, и...

— У вас много разных версий того, что произошло с нами здесь в понедельник.

— О, да! Так много... Но... Я также хотела бы знать, что вы об этом думаете.

— Я тоже много думал об этом, Луиза. Но основное впечатление — очень глубокое восхищение вами и вашей твердостью, тем, что вы действительно сохранили доверие и к себе, и ко мне.

— Иногда я об этом жалею.

— Я знаю. Я тоже иногда. Но, главное...

— Главное, я рада, что все так получилось.

Так продолжился наш сеанс. Мы чувствовали теплоту и уважение друг к другу и знали, что прошли какую-то точку, к которой уже не вернуться. Луиза стала не просто моей пациенткой. Она стала моим другом, который может что-то дать мне и не пытается просто угодить. Как бы долго ни продолжалась наша терапевтическая работа, отныне она носила существенно иной характер.

После того, как Луиза ушла, я был задумчив и порадовался перерыву перед следующей встречей. Эта испуганная, соблазнительная, конфликтная, возбуждающая женщина-ребенок выросла в этом кабинете в сильную личность, которая сама управляет своей жизнью. Мои собственные желания могли легко повредить этому процессу роста, и, возможно, в какой-то мере так и получилось. И все же, с другой стороны, мои субъективные чувства были важны для ее роста. Я никогда не планировал той стратегии, которой бессознательно следовал. Поэтому никогда не смог бы сознательно спланировать курс, который оказался эффективным для Ларри, или Кейт, или других пациентов, которые выросли в этой комнате. Наоборот, всесторонне рассматривая эти случаи, я не могу точно сказать, что было в наших совместных путешествиях такого, чего не случилось с Беном, с Лилиан или с некоторыми другими, кто так и не осуществил большого прорыва. Некоторые из них получили пользу от нашей работы, но более ограниченную. Отчего возникает эта разница?

Снова вернулись мысли о Луизе, наполнив меня теплотой, любовью, чувственностью и удовлетворением. Передо мной прошли ее образы: жесткая и испуганная вначале; расстегивающая свою блузку и приподнимающая юбку; раскаивающаяся и серьезная в своей борьбе; возбужденно показывающая мне свои снимки в обнаженном виде — особенно одну невероятно эротичную фотографию; я вспоминал ее твердость в противостоянии мне в другой раз, когда она наполовину сняла платье; ее растущее внутреннее спокойствие во время разговора. Возможно, я на время потерял из виду ее целостный образ, — возможно, я вообще чаще, чем хотелось бы признать, теряю перспективу в общении с людьми, — но нечто глубокое внутри Луизы и внутри меня самого оказалось достойно доверия, и оно проявилось.

Июля

Луиза и Дон решили жить вместе. Она была воодушевлена этим замыслом, но и испугана. Луиза понимала, что начинает стремиться к тому, чтобы угождать Дону настолько, что ей будет трудно обнаружить собственные чувства. Мы непосредственно работали с этим знакомым импульсом, и она добивалась реальных успехов, хотя этот паттерн все еще постоянно появлялся.

На работе Луиза ждала ответа доктора Эллиота на свои письменные возражения против его распоряжений. Она обнаружила, что другие сотрудники подготовили похожие докладные записки, и с нетерпением ждала неизбежной конфронтации со смешанным чувством возбуждения и страха. Затем доктор Эллиот внезапно объявил о своей отставке, и прямой развязки не последовало. Луиза почувствовала облегчение и разочарование, но она была довольна, что проявила последовательность в отстаивании своей позиции.

Ноября

Луиза и Дон решили, что они не подходят друг другу и расстались. Луиза хорошо перенесла окончание своего романа, в том смысле, что у нее не было срывов, хотя она и чувствовала сильную боль и разочарование.

Января

Луиза почувствовала, что к этому времени проделала в терапии уже достаточно, и я был с ней согласен. Когда она уходила, мы оба чувствовали любовь и печаль. Мы оба выросли и изменились в результате нашего общения.

Июня

Я получил приглашение на свадьбу Луизы и доктора Дона Веббера вместе с запиской: “Мы решили, что лучше бороться и быть вместе, чем быть одинокими и жить отдельно”. Это была свадьба, на которой я собирался поцеловать невесту с таким волнением и нежностью, какие были известны только мне.

Воспоминания о Луизе приносят мне теперь нечто вроде лицемерного огорчения. С самого начала я понимал силу женственности этой женщины и все же поддался ее чарам. Честно говоря, я бы не удивился, если бы при таких же обстоятельствах это произошло опять. Действительно магическая сила — теплый земной магнетизм чувственной, сексуальной женщины.

На самом деле мне было необходимо получить доступ к тому способу, который выработала Луиза, пытаясь влиять на свой мир, точно так же, как мне было необходимо понять гневную тактику Фрэнка или рациональность Ларри. В каждом случае я был бы гораздо меньше полезен моему пациенту, если бы оказался совершенно не затронутым. Но в то же время, разумеется, мне было необходимо не быть полностью втянутым в тот способ, каким Луиза, Фрэнк или Ларри пытались влиять на свой мир.

Луиза отрицала свою ответственность за себя и за собственные действия. Она рано усвоила, что беспомощна и брошена в мир, в котором взрослые, сами очень уязвимые (как показала смерть ее родителей), могли вертеть ею, как хотели. Единственным источником безопасности казалась постоянная готовность угождать другим. Луиза вряд ли переживала какое-либо внутреннее осознание и редко думала о том, чего она сама хочет, поскольку ее потребность в безопасности отождествлялась для нее с потребностью угождать другим. И она действительно преуспела в этом.

Конечно, нельзя на самом деле избежать ответственности за свой образ действий и свое бытие. Ответственность нельзя ни на кого переложить, и подобная попытка всегда оказывается разрушительной для того, кто пытается сделать это. Я противостоял Луизе с ее навязчивым желанием угождать и тем самым показывал, что единственный способ угодить мне — не быть угодливой. Делая это, я обострил ее противоречия. Такая тактика вывела наружу постоянную внутреннюю борьбу Луизы.

Важно, что до тех пор, пока Луиза стремилась отвергать свою индивидуальность и ответственность за собственную жизнь, она не могла установить глубоких и значимых отношений с другими. Когда такой человек, как Луиза, ориентирован в жизни на других, с ним невозможно достичь настоящей близости. Близость требует присутствия по крайней мере двух разных людей. Когда человек не может отделить себя от любимого, когда он не может себе позволить отличаться от другого, тогда возможны только паразитические отношения. С бессознательной мудростью Луиза избегала такого замужества, в котором она неизбежно подчинила бы себя роли жены, тянущей на себе воз, и матери-мученицы. Ее профессиональная жизнь позволяла ей находить тех, кому нужно было служить и помогать, но эти люди были столь многочисленны и так быстро менялись, что никогда не возникало необходимости полностью разрушать свою внутреннюю жизнь — исход, который при других обстоятельствах мог оказаться весьма вероятным. Таким образом, естественно получилось, что когда Луиза начала утверждать и себя, и свою собственную индивидуальность, она обнаружила, что вступает в более эмоционально близкие отношения, отношения, в которых ее собственное внутреннее чувство играло такую же роль, как и желания других.

Луиза позволяла, чтобы ее внутреннее чувство подавлялось ожиданиями других. У нее было столь слабое ощущение своего собственного внутреннего бытия, что она искренне сомневалась, что могла бы существовать вообще, если бы не отвечала каким-то образом на потребности других. Это сомнение Луизы не было фигуральным выражением. Она действительно утратила внутреннее чувство бытия, которое может возникнуть лишь из переживания собственной жизни в действии. Это переживание — непосредственное ощущение Я как процесса — нельзя ничем заменить. Она пыталась заменить его голосами других, так же как Ларри пытался заменить его образом, который создавал для других. Ни для Луизы, ни для Ларри подобная замена не была успешной. Каждый из них испытывал подлинное чувство ужаса из-за постоянного ощущения пустоты. Эта пустота возникла из-за отсутствия внутреннего центра, внутреннего чувства идентичности.

Луиза пришла к осознанию своей индивидуальности и свободы выбора. Больше не чувствуя, что это сделает ее отверженной, она начала становиться самой собой. Ее конфронтация с директором агентства не привела к прямому изменению его позиции, но позволила Луизе испытать новое чувство достоинства и самоуважения. Ее конфронтация со мной была еще более важной и указывала на глубокие изменения по сравнению с ее прежней готовностью угождать. Она смогла сохранить важные отношения с другим человеком, хотя и действовала, как она думала, вопреки его желаниям. Хотя у меня нет подтверждения, я думаю, что разрыв, через который прошли Дон и Луиза перед тем, как пожениться, объяснялся ее сознательной или бессознательной проверкой того обстоятельства, сможет ли она быть отдельной личностью,— независимо от его одобрения.

Размышляя о пути, который проделала Луиза в терапии, я могу выделить следующие закономерности.

Луиза столкнулась с парадоксом человеческих взаимоотношений точно так же, как и Фрэнк, но избрала противоположный полюс. Для Луизы безопасность означала принадлежность другим, а не отделенность от них. Она нуждалась в том, чтобы угождать, прятаться за них и отрицать свою собственную индивидуальность. Последствие, которое легко было предсказать, состояло в следующем: она начала чувствовать, что не существует как отдельная личность. Опыт Луизы помог мне самому понять, как важно открыть свою уникальность, позволить внутреннему осознанию сообщать мне о моей жизни и желаниях, а также осознавать свое сходство с другими.

Если я хочу чувствовать смысл своего существования, мне нужно “доверять” своей обыкновенной жизни. Многие из нас привыкли предавать свои взгляды, желания и ценности, если значимые или многие другие люди занимают иную позицию. Когда я отодвигаю в сторону свое собственное уникальное осознание опыта ради сиюминутного удовлетворения или кажущейся безопасности, я отрываюсь от своего собственного центра. Я могу быть самим собой, только если готов отстаивать свое собственное бытие. Но я также понимаю, что для того, чтобы делать это эффективно, следует быть готовым понять и точки зрения других.

Обычаи и правила, которые мы усваиваем с детства, выросли из человеческого опыта и являются попытками облегчить взаимоотношения людей и уменьшить их страдания. Они заслуживают нашего уважения. Но слепая приверженность традиции недостойна человека; это раболепие. Каждый из нас должен принять свое решение по главным вопросам: как он будет действовать и в какой степени будет продвигаться привычными путями, а в какой — оставит их в стороне, чтобы искренне и живо следовать своему собственному внутреннему видению.

Ощущения, которые испытывает мое тело, богаты и значительны, и когда я позволяю им стать частью моего бытия, это меня обогащает. В прошлом я принимал социальное табу за испытание своей твердости или за божественные установления. Они не являются ни тем, ни другим. Ценя собственную сексуальность, я хочу принять на себя ответственность за нее — но так, чтобы она оказалась в подлинной гармонии с моим целостным внутренним осознанием.

__________

Бывают моменты чудесного опьянения, наполняющие сознание внутренним жаром, когда мужчина и женщина глубоко переживают самих себя и друг друга, когда они чувствуют свое тело, свои эмоции, свое стремление друг к другу и когда каждый знает, что другой разделяет эти пьянящие ощущения. В такие моменты мы чувствуем бесконечные возможности, жажду прикосновения, музыку ласк и тайну преодоления отдельности от других вместе с ее сохранением.

Столь многое в нашей культуре стремится обесценить эти удивительные и экстатические моменты, называя их пошлыми и грязными, примешивая к ним ревность и соперничество, рассматривая их как серые и будничные. Правда в том, что такие моменты имеют огромную силу, и они могут внести в нашу жизнь как благословение, так и проклятие. Испытывая эти эмоции, мы не являемся беспомощными жертвами какого-то буйного чудовища. У нас существует выбор из нескольких альтернатив, а не простое “или-или”. То, что мы получаем наслаждение от этих чувств, не значит, что мы обязательно должны воплотить их в окончательные действия. Слишком многие в наше либеральное по отношению к сексу время чувствуют, что должны либо избегать какого-либо сексуального возбуждения, либо, если они позволили себе почувствовать волнение, должны вступить в полные сексуальные отношения. Подобное поведение является тупостью, рядящейся в одежды искренности и здравого смысла. Оно не является ни честным, ни разумным.

Поиск по сайту: