Отождествляться с чем-то, чем ты не являешься, — значит формировать эго

Отождествляться с чем-то, чем ты не являешься, — значит формировать эго. Эго — это отождествление с тем, что не есть ты. Кем бы ты ни был — не нужно с этим отождествляться. Нет такой надобности: ты уже им являешься.

Отождествляются всегда с чем-то — чем ты никак не можешь быть. Можно отождествлять себя с телом, с умом. Но как только ты принимаешь эту тождественность, ты тут же теряешь себя. Вот что такое эго. Именно так формируется и получает огранку эго.

Стоит тебе произнести «я», как возникает идентификация — с каким-либо именем, некой формой, каким-то телом, с определенным прошлым; с умом, мыслями, воспоминаниями. Идентификация непременно имеет место — ведь только в этом случае ты можешь заявить: «я». Если ты не отождествлен ни с чем и способен оставаться собой, то ты не хватаешься за «я»; твое «я» попросту исчезает.

«Я» есть, когда есть идентичность.

Идентичность — источник любой формы рабства: как только ты идентифицировался с чем-то —ты в заточении.

Сама идентификация станет твоей темницей. Избегай отождествления с чем бы то ни было, оставайся собой тотально — и тогда обретешь свободу. Вот что такое оковы: оковы — это эго, а свободу может принести только безэговость. А твое эго — не что иное, как идентификация с чем-то, что не является тобой. К примеру, все отождествляются со своим именем, однако любой человек рождается без всякого имени. Впоследствии имя становится столь значимым, что человек готов умереть за него.

Что такого в имени? Однако, как только ты с ним отождествился, оно обрело первостепенную важность. А ведь изначально никто не имеет имени — все рождаются безымянными. Или взять, например, форму; все отождествляют себя со своей формой. Каждый день ты простаиваешь перед зеркалом — и что ты там видишь? Себя? Ничего подобного. Ни одно зеркало не способно отразить тебя — только форму, с которой ты идентифицирован. Но человеческий ум беспросветно глуп: форма меняется с наступлением нового дня, а ты все никак не расстаешься с иллюзиями.

Когда ты был ребенком, какой была твоя форма? Когда ты находился в утробе матери — что ты собой представлял? А в родительском семени — каков ты был? Сможешь ли ты узнать, — если вдруг тебе показали бы рисунок, — твою яйцеклетку в материнском чреве? Удастся ли тебе признать ее и сказать: «Да, вот это — “я”»? Разумеется, нет, однако какое-то время назад ты ведь идентифицировался с ней... И вот ты родился — если бы тебе дали послушать твой первый крик, смог бы ты узнать его и сказать: «Это мой крик»? Сомневаюсь, хотя крик и был твоим и ты наверняка идентифицировался с ним.

Если бы можно было показать умирающему альбом с его изображениями... Форма постоянно меняется — сохраняется некая целостность, и все же каждое мгновение происходят изменения. Тело человека меняется каждые семь лет — полностью, совершенно; ничто не остается таким, как прежде, — ни единая клеточка. Однако мы все равно думаем: «Это — моя форма, это я». Но сознание не имеет формы. Форма — нечто внешнее, бесконечно меняющееся, — как одежда.

Подобная идентификация и есть эго. Если ты не отождествляешься ни с чем — ни с именем, ни с формой, ни с чем-либо еще, откуда возьмется эго? Есть только ты — и все же тебя нет. Ты предстаешь в абсолютной чистоте, лишенный всякого эго. Поэтому Будда назвал самость не-самостью, не-я, он назвал ее анатта, анатма. Он говорил: «Эго нет, потому ты не можешь называть себя даже атма. Ты не можешь называть себя «я» — нет никакого «я». Есть лишь чистое бытие». Это чистое бытие и есть свобода.

«That Art Thou», глава 3

Бывают моменты, когда проявляются темные стороны моего ума, и это меня пугает. Мне чрезвычайно трудно принять тот факт, что они — полная противоположность светлых. Я чувствую себя грязным, виновным и недостойным. Мне хотелось бы смело взглянуть в лицо всем проявлениям моего ума и принять их, ведь Ты, я знаю, часто говоришь: приятие —основное условие трансценденции ума. Не мог бы Ты рассказать о приятии?

Главное, что нужно понять: ты не твой ум — ни светлая его сторона, ни темная. Если ты отождествишься с привлекательной частью, то не сможешь отделиться от уродливой; они составляют две стороны одной монеты. Можешь принять ее целиком, либо целиком отбросить, но разделить ее невозможно.

Но человек всегда стремился выбрать лишь то, что выглядит красиво, привлекательно, ему подавай сплошь серебряную оторочку, а темное пятно спрячь куда подальше. Однако он не отдает себе отчета в том, что и серебряная отделка, и темные пятна не могут существовать друг без друга. Темные пятна — это фон, совершенно необходимый для того, чтобы проявилась отделка из серебра.

Выбор порождает беспокойство.

Осуществляя выбор, ты попадаешь в беду.

Отказ от выбора означает: есть ум со своей светлой и темной сторонами — и что с того? Какое отношение он имеет к тебе? С какой стати тебе об этом переживать?

В тот момент, когда ты отказываешься от выбора, всякое беспокойство исчезает. Приходит полное приятие: таково свойство ума в этом состоит его природа, и это не твоя забота, ведь ты — не твой ум. Будь ты им, отпали бы все проблемы. Кто бы тогда что-то там выбирал и думал о трансценденции? Кому пришлось бы что-то принимать и размышлять о приятии?

Ты отделен от ума — отделен всецело.

Ты — лишь свидетель, не более того.

Но ты — наблюдатель, который отождествляется со всем, что сочтет приятным, и игнорирует тот факт, что неприятное следует за ним тенью. Приятная сторона не вызывает у тебя беспокойства— она становится праздником. Проблема появляется тогда, когда возникает полярность, — ты разрываешься на части.

Но ведь ты сам заварил кашу. Перестав просто свидетельствовать, ты опустился до идентификации. Библейская притча о грехопадении — просто детские сказки. Вот где воистину падение — свалиться в бездну идентификации, перестав просто созерцать, утратить свидетельствование.

Так что просто попробуй время от времени позволять уму быть таким, каков он есть. Помни, ты — не он. Тебя ожидает нечто удивительное. Ум начнет терять власть по мере того, как станет исчезать связь, потому что он идет от твоей идентификации; он сосет твою кровь. Но стоит тебе отстраниться, отойти в сторону, как ум станет сдавать позиции.

День, когда ты полностью перестанешь отождествляться с умом не поддашься ему ни на секунду, — станет откровением: ум просто исчезнет, перестанет существовать. Там, где он полноправно и непрерывно властвовал — дни и ночи напролет, во сне и в бодрствовании, — его вдруг не окажется. Ты оглядишься вокруг а там пустота, небытие.

Вместе с умом исчезает и самость. Остается лишь некое качество осознания, в котором нет «я». Самое большее, как ты можешь его назвать, — это нечто близкое к «бытию моего существа» (am-ness), а не «бытие “я”». Или же, что еще точнее, просто «бытие существа» (is-ness), потому что в «бытии моего существа» все еще присутствует оттенок «я». Как только ты осознаешь, что это — «бытие существа», то растворишься во Вселенском.

С исчезновением ума исчезает самость. Исчезает и множество других вещей, которые доставляли столько беспокойства, но казались тебе очень важными. Ты пытался справиться с ними, а они лишь становились все запутаннее и сложнее, все превращалось в проблему, вызывало тревогу и чувство безысходности.

Хочу вновь обратиться к истории под названием «Гусь снаружи». Она имеет отношение к теме ума и твоей безэговости.

Мастер велел своему ученику медитировать над коаном: гусенка поместили в бутылку, внутри которой он и рос. Он постепенно прибавлял в размерах и занимал уже все пространство бутылки. Вскоре он стал таким большим, что уже не мог пройти через бутылочное горлышко — уж слишком узким оно было. Суть коана заключалась в том, чтобы найти решение проблемы: как вынуть гуся, не убивая его и не разбивая бутылку.

Вот где головоломка.

Как же быть? Гусь слишком велик; невозможно вынуть его из бутылки, не разбивая ее, но это недопустимо. Можно было бы достать гуся, убив его, тебе ведь не важно, жив он или нет. Но это тоже запрещено.

Ученик медитирует день и ночь, думает и так, и эдак, но выход все не находится, ибо в действительности его просто нет. Как вдруг, вконец усталый и измученный, он понимает …внезапно он осознает, что мастера вряд ли заботит гусь или бутылка, должно быть, за ними кроется нечто иное. Бутылка — это ум, а гусь — это ты... если ты свидетель, то все возможно. Даже если ты отделен от ума, ты можешь так с ним отождествиться, что почувствуешь, будто заточен в нем.

Ученик побежал к мастеру с ответом, гусь находится снаружи. Мастер сказал ему: «Ты понял. С этого момента пусть он и находится там, вовне. Он никогда и не был внутри».

Если ты продолжаешь ломать голову над проблемой гуся и бутылки, то ни за что не найдешь решения. Требуется понимание: «Наверняка тут скрыт какой-то иной смысл, иначе мастер не дал бы мне этот коан. И что же это может быть?» — потому что вся суть отношений между мастером и учеником, все дело сосредоточено вокруг ума и осознания.

Осознание — это гусь, не заточенный в бутылке ума. Но ты полагаешь, что он внутри, и спрашиваешь всех вокруг, как достать его оттуда. И найдутся идиоты, которые примутся помогать тебе — посредством различных техник — его извлечь. Я называю их идиотами, потому что они так ничего и не поняли.

Гусь — снаружи, он никогда не находился внутри, поэтому вопрос об извлечении его из бутылки вообще не должен возникнуть.

Ум — это цепочка мыслей, проплывающих перед тобой на внутреннем экране. Ты — просто наблюдатель. Но ты начинаешь отождествляться с привлекательным — и угождаешь в ловушку. И стоит тебе попасться на привлекательном, как тут же возникает уродливое, ведь ум немыслим без двойственности.

Осознание не может существовать в двойственности, а ум — без нее.

Осознание не двойственно, двойствен ум.

Потому просто наблюдай. Я не обучаю тебя никаким решениям. Я предлагаю единственное решение:

Просто отступи назад и наблюдай.

Создай дистанцию между собой и умом.

Не важно, является ли нечто хорошим, красивым, вкусным, приятным или же оно уродливо, — оставайся от этого как можно дальше. Смотри на него так, словно просматриваешь кинофильм. Но люди и с фильмами умудряются отождествляться.

В юности я как-то смотрел фильм... Я вообще не смотрел фильмы долгое время. Но тогда я видел, как люди плакали, по их щеками текли слезы, — а ведь ничего не происходило! Просто здорово, что в кинотеатрах темно, это дает людям возможность скрыть неловкость. Я все время спрашивал отца: «Ты видел это? Парень рядом с тобой проливал слезы!» Отец сказал: «Весь зал рыдал. Это была такая сцена...», «Но как же, — твердил я,— ведь, кроме экрана, там ничего не было. Никого не убили, не случилось никакой трагедии — всего-тo кинопроекция, картинки двигались по экрану. А люди смеялись, рыдали, и в эти три часа от них ничего не осталось. Они стали частью фильма, отождествились с каким-то киногероем...»

Отец сказал мне: «Если ты будешь настолько обращать внимание на реакцию людей, то не сможешь получить удовольствие от самого фильма».

На что я ответил: «Я могу наслаждаться картиной, но не собираюсь плакать; я не вижу в этом никакого удовольствия. Я смотрю на происходящее просто как на фильм, но не хочу становиться его частью. А все эти люди становятся».

Ты готов отождествиться с чем угодно. Люди идентифицируют себя с другими людьми и этим создают себе страдания. Идентифицируясь с какой-либо вещью, они чувствуют себя несчастными, если не обладают ею.

Идентификация — главная причина твоих страданий. И всякая идентификация — это отождествление с умом.

Просто отойди в сторонку, уступи уму дорогу.

И вскоре ты увидишь, что проблемы никакой нет — ведь гусь снаружи. Нет нужды ни разбивать бутылку, ни убивать гуся.

«Beyond Psychology», глава 19

Как лучше всего избавиться от страха? Мой страх принимает разные обличья: то проявляется как смутная тревога, как комок в животе, то меня охватывает такая паника, что почва уходит из-под ног — словно близится конец света.

Поиск по сайту: