Мой ласковый и нежный зверь

Осенью 1996-го в отставку с поста секретаря Совета безопасности России с причудливой формулировкой «за создание незаконных вооруженных формирований» был отправлен Александр Лебедь. Кремль цинично использовал харизматического генерала для сохранения ельцинской власти и выбросил его как отработанный материал.

На его место Ельцин назначил бывшего спикера Думы, «очень гибкого политика» Ивана Рыбкина. К выборам 1995-го бесхребетный Рыбкин умудрился растерять весь свой авторитет и попасть в полную зависимость от Березовского, которого вынужден был назначить своим замом в Совбезе, и это несмотря на то, что вся пресса трещала о его двойном, в том числе израильском гражданстве!

Иван Рыбкин был избран в Государственную думу по Аннинскому округу Воронежской области, вместившему в себя почти половину сельской территории и четверть населения этого крупнейшего черноземного региона России (сам город Воронеж в этот избирательный округ не входит). После перехода депутата Рыбкина на работу в администрацию президента в округе были назначены дополнительные выборы. На них я и решил испытать свои силы.

С Воронежской областью семью Рогозиных связал мой прадед — Борис Николаевич Миткевич-Жолток. Один из первых русских военных пилотов, участник Первой мировой войны, он, несмотря на свое аристократическое происхождение, после революции решил остаться в России. Новые власти нуждались в военных специалистах. Его пригласили служить в Красной армии. В 1930-е годы, будучи командиром авиационного корпуса, дислоцированного в Тамбове, прадед принимал непосредственное участие в создании первых в СССР летных училищ. Одно из таких училищ было открыто в городе Борисоглебске — старинном провинциальном купеческом городке, который до сих пор свято хранит давно утерянные в мегаполисах культурные традиции русского народа.

Во время Второй мировой войны Воронежская область стала местом тяжелых упорных боев между русской и немецкой армиями. На стороне нацистов также сражались итальянские, венгерские и румынские дивизии. От Воронежа, разделенного рекой между противниками, после войны практически ничего не осталось. Зато второй по значимости город Воронежской области — Борисоглебск — уцелел. Да не просто уцелел: ни одна немецкая бомба на него не упала.

Я пытался понять, как стало возможным это чудо, и найденное мной объяснение меня еще больше поразило. Оказывается, в 30-е годы в основанном моим прадедом училище учились летчики из Германии. Естественно, будучи молодыми людьми, между занятиями и полетами они знакомились с местными девушками. Эти отношения оказались настолько сильными, что даже во время крайне ожесточенной войны между Советским Союзом и Третьим рейхом летчики люфтваффе берегли город своих невест. Вот что значит любовь! Даже война бессильна.

В 1990-е годы жители Борисоглебска радушно приняли на постоянное место жительства около 15 тысяч русских беженцев из Таджикистана, Узбекистана и Чечни. Здесь же возникла крупнейшая в стране община переселенцев. Ее представители, приезжая в Москву для решения своих вопросов, часто останавливались в исполкоме КРО. Они и сыграли решающую роль в моем намерении баллотироваться на дополнительных выборах.

За месяц, отведенный на агитационную кампанию, я проехал тысячи километров сельских дорог, провел сотни встреч с избирателями, собрал тысячи наказов от простых людей. Поездка по русской глубинке показала мне, насколько плохо живут русские люди. Здесь, в деревне, отсутствуют элементарные блага цивилизации — газ, тепло. Теплый туалет и ванная — большая редкость. Даже общественные бани, без которых сложно представить себе жизнь на селе, с приходом перестройки все, как по команде, позакрывались и развалились. Сельские клубы пришли в негодность, школы обветшали. Сельскохозяйственные общины по большей части обанкротились и перестали платить работникам зарплату. Плюс вечные перебои с пенсиями.

Беженцы, чудом выжившие в «мясорубках» кавказских и азиатских этнических войн и перебравшиеся в русскую провинцию, обитают в невыносимых условиях: их как поселили в гигантские металлические бочки на окраине Борисоглебска, где зимой — Антарктида, а летом — Сахара, так они там и живут по сей день. Нет, правительственные комиссии, конечно, приезжают, но толку от них ноль.

Такое впечатление, что кто-то на примере борисоглебских беженцев решил показать всем русским соотечественникам, наивно рассчитывавшим в России на радушный прием и сострадание, что дома их никто не ждет. Другого логичного объяснения наплевательскому отношению областной администрации к судьбам русских беженцев я найти не могу.

Тем не менее, несмотря на эти далекие от цивилизации условия жизни, люди в Воронежской области не озлобились, не ушли в себя. Если и сохранилась в России национальная культура, так это здесь — в глубинке. Русских крестьян надо уважать. Народ в деревне крепкий здоровьем, смышленый до хитрости и остр на язык. Примут не каждого. Сначала долго будут присматриваться, прежде чем распахнуть объятия.

Был у меня во время этой выборной кампании курьезный случай. Приезжаю на одну достаточно крупную птицефабрику. Встречает директор — рослая красивая русская женщина. Видно, что властная: по дороге, пока шли к ней в кабинет через кормоцех, тихо и жестко раздавала своим сотрудникам поручения. Потом усадила меня за стол, налила стакан чая с медом и говорит: «Ну что за мужик пошел нынче! Снизу положишь — задыхается, сверху положишь — его укачивает, а сбоку — сразу грудь просит! Тьфу! Вот вы — мужик хороший! Даже можете ничего нам не обещать. Голосовать будем!»

От таких слов я, привыкший к совершенно иной, московско-университетской манере изложения мыслей, чуть со стула не упал со смеху. Только потом я понял скрытый смысл слов этой женщины: простым воронежцам нужен был защитник в Москве — упрямый, сильный, не зависящий от местных кланов. И свой выбор они остановили на мне.

В марте 1997 года, убедительно победив в изнурительной борьбе коммунистического кандидата-фаворита, я был избран депутатом Государственной думы и стал работать в парламентском Комитете по делам национальностей.

Первой моей законотворческой инициативой стал законопроект «О национально-культурном развитии русского народа». Этим законодательным актом, в случае его одобрения палатами Федерального собрания, русские впервые обозначались как народ «государствообразующий, разделенный и коренной на всей территории Российской Федерации». Перед правительством ставилась задача преодоления разделенное™ русской нации и ее воссоединения. Кроме того, правительству поручалось ежегодно информировать палаты парламента России о демографической ситуации в стране, социальном самочувствии русского народа и ходе реализации программы его воссоединения.

Казалось бы, чему возражать? Законопроект соответствовал объективной потребности национального развития и законодательно закреплял ответственность исполнительной власти защищать коренные интересы русских, от социального положения которых зависит благополучие всех народов России. Разве не так? Оказалось, не так.

Моя инициатива вызвала бурю эмоций в штабе проправительственной партии «Наш дом — Россия» и администрации Ельцина. Началась типичная «волынка»: то моему законопроекту не хватает заключения правительства, то нужно написать финансово-экономическое обоснование, то требуется рассылка в регионы. Надо признать, что у парламентского большинства в эпоху Ельцина все-таки хватало фантазии и смекалки, как замотать опасный для них законопроект.

Очевидная бесперспективность просиживать в Думе штаны толкнула меня на поиск более достойного способа применить силы в интересах КРО и моих избирателей. Я решил заняться освобождением заложников — русских солдат, мирных жителей, строителей — брошенных нашей властью при выводе армии из Чечни. Начал с того, что запросил у воронежского военного комиссара информацию о количестве призванных с территории области военнослужащих, без вести пропавших в мятежной республике. Таких оказалось 18 человек. Другими сведениями, проливающими свет на их возможное местонахождение или хотя бы состояние здоровья, Министерство обороны РФ не располагало. Зато комиссия по поиску военнопленных помогла мне установить обстоятельства гибели трех призывников.

Странно, что эти две структуры, входившие в одну и ту же исполнительную власть, не обменивались подобной информацией и вели отдельно друг от друга поиск пропавших без вести. Кроме того, правительство упорно не желало выделить деньги на переоборудование Ростовской генетической лаборатории, где проходила идентификация останков погибших воинов. Сотни убитых в Чечне военнослужащих, тела и фрагменты тел которых хранились в мобильных рефрижераторах, лежали годами неопознанные. Сотрудники Министерства обороны и комиссии по военнопленным по-прежнему искали их в Чечне, рискуя своей жизнью, вместо того чтобы вовремя получить необходимые результаты исследований сравнений ДНК погибших и их живых родственников. В общем, все как обычно. Моя поправка к закону о бюджете на 1998 год о выделении необходимых бюджетных средств ростовской лаборатории, к моему изумлению, была принята Думой. Она помогла исправить эту абсурдную и неприличную ситуацию.

Большую помощь в поиске заложников, насильно удерживаемых боевиками в Чечне, оказал мне депутат от Дагестана Надир Хачилаев. Будучи председателем Союза мусульман России и лидером Движения лакского народа, этот молодой, жесткий и харизматический кавказец имел в Чечне влиятельных друзей. После атаки банды Радуева на дагестанский город Кизляр он стал откровенно ненавидеть чеченских боевиков, кое с кем, насколько я знаю, поквитался, но контакты в среде сепаратистов поддерживал. Конфликтуя с руководством Дагестана, клан Хачилаевых перешел в резкую оппозицию, а после того, как по требованию официальной Махачкалы Государственная дума «за организацию массовых беспорядков» проголосовала за снятие с Надира депутатской неприкосновенности, он ушел в бега — покинул дом и с группой сторонников спрятался на приграничной с Дагестаном территории Чечни.

Надир требовал для себя и своей семьи справедливости. Он настаивал на том, что продолжает считать себя депутатом Госдумы России и патриотом страны. Для доказательства своей правоты он продолжал «бомбардировать» Кремль запросами по фактам коррупции в руководстве Дагестана и мэрии Махачкалы. В свободное от составления петиций время он искал и выкупал из чеченского плена русских солдат. Такой вот дагестанский Робин Гуд.

Каждый раз, получив от людейХачилаева сигнал, я вылетал в Махачкалу, на перекладных добирался до Хасавюрта, оттуда через Новолакский район отправлялся в Чечню. Как правило, долго ждать в условленном месте не приходилось — Надир со своим отрядом неожиданно появлялся из «зеленки», приводя с собой очередного полуживого солдатика, только что выменянного у чеченских бандитов. Забрав заложника, я тем же маршрутом возвращался обратно — в огромный каменный дом семьи Хачилаевых в самом центре Махачкалы. Там в бане мы отмывали парня, кормили его легкой жидкой пищей, чтобы он не умер от заворота кишок, и в чистом белье укладывали спать. Правда, заснуть им удавалось редко: освобожденные солдаты, пережившие ужас плена, унижения и побои, все как один просили огня и табака и всю ночь, сидя на корточках у ворот дома, курили, глядя на мерцающие в черном дагестанском небе звезды. Утром нас отвозили в аэропорт, где у Хачилаева работали «свои люди». Они-то и провожали меня с «ценным грузом» на борт — в обход паспортного контроля и таможни. Я как депутат летел по бесплатному билету, а заложника мы всегда везли «зайцем», так как при нем, естественно, не было никаких документов.

Обычно мы давали ему возможность позвонить домой перед самой посадкой в самолет, опасаясь, что операция спасения может быть сорвана. Время было мутное и смутное, в правоохранительных органах и политическом руководстве Дагестана работало много тайных агентов боевиков, и такие меры предосторожности лишними мне не казались. В переполненном самолете, как правило, безбилетный заложник занимал узкий передний туалет — прямо у входа в кабину пилотов, я же располагался на сумках в холле напротив. Как ни странно, никто в подобных рейсах из Махачкалы в Москву не обращал на наш «табор» особого внимания. Пассажиры, скрывая недовольство причиненными им неудобствами, ходили в туалет в хвост лайнера. Никто не делал нам замечаний. Все догадывались, наверное.

Во Внуково я передавал освобожденного заложника его зареванным родственникам. Шумихи и тем более общения с прессой мы тщательно избегали, так как пришлось бы «светить» маршрут и технологию операции спасения. Это поставило бы крест на всех будущих «нырках» в Чечню за заложниками, а значит, и на жизни самих пленных солдат.

Бывало, вместо меня в Чечню за заложниками ездили и другие люди. Надир рассказывал мне, что несколько раз к нему с аналогичной просьбой обращался тогдашний министр внутренних дел Владимир Рушайло, в интересах которого беглый депутат производил поиски конкретных людей, пропавших в этой «черной дыре». Уверен, что это правда. Суровый кавказец редко шутил и никогда не обманывал.

Особо я запомнил 72-летнего Виталия Козменко — русского строителя, отправленного в Чечню на «восстановительные работы». Его украли и держали в сыром подвале жилого дома ровно 14 месяцев. Выжить ему удалось лишь за счет смекалки и удивительной воли. Чтобы не сгнить заживо в полузатопленном подвале, он сумел убедить хозяев сбросить ему несколько досок. На этих досках он спал, делал гимнастику, в общем, жил больше года. Чтобы питать свой мозг информацией и не сойти с ума, он выпросил у державших его в плену чеченцев спустить ему в яму все имеющиеся в доме книги. В основном это были чьи-то тюремные мемуары (видимо, семейка извергов имела к местам лишения свободы какое-то особо теплое отношение) и стихи «народного поэта» Яндарбиева — моего старого «знакомого» по встрече в президентской резиденции в Старых Атагах.

Забирали мы его в присутствии журналистов. Хачилаев нуждался в общественном оправдании и в этот раз попросил меня взять с собой прессу. Всю дорогу от Хасавюрта до Махачкалы ошеломленный своим чудесным освобождением русский дед читал мне стихи ичкерийского президента, которые он выучил в яме при свете газовой горелки за время своего бесконечного и мучительного заточения. Своих извергов старик не проклинал, вспоминал лишь, как все семейство преспокойно ужинало за столом, установленным над входом в его подвал. Все — от мала до велика — знали, что в зиндане заживо гниет пожилой заложник, но считали это делом обычным. Старик взахлеб рассказывал мне все новые подробности своих злоключений, как будто куда-то спешил, а я все удивлялся, откуда в нем такая тяга к жизни, такая уникальная способность в нечеловеческой неволе сохранить достоинство и человеческий облик. Сила духа не дала умереть его телу. А сила духа у русского человека не знает пределов.

Последняя попытка забрать большую группу пленников — удерживаемых боевиками боевых летчиков — закончилась у нас полным провалом. В мае 1999-го мне снова позвонили люди Надира и попросили срочно прилететь на Кавказ. На этот раз Надир ждал, что за заложниками приедет большая группа «гостей», но просил меня подстраховать процесс передачи пленных.

Хачилаев был в отчаянии. Никто на его петиции в Москве не реагировал. Находиться так долго в Чечне ему и его людям было небезопасно. Он хотел вернуться из изгнания, надеясь, что заслужил право на возвращение десятками освобожденных солдат и офицеров. Но в Кремле думали иначе. Резкий и непредсказуемый Надир им был нужен в Чечне, но никак не за ее пределами. С его помощью различные чиновники с помпой освобождали заложников, пытаясь публично замазать свои преступления за сдачу Грозного боевикам. При этом имя Надира из информационных сводок тщательно ими вымарывалось. Заслуги всецело приписывались начальству.

Хачилаев не знал, что предпринять, и вопреки здравому смыслу решил, видимо, провести передачу заложников парламентариям во главе с «соловьем советской эстрады», певцом, «авторитетным бизнесменом» и депутатом Госдумы Иосифом Кобзоном, который имел широкий круг «деловых партнеров» как среди чеченцев, так и в «высших московских сферах». Передачу пленных Надир решил провести не тайком, как раньше, а перед объективами телекамер, чтобы, как он мне потом признался, «все наконец узнали, что я не предатель, а депутат, до конца исполняющий свой долг перед избирателями и моей страной».

Конечно, это был верх безумия. Только в полной изоляции от внешнего мира такая глупость могла прийти в голову вспыльчивому, но не лишенному разума Надиру. К сожалению, я не знал о таком «сценарии» поездки в Чечню. Знал бы — постарался бы убедить Хачилаева не устраивать из тайной операции шоу. Но на подмосковном военном аэродроме «Чкаловский» отказываться от поездки было уже поздно.

Для того чтобы забрать освобожденных летчиков, главком ВВС выделил свой личный самолет. Мне сообщили, что помимо Кобзона вместе со мной полетит целая делегация депутатов в составе Валерия Курочкина и Тельмана Гдляна, а в придачу — заместитель главкома Военно-воздушных сил России, фамилию которого я не хочу называть по этическим соображениям. Сопровождала нас куча пишущих и снимающих журналистов.

Все было обставлено так, будто мы летели не в Чечню, а на Канары. В Махачкале нас встречало все руководство Дагестана. Скорее всего, правда, не нас, а Кобзона, который предусмотрительно в последний момент «соскочил» с поездки, сославшись то ли на геморрой, то ли на ангину. Тем не менее «дорогих гостей» повезли на встречу к главе республики Магомедали Магомедовичу Магомедову. Было ясно, что власти просто тянут время, чтобы сорвать выезд группы в чеченское село Зантаг, где нас должны были ожидать Надир и заложники.

Я решил воспользоваться всеобщим замешательством, чтобы оторваться от важного эскорта. Вместе с моим помощником из Воронежа Алексеем Журавлевым мы пересели в давно не мытую легковушку и рванули из Махачкалы. Я приказал водителю-лакцу оторваться от наблюдения и следовать в Чечню по известному мне как свои пять пальцев маршруту. У села Новолак мы миновали блокпост ОМОНа и въехали в Чечню.

Дом, в котором нас ожидал Надир, я узнал сразу. В десяти метрах от него из мешков, набитых песком, была сложена пулеметная точка, и не заметить ее было просто невозможно. У дома была припаркована старая «Лада» с сильно затемненными стеклами. Дверь водителя распахнулась, и навстречу мне вылез мой старый приятель Владимир Козлов — молодой и дерзкий генерал, возглавлявший тогда Главное управление МВД по борьбе с организованной преступностью. Он приехал задолго до меня, возможно, что даже за сутки-двое, и с нетерпением ждал передачи заложников. Я рассказал ему о «свадебной процессии», которая направлялась в Зантаг вслед за мной. По выражению лица Володи я понял, что он почуял неладное. Пышная кавалькада черных «БМВ» и белых «Мерседесов» неотвратимо притягивала к нам смерть. На такую добычу боевики должны были слететься как мухи на мед. В результате они и слетелись.

В ожидании связного Надир беспокойно расхаживал по дому, как вдруг из-за ближайшего холма показалась процессия. Вслед за легковыми машинами, в которых везли соскучившихся по приключениям депутатов, шли микроавтобусы, набитые телекамерами и журналистами. «Цирк приехал», — подумал я. Дверь распахнулась, и в дом ввалился переодетый в штатское замглавкома. Он был уже слегка навеселе, видимо, застолье в Махачкале удалось на славу. «Ну и где мои летчики?» — потирая руки, осведомился «герой-командир» у Хачилаева. «Сейчас будут. Надо ждать», — ответил тот.

Расположившись у окна, я стал наблюдать за дорогой, разрезавшей село надвое. Неожиданно из глубины Зантага выехали три военных грузовика «Урал». Они резко затормозили, и из них один за другим стали выскакивать вооруженные боевики — «гориллы», как пренебрежительно называл их Надир. Всего я насчитал полторы сотни молодых и хорошо вооруженных бандитов. Все они были в камуфляже и масках, закрывавших лица. Бегом, за считаные секунды они с внешней стороны села полукрутом окружили наш дом и по команде бросились на землю. Через полминуты они все, как по команде, одновременно вскочили, пробежали десяток метров и снова залегли. Так, несколькими короткими перебежками, «гориллы» отрезали нам все пути к возможному отступлению.

Мы разом выбежали из дома. Козлов, прихватив с собой гранату, забрался в свой автомобиль и уже оттуда наблюдал за дальнейшим развитием событий. Замглавкома ВВС заперся в «скворечнике» — стоявшем за огородом дощатом сортире. Мы его потом чуть не забыли — настолько тихо он там себя вел, видимо, войдя в образ.

Немного замешкавшись, я оказался в самом центре полукруга под прицелом 150 ручных пулеметов и автоматов. Служебный пистолет находился под кожаной курткой. Я потянулся за ним и остановился, решив не делать на глазах у боевиков резких движений. Да и что я мог сделать с этой «мухобойкой» против роты профессиональных боевиков?

В 15 метрах от меня, сбившись как овцы в кучу, стояла группа перепуганных и тут же протрезвевших журналистов. Самыми смелыми из них оказались телеоператоры — они снимали все происходящее, то и дело подыскивая новый ракурс. Возможно, профессиональная привычка смотреть на мир через объектив подавляет у операторов страх и чувство реальности фиксируемых ими событий. Боевики снова вскочили со своих мест, пробежали несколько метров, как бы попозировав операторам, и снова рухнули на землю. Круг еще сузился. Теперь нас разделяла дистанция метров в пятьдесят.

Тем временем Надир, хладнокровно в бинокль рассматривавший группу боевиков, узнал среди них главаря — это была крупная, плотная телом особь, хриплым голосом отдававшая молодым «гориллам» команды. «Это не чеченцы», — шепнул мне Хачилаев и, подняв руку в приветствии, пошел навстречу их полевому командиру. Позже выяснилось, что нападавшие — аварцы, дагестанские ваххабиты, проходившие в Чечне диверсионную подготовку под руководством Басаева и арабских наемников. Люди, которые их послали, знали о нашем приезде все, причем, как мы выяснили, информацию им «слили» из Москвы. Интересно, не потому ли хорошо информированный «соловей советской эстрады» Иосиф Кобзон в последний момент отказался от поездки? Боевики рассчитывали «сорвать банк» — взять дорогих заложников, машины и телеаппаратуру.

Хачилаев был внешне спокоен, хотя по всему было видно, что разговор он ведет нервный. Передача заложников уже была сорвана, теперь нужно было предотвратить захват новых — вывести из опасной зоны тех, кто за ними приехал. Не знаю почему, но через некоторое время я решил вмешаться в разговор Надира с главарем боевиков. Я спокойно подошел, поприветствовал его как своего старого знакомого и сразу предложил рассказать «свежий анекдот из Москвы». Он с интересом согласился. Анекдот был о праведнике, которому Господь Бог разрешил посетить на короткое время ад, дабы удостовериться в мучениях грешников. Однако постояльцы ада устроили в его честь пир с цыганами, и ему у них понравилось. Отпросившись у Бога насовсем переехать из рая в ад, праведник горько пожалел — черти изжарили его на сковороде, приговаривая при этом: «Ты туризм с эмиграцией не пугай!»

Анекдот главарю очень понравился, он громко загоготал, потом, немного успокоившись, хитро прищурился и, погодя, спросил:

— Ты это к чему?

— Так они сюда как туристы приехали, не знают, что здесь ад, а ты — главный черт, — сказал я, посмеиваясь, показывая на группу депутатов и журналистов.

— Ладно, оставляйте деньги и убирайтесь, — слегка улыбнувшись, главарь махнул рукой боевикам. Они тут же встали, отряхнулись и, разбившись на три группы, отошли в сторону «Уралов». Напряжение стало спадать.

— Ну, посмотри на нас. Кто же из нормальных людей в Чечню с пачками денег ездить будет? — сердце мое колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди, хотя всем своим видом я старался внушить боевику свое полное равнодушие к происходящему вокруг. В таких ситуациях только демонстративная уверенность в себе может произвести на вооруженных дикарей необходимое впечатление.

Я оставил Надира один на один с его земляком и подошел к депутату Тельману Гдляну, одному из немногих, сохранившему в этот драматический момент хладнокровие. По моей просьбе Гдлян рассадил людей в машины, и мы медленно тронулись в обратную сторону. «Гориллы» по команде главаря тоже стали грузиться в «Уралы».

Когда мы наконец миновали холм и злополучное село Зантаг совсем исчезло из виду, колонна остановилась. Журналисты повыскакивали из машин и из горла стали хлестать водку, невесть откуда оказавшуюся в гостевых микроавтобусах. Пили молча, передавая бутылки из рук в руки. Потом так же молча расселись по машинам и понеслись в Махачкалу. О заложниках-офицерах никто из «туристов» больше не вспоминал. Слава богу, через месяц их все-таки удалось освободить, но уже без парадных процессий, шума и пыли.

Домой я вернулся с четким убеждением, что скоро начнется вторая чеченская война. Я своими глазами увидел молодых дагестанских боевиков-ваххабитов, натасканных арабскими и чеченскими террористами. Именно они, по моим прогнозам, должны были сыграть роль «пятой колонны» сепаратистов, готовых развернуть плацдарм войны против России по всему Северному Кавказу — от Черного до Каспийского моря. Я оказался абсолютно прав. Война в Дагестане вспыхнула спустя три месяца после того, как нам с Божьей помощью удалось вырваться из верного плена.

Прошло пару лет, и о событиях в Зантаге мне вдруг напомнил один странный визитер. Он был снова в штатском, и я не сразу его узнал. Им оказался тот самый заместитель главнокомандующего ВВС, который сопровождал нас в поездке в Чечню. Я надеялся, что больше никогда не увижу этого типа или, по крайней мере, разговор с ним не займет много времени. Я, конечно, не забыл, как этот трус спрятался от боевиков в сортире.

Генерал, по-хозяйски плюхнувшись на диван, извлек из папки два машинописных листка и протянул их мне. Это был, ни много ни мало, проект моего ходатайства на имя президента Путина о присуждении этому сукину сыну звания Героя России «за проявленное мужество при выполнении особо сложного боевого задания». Визит ко мне и свою просьбу генерал объяснил, глазом не моргнув, тем, что, мол, «подрастают сыновья, и надо, чтобы у них перед глазами был живой пример, на кого равняться». Пришлось выставить наглеца за дверь и спустить с лестницы.

Вспоминая драматические события в Зантаге в мае 1999 года, я до сих пор корю себя за то, что при эвакуации людей из аула я в спешке не смог попрощаться с Надиром Хачилаевым. А ведь благодаря ему нам удалось спасти несколько десятков русских заложников, среди которых оказался и один солдат-срочник из моего «воронежского списка». Что на самом деле натворил Хачилаев, чем он так взбесил дагестанское руководство, я не знаю. Вскоре он был арестован, потом снова отпущен на свободу, а в 2003 году погиб от пули наемного убийцы. Кто его «заказал», до сих пор не знает ни следствие, ни я. Но мне точно известно, что Надир Хачилаев вернул матерям живыми много русских парней. Про них забыли политики, от них отмахнулось военное командование. Но они выжили и вернулись домой. И за это я буду вспоминать своего «ласкового и нежного зверя» с благодарностью всю свою жизнь.

Игрок

1999 год был полон драматических событий. Отставка премьера Евгения Примакова, недолгое княжение в правительстве Сергея Степашина, бесстыжая демонстрация по государственному телевидению съемки скрытой камерой сексуальной сцены с участием двух проституток и человека, как две капли воды похожего на генерального прокурора Скуратова (с последующей его скандальной отставкой), ожесточенная борьба Ельцина с кланом столичного мэра Лужкова за места в Госдуме, создание Березовским движения «Единство»; взрывы жилых многоквартирных домов в Москве, организованные чеченскими бандитами, вторжение ваххабитских боевиков в Дагестан и, конечно, появление в большой политике Владимира Путина, пообещавшего «замочить их в сортире». Последним аккордом уходящего года стал досрочный уход Бориса Ельцина с поста президента. Натворивший столько бед для России «царь Борис» навсегда уехал из Кремля, передав ключи Путину. Все облегченно вздохнули.

Молодой, энергичный Путин резво взялся за дело. Наблюдая за его решительными действиями по наведению порядка на Северном Кавказе, я сказал своим соратникам: «Этот мужик оставит КРО без работы». Ястреб Путин мне откровенно нравился.

Выиграв в декабре 99-го сложнейшие выборы, где против меня открыто выступил губернатор Воронежской области и вся контролируемая им сеть коммунистических агитаторов, я вновь стал депутатом Государственной думы. За несколько месяцев до этого в Московском «Ломоносовском» государственном университете я защитил докторскую диссертацию по философии войны (кандидатом философских наук я стал в декабре 1996 года, буквально за несколько недель до начала моей первой успешной избирательной кампании). Тема, выбранная для моей научной работы, была чрезвычайно актуальна — «Проблемы национальной безопасности России на рубеже XXI века».

В январе 2000 года новый состав Думы избрал меня председателем Комитета по международным делам. Таким удивительным образом я получил уникальную возможность отработать свои научные идеи на практике реальной парламентской дипломатии. Пропадая целыми неделями на работе или в командировках, я тем не менее успел — в сотрудничестве с выдающимися военными учеными — написать книгу-глоссарий «Война и мир в терминах и определениях». В этой гигантской работе мне сильно помог мой отец. Естественно, с рекламой издания было туго. В итоге я выкупил за свои деньги пять тысяч экземпляров словаря у издательства и подарил их Министерству обороны и Министерству образования для передачи в библиотеки всех военных училищ и академий страны, а также военным кафедрам гражданских вузов.

Надо сказать, что далеко не всем мое избрание «главным думским дипломатом» пришлось по вкусу. Позже сам патриарх российской политики Евгений Примаков расскажет мне, какая истерика по этому поводу поднялась в наших «либеральных кругах» и в окружении Юрия Лужкова. Его даже специально отрядили ехать к новому президенту, чтобы добиться моей отставки. Позже мудрый «Примус», как любя называли этого заслуженного человека все мои коллеги, в присутствии Путина извинился передо мной за свой поступок, признав, что я достойно руководил парламентским комитетом.

В феврале 2000 года между Россией и европейскими структурами резко обострилось противостояние по вопросу о методах ведения нашей армией вооруженной операции в Чечне. Роль заводилы конфликта взяли на себя Совет Европы и его Парламентская ассамблея (ПАСЕ). В ответ Государственная дума и Совет Федерации сформировали новый состав делегации для работы в Ассамблее и избрали меня ее руководителем на весь период исполнения депутатских полномочий (до моего избрания на этой должности была постоянная «текучка кадров»).

Российская делегация участвует в работе Парламентской ассамблеи Совета Европы с 1996 года, когда наша страна стала 39-м по счету членом этой международной организации. В ее состав входят 24 депутата Госдумы и 12 членов Совета Федерации.

В апреле 2000 года нам предстояла скандальная дискуссия в ПАСЕ по вопросу о «грубом нарушении прав человека в Чеченской Республике». Министр иностранных дел Игорь Иванов предложил мне вообще не ехать в Страсбург. «Старик, давай замотаем эту поездку! Пошлем регистрационную форму новой делегации с опозданием, вас не успеют аккредитовать и «побазарят» в отсутствие российской делегации, на этом и успокоятся», — настаивал хозяин российского внешнеполитического ведомства. Я ответил, что лучше вообще выйти из Совета Европы, чем скулить и поджимать хвост. «Если мы уверены в своей правоте, почему мы должны избегать дискуссии с европейскими парламентариями?» — возражал я. Разочарованный министр-голубь Иванов доложил президенту, что «Рогозин невменяем», и дал команду МИДу занять выжидательную позицию.

Апрельская сессия ПАСЕ действительно не предвещала нам ничего радостного. Запад гудел от возможности надавать России по носу, расквитаться за пусть робкую, но все же отличную от НАТО позицию по Косово. Объективные издержки военной операции в Чечне действительно давали европейским парламентариям и правозащитникам богатую почву для критики России. Кроме того, в нашем тылу путалась «пятая колонна» — оппозиция думских «либералов», включившая в состав российской делегации «совесть нации» и «голубя-профессионала» Сергея Адамовича Ковалева. Он только и ждал удобного случая, чтобы нагадить стране и лично своему «старому другу» — мне.

Мы знали, что унижение России в Страсбурге должно было идти по следующему сценарию: если наша делегация не приезжает на сессию, ее осмеивают и лишают полномочий, если же она все-таки приезжает, то ее лишают права голоса, оставляя сидеть наказанной в углу. Ни то ни другое меня не устраивало. Я ехал в Страсбург — столицу Эльзаса — с твердым намерением публично защитить наше право бороться с сепаратизмом и терроризмом. Я не собирался расшаркиваться перед мало что знающими о нашей действительности политическими пигмеями ПАСЕ, хотя и не намеревался им хамить. Важнее всего было не то, что они про нас будут думать, а то, что мы сами о себе думаем. Страсбург был для этого идеальным испытанием политического мужества моих коллег-парламентариев.

Делегацию я стал настраивать заранее: «Важно никого не бояться. Главное — не бояться самих себя, своей ответственности. За результаты работы делегации отвечаю я. Помните, мы выиграем, если покажем командную игру!» Никто мне не возражал, кроме трех отщепенцев, пропустивших общий сбор делегации. Это была тройка «общипанных голубей» — два «яблочника», которые считали, что «с Западом надо дружить, даже если Запад не прав», ну и, конечно, наш вездесущая «птичка мира» Сергей Адамыч.

Наконец наступил «черный четверг» — день обсуждения «чеченского досье». Большой зал ПАСЕ был забит до отказа. Гостевые ложи заполнены страсбургскими зеваками и «ичкерийскими» недобитками, вольготно обосновавшимися в Европе под видом несчастных беженцев. Приготовления к публичной порке России были завершены, и спектакль начался.

Микрофон переходил от одного пламенного оратора к другому. Каждый «голубь» рассказывал о происходящем в Чечне, как будто сам только что оттуда прилетел. Каждый следующий оратор пытался перещеголять своего предшественника в мастерстве описания «зверств русской солдатни». Зато никто из выступавших лилипутов не назвал боевиков ни бандитами, ни террористами, предпочитая словечки типа «партизаны», «борцы за свободу», «сторонники автономии». Самым резким ругательством в адрес головорезов было слово «боевик», но даже его за три с половиной часа ожесточенной дискуссии я слышал всего пару раз. Торжество двойных стандартов и ненависти к России в этой аудитории было очевидным.

При этом подробное описание «преступлений русской армии» было снабжено устными «документальными свидетельствами», по всей видимости, подброшенными Мовлади Удуговым и его «профессором». Члены ПАСЕ смаковали подробности «злодеяний» Москвы, как будто получали от этого физическое удовольствие. Не думаю, что человек, который действительно видел ужасы гражданской войны и кровь мирного населения, мог бы так цинично на публике делиться своими впечатлениями. Несмотря на протесты моих коллег из российской делегации, принявших самое активное участие в дебатах, «участники спектакля» не отходили от заранее спланированного сценария. Наши поправки к итоговому документу дружно отвергались, зато каждое новое обвинение в адрес России также дружно приветствовалось залом.

Составленный докладчиками ПАСЕ перечень «русских зверств» заворожил европейского обывателя. На гостевом балконе послышались женские всхлипывания. От ПАСЕ выступали два оратора: британский лорд Джадд и немецкий социал-демократ Рудольф Биндиг. Папаша Биндига был среди тех «белокурых бестий», кто по приказу Гитлера топтал нашу землю, за что и получил русскую пулю. Сынок этого «интуриста», видимо, решил свести семейные счеты с Россией.

Доведя зал «до кондиции», парочка этих «голубей» потребовала лишить российскую делегацию права голосовать в течение всего периода работы Ассамблеи. Но особо усердным русофобам и этого показалось мало: они потребовали отнять у нас не только право голосовать, но и право излагать свою точку зрения с трибуны ПАСЕ. Если бы это решение было принято, нашей делегации пришлось бы либо сидеть молча на скамейке «штрафников» на пленарных заседаниях Ассамблеи, притворившись «зайчиками», либо не ездить в Страсбург вовсе.

Любопытно, что никто из европарламентариев не решился поставить вопрос об исключении России из Совета Европы — одно дело злобствовать на наш счет, другое — жить за наш счет. Козырев, согласовав с Ельциным в середине 90-х вопрос о нашем вхождении в этот «европейский предбанник», убедил его взять на себя финансовые обязательства «основного плательщика» Совета Европы. С тех пор Россия ежегодно перечисляет в Страсбург более 20 миллионов евро, что составляет почти 13 процентов всего бюджета Совета Европы. Это даже больше нашего официального взноса в ООН! За такую малообъяснимую щедрость Россия получила право четыре раза в год отправлять в Страсбург за свой же счет делегацию в составе 36 парламентариев, которые регулярно, как заядлые «двоечники», получали от «западной демократии» взбучки за очередное «невыполненное домашнее задание».

После этого знакомства с неисправимо антироссийской по сути деятельностью ПАСЕ я пять раз (!) на встречах с Путиным убеждал его сократить взнос России в ПАСЕ. Он всегда со мной соглашался, писал разные важные резолюции на моих бумагах, но воз и ныне там. Интересно, когда наши бюрократы начнут уважать подпись главы государства и Россия оставит страсбургских клеветников «без крем-брюле»?

Но вернемся на апрельскую 2000 года сессию ПАСЕ. Бурная дискуссия наконец завершилась, и члены Ассамблеи приступили к голосованию. Нельзя сказать, что доводы нашей делегации не подействовали на часть европейцев — итальянская, часть французской и испанской делегаций не поддержали санкции против России. Зато «братушки» из бывшего соцлагеря проявили в полное мере свое гнилое нутро.

В итоге было принято решение о лишении нашей делегации права голосовать на пленарных заседаниях ПАСЕ.

Все остальное — посещать столовую, ходить в отхожие места и даже иногда жалко попискивать с трибуны — нам благосклонно разрешили.

Последнее слово предоставили мне — как «главному обвиняемому» и лидеру русской делегации. На балконах воцарилась тишина. Я постучал по микрофону и внимательно посмотрел в зал.

Несколько сотен самодовольных депутатских рож, только что поглумившихся над правдой и Россией, торжествующе смотрели на меня.

«Вы только что перемалывали косточки моей несчастной стране, которая столкнулась с агрессией шовинизма и сепаратизма, — начал я свою речь. — Мы специально приехали сюда, чтобы рассказать вам о Чечне и Северном Кавказе, представить людей, кто с оружием в руках защищал свой дом от бандитов и насильников. Мы хотели совместно с вами попробовать найти пути решения таких сложных проблем, но вы предпочли предстать учителями, вразумляющими бестолковых русских.

Вы — не учителя. Вы такие же ученики. Если бы вы были учителями, мы бы сидели и записывали ваши рецепты решения проблем Ольстера, Корсики, терроризма басков в Испании. Мы бы аплодировали тому, как мудро и бескровно вы остановили войну в Косово, Сербской Крайне и Боснии.

Но, к сожалению, нам ничего не известно о ваших успехах на сей счет. Так кто дал вам право нас учить, коли вы сами — нерадивые хозяева собственного европейского дома?

Насчет только что принятой вами резолюции о санкциях против нашей делегации… Господа, я же вас просил разговаривать с нами вежливо! Я же призывал вас вести диалог на равных и даже не думать о том, чтобы унизить нас — ваших коллег. Но вы все сделали наоборот.

Что касается только что принятой вами резолюции о лишении прав нашей делегации, то засуньте ее себе… в портфель!»

На глазах у изумленного зала депутаты российского парламента встали и, следуя за мной, покинули пленарное заседание ПАСЕ. За нашей спиной раздавались отдельные возгласы, но в целом руководство и члены Ассамблеи не ожидали такого поворота событий. Все пребывали в шоке. Слишком часто за последние годы они наблюдали покорность России, ее, как писал Федор Достоевский, «деликатность перед Европой», бесхребетную низость пресмыкающихся перед Западом российских «либералов», их лакейскую готовность чистить сапоги всякому иностранцу, напускающему на себя важный вид. Впервые за 10 лет они вновь увидели страну, которая требовала к себе уважения, и не могли опомниться от переполнявших их чувств.

В холле на нас набросились российские журналисты. Все они понимали, что присутствуют при историческом событии, как я невесело пошутил, — «пробуждении национальной гордости великороссов». Она так долго дремала, эта гордость, под неусыпным взором либеральных надсмотрщиков, что про нее уж стали потихоньку забывать. А тут вдруг вспомнили.

Все члены российской делегации находились в сильном возбуждении. Ребята поверили в себя, почувствовали свою силу и характер. Недосчитались только троих — той самой «хромой тройки». Через час, когда все европарламентарии разошлись по страсбургским ресторанам и гостиницам смаковать une demarche russe, я вновь вернулся в зал пленарного заседания ПАСЕ, чтобы забрать оставленный у микрофона мобильный телефон.

Однако благодаря своей забывчивости я стал невольным свидетелем замечательной мизансцены. На другом краю пустого зала спиной ко мне сидел «совесть нации». Он давал интервью двум местным журналистам.

Видимо, французы уже закончили выдавливание из «правозащитника Ковалева» очередной порции накопленного им яда и, собравшись уходить, решили записать в блокноте транскрипцию русских ругательств, которыми он награждал меня и Путина: «Пишите, пишите по буквам! — наседал на них правозащитник. — Пишите же: РОГОЗИН— МЕР-ЗА-ВЕЦ. Записали? Хорошо. Теперь дальше пишите: ПУТИН — ПО-ДО-НОК!»

Мне стало даже как-то неловко за Ковалева. Каким жалким и нелепым казался мне в этот момент пустой и злобный старичок. Я забрал телефон и тихо вышел из зала.

На следующее утро я вылетел в Москву, где на заседании Совета безопасности России мне предстояло выступить с сообщением о готовности Думы к ратификации договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-2). Этот кабальный договор был крайне опасен России: он предполагал уничтожение нашей страной всех тяжелых стратегических ядерных ракет наземного базирования с разделяющейся головной частью. Американцы очень боялись этого шедевра советской военной науки, называли наши ракеты «сатаной» за их надежность, неуязвимость для средств американской противоракетной обороны и боевую мощь. Одна такая ракета может стереть с лица земли все восточное побережье США.

Вот почему американцы через своих людей в российском руководстве добились подписания Ельциным этого ущербного для нас договора. Но соглашение не может вступить в силу, пока не будет ратифицировано парламентом. Американцы вместе со всеми странами НАТО требовали от России прекратить «волокитить» законопроект о ратификации и поскорее вынести его на пленарное заседание Думы. Снять это соглашение вообще с обсуждения в парламенте Кремль не решался, так как это было бы воспринято Вашингтоном как явный демарш Путина в первый же месяц его президентства и вызвало бы неминуемую жесткую размолвку между США и Россией. Этого в российском руководстве никто не хотел.

Ход был найден, причем довольно остроумный. Дабы восстановить гарантии военной безопасности России, было решено включить в текст законопроекта о ратификации оговорку, смысл которой сводился к следующему: Россия будет соблюдать договор СНВ-2 в случае, если США сохранят действие Договора о противоракетной обороне (ПРО) 1972 года и не будут расширять НАТО. Мы знали, что американцы не собирались делать ни того ни другого. Договор по ПРО мешал им развернуть второй, а затем и третий позиционный район стратегической противоракетной обороны. «Нам надо защитить нашу территорию от угрозы ядерного нападения Ирана и Северной Кореи» — так они объясняли нам свои намерения нарушить стратегический баланс с Россией. Дональд Рамсфельд, например, еще в 1998 году уверял, что к 2003 году Тегеран разработает ракетное оружие, способное достигать территории США. Мы, конечно, не верили ни единому их слову, равно как и они уже не считались с нашими озабоченностями. Что касается расширения НАТО, то об этих планах нам было известно давно. Противостоять этому процессу Кремль при Ельцине тогда не решался, да и уже разучился. А потому изложенная в моем докладе идея увязать ратификацию СНВ-2 с сохранением договора по ПРО и отказом от расширения НАТО была одобрена членами Совета безопасности.

Заседание подошло к концу. Все встали из-за стола и начали прощаться с председательствующим на Совбезе Владимиром Путиным. Я тоже подошел к нему, чтобы передать отчет о работе нашей делегации в Страсбурге. Президент взглянул на отчет и спросил: «А может, все-таки не надо было ехать туда?» Я понял, что до меня с ним уже встретился министр иностранных дел. «Нет, не согласен. Мы дали бой, потому что уверены в своей правоте», — ответил я. «Может, вы и правы», — Путин пожал плечами, и мы попрощались.

По моему предложению Государственная дума приняла в отношении ПАСЕ следующее решение. Во-первых, до тех пор, пока права российской делегации не будут восстановлены в полном объеме, нашей ноги там не будет. Только лидер делегации получал полномочия обсуждать с руководством ПАСЕ сроки и условия разблокирования сотрудничества.

Во-вторых, Дума не отказывалась от контактов с Ассамблеей по вопросам, представляющим совместный интерес, в том числе по поиску взаимопонимания по вопросу защиты прав человека. В связи с этим я предложил создать совместную рабочую группу Госдума-ПАСЕ, которая могла бы регулярно посещать Чечню и «снимать озабоченности» у наших европейских коллег. Страсбург на это клюнул.

В итоге, возглавляя международный комитет, большую часть своего времени я стал проводить на территории Чеченской Республики, сопровождая всевозможные иностранные делегации и докладчиков по этому больному в наших отношениях с внешним миром вопросу.

Надо сказать, что наша парламентская делегация в ПАСЕ была очень представительной. В нее входили все лидеры думских фракций, а также видные представители Совета Федерации. Но, конечно, самым любопытным представителем нашей делегации был думский шоумен Владимир Жириновский. Его в Страсбурге воспринимали абсолютно всерьез, жутко боялись и даже не разрешили вступить ни в одну из пяти политических групп Ассамблеи. Вот я и решил однажды воспользоваться «демоническим имиджем» Жириновского для решения принципиально важного для нас вопроса.

Дело в том, что в ажиотаже борьбы против России ряд депутатов ПАСЕ потребовал от Комитета министров Совета Европы учредить особый международный трибунал. Перед ним должны были предстать российские гражданские и военные должностные лица, причастные (с точки зрения этих всезнающих депутатов) к совершению преступлений в ходе антитеррористической операции в Чечне. Естественно, я решил сделать все возможное, чтобы эту экстремистскую и антироссийскую затею убить на корню. Однако голосов мне среди депутатов ПАСЕ явно не хватало, и я решился на тонкую игру.

Обычно в случае внесения поправки в текст принимаемого документа председательствующий на заседании Ассамблеи сначала предоставляет ее автору право в течение одной минуты изложить суть предложения, а затем обращается к залу с вопросом, кто готов выступить против этой поправки. Только после этого Парламентская ассамблея определяет свою позицию — оставить документ в первоначальном виде или внести в него соответствующие изменения.

Я понимал, что против моей поправки с удовольствием выступит целый ряд антироссийски настроенных депутатов. Они заставят Ассамблею сохранить оригинальный текст резолюции со зловещим Планом учреждения Международного трибунала по Чечне. Но что, если попросить выступить против моей поправки Жириновского? Ведь он как «красная тряпка» для депутатов ПАСЕ! Надо создать ситуацию, при которой желающим «наказать» Россию придется солидаризироваться с «великим и ужасным» Жириновским.

Я подошел к скучающему в зале лидеру ЛДПР и прямым текстом раскрыл ему замысел своей отчаянной «провокации». Жириновский, обозвав меня «азартным игроком», с удовольствием согласился. Тут председательствующий на заседании австрийский социалист Питер Шидер объявил начало обсуждения поправок к тексту резолюции ПАСЕ о ситуации в Чечне. Наконец очередь дошла и до моей поправки. В отведенное мне регламентом время я аргументированно изложил собравшимся свое предложение исключить из документа ультимативное и неприемлемое требование создать наднациональный судебный орган для рассмотрения уголовных дел в отношении участников конфликта в Чечне. Зал слушал меня плохо. По всему было видно, что собравшиеся для себя все уже решили и выслушивали мои доводы исключительно из соображений приличия. Шидер сухо поблагодарил меня за изложение поправки и, окинув взглядом зал, спросил, кто желал бы выступить против. «Я, я, дайте мне сказать! Требую слова! Я против!» — закричал Жириновский со своего места, заглушив всех остальных выскочек. Даже опытный и видавший виды Шидер аж рот раскрыл от удивления. Естественно, всем такая интрига показалась забавной. Никто не решился отказать Жириновскому в возможности выступить против России и руководителя российской парламентской делегации в ПАСЕ. Никто даже не заподозрил подвоха.

«Слово для отклонения поправки предоставляется господину Жириновскому!» — отчеканил председательствующий. И тут началось! Жириновский схватил микрофон и буквально заорал в него: «Я категорически против поправки Рогозина, я считаю, что идея создать специальный трибунал по Чечне правильная! Я готов пояснить, почему этот трибунал нужен! Он нужен для того, чтобы посадить в тюрьму всю вашу Ассамблею! Всех вас, негодяи и мерзавцы! Все там будете сидеть, все! Биндиги-шпиндиги, лорды-милорды, все, пока не подохнете! Так что я против поправки Рогозина!» Шидер, выслушав такую страстную и, в общем, оскорбительную для авторов резолюции речь Жириновского, призвал зал к порядку, лишил Жириновского права выступать в течение всего дня от микрофона и, наконец, поставил вопрос на голосование. Перепуганная лидером ЛДПР Парламентская ассамблея дружно поддержала мою поправку и свела на нет усилия моих оппонентов.

Поиск по сайту: