Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем

Вечером 21 сентября 1993 года дома за праздничным столом собралась вся моя семья. В этот день сыну Алексею исполнялось ровно десять лет. В углу столовой, чтобы не мешать гостям, приглушенно работал телевизор. Показывали вечерние новости. По напряженному лицу диктора я уловил, что произошло нечто драматическое. Сделал погромче. Диктор зачитал указ президента Ельцина о досрочном роспуске парламента.

За столом воцарилась мрачная тишина. «Началось», — сказал отец. Я извинился перед гостями, встал из-за стола, поцеловал сынишку и стал собираться. Татьяна вышла проводить меня на улицу. «Только на рожон не лезь», — сказала жена и вернулась в подъезд.

Через десять минут я был на месте. Припарковав машину у московского зоопарка — подальше от Дома Советов (чтобы в случае штурма ее не раздавили, жалко ведь), я быстрым шагом двинулся к Краснопресненской набережной, вошел в Белый дом и поднялся в приемную вице-президента Российской Федерации Александра Руцкого. Там меня встретил Андрей Федоров, мой старый приятель по Комитету молодежных организаций СССР и «Форуму-90». После ухода из МИДа он работал советником вице-президента по международным делам и, конечно, был в курсе всего происходящего.

От Андрея я узнал, что только что экстренно собравшийся Верховный Совет через час отрешит Ельцина от должности, а Руцкого провозгласит главой государства. Затем новый президент уволит всех министров и назначит свое правительство. А потом представит программу действий.

Я советовал ни в коем случае сейчас не заниматься раздачей министерских портфелей, по крайней мере до тех пор, пока Руцкой не утвердится в роли президента. Логика моя была проста. Ельцин крайне мнителен. Руцкому, наделенному Верховным Советом властью, наоборот, нужно переназначить всех ельцинских министров, переподчинив их себе. Такие кадровые решения немедленно бы вызвали у Ельцина подозрение ко всему своему окружению, ко всем его генералам. Да и сами ельцинские министры еще несколько раз бы подумали, кому присягать, ведь даже Конституционный суд встал на сторону парламента. Если же Руцкой и принимающие у него присягу депутаты-болтуны будут продолжать грозить ельцинскому окружению смертной казнью и прочими репрессиями, то это лишь сплотит нынешнее правительство вокруг Ельцина.

Но меня никто уже не слышал. Руководство Верховного Совета и сам Руцкой находились в состоянии эйфории. Они уже делили шкуру Ельцина и его безграничную власть. Жажда политической мести и чисто человеческая мелочность застилали им глаза. В итоге, как я и предупреждал, поспешные кадровые решения Руцкого лишили Верховный Совет поддержки со стороны руководства армии и милиции. Перепуганные силовики взяли сторону Кремля. Это и предрешило исход схватки.

Такую же глупость Руцкой совершил и в отношении московского мэра Юрия Лужкова. Заносчивость и чванство Лужкова вызывали дикое раздражение в депутатском корпусе, поэтому Александр Руцкой своим «указом» решил сместить и его, назначив новым градоначальником главу Краснопресненского районного совета Москвы Александра Краснова. Естественно, Лужков сразу же встал на сторону Кремля.

Надо знать, что лояльность столичных властей в дни гражданского противостояния имеет решающее значение. В этом я впервые убедился в августе 1991 года, когда при активной поддержке первого мэра Москвы Гавриила Попова, организовавшего баррикады вокруг Дома Советов, Ельцин легко расправился с ГКЧП. В дни Черного Октября 93-го попытка уволить мэра дорого обошлась Верховному Совету.

Лужков по природе своей — не орел. Если бы он заметил малейшие колебания в позиции Ельцина и, наоборот, решительность парламента, еще не известно, в чьем стане тогда он бы мог оказаться. Но бывший летчик генерал Руцкой уже спикировал на своих врагов. Он не оставил Лужкову выбора. Недолго думая, перепуганный мэр бросился в объятия Ельцина. А опасаться Лужкову было чего.

На феномене нашего мэра я хотел бы остановиться отдельно. Вклад, который этот «филантроп» и «опытный хозяйственник» внес в историю нашего города, а также в нравы элит и их взаимоотношений с бизнесом, требует особого исследования. Допускаю, что делами Лужкова в скором будущем заинтересуются не только журналисты, но и те органы, кто в этом компетентен.

А все началось в тот прекрасный день, когда Юрий Михайлович очень удачно женился. В силу недюжинных природных талантов супруги Лужкова — мадам Елены Батуриной — ее бизнес расцвел пышным цветом. Даже журнал Forbes не смог пройти мимо того, как ловко Елена Батурина перескочила из категории «миллионерш» в разряд «миллиардерш». Интересно, поспевает ли за ней не по годам жизнерадостный Лужков, получающий скромную зарплату мэра? Интересно, каково это — жить за счет предпринимательского гения своей удачливой супруги?

Но вот незадача — рано или поздно все тайное становится явным. Тринадцать лет спустя после расстрела Белого дома, 14 июля 2009 года, пала еще одна Бастилия — московская. В этот день газета «Ведомости» на первой полосе опубликовала откровения партнера британской юридической фирмы Lovells Кристофера Грисона, нанятого в качестве адвоката ближайшим бизнес-партнером Елены Батуриной господином Шалвой Чигиринским. Суть своих показаний Грисон изложил газете Financial Times, ознакомив издание с документом, представленным в Высоком суде Лондона. В нем со слов юриста описана история взаимоотношений Чигиринского с Батуриной. В частности, британский адвокат, ссылаясь на своего клиента, утверждает, что «сфера влияния г-жи Батуриной в Москве такова, что ни один крупный проект не может быть реализован без ее поддержки». И далее. «Партнерство между Чигиринским и Батуриной, "как предполагалось, будет работать по принципу 50/50", и партнеры будут "поровну делить всю прибыль и убытки", но Батурина никогда не финансировала ни один из проектов Чигиринского, в то время как сам бизнесмен обязан был тратить в ее интересах крупные суммы, всего около $12 млн, включая оплату счетов на содержание ее личного самолета». Так говорится в документе.

Далее газета «Ведомости» пишет, что в соответствии с подписанным между этими двумя дельцами соглашением Батурина облегчит ведение бизнеса, помогая на административном и политическом уровнях, а Чигиринский передаст ей половину своих активов. Но стоило двум «голубкам» поссориться, как тайна бизнеса семьи Лужкова всплыла наружу.

Интересно, а знает ли вообще наш мэр, что такое «коррупция» и сколько за нее дают?

И еще один любопытный факт из жизни этого гражданина. По официальным сведениям Московской избирательной комиссии за сентябрь 2009 года, в собственности московского градоначальника, помимо четырех земельных участков в Калужской области и старого «тарантаса» — ГАЗ-69Э 1964 года выпуска с прицепом для перевозки пчел (при прочтении этих сведений у нас наворачиваются слезы умиления), есть еще четверть (!) квартиры площадью 150 кв. метров в Москве.

Слава богу, что у Лужкова есть свой угол и он не ночует на вокзале! Но хотелось бы в связи с этим узнать: а почему у нашего любимого мэра нет отдельной квартиры и он должен ютиться в какой-то коммуналке? И кроме того, что вообще думает о нас, своих избирателях, дорогой наш градоначальник, публикуя такие сведения о своих доходах и собственности? Мы действительно производим впечатление дебилов?

Надо отдать должное Юрию Михайловичу — человек он энергичный. Вот и в сентябре 93-го, определившись, кому служить, Лужков энергично «взялся за дело». Здание Верховного Совета, как и в августе 1991 года, было вновь окружено баррикадами — только теперь эти баррикады возводили не защитники парламента, а те, кто решил его разогнать. С помощью этих заграждений и колючей проволоки Ельцин и Лужков пытались изолировать защитников конституции от внешнего мира.

С тяжелым сердцем я расстался с Андреем Федоровым и, спустившись этажом ниже, направился в кабинет Астафьева, где меня ожидали мои товарищи из Конституционно-демократической партии. Все бурно обсуждали ельцинский указ № 1400 о роспуске парламента и возможность скорого вооруженного штурма Белого дома. Настроение среди депутатов было боевое. Пахло жареным. Все ждали объявления о начале внеочередного, чрезвычайного заседания Верховного Совета и гадали, как отреагируют народные депутаты на попытку антиконституционного переворота.

Оперативно собравшиеся в коридоре напротив приемной Астафьева активисты «Союза возрождения России» и КРО подготовили заявление о создании Штаба общественных сил по преодолению кризиса. Желающие поддержать законный парламент в его противостоянии с Кремлем ставили подписи тут же в коридоре. Выстроилась целая очередь «общественников». Наверное, так должен был выглядеть настоящий штаб революции.

Пока патриоты писали воззвания и прокламации, левые радикалы проникли в радиорубку Верховного Совета. Вмонтированные в стену громкоговорители внутренней связи передавали радиоистерику лидера левых коммунистов Виктора Анпилова. «Эти придурки загубят все дело», — мрачно выдавил мой друг Андрей Савельев. Я кивнул.

Наконец Анпилов умолк и началась трансляция из зала заседаний Верховного Совета. Первым выступил председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов, потом председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, затем вице-президент Александр Руцкой. Их речи напоминали победные реляции. Такое впечатление, что они уже считали себя ферзями, а Ельцина — загнанным в угол королем, сделавшим необдуманный и роковой для себя ход.

За нарушение конституции вчерашние соратники Ельцина заочно отстранили его от занимаемой должности и под всеобщие овации привели к присяге Руцкого. «Народ» рванул к усатому «кесарю» за автографами. Член Верховного Совета «пламенный патриот» Сергей Бабурин потребовал тут же принять закон о применении смертной казни к «мятежникам», то есть тем, кто встанет на сторону Ельцина. Как говорится, «понеслось». Адреналин заглушал ощущение опасности, мешал принимать трезвые и правильные решения.

Самым необъяснимым в той ситуации для меня было поведение самого Руцкого. Вместо того чтобы попытаться принять на себя исполнение обязанностей президента страны, он решил «окопаться» в Доме Советов. Кем он там собирался руководить, кроме буфетчиц, непонятно. Общественное мнение и закон в тот момент были полностью на его стороне. Имея «в кармане» решение Конституционного суда и Верховного Совета об отстранении от власти главы государства и будучи законно избранным вице-президентом страны, Руцкой согласно конституции вступал в должность президента. Приняв всю полноту власти в свои руки, после приведения к присяге он должен был немедленно выехать в Кремль и занять президентский кабинет. Кто бы его остановил? Комендант Кремля?

Представить себе, что Руцкого могли арестовать верные Ельцину офицеры спецслужб, сложно. В той ситуации Александр Владимирович обладал намного большей легитимностью, чем Борис Николаевич. Вряд ли какой-нибудь командир спецподразделения, памятуя события двухгодичной давности, попытался бы взвалить на себя такую гигантскую ответственность. Именно к стенам Кремля надо было переносить акции народного протеста с единственным требованием — допустить нового и законно избранного президента Руцкого к исполнению своих обязанностей.

Ничего этого не было сделано. Руцкой и Верховный Совет предпочли добровольное заточение и самоизоляцию. Зато Кремль времени зря не терял и сделал то, на что в 1991 году так и не решился ГКЧП. Благодаря «энергичному» Лужкову в Доме Советов отключили воду, канализацию, электричество и спецсвязь. Ельцин дал приказ окружить здание, где засели защитники конституции, колючей проволокой и несколькими живыми кольцами солдат внутренних войск. Выйти из осажденного парламента еще было можно, войти — нет.

Руцкой, как затравленный зверь, с автоматом в руках метался по зданию. Депутаты призывали к решительным действиям. Сидя при свечах, они вспоминали ленинский план вооруженного восстания: взятие «мостов, телеграфа и телефона», но все это была пустопорожняя болтовня и сотрясание воздуха. Весь пар защитников конституции «уходил в свисток».

Последний раз я смог попасть в «оплот советской власти» 27 сентября. Моя жена тогда работала экспертом в Конституционной комиссии при Верховном Совете и, как и многие сотрудники аппарата парламента, отказывалась покинуть свое рабочее место. Однако, несмотря на ее протесты, я решил забрать ее домой. Обреченность парламента, казалось, понимали даже его стены. Время было упущено. Шансов спасти Верховный Совет от силового разгона больше не оставалось. Приближалась развязка, и я не хотел рисковать родным мне человеком.

На следующий день два десятка народных депутатов и представители оппозиционных Ельцину общественно-политических организаций собрались в зале заседаний Краснопресненского районного совета — в пяти минутах ходьбы от парламента. Здесь в Шмитовском переулке располагался «штаб общественной поддержки Верховного Совета».

Выяснилось, что ни у кого из собравшихся нет определенного плана действий. Тем не менее все отметили, что за последние дни симпатии москвичей к «сидельцам» в Доме Советов заметно выросли. Повсюду происходили стычки милицейских нарядов с горожанами, пытающимися прорваться сквозь кордоны к зданию Верховного Совета.

Утром того же дня я съездил в телецентр «Останкино», чтобы выступить на одной популярной независимой радиостанции. На втором и третьем этажах Телевизионного технического центра «Останкино» я насчитал два десятка бойцов спецназа МВД «Витязь». Они были в полной боевой экипировке, деловито осматривали останкинские «катакомбы» — замысловатые коридоры, соединяющие два служебных корпуса телецентра, обсуждали сектора обстрела.

В парке рядом с телецентром стояли бронетранспортеры отряда милиции особого назначения (ОМОНа). С улицы они были практически незаметны, но хорошо были видны из окон верхних этажей здания. «Стервятники прилетели», — мрачно заметил знакомый мне оператор.

Об увиденном в «Останкино» я подробно рассказал Александру Краснову. Он пообещал передать Руцкому мои слова с предупреждением «не соваться в останкинскую ловушку». Знаю, что свое обещание он сдержал. В Верховном Совете не могли не догадываться, что Ельцин готовит вооруженную провокацию. Тем не менее, несмотря на многочисленные предупреждения, представители парламента сами вошли в мышеловку. Третьего октября сотни защитников конституции, прорвав оцепление у здания Верховного Совета, по чьему-то предательскому приказу оставили оборону здания парламента на Краснопресненской набережной и на нескольких грузовиках уехали штурмовать останкинский телецентр. Почему? Зачем? Для меня это по сей день загадка.

Такой же загадкой остается появление и вызывающее поведение в расположении Верховного Совета отряда боевиков «Русского национального единства» во главе с их вожаком Александром Баркашовым. На фоне общей инертности «парламентских сидельцев», потерявших всякую связь с внешним миром, молодые нацисты демонстрировали завидную гиперактивность. Они охотно позировали перед телекамерами, вскидывая руки в «римском приветствии», проводили смотры и маршировали на автостоянке у Верховного Совета, короче, формировали довольно агрессивный и устрашающий образ защитников конституции. Естественно, попустительство саморекламе крайне правых не добавило симпатий и уважения Верховному Совету — ведь это все происходило на глазах Руцкого и Хасбулатова.

Уверен, появление Баркашова и его боевиков было выгодно только Кремлю. Не управляемый ни Руцким, ни его министрами, ни депутатами вооруженный отряд «Русского национального единства» был использован в качестве пугала. Эта провокационная клоунада скомпрометировала истинных защитников парламента и конституции. Она развязала Ельцину руки, создав необходимый информационный фон для расстрела Верховного Совета.

Первое крупное столкновение между милицией и демонстрантами произошло 2 октября. Удивительное дело: правительство Москвы, несмотря на постоянные инциденты, которые происходили в непосредственной близости к Дому Советов между сотрудниками органов внутренних дел и москвичами, решило отметить очередной День города и устроить массовые гуляния. Что это было: недомыслие или сознательная провокация? Мэр Москвы не производит впечатления идиота. Уверен, что решение устроить городской пир во время «политической чумы» было принято им осознанно.

Именно 2 октября, воспользовавшись правом на организацию массовых мероприятий в центре города, активисты ультралевой «Трудовой России» Виктора Анпилова и примкнувшие к ним москвичи предприняли первую массовую попытку прорваться через милицейские ограждения к зданию осажденного парламента. В этот же день я со своими сторонниками проводил митинг «некоммунистической оппозиции» на Лубянской площади — напротив здания бывшего КГБ. День был прохладный, меня продуло, плюс чрезвычайное напряжение последних почти двух недель. В итоге к вечеру друзья привезли меня домой с пневмонией и высокой температурой. Как сейчас понимаю, это меня и уберегло от участия в кровавых событиях последующих двух дней.

После расстрела Верховного Совета меня как активного участника сопротивления разгону парламента попытались привлечь к уголовной ответственности, в частности за «проведение несанкционированного митинга». Пару раз вызывали к следователю прокуратуры, но потом отстали. Конгресс русских общин, фигурировавший в списке организаторов этого мероприятия, получил официальное предупреждение Министерства юстиции. Можно сказать, мы легко отделались.

Все наши проблемы выглядели сущими пустяками по сравнению с тем горем, которые испытали семьи оставшихся в здании и у стен защитников парламента. Сотни людей были расстреляны в упор и раздавлены бронетранспортерами штурмующих сил. Погибали и случайные люди, просто прохожие и зеваки, оказавшиеся в неправильное время в неправильном месте. Озверевшие от крови сотрудники службы безопасности Ельцина стреляли в живых и раненых. Это была настоящая азартная охота на людей в самом центре города. На глазах всего мира танки и бронетехника бывшей великой державы расстреливала безоружный парламент! Мировые телеканалы смаковали позор России, а я стоял, взмокший от жара, закутанный в одеяло, на балконе своей квартиры в десяти километрах от места боя и слушал, как из пулеметов и пушек бьют по конституции моей страны.

Сложно описать бурю, разрывавшую мое сердце. Я хотел быть там, среди своих немногочисленных товарищей, которые до конца выполнили свой долг. Я хотел с оружием в руках защищать свою честь, честь моей Родины, но я не был уверен, смогу ли из этого оружия стрелять в русских солдат, таких же молодых парней, как и я сам, брошенных начальством на штурм парламента. Тот, кто действительно заслужил моей пули, был далеко. Он прятался за спины своих трусливых генералов, скрывался за высокими каменными стенами Кремля, смотря по телевизору, как по его приказу русская армия расстреливает русский парламент. Беспомощность и безнадежность — эти два маленьких липких зверька грызли мне душу. И эта рана никогда не зарастет.

Нет никаких сомнений в том, что расстрел Верховного Совета развязал руки сепаратистам на Кавказе. Не случайно узурпатор власти в Чечне генерал-мятежник Джохар Дудаев, который уже через год — в конце 94-го объявит войну России, в октябре 93-го демонстративно поздравил Ельцина «с еще одной победой на пути к справедливости и демократии». Ельцин сам показал, что в России под его властью нет ни конституции, ни закона, ни чести, ни морали.

В 1999 году, спустя пять с половиной лет после этих трагических событий, я вновь окунулся в события Черного Октября. Депутатская группа «Российские регионы» делегировала меня — молодого депутата — в состав комиссии по импичменту Борису Ельцину, или, как она официально называлась, Специальной комиссии Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации по оценке соблюдения процедурных правил и фактической обоснованности обвинения, выдвинутого против Президента Российской Федерации.

Эпизоды трагедии 1993 года рассматривались и изучались нами самым тщательным образом. Несмотря на то что статус комиссии по импичменту гарантирован конституцией, реальными правами она не обладала. Мы не могли потребовать обязательного привода на заседание важных свидетелей, занимавших в то время ответственные государственные посты, показания которых были необходимы для составления полного представления о случившемся. Даже если приглашенный соглашался предстать перед членами специальной комиссии Госдумы, настаивать на том, чтобы свои свидетельские показания он давал нам под присягой, мы также не имели права. Тем не менее даже те материалы, которые мы получили в результате проведенной работы, позволили судить о тайном подтексте трагических событий осени 1993 года.

Прежде всего мы установили, что Ельцин принял решение о разгоне Верховного Совета еще в конце 1992 года. Возможно, поводом тому послужило желание народных депутатов направить в дополнение к моему обращению в Конституционный суд о незаконности роспуска СССР обращение с требованием дать наконец правовую оценку «Беловежским соглашениям». Видимо, Кремль, привыкший к тому, что Верховный Совет, хоть и неохотно, но все же идет у него на поводу, усмотрел в данном демарше парламента демонстрацию непримиримой оппозиционности.

В марте 1993 года в администрации президента родился проект указа Ельцина «Об особом порядке управления страной», предполагавший разгон парламента. Отказавшийся ставить под ним свою визу, популярный среди народных депутатов секретарь Совета безопасности России Юрий Скоков был немедленно уволен.

Через месяц Ельцин разыграл очередной водевиль под видом плебисцита с лозунгом «Да, да, нет, да». С помощью этого референдума о доверии президенту и Верховному Совету группа «либералов» в правительстве Черномырдина пыталась дискредитировать парламент страны и подтолкнуть Ельцина к открытому конфликту с ним. В руководстве Верховного Совета предполагали, что нарыв вскроется в августе и президент России попытается использовать недавние исторические аналогии и параллели с августовским «путчем» ГКЧП. Но август прошел спокойно, и все расслабились. Пока не наступил вечер 21 сентября…

На самом деле Ельцин и правительственные «либералы» хотели убрать прежний парламент со своей дороги совсем по другой причине. В отличие от нынешней Государственной думы Верховный Совет РСФСР обладал реальными полномочиями. Верховный Совет мог воспрепятствовать плану узурпации государственной собственности и передачи ее без выкупа нарождавшейся олигархии. Он мог отстранить любого проворовавшегося министра от должности и инициировать судебное разбирательство в его отношении.

Первый демократический парламент страны имел массу недостатков и изъянов в работе. Им руководил непопулярный и хамоватый Руслан Хасбулатов, сделавший много для развала союзного государства и этнического разложения России. Сами депутаты не отличались политической культурой и высоким профессионализмом, но… Верховный Совет был действительно самостоятельным органом власти, и устранить его можно было, только прибегнув к грубой физической силе.

Расстрел парламента был запрограммирован окружением Ельцина. Именно эти люди подталкивали президента на антиконституционный переворот, именно они мечтали устранить последнюю преграду для безудержного разграбления страны и фантастического самообогащения.

Комиссия Государственной Думы по импичменту Ельцину вьшснила также, что вооруженный конфликт между ветвями власти, ослабление российского государства и возвышение нынешнего правящего класса было выгодно некой «третьей стороне». Эта «третья сторона» исподтишка разжигала бойню, провоцируя обе стороны конфликта к его дальнейшей эскалации. В качестве доказательства приведу уникальные свидетельства одного из главных действующих лиц в трагических событиях 4 октября 1993 года — Виктора Андреевича Сорокина. В те дни он занимал должность заместителя командующего Воздушно-десантными войсками (ВДВ). Вот отрывок из интереснейшего и редкого документа — стенограммы заседания Специальной комиссии Государственной думы по оценке соблюдения процедурных правил и фактической обоснованности обвинения, выдвинутого против Президента Российской Федерации, от 8 сентября 1998 года. Показания генерала Сорокина не только открывают нам картину боя у Дома Советов, но и указывают адрес этой «третьей силы».

Сорокин В.А.: Где-то в районе трех часов ночи (4 октября 1993 года. — Прим. авт.) мы были подняты по тревоге и приглашены к министру. Прибыли в кабинет, там уже находились Черномырдин, мэр города Лужков, Филатов, бывший глава Администрации Президента, руководство ФСК (тогда во главе с генералом Галушко), ну и еще некоторые гражданские, и министр внутренних дел Ерин.

Первым выступал Ерин и стал требовать, чтобы армия пошла на Белый дом. У него было такое нервное выступление, по министру было видно, что он в таком состоянии… Дальше заактивничал товарищ Черномырдин и потребовал в категорической форме, чтобы части и подразделения, которые имеются, пошли на штурм, причем немедленно. Министр обороны сказал: я не буду никакие устные команды выполнять, пишите письменное распоряжение. Филатов подтвердил, что таковое уже готово, вот сейчас будет. И от нас потребовали, чтобы мы тут же, ночью, туда выдвигались и принялись за разблокирование Белого дома. Я потребовал дождаться светлого времени. В темноте выбрасывать солдат неприемлемо. С этим согласились. Около семи часов утра я выдвинулся. Батальон спецназа оставил для охраны Генштаба и с колонной 119-го полка прибыл на Калининский проспект со стороны гостиницы «Арбат». В это время там уже шла интенсивная беспорядочная стрельба. Командиру полка я поставил задачу: как можно быстрее выдвинуться к Белому дому, встать у подъездов, оружие применять только в ответ, первыми оружия не применять.

Когда ставилась задача, схема была такая, что все блокируется, защитникам Белого дома предъявляется ультиматум о том, чтобы покинули здание. Если ультиматум не будет выполнен, тогда будут применяться танки. Танки были у командира Таманской дивизии. Он мой однокашник. Я к нему подошел и говорю: «Ты будешь стрелять из танков?» Он говорит: «Виктор Андреевич, у меня снарядов нет». Это его слова. Я говорю: «Смотри». Мы продвигались со стороны гостиницы «Мир», мимо здания СЭВ. И где-то около 8 часов подразделения выдвинулись к стенам Белого дома. Я доложил наверх о том, что весь состав выдвинулся, находится у подъездов, чтобы хоть как-то предупредить… Я понимал так, что люди стоят у стен дома, значит, орудия применяться не будут.

Во время выдвижения подразделения в полку погибло пять человек и 18 были ранены. Расстреливали сзади. Я сам лично это наблюдал. Стрельба велась со здания американского посольства, с крыши, с колокольни у гостиницы «Мир». Все погибшие и раненые были расстреляны сзади. Кто стрелял, я не знаю, хотя предположения есть.

Около 10 часов пошли выдвигать первый ультиматум. Я сканировал частоты, на которых выдвигались требования, и слышал голоса тех, кто там находился, кто имел радиостанции. И где-то около 10 часов я со своей ячейкой управления начал выдвижение к стенам Белого дома. Я достиг места, где сейчас шахтеры сидят, в районе Горбатого моста. В это время прозвучал первый выстрел из танка. Это было начало одиннадцатого.

Я развернулся и пошел обратно, вышел к своей радиостанции. После обеда люди полка мой приказ выполнили. Я приказал категорически в здание не входить, никаких действий там не предпринимать. Задача: выйти, встать у подъездов. После обеда прибыл полк из Тулы, который (уже сумерки начались) вышел тоже к Белому дому. Какие другие там были части, подразделения, я сейчас не могу утверждать, кто там был. Я поставил задачу командиру полка собрать полк, вывести ко мне, доложил командующему, что я полк увожу, что надо разобраться с убитыми, ранеными, с оружием. Он утвердил мое решение. Я собрал полк, проверил людей, уточнил потери и выдвинул его обратно, на Матросскую тишину, в управление, где людей разместили в спортзале.

Рогозин Д.О.: Вы сейчас говорили о том, что огонь велся как бы с тыловой стороны, то есть убивали в спину, стреляли в спину. Вы это поняли уже после боя или это было очевидно еще во время боя? И почему, несмотря на то что вы дали приказ отвечать на огонь, эти огневые точки на крыше американского посольства и на колокольне не были вами подавлены? И какие у вас есть предположения — кто это мог быть?

Сорокин В.А.: Я запретил стрелять в сторону американского посольства. Люди волнами выдвигались: группа перебегает, вторая группа отстреливается назад, прикрывает ее выдвижение. По посольству стрелять я категорически запретил, чтобы не вызывать никаких лишних вопросов.

Шаклеин Н.И.: После того как закончилось совещание, вы встретились с командиром Таманской дивизии, который сказал, что у него нет снарядов. И потом, когда события уже прошли, вы тоже их анализировали, общались со своими коллегами, в том числе, может быть, и с командиром Таманской дивизии. Ведь многое было неясно в тот день: отчего, кто, что, как все происходит? Но потом у вас был обмен информацией с другими командирами? Какую дополнительную информацию вы от них получили об этих событиях? В частности, кто все же на себя взял главную роль в применении вооруженных сил?

Сорокин В.А.: Командир Таманской дивизии тогда не кривил душой, он мне честно сказал, что танки, которые с ним пришли, были без боеприпасов. Боеприпасы были подвезены потом. Это то, что я потом уже узнал. Действительно танки были без боеприпасов. На применение войск, кроме президента, никто не мог дать команду и надавить на министра обороны. Его заместители присутствовали при принятии первоначального решения — о том, чтобы не применять войска против… Тем более где — в столице нашей Родины! Я думаю, убедили. Но потом уже не какой-то мальчишка его переубедил за два-три часа. Это мог сделать только президент, тут сомнений никаких нет.

Рогозин Д.О.: Мы можем сделать частное определение по подготовке заключения нашей комиссии поданному вопросу — сентябрь-октябрь 1993 года? Потому что вопрос организации огневой точки на крыше американского посольства без ведома американского посольства — это абсурд. То есть речь идет фактически о прямом вооруженном иностранном вмешательстве в события октября 1993 года. Причем на стороне провокаторов, которые стреляли в спину солдатам для того, чтобы вызвать соответствующий эффект. Мне кажется, это очень серьезная информация, которую мы сегодня получили, и она отвечает на многие вопросы, поставленные в первом пункте, когда мы рассматривали Беловежские соглашения. Это именно умысел, в том числе пособничество, вражеская политика.

Уверен, что в любой демократической стране такого рода показания вызвали бы шквал эмоций, требования продолжения расследований и наказания виновных. Тем более что, работая над этой книгой, я натолкнулся на ряд дополнительных источников, подтвердивших правоту генерала Сорокина. В частности, есть несколько свидетельских показаний о том, что к командирам попавших под обстрел подразделений десантников и танкистов несколько раз подходили сотрудники «наружки» Министерства безопасности РФ и МВД, которые сообщили, что огонь ведут свои — правительственные снайперы-трассовики бывшей «девятки» и неизвестные снайперы с крыши посольства США и его жилого городка.

О наличии среди стрелков Главного управления охраны (ГУО РФ) заезжих снайперов-иностранцев сотрудники «наружки», очевидно, не знали. Они посоветовали десантникам и танкистам «быть поосторожнее», так как, по их словам, «снайперы ГУО имеют богатый оцыт еще со времен войны в Афганистане, им все равно, кого убивать». Сотрудники «наружки» подробно рассказали, откуда именно ведут огонь правительственные снайперы (показали дома, соответствующие слуховые и квартирные окна); особо выделили обнаглевших снайперов с крыши посольства США и советовали не подставлять им спину, поскольку, по их словам, «те никому из «наших» не подчиняются».

Очевидно, что деяния Ельцина и его окружения по насильственному разгону Верховного Совета, отмене действовавшей Конституции и расстрелу сотен ее защитников не имеют срока давности. К сожалению, они до сих пор до конца не расследованы, а его виновники не наказаны. Точно также не расследован факт, каким образом снайперы, стрелявшие в спины нашим десантникам, оказались на крыше посольства США. И чьи это были снайперы? И были ли они вообще? Это загадка покруче тайны, кто убил президента Кеннеди. Но если американскую тайну все же пытаются разгадать, то о причинах трагических событий октября 1993 года сегодня вообще никто не хочет вспоминать.

Любопытную характеристику этому преступлению века дал по итогам его расследования в 1994 году бывший генеральный прокурор России Алексей Казанник:

Допросив тысячу военнослужащих, мы получили следующие доказательства: никаких мирных переговоров в промежуток времени между событиями 3 и 4 октября не велось — был отдан приказ штурмовать немедленно… В паузе между случившимся 3-го и тем, что произошло 4 октября, никто не предупреждал людей, оставшихся в Белом доме, о начале обстрела и штурма, то есть доказательств ведения каких-либо переговоров нет. Следовательно, события 4 октября надо квалифицировать как преступление, совершенное на почве мести, способом, опасным для жизни многих, из низменных побуждений.

Говорят, что Россия — страна с непредсказуемым прошлым. Но я думаю, что нет у нас и будущего без правды о недавнем прошлом.

Поиск по сайту: