Тайная разведывательная деятельность не соответствует американским традициям

Подобные взгляды лишь отчасти являются мифом, причем мифом, уже отмирающим. Однако и сегодня встречаются американцы, подозрительно относящиеся ко всякому «секретному» органу правительства. Безусловно, такой орган должен доказать, что работа его засекречена обоснованно и в интересах всей страны.

Нельзя не признать, что становятся все более ясными те опасности, с которыми мы сталкиваемся в период «холодной войны», а также то обстоятельство, что невозможно обеспечить безопасность нации, используя лишь обычные средства открытой дипломатии. Даже те, кто тяготится этой необходимостью, вынуждены признать, что для обеспечения национальной безопасности нам следует прибегать к тайной разведывательной деятельности. Интересно отметить, что конгресс почти никогда не колебался в оказании поддержки и финансировании нашей разведывательной деятельности при всей ее секретности. В законе, на основе которого создавалось ЦРУ,^[74] конгресс уполномочил Управление «защищать источники и методы разведки от несанкционированного разглашения». Однако закон не предусматривал никаких средств решения этой задачи, за исключением тех, которыми располагает само ЦРУ.

Естественно, когда мы терпим неудачи при осуществлении тех или иных разведывательных операций и органы массовой информации сообщают об этом, неизбежно начинается критика, и часто необоснованная. Разведка – рискованное предприятие и не всегда можно заранее гарантировать успех. Поскольку обычно лишь неудачные операции получают огласку, у общественности складывается впечатление, что деятельность ЦРУ гораздо реже бывает успешной, чем это есть на самом деле.

Тот факт, что в ЦРУ из года в год приходят на работу хорошо подготовленные и очень способные выпускники колледжей, свидетельствует о том, что сомнения американцев в отношении разведки в целом не проникли слишком глубоко в среду молодежи. Я обнаружил, что наши молодые сотрудники высоко ценят работу в разведке, поскольку здесь они могут реально способствовать обеспечению нашей национальной безопасности. За десять лет работы в ЦРУ я вспоминаю лишь один случай, когда человек, поступивший на службу в Управление, испытывал некоторые сомнения в чистоплотности той работы, которая ему была поручена. Ему предоставили на выбор либо с почетом уволиться, либо взяться за работу в другой сфере разведывательной деятельности.

В свое время была осуществлена сенсационная, широкоизвестная сейчас секретная операция, которая казалась кое-кому в нашей стране «незаконной». Речь идет о полетах самолета У-2. Простым гражданам многое известно о шпионаже в том виде, в каком он проводился с незапамятных времен. Незаконный переход через границы других стран агентов с фальшивыми документами и под чужим именем – этот прием настолько часто применялся Советами против нас, что мы привыкли к нему. Однако посылка разведчика с фотоаппаратурой в воздушное пространство другой страны на высоту более 10 миль, так чтобы его не было видно и слышно, шокировала многих, поскольку была делом необычным. Но таковы уж странности международного права – мы ничего не можем поделать, когда советские корабли подходят на расстояние 3 миль к нашим берегам и с них фотографируется все что угодно.^[75] По моему мнению, мы, если захотим, можем действовать так же.

Если шпион проникает на вашу территорию, вы ловите его, если можете, и наказываете в соответствии со своими законами. Так поступают независимо от того, какими средствами агент пользовался для достижения своих целей – железной дорогой, автомобилем, самолетом или, как говорили мои предки, передвигался на своих двоих. Шпионаж ни в коей мере не может стать «законным». Если нарушается сухопутная граница, территориальные воды или воздушное пространство другой страны, – это незаконный акт. Конечно, государству нелегко отрицать свою причастность, когда в качестве средства проникновения используется самолет новейшей и весьма совершенной конструкции, обладающий высокими техническими характеристиками.

Как я уже отмечал, одни наши соотечественники вообще не хотят слышать о шпионаже в каком бы то ни было виде. Другие допускают наличие старомодного шпионажа, описанного в книгах о разведке. Третьи считают, что если уж разведка необходима, то лучше пользоваться такой системой, которая обеспечит наилучшие результаты и с наибольшей вероятностью даст необходимую нам информацию.

Решение об использовании самолета У-2 было принято на основе соображений, которые, как полагали в 1955 году, имели жизненно важное значение для обеспечения нашей национальной безопасности. Нам требовалась информация, которая помогла бы дать нужное направление ряду наших военных программ, и в частности ракетостроению. Не имея сведений о советской ракетной программе, мы не могли этого сделать. Не располагая достаточно серьезной базой для определения характера и масштабов возможного внезапного ракетно-ядерного удара, мы могли поставить под угрозу само наше существование. Право на самосохранение – это неотъемлемое право любого суверенного государства. Безусловно, его не следует трактовать слишком вольно.

Оглядываясь назад, я полагаю, что в обстановке 50-х годов, когда гонка ракетных вооружений шла полным ходом и материалы, получаемые в результате полетов У-2, помогали нам следить за достижениями Советов в этой области, большинство серьезных американцев с пониманием отнеслось бы к принятию нами тех мер, какие были тогда приняты.

Говоря о мифах и ложных представлениях, я хотел бы опровергнуть еще один миф, связанный с У-2. Говорили, будто Хрущев был поражен, узнав о полетах. В действительности он знал о них на протяжении ряда лет, хотя в самом начале его информация во всех отношениях была неточной. Задолго до 1 мая 1960 г., дня, когда был сбит У-2, по этому вопросу имел место обмен дипломатическими нотами, которые публиковались. Не имея возможности что-либо предпринять против этих полетов и не желая показывать собственному народу свое бессилие, Хрущев перестал посылать протесты.

Гнев Хрущева на Парижском совещании был неискренним и преследовал определенную цель. В то время он не видел возможности добиться успеха на конференции по берлинскому вопросу. Это было время серьезных осложнений с китайскими коммунистами. После визита в Соединенные Штаты осенью 1959 года он не сумел договориться с Мао, заехав в Пекин по дороге из США. Кроме того, его беспокоило, что советский народ слишком положительно реагирует на планирующийся визит Эйзенхауэра летом I960 года в СССР. Под влиянием всех этих соображений он решил использовать случай с У-2 для того, чтобы отвлечь внимание общественности от тех промахов, которые были совершены Кремлем во внутренней и внешней политике.

Имеются данные, говорящие о том, что в Президиуме ЦК в течение первых двух недель мая после случая с У-2 и до начала совещания в Париже проходили длительные дискуссии. Видимо, обсуждался вопрос, как поступить: оставить ли случай с У-2 без внимания или же использовать его, чтобы сорвать совещание. Говорят, что Хрущева спрашивали, почему он, находясь в США в 1959 году, то есть более чем за шесть месяцев до того, как был сбит У-2, не упомянул о полетах американских самолетов над СССР. Хрущев будто бы ответил, что не хотел «нарушать» дух Кэмп-Дэвида.

Наконец, чтобы покончить с вопросом об У-2, я должен остановиться еще на одном мифе. Когда 1 мая 1960 г. был сбит самолет Пауэрса,^[76] все должны были помалкивать и не делать никаких признаний, поскольку признаваться в шпионаже не следует. Действительно, существует старая, прекрасная для своего времени традиция: ни при каких условиях не признаваться в проведении шпионских операций. Предполагается, что пойманный шпион также будет молчать.

В XX веке так бывает не всегда. Случай с У-2 является примером этому. Очевидно, что о строительстве самолета, его подлинном назначении, об успехах, достигнутых с его помощью за более чем пятилетний срок его эксплуатации, а также о том, кто был инициатором этой операции и контролировал ее осуществление, должны были знать многие. Учитывая исключительный характер этой операции, большие расходы на ее осуществление и ее сложность, подобное расширение круга осведомленных лиц было неизбежно. Данную операцию невозможно было провести так же, как организацию переброски агента через границу. Безусловно, все эти люди знали бы, что всякие опровержения со стороны президента будут ложными. Рано или поздно это было бы установлено.

Еще более серьезным является вопрос об ответственности руководства страны. Если бы президент заявил, что его подчиненные по собственному усмотрению, не получив санкции свыше, задумали и осуществили такую операцию, как операция с У-2, это было бы равнозначно признанию того, что в правительстве царит безответственность и что президент не контролирует действия своих подчиненных, которые могут существенным образом отразиться на нашей национальной политике. Такую позицию занять было невозможно. Хранить молчание обо всем (мне это представляется неосуществимым) было бы равносильно подобному признанию. Решение главы исполнительной власти взять на себя в случае как с У-2, так и с высадкой в бухте Кочинос ответственность за операцию, запланированную как тайную, но затем раскрытую, по-моему, было правильным. Это было единственно оправданным в той обстановке решением. Конечно, любой подчиненный президенту работник, например директор Центрального разведывательного управления, был бы готов взять на себя всю или часть ответственности в обоих случаях, даже ответственность за безответственные действия, если бы ему предложили это. Нельзя исключать, что кто-то и полагал возможным осуществить нечто подобное. Однако, я думаю, это было бы совершенно бессмысленно.

Сегодня в области разведки делается много признаний – молчаливых, путем определенных действий либо публичных заявлений. Когда Советский Союз согласился обменять Фрэнсиса Пауэрса на полковника Рудольфа Абеля, тем самым он показал, что представляет собой этот человек, с такой же ясностью, как если бы опубликовал все сведения о нем в газете.

Разведка далеко ушла от того доброго старого времени, когда все можно было укрыть под покровом молчания.

Поиск по сайту: