О дружбе, о странных стечениях странных обстоятельств, о непростых решениях, идущих вразрез с принципами и долгом, а также о том, что женщинам доверять следует с оговорками

– Алев. Огонек по-турецки значит, ну, или вроде того.

– Ох, Генри… Ну что мне с вами делать? Где я вам посреди этой катавасии отыщу леди? Хорошо. Хорошо. Я спрошу. Но не обещаю.

– Вот посоветуй, Ходуля, как мне трясти этих турков, когда они по-нашему ни бум-бум, а я по-ихнему ни тум-тум? А? Или врут они и очень даже бум-бум? Может, и врут? Ну, ничего. Кое-что все же выжать удалось. Со сломанными пальцами кому жить охота? Никому. Даже туркам…

– Знаешь, Ходуля, люди споро так языкам обучаются и столько всего чудного припоминают, если хорошенько им пояснить на пальцах, что к чему. На пальцах… Хе-хе.

Но все же «можно вывезти янки из Чикаго, а вот Чикаго из янки – вряд ли».

– Но все же, когда соберетесь меня усыновить, предупредите заранее. Мне потребуется время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

Если ты хотя бы немного умеешь играть в карты, то знаешь: главный козырь стоит приберечь.

Но человек, даже самый прозорливый, надеется на то, что «крайний случай» никогда не наступит.

– В Чикаго ей бы понравилось… Шумновато, конечно. Трудно с непривычки. Кругом колготня, шум, клаксоны вопят, джаз гремит. Представляешь, маленькая мисс ни разу в жизни не каталась на авто… Даже трамвая боится. Смешная, да?

Все время беги бегом, сломя голову, не разбирая дороги. Главное – не останавливаться. Бежишь и знаешь, что если не успеешь – мало не покажется. И если догонят – мало не покажется. Потому что ты самая маленькая, толстая и к тому же глупая, как утка.

Отец расхаживает по комнате туда-сюда, Ривка смотрит из-под стола на его большие сильные ноги и думает, что у ее мужа тоже будут такие же ноги, и у деток их – киндерлех тоже такие ноги, и у внуков. И что с такими ногами можно бежать долго и ни чуточки не устать.

Все немножко налаживается. Не так, как прежде, но все-таки…

«Погоди с беготней, женщина. У меня клиент», – когда Осман так говорит, Алев не обижается. Она дочь купца, она понимает: клиент.

– Кому имя важно?

– Вообще-то он прав, – чешет затылок Осман. – Имя – важно. Какое у человека имя – такая и судьба.

– А я как же? – Ривка-Вера-Алев испуганно смотрит на друга. – У меня что? Выходит, целых три судьбы?

– Ну! Выбирай любую! Не реви! Это же здорово! Когда-нибудь точно решишь, кто ты есть: Ривка, Вера или Алев… Или еще кто.

– Где здорово? Ничего не здорово! А вдруг я не так решу? Вдруг неправильную? Вдруг мне надо быть Ривкой, а я Алев?

Мальчик серьезнеет, хмурится. Смотрит в сторону. «Утка глупая! Какую положено, такую и выберешь. Ясно? От судьбы не убежишь, как ни беги.

– Случайностей не бывает. Вот, ты думаешь, мы просто так с тобой встретились? А вот нет! Не просто так! Просто так не бывает. Хочешь, ты будешь мне младшая сестра, а я тебе брат?

«Все. Я определилась – стану сестрой милосердия», – хвастается она. Вчера, впрочем, она собиралась стать артисткой кино, а позавчера – монахиней. «Ну, можно. Если не передумаешь или замуж прежде не выскочишь», – дразнится он. Она топает ногами, лезет драться. И долго еще дуется на бестолкового Османку, который (ну, турок же, что с него возьмешь?) не верит, что замуж она ни за что и никогда… Вот никогда! И ни за что!

– Все. Я решила. Выйду замуж, нарожаю десять детей, чтобы пять мальчиков и пять девочек.

Человек, даже самый смелый и отчаянный, всегда выберет то, что кажется ему наименее опасным.

«Не все ли равно, где прятаться, – лишь бы надежно».

– Я что хотел спросить… Как бы нам с вами, мисс, нынче вечером прогуляться? Вы ведь бываете когда-нибудь не заняты с этой вашей хреновой… простите… со стиркой? Что вы насчет кинематографа? Ведь есть же у вас тут в вашей дыре где посмотреть фильм? Потом можем выпить пива… Тьфу… Простите. Чаю… с кексом.

Кино она любила, кексы и пахлаву тоже, но на свидания не ходила еще ни разу.

Робкие девушки далеко не дурочки и часто в вопросах отношений разбираются лучше, чем уверенные в себе красавицы.

Были бы живы родители, все было бы куда проще. Она бы попросила мистера Томпсона навестить вечером отца, отец бы с ним сурово, по-мужски поговорил так, чтобы американец понял – здесь только серьезно. Но родителей нет… И некому за нее вступиться, некому защитить.

А одинокая девушка всегда рискует репутацией, посему обязана быть трижды добродетельна.

– … Дело не в том.

– А в чем же? Черт подери, в чем? – Баркер искренне расстроился. Девчонка ему здорово нравилась. Она вела себя совсем не так, как фермерские бестолковые дочки, не как актрисульки и певички – любительницы запустить наманикюренные пальчики в чужой бумажник и не как заносчивые барышни из Сити. А главное, ее он ничуть не стеснялся, хотя она совершенно точно была леди (в этом Красавчик разбирался не хуже, чем в камушках), и еще какая леди – в самой Филадельфии таких днем с огнем поискать! Красавчику отчего-то страшно хотелось прошвырнуться с ней по улице рядышком или даже под ручку и пошептаться о всяких пустяках.

Баркер сам удивился пришедшей в голову странной идее. Удивился так, что у него немного защекотало внутри от давно забытого восторга.

– А знаете что, мисс Алэу, раз уж так. Давайте-ка никуда с вами не пойдем. Давайте я куплю кисти, краски. Мы с вами присядем вечером тут у фонтана, только оденьтесь потеплее, мисс… и я вас нарисую. Хотите?

– Портрет? Мой? Вы умеете? Правда? Правда-правда?

– Черт… Да… Черт! Я умел когда-то… Умею! Так вы согласны, мисс? Никакого урона вашей репутации.

Люди очень быстро, сами того не замечая, обрастают знакомыми и приятелями. Даже если кто-то нелюдим и болезненно осторожен, ему не избежать случайных встреч и любопытных взглядов. И будь ты хоть тысячу раз «невидимкой», найдется кто-то внимательный, кто запомнит твое лицо и случайное слово, которое ты обронил, проходя мимо. Особенно памятливы извозчики, цирюльники и лакеи. Ты можешь об этом не догадываться, но брадобрей, имени которого ты так и не удосужился спросить, помнит имя и адрес твоей подружки. Потому что когда-то дождливым вечером, когда ты брился и одеколонился перед свиданием, ты занимал у него зонт, а возвращала его она с мальчишкой-посыльным – любителем почесать языком. Это случилось тысячу лет назад, ты давно уже про это забыл, но цирюльник отлично помнит. О! Он, кстати, знает и то, что той ночью вы с ней ссорились так громко, что консьерж – он же родной дядя посыльного – никак не мог заснуть… и что ты орал на весь подъезд «убью, жадная стерва… убью». Поэтому не стоит удивляться, что однажды именно брадобрей сдаст тебя копам, наткнувшись в разделе «Криминальная хроника. Убийства» на ее имя.

В чужом месте полезно иметь хоть одного знакомого, даже если этот знакомый – англичанин с апломбом обнищавшего плантатора и заносчивостью индейского вождя.

Симпатия – одно, доверие – совсем другое.

Хозяин положения всегда тот, у кого в руках опасная бритва, как ни крути.

Амбиции у них! Ишь. Газеты еле-еле по слогам разбирать научились, и все уже в политику норовят.

Политиканы… Султан им, видишь ли, не угодил. Визирь не устраивает. Законы не те! Были бы умнее, сидели бы – не высовывались.

Откладывать такое важное дело, как сватовство, не годится.

Прибыль прибылью, а жизнь детей будет подороже денег.

– Поглядеть на тебя, так можно предположить, что дедулька только что отписал все наследство внебрачной внучке, а ты остался на бобах. Что? Попал?

– Ох! Можно подумать, это я надрался в поезде так, что лыка не вязал. Можно подумать, это я навязался к вам в соседи по комнате. Можно подумать, это я каждую ночь сотрясаю своим храпом все перегородки. И не только, между прочим, храпом.

Что происходит с мужчинами, когда они понимают: человек, стоящий напротив, человек, который еще секунду назад был тебе симпатичен и даже… нет, не то чтобы он мог стать другом – настоящим и на всю жизнь, но все-таки существовала между вами необъяснимая словами приязнь… с этой секунды смертельный враг твой? Что происходит? Охватывает ли с ног до головы холодная ненависть или, наоборот, растет внутри жгучим комом ярость? Или нет ничего такого, и все это книжные выдумки, но просто ты смотришь чужаку в лицо и думаешь: теперь или он, или я.

– Ну нет, Ходуля. Ты что! Так не пойдет! Я, знаешь ли, джентльмен. Не знаю, как в Лондоне, а у нас в Чикаго джентльмены долги возвращают всегда! Даже карточные. Даже если это двадцать долларов.

Есть такие особенные дни, когда в России принято выпускать на волю певчих птиц… Добираешься до рынка на конке, там ходишь долго, глазеешь по сторонам. Потом покупаешь щегла или дрозда за гроши, открываешь клетку… Лети! А он не хочет. Боится воли. Представляете? За неделю привык к тюрьме… Улетает потом, конечно. Прямо из рук выпархивает в небо, только нужно повыше его подкинуть. Упоительное ощущение! Ты сам – крошечный еще человек – даришь другому маленькому существу свободу!

– Да. Медведица. Несчастное животное. И ничем от нас с вами, Артур, не отличается. Неволя, печальная судьба, зависимость от человека грубого, без каких-либо представлений о доброте и чести. По мне, предпочтительнее смерть, чем такое стыдное существование! – Подпоручик покачал забинтованной кое-как головой.

То, что близкая смерть – это не повод для отчаяния. Но вот обещания, которые никогда не будут выполнены, и долги, что не выйдет отдать…

– Все молятся, молятся… Грехи замаливают, лучше б людям хлеба дали.

– Для удобства давайте сойдемся на том, что мы с вами – солдаты. И не наше с вами дело, кто там наверху о чем и как договаривается. Им в штабах решать, нам в окопах стрелять. Больше никаких разговоров о политике! Тем более что я в ней ни черта не смыслю.

Для бесед двух джентльменов отлично подходят женщины, лошади и спорт!

Люди, не связанные тесно с Вещами, знающие о них лишь понаслышке, часто недооценивают их силу, не осознают тех возможностей, которые получает владелец… Иногда же просто побаиваются. Здесь не так уж они и не правы.

– Да. Бессмысленное занятие – строить планы… – засмеялся Артур. – Но, как говорил один мой давний знакомый, «случайностей не бывает…».

– Отвратительная масть. У Д’Артаньяна, помнится, именно из-за нее происходили сплошные неприятности.

Погибать, что ни говори, всегда приятнее в компании врагов. И чем больше такая компания, тем тоньше удовольствие.

Потому что гордость гордостью, а до тех пор, пока существует хотя бы мизерная возможность выжить, надо бороться. И верить в «великодушную длань судьбы», «мистическую предопределенность» и в языческого солдатского божка по имени Опять Повезло.

– Публика, знаете, любит уродов. Люди хотят выглядеть великодушными. А я… я перепробовал все: жонглировал, метал ножи, заклинал змей…

– Но медведицы, юноша, как женщины. Они если любят, то одного. И ненавидят тоже – раз и на всю жизнь… или пока не растерзают в клочья.

– Ну, милая, а теперь нам просто необходимо, как говорят коммунисты, скинуть оковы и что-то еще в этом роде.

Но если папа сказал «не обижать» – надо не обижать. И, видимо, теперь придется отказаться от великолепной идеи подложить в Нянюрину кровать мертвого ужа и посмотреть что будет.

«И руки какие-то у меня бессмысленные. Глупые бессмысленные руки… И ужасные невыразительные брови… И вся жизнь такая – ни туда ни сюда. Нет! Так жить невозможно. Пора уже что-то про себя решать! Немедленно!»

– Кино – величайшее из всех искусств, как сказал товарищ Ленин! И с ним не поспоришь.

– Все. Разговорчики окончены! Наступило время боевых действий. Приказываю тебе именем революции немедленно надеть пальто и отправиться в кинотеатр!

Стихи Владимира Маяковского она любила. Не так, конечно, как Гумилева или Вертинского, чьи строки переписывала себе в дневник и ночами шептала наизусть, но все же. К тому же Маяковский, что ни говори, был очень хорош собой. Просто необыкновенно. Такой статный, такой яростный в жестах, с таким жарким взглядом, с губами нежными-пренежными. Даша покраснела, неожиданно для себя представив, как косматая медвежья голова революционного поэта почтительно склоняется над ее рукой.

– Человек я сейчас занятой. Прихожу поздно, ухожу рано. Гостей, шум-гам-бардак не терплю… Никогда не терпел. И вам не советую. Время такое. Не гостевое.

В-четвертых, и это было совсем обидно и необъяснимо, никто не вспомнил, что у Даши сегодня день рождения. Никто… Даша скуксилась. Вроде бы собиралась не обращать внимания и вести себя по-взрослому, но уголки губ сами по себе поползли вниз, а глаза очутились на мокром месте. Но даже ее горький первый всхлип прошел незамеченным.

В гостиной царило молчание. Человек – тот, что выглядел как мошенник, представлялся печником, а на самом деле был бог весть кем, может, даже и скупщиком золота, – снял с шеи цветастый платок, расстегнул ворот шинели и теперь грел руки над «дымящей» буржуйкой. Даша даже споткнулась, заметив, какие у него тонкие музыкальные пальцы, хоть и черные все от угольной едкой пыли.

Люди всегда остаются людьми. Надеются, что все утрясется.

Поиск по сайту: