На подступах к «Приключениям Гекльберри Финна»

Рукопись начальных глав книги о Геке Финне все еще покрывалась пылью. Лишь на рубеже 70-х и 80-х годов Твен снова стал работать над романом. По-видимому, он тогда написал новые главы, но довести книгу до конца не сумел. Это произошло только несколько лет спустя, в 1883 году.

Повесть «Принц и нищий» – существенный этап в творчестве Марка Твена. Это произведение искусства, имеющее большую и самостоятельную художественную ценность. Вместе с тем работа над повестью помогла Твену подготовиться к завершению «Приключений Гекльберри Финна» – самого значительного его романа, шедевра, составившего целую эпоху в американской литературе.

Можно назвать еще несколько произведений – менее крупных по объему и значению, – которые тоже явились своего рода вехами на пути Твена к созданию книги о Геке с Миссисипи.

Есть данные, свидетельствующие о том, что несколько раньше 1880 года Твен начал писать пьесу о Томе и Геке, но вскоре же отказался от своего замысла. Отказался на время. Зимой 1883/84 года писатель снова работал над пьесой, в центре которой были те же герои. Рукопись пьесы еще не опубликована, и поэтому нельзя сказать, в какой мере этот материал был использован Твеном в его романе о Геке.

На пороге 80-х годов писатель приступил к созданию романа из жизни опустившихся обитателей какой-то деревушки на Миссисипи. Роман остался незавершенным, но некоторые его мотивы получили развитие в «Приключениях Гекльберри Финна».

Следует попутно заметить, что в 1884 году Твен также задумал написать роман о Сандвичевых (Гавайских) островах, в котором должны были найти отклик его впечатления от поездки туда в середине 60-х годов. Твен хотел, в частности, показать в романе то мрачное, что было в жизни гавайцев в прошлом, а заодно и влияние на них «поверхностного христианства», возникшего на «развалинах» язычества.

В 1881 году на банкете Общества Новой Англии в городе Филадельфии Твен произнес речь, известную под названием «Плимутский камень и отцы-пилигримы». В этой речи, как и во многих других произведениях писателя, пустая клоунада сочетается с сатирой, зубоскальство с социальным обличением. Подобное смешение различных красок в данном случае объяснялось не только обычными для Твена идейно-художественными причинами. Юмористически мистифицируя своих слушателей, оратор хотел заставить их незаметно для себя проглотить горькую пилюлю.

Собравшиеся на банкет состоятельные люди торжественно отмечали очередную годовщину высадки своих предков-пуритан, «отцов-пилигримов» у Плимутского камня в декабре 1620 года. Твен довольно непочтительно говорит о пуританах, как бы ставя под сомнение самый повод для торжества. Он начинает, впрочем, с весьма поверхностных шуток, комизм которых основан на том, что писатель останавливается на случайной, второстепенной стороне события, которым занято внимание слушателей. Позвольте осведомиться, с псевдосерьезным видом спрашивает Твен, что было замечательного в высадке отцов-пилигримов? «Ведь этих пилигримов мотало по океану три, а то и четыре месяца. Зима была в разгаре, у мыса Код стоял собачий холод. Что ж им оставалось, как не высадиться на берег?»

Но после ряда каламбуров оратор переходит к тому, что составляет смысл его выступления. Неожиданно в его речи появляется настоящая злость. Он вспоминает о том, что пилигримы были повинны в страшных злодеяниях, они уничтожали индейцев, закабаляли негров, сжигали женщин на кострах. И Твен гордо объявляет себя духовным наследником жертв всех этих преступлений.

Писатель, который не раз весьма недружелюбно отзывался об индейцах, теперь восклицает: «Первым моим американским предком, господа, был индеец – древний индеец! Ваши предки ободрали его живьем, и я остался сиротой». Он продолжает: «Моими предками были также все салемские ведьмы. Ваши родственники дали им жару!.. Первый раб, доставленный вашими предками из Африки в Новую Англию, был моим родственником…»

Никогда еще Марк Твен с такой определенностью и резкостью не объявлял о своем духовном родстве со всеми мучимыми, гонимыми, терзаемыми людьми на его родине.

В начале 80-х годов Твен решил пополнить свои очерки «Старые времена на Миссисипи» новым материалом, чтобы создать большую книгу. Для этого нужно было отправиться в поездку по родным местам, снова повидать Миссисипи. Как и тогда, когда Твен собирал материал для книги «Пешком по Европе», писателя привлекала и возможность вырваться из обстановки Хартфорда, взглянуть на чудесные уголки природы, подышать свежим воздухом, отвлечься от одолевавших его забот.

Американская действительность все меньше радовала писателя. В США появлялись новые миллионеры – владельцы земли, на которой были найдены нефть, уголь или серебро, строители железных дорог, банкиры, скотопромышленники, отдельные, особенно удачливые изобретатели. Но Твен знал, что фермерам и рабочим живется скверно.

За два десятка лет без малого, истекших со времени принятия закона о «гомстедах» – наделах, о продаже фермерам небольших участков на западе страны за номинальную цену, в руки частных лиц попало такое количество государственной земли, что на этой территории можно было бы разместить несколько европейских стран. Но владельцами «свободных» земель по большей части сделались не мелкие фермеры, а спекулянты, компании по строительству железных дорог, даже английские аристократы.

С каждым годом все ощутимее становился в США гнет банков и железнодорожных монополий. Фермеры теряли столь дорогую им независимость. А как раз в начале 80-х годов Маркс писал, что в Америке порабощение рабочего класса развилось «быстрее и в более циничной форме, чем в какой-либо иной стране!»^[7]. Теперь, когда руки американских капиталистов были обагрены кровью рабочих, апологетам буржуазных порядков все труднее становилось говорить о Соединенных Штатах как о стране «равных возможностей»,

Еще жив был Уолт Уитмен. Как и прежде, он оставался бедняком, вынужденным отказывать себе в самом необходимом. После того как в 1873 году поэта разбил паралич, он временами прибегал к помощи благотворителей. Среди американских деятелей культуры, которые жертвовали деньги в пользу престарелого Уитмена, был и Марк Твен.

Судьба автора «Приключений Тома Сойера» сложилась иначе, чем судьба крупнейшего поэта Америки. Владелец одного из самых красивых особняков в Хартфорде, Твен был состоятельным человеком. Клеменсы как-то подсчитали, что сумма их годовых расходов уже превысила ту цифру, которой был не прочь похвастать шахтовладелец Лэнгдон, отец Оливии Клеменс.

В эти годы Твен еще чаще, чем в прошлом, вкладывал деньги в разного рода изобретения. Он финансировал постройку парогенератора нового типа, купил акции часовой фабрики. Иногда его избирали в члены правления той или иной фирмы. Впрочем, почти все мероприятия подобного характера приносили Твену лишь одни огорчения. Он как-то написал матери: «Жизнь для меня теперь совсем не шутка. Почти все время я чувствую себя загнанным, затравленным. Это происходит главным образом потому, что уж очень много дел и забот…»

Следует отметить, что интерес Твена к многочисленным изобретениям, которые он финансировал, был вызван не только желанием стать богачом, но и искренней заинтересованностью в техническом прогрессе. Не случайно же Твен уделял больше всего внимания техническим новшествам в печатном деле, которое он хорошо знал и любил. Недаром же он и сам пытался заниматься изобретательством. Твен, например, хотел усовершенствовать метод производства клише.

Он потратил особенно много сил и денег на наборную машину. Его радовала каждая новинка техники. Одним из первых в США он приобрел пишущую машинку, установил у себя в доме телефон, стал пользоваться «вечным пером».

Есть в США литераторы, готовые считать Марка Твена принципиальным врагом индустрии, который якобы рад был бы видеть на месте современной Америки патриархальную аграрную страну, «очищенную» от фабрик, машин, всего связанного с техникой. Но это заблуждение. В малоизвестном письме Уитмену Твен с гордостью перечисляет изобретения, которые вошли в быт людей за долгую жизнь поэта, – от парового молота и парохода до фонографа и электролампы. Как и Том Сойер, Твен не согласился бы долго жить на острове Джексона, вдали от цивилизации.

Но в начале 80-х годов он не без чувства облегчения и светлой радости очутился на пароходе, идущем по Миссисипи, мимо лесистых берегов, зеленых ферм, плантаций и деревушек.

Когда писатель впервые за много лет снова поднялся в лоцманскую рубку, его тотчас же узнали. Так как он не хотел назвать себя, то лоцман, по старому обычаю, наговорил ему всяких небылиц о Миссисипи, а в завершение оставил его за рулем. Бывший лоцман Клеменс пережил несколько тревожных минут.

Потом были тихие дни в рубке. Не раз Твен встречал восход солнца вместе с лоцманами. Река не потеряла своего очарования. Лоцманы рассказывали все те же смешные истории о хвастунах, неукротимых выдумщиках с Миссисипи. Твен побывал, конечно, на судне, которое водил Биксби. Где-то на реке повстречался пароход, который носил название «Марк Твен».

Неожиданно для себя писатель почувствовал, что им овладевает тяжелая грусть. Былое ушло безвозвратно. В Ганнибале Твен встретился с друзьями детства, которые уже стали пожилыми людьми. Каждое утро, писал Твен, он просыпался мальчиком («во сне все лица опять молодели»), а «ложился спать столетним стариком», ибо за день успевал насмотреться на своих постаревших друзей.

Писатель убедился также, к своему удивлению, что знакомые с детства места захирели. Правда, пещеры, где он бродил мальчиком, теперь превратились в прибыльные известковые разработки, но жизнь в Ганнибале не стала от этого лучше. Обитатели городка казались людьми скучными – они как-то опустились. Многие испытывали чувство глубокого разочарования. То, чего ганнибальцы ждали от реки, от жизни, не пришло. Жители крохотной столицы сельскохозяйственной округи как будто сжались, стали менее весомыми в этой огромной, шумной стране. Удовлетворенности, обеспеченности, уверенности в завтрашнем дне, которые должны были, казалось, прийти со зрелым возрастом, не было. Что и говорить, сила не в руках у людей, близких к земле. Хозяева всего – железнодорожные компании, владельцы зернохранилищ, спекулянты.

Твен сумел увидеть все это, так как и сам переменился.

Дома Твена ждали новые литературные муки. Первую часть «Жизни на Миссисипи» он писал с радостью, но теперь надо было нагонять строки, чтобы книга соответствовала по объему стандартам, узаконенным издателями в США.

Сияюще-светлый мир начальных глав книги разрушается во второй части «Жизни на Миссисипи», Твен переходит здесь к описанию только что закончившегося путешествия, возвращаясь к привычной форме путевых заметок. Очерки о новых лоцманах на Миссисипи, о посещении Ганнибала чередуются с анекдотами, фактическими справками или описаниями кровавой мести, существующей еще среди южных плантаторов.

В некоторых главах, и особенно в тех, где Твен вспоминает прошлое Ганнибала, он поднимается до уровня высокого художественного мастерства. Порою же писатель касается тем, мало его интересующих. И это дает себя чувствовать.

В январе 1883 года Твен написал издателям, что его жена «еще не приступила к редактированию книги и, конечно, не позволит послать Вам ни строчки корректуры, пока она все не прочтет, а может быть, предаст книгу анафеме».

В том же году Твену исполнилось сорок восемь лет. Он занес в свою записную книжку следующие слова: «Человек, который делается пессимистом до сорока восьми лет, знает слишком много; тот, кто оптимист после сорока восьми лет, знает слишком мало».

Как и раньше, Твен радовался жизни в кругу семьи, был добрым отцом и ласковым мужем, его письма жене и дочерям по-прежнему были полны смешных выдумок, добродушного подтрунивания. Зная, как боялась Ливи всяких нарушений правил этикета, Твен, например, написал ей, что якобы он недавно появился в светском обществе во фраке с большой дырой на спине. Правда, «успокоил» Твен жену, открывшийся белый кусок подкладки был закрашен чернилами темного цвета.

Он много шутил. Но чувство неудовлетворенности в душе Твена, этого, как многие думали, баловня судьбы, росло и росло…

Поиск по сайту: