Янки из Коннектикута

Растущее в душе Твена чувство беспокойства и недовольства современностью нашло ярчайшее отражение в его романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», который был опубликован в 1889 году.

Рядовой житель Хартфорда, мастер одного из многочисленных заводов, расположенных в штате Коннектикут, человек, вооруженный всеми атрибутами цивилизации конца XIX века, подлинный янки, во сне попадает в мифическое средневековое государство короля Артура. Он обнаруживает там много скверного и пытается уничтожить феодальные порядки, но терпит поражение. Такова сюжетная основа фантастического романа Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

Почему же Твен совершает новую вылазку в далекое прошлое? Почему писатель, которого так волнует то, что происходит вокруг него, который ясно видит низость души американских предпринимателей лэнгдонов и сочувственно воспринимает попытки рабочих объединиться для борьбы за свои права, во второй половине 80-х годов бросается в бой против средневековья, воюет против феодальных устоев, королевской власти?

Иногда «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» рассматривают как роман, в котором писатель лишь стремится показать превосходство современной буржуазной цивилизации над средневековьем. Эта позиция ошибочна.

С другой стороны, неверно было бы считать автора этой книги и вполне последовательным противником капитализма.

В романе сталкиваются между собой не только воинственные рыцари, но и разные идейные тенденции.

И тогда, и раньше, и до самых последних дней своей жизни Твен был полон непримиримой враждебности и самого откровенного презрения к монархии, государственной церкви, феодальным устоям. Он воспринял эти позиции у передовых идеологов американской буржуазной демократии, он разделял их с миллионами трудящихся в США. Его антифеодальные настроения были тем более свежи и остры, что и в конце XIX века элементы феодально-абсолютистских порядков в той или иной мере сохранялись в большинстве стран Европы и Азии, а также и на американском континенте. Апологеты церковного мракобесия и крепостнических нравов откровенно и самым активным образом пропагандировали свои взгляды. К тому же иные литераторы и в Англии и в США противопоставляли буржуазным идеалам приукрашенный облик средневековья.

В свои записные книжки Твен вносил все новые и новые негодующие высказывания о злодействах самодержцев, представителей знати, католических попов. «Королевский трон не может рассчитывать на уважение, – писал он. – С самого начала он был захвачен силой, как захватывает имущество разбойник на большой дороге, и остался обиталищем преступления. Ничем, кроме как символом преступления, он и быть не может. С тем же успехом можно требовать уважения к пиратскому флагу… если скрестить короля со шлюхой, ублюдок будет полностью соответствовать английскому представлению об аристократичности».

А в письме Твена 1889 года одному его корреспонденту говорилось: «Если бы я мог прожить еще пятьдесят лет, то, несомненно, увидел бы, как все троны европейских монархов продаются с аукциона на слом. Я твердо верю, что в таком случае мне наверняка удалось бы увидеть конец самого нелепого обмана из всех, изобретенных человечеством, – конец монархий».

В романе о Янки писатель решительно отвергает романтику феодализма, средневекового рыцарства, религиозного экстаза, которая была столь дорога и английскому поэту Теннисону, и писателям, а также художникам «прерафаэлитам», и американскому поборнику средневековья Генри Адамсу, и другим его современникам.

Твен с гордостью подчеркивает технические успехи Соединенных Штатов Америки, превосходство цивилизации XIX века над отсталым средневековьем. Подумать только, при дворе короля Артура не было известно такое замечательное изобретение, как телефон! В средние века не знали «ни газа, ни свечей… ни книг, ни перьев, ни бумаги, ни чернил, ни стекол». Отсутствовали сахар, кофе, чай и табак.

Издевка над убожеством материальной культуры прошлого служит, однако, лишь отправным пунктом для твеновской сатиры.

Писатель обрушивает мощь своего сарказма на аристократию, королевскую власть, государственную церковь. Феодальные нравы ненавистны ему, как демократу, как человеку, который сочувствует мукам людей, подавляемых и унижаемых знатью и попами.

Объектом насмешек писателя становятся рыцари. Он беспощадно вышучивает этих бездельников в железных бочонках «с прорезями». Их одежда чертовски неудобна, неуклюжа, лишена смысла. Для того чтобы влезть на коня, рыцарям надо было бы применять подъемные краны, издевательски отмечает Янки.

К тому же рыцари врали, аморальные и грубые существа, законченные невежды. Они дерутся с кем угодно и решительно без всякой причины. Сделавшись влиятельным лицом при дворе короля Артура, Янки заставляет рыцарей стать коммивояжерами, торгующими галантереей. Тайная цель его героя, прямо говорит Твен, заключалась в том, чтобы «ослабить рыцарство, сделав его смешным и нелепым».

Сатирический замысел писателя продолжает углубляться, приобретая все более ясно выраженный классовый характер.

Представители знати, восклицает Янки, лишь «человекоподобные вороны, рядящиеся в павлиньи перья наследственных достоинств и незаслуженных титулов». Они годны «только на то, чтобы над ними посмеяться».

Вообще короли и дворянство – люди «ленивые, бесполезные, умеющие только разрушать и не представляющие никакой ценности для разумно устроенного общества». Уж если нужны людям монархи, лукаво говорит Твен, то следует возвести на трон котов – «знать они будут столько же, у них будут те же добродетели, те же пороки… а стоить они будут очень недорого».

Ничем не лучше аристократов церковники. «…Господствующая церковь – это господствующее преступление». Твен рисует католических монахов грязными бездельниками, развратниками и пьяницами. Он подсчитывает, сколько энергии уходит зря у отшельника, отбивающего поклоны, и ехидно предлагает заставить его попутно «вертеть колесо швейной машины».

Перед лицом мрачного прошлого, которое для столь многих народов являлось и их настоящим, автор «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» порою как будто начинает проникаться новыми надеждами на буржуазную демократию. Может быть, еще не все потеряно?.. Может быть, кажется ему иногда, преимущества американских порядков по сравнению со средневековыми – залог их исправимости.

В романе есть ряд мест, где Твен характеризует современную Америку весьма положительно. Называя римско-католическую церковь страшной, Твен кое-где противопоставляет ей церковь протестантскую, разделенную на «сорок независимых враждующих сект, как… в Соединенных Штатах». У писателя даже возникает мысль, что то «добро», которое делает церковь, «она делала бы еще лучше, если бы была разделена на много сект», то есть не была государственной церковью, подобной той, которая существовала в средние века.

Однако, вчитываясь в роман, мы начинаем ощущать, что автор его враждебен не только государственной католической церкви «артуровских» времен. Пусть в книге идет речь о средневековье – по существу, Твен то и дело атакует церковь вообще. Обычно «церковную власть, – говорит он, – прибирают к рукам корыстные люди, и она постепенно убивает человеческую свободу и парализует человеческую мысль». Писатель осуждает церковь за то, что «она проповедовала (простонародью) смирение, послушание начальству, прелесть самопожертвования; она проповедовала, – продолжает он, – (простонародью) непротивление злу; проповедовала (простонародью, одному только простонародью) терпение, нищету духа, покорность угнетателям…»

Разве только средневековая католическая церковь проповедовала (и проповедует) народу смирение и покорность угнетателям?! Живая логика жизненной правды заставила Твена сказать больше, чем он, возможно, собирался.

Та же тенденция расширять круг критикуемых явлений и от осуждения феодальных форм зла переходить к обличению порядков, характерных для буржуазной современности, сказывается и в других частях книги. Она особенно заметна там, где Твен говорит о низах государства короля Артура, о тех, кто своим трудом и кровью создавал богатства страны.

Сперва перед нами жертвы специфически феодальных устоев жизни. «Большая часть британского народа при короле Артуре, – пишет Твен, – состояла из рабов, самых настоящих; они так рабами и назывались и в знак рабства носили железные ошейники; остальные тоже, в сущности, были рабы, хотя не назывались рабами, – они воображали себя свободными людьми, и их именовали: «свободные люди». По правде говоря, вся нация в целом существовала только для того, чтобы пресмыкаться перед королем, церковью и знатью, чтобы рабски служить им, чтобы проливать за них кровь, чтобы, умирая с голоду, кормить их…»

Вот гонят толпу рабов: «…все эти люди… шли, понурив головы, и на лицах их лежала печать безнадежности». С колкой иронией Твен описывает, как Янки «дрессирует» короля, чтобы сделать его похожим на простолюдина. Король не должен забывать, что «низкорожденный человек вечно согбен под бременем горьких забот», что он унижен, уныл, обесчеловечен, что он – покорный раб.

Твен пишет о крепостных феодальных времен. Нет, конечно, ничего удивительного в том, что он порою перебрасывает мостик от средневековья к рабовладельческому Югу США середины XIX века. В романе проводится параллель между положением крестьян в Артуровом государстве и жизнью негров-невольников в родной стране писателя.

Но беспокойное сердце Твена заставляет его идти дальше. В романе неожиданно возникают ссылки на жизнь людей наемного труда в Соединенных Штатах конца XIX столетия, и читатель обнаруживает нечто общее в судьбах подданных короля Артура и современных американских рабочих.

В сцене, где Янки учит короля, как ему сделаться похожим на обыкновенного простолюдина, герой романа дает совет Артуру думать о… всяких бедах. «Вообразите себе, – говорит он, – что вы опутаны долгами, что вас мучают беспощадные кредиторы; вы безработный – ну, скажем, вы – кузнец, и вас выгнали со службы; ваша жена больна, а дети ваши плачут, потому что им хочется есть…»

Безработные в стране короля Артура?! Нет, Твен вспоминает здесь, конечно, о муках рабочих в его собственной стране.

В другом месте Янки вдруг принимается обсуждать проблему «заработной платы». «Человек неопытный и не любящий размышлять, – декларирует он, – обычно склонен измерять благосостояние или нужду того или иного народа размером средней заработной платы… А между тем… важна не та сумма, которую вы получаете, а то, что вы можете на нее приобрести, и только этим определяется, высока или низка ваша заработная плата в действительности».

И здесь у Твена идет речь об Америке.

Передовые люди США сразу это поняли. Художник Дэн Бирд, сочувствовавший социалистическим идеям, в своих иллюстрациях для книги дал почувствовать, что объектом сатиры являются не только аристократы VI века, но и современные захватчики земель, грабители и эксплуататоры. Ф. Фонер установил, что рабочая пресса конца прошлого века перепечатывала большие куски из «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

Особенной популярностью среди американских пролетариев пользовалась глава «Политическая экономия шестого века», связь которой с современностью была вполне очевидной.

Свое отрицательное отношение к церкви, даже к религии вообще, писатель во многом унаследовал от мыслителей прошлого, в частности от лучших деятелей эпохи Просвещения в Америке. Но для того чтобы увидеть черты общности в положении низов при феодализме и в буржуазной Америке, Твен должен был многому научиться у современности.

Дыхание американской жизни конца века, развертывавшейся тогда классовой борьбы дает себя чувствовать как в отдельных эпизодах романа, так и в общей его идейной направленности.

Нет сомнений в том, что автору «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» были близки позиции просветителей XVIII века не только в вопросах религии. Твен, подобно просветителям, не задумывался над тем, какие реальные условия жизни сделали возможным и даже необходимым – на определенном историческом этапе – существование феодализма. Для него, как и для представителей литературы Просвещения, средневековье – это прежде всего символ человеческой неразумности, глупости, темноты. Королевство Артура – это королевство взрослых детей. Рыцари собираются вокруг прославленного Круглого стола, и Твен отмечает, что «мозгов в этой огромной детской не хватило бы и на то, чтоб насадить их на рыболовный крючок для приманки; но мозги в подобном обществе и не нужны, – напротив, они… пожалуй, сделали бы невозможным самое его существование».

Иногда в романе возникает мысль, что для изменения жизни на новый лад необходимы главным образом просвещение и технический прогресс. Введите чистоплотность, образование и «свободу», думает Янки, и церковь начнет «разваливаться на куски»; а когда к тому же получит развитие современная техника, исчезнут последние преграды на пути создания хорошей жизни для народа.

Однако писатель, говоривший о необходимости «Восстания» (с большой буквы) против церкви и государства, не может удовлетвориться таким представлением о путях перехода от старых порядков к новым. На многих страницах романа «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Твен признает необходимость насильственного свержения негодных устоев жизни.

История отношения Твена к революционной борьбе масс в определенной степени служит зеркалом эволюции его мировоззрения. С детства будущий писатель был воспитан в духе преклонения перед революционным подвигом основателей американской республики. Позднее он осознал, хотя и далеко не сразу, прогрессивность позиции Севера в войне против рабовладельческого Юга. И все же, достигнув творческой зрелости уже в условиях победы в США капиталистического уклада, Твен, как и многие его буржуазные соотечественники, на протяжении долгого времени склонен был скептически относиться к революционной борьбе трудящихся.

События периода Парижской коммуны внесли в душу Твена долго не выветривавшийся страх перед революционными действиями народа. Особенно ясно это сказалось в книге «Пешком по Европе», в которой Твен с издевкой изображает французов, поднявшихся против Людовика XVI.

Прошло шесть-семь лет. В «Рыцарях труда» – новой династии» писатель снова вспоминает французских революционеров. В речи уже не чувствуется столь отрицательное отношение к революционному народу Франции, как в книге «Пешком по Европе», – Твен признает, что массы были взбешены «тысячелетним разгулом невообразимого деспотизма». Но все же он ссылается на французскую революцию прежде всего для того, чтобы показать, что и народ, получивший власть, использует ее для подавления противостоящих ему сил.

Проходит еще два-три года. Это были именно те годы, когда в США развернулись в невиданных масштабах классовые бои, полиция расстреливала рабочих, были казнены некоторые руководители стачечного движения.

И вот в книге о Янки Твен не только не позволяет себе скептических замечаний о революционных массах, но прямо выступает сторонником революционной борьбы против угнетателей. Он славит «навеки памятную и благословенную» французскую революцию, которая «одной кровавой волной» смыла тысячелетие мерзостей «и взыскала древний долг – полкапли крови за каждую бочку ее, выжатую медленными пытками из народа в течение тысячелетия неправды, позора и мук, каких не сыскать и в аду».

В конце концов гимн во славу революционной борьбы становится идейным стержнем романа.

Подобно его собрату по американской литературе – Уолту Уитмену, Твен вступает в прямую полемику с буржуазными идеологами в США, которые, позабыв об опыте американской войны за независимость, лицемерно осуждают революционеров Франции за пролитие крови.

«Нужно помнить и не забывать, – говорится в книге о Янки, – что было два «царства террора»; во время одного – убийства совершались в горячке страстей, во время другого – хладнокровно и обдуманно; одно длилось несколько месяцев, другое – тысячу лет; одно стоило жизни десятку тысяч человек, другое – сотне миллионов. Но нас почему-то ужасает первый, наименьший, так сказать, минутный террор, а между тем что такое ужас мгновенной смерти под топором по сравнению с медленным умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и сердечной муки? Что такое мгновенная смерть от молнии по сравнению с медленной смертью на костре? Все жертвы того красного террора, по поводу которых нас так усердно учили проливать слезы и ужасаться, могли бы поместиться на одном городском кладбище; но вся Франция не могла бы вместить жертв того древнего и подлинного террора, несказанно более горького и страшного; однако никто никогда не учил нас понимать весь ужас его и трепетать от жалости к его жертвам».

Твен настойчиво утверждает, что «еще ни один народ не купил себе свободы приятными рассуждениями и моральными доводами». Он ссылается при этом на «исторический закон».

И снова чувствуется, что писатель имеет в виду не только борьбу за свободу, развернувшуюся в стране короля Артура. Недаром он воспринял с радостью одобрительное отношение Гоуэлса к тому, что писал о французской революции. В письме Гоуэлсу от 22 сентября 1889 года есть такое многозначительное добавление:

«Думаю, с вами согласятся очень немногие. Как ни странно, даже и в наши дни американцы все еще смотрят на это бессмертное и благословенное событие (французскую революцию. – М. М.) глазами англичан и других монархических наций, и все, что они думают о нем, заимствовано из вторых рук.

Если не считать Четвертого июля и того, что за ним последовало, это было самым замечательным и самым великим событием за всю историю Земли. И его благотворные последствия далеко не исчерпаны и будут сказываться еще очень и очень долго».

Иногда автор романа о Янки прямо переносит своего героя из VI века в атмосферу жгучей классовой борьбы XIX столетия. Он говорит о профсоюзах, которые возникнут «через тринадцать веков», и, изображая столкновения рабочих с богачами, не оставляет никаких сомнений насчет того, на чьей стороне его собственные симпатии. Герой романа и Твен вместе с ним осуждают «меньшинство», которое, «не работая, определяет, сколько платить большинству, которое работает за всех». Янки насмешливо говорит, что богачи организовали своего рода «профессиональный союз», чтобы «принудить своих меньших братьев получать столько, сколько им сочли нужным дать». А вот когда, продолжает он с растущим сарказмом, объединятся сами труженики, «богачи станут скрежетать зубами, возмущаясь тиранией профессиональных союзов!».

Но как бы ни относились к этому богачи, современный трудящийся, говорит Твен устами Янки, «начнет сам устанавливать размеры своего заработка. Да, большой счет предъявит он за все те издевательства и унижения, которых он натерпелся».

Так все чаще и чаще – то сознательно, то неосознанно – откликается Твен в своем романе о средневековье на жизнь американцев его собственной эпохи.

Очень волнуют страницы книги, где Твен укоряет трудящихся за недостаточную решительность в борьбе за свои права и даже за измену своим классовым интересам. Опять-таки писатель сближает при этом средневековую Англию с Америкой XIX столетия.

Вспомним, какую важную роль играла в «Приключениях Гекльберри Финна» тема преодоления простым человеком ложных убеждений, распространяемых правящим классом. Та же тема всплывает и в новом романе. Писателя мучили воспоминания о том, что «белые бедняки» на юге США «малодушно поддерживали рабовладельцев во всех политических движениях, стремившихся сохранить и продлить рабство, и, наконец, даже взяли ружья и проливали кровь свою за то, чтобы не погибло то самое учреждение, которое их принижало». Но автор книги о Янки живет не одними лишь воспоминаниями о довоенном прошлом. Можно утверждать, что, изображая с болью, как верхи артуровских времен используют людей из низов против них же самих, Твен не забывал и о современной ему Америке. Ведь как раз в середине 80-х годов миллионер Гулд нагло заявил: «Я могу нанять одну половину рабочего класса и заставить ее убивать другую половину».

В «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» описан угольщик, который «помогал вешать своих соседей, и помогал усердно, хотя отлично знал, что против этих людей нет никаких улик, а одни только смутные подозрения; и ни он, ни его жена не видели в том ничего ужасного». Угнетенные считали, обобщает Твен, что «в ссоре человека, принадлежащего к их собственному классу, с их лордом им естественнее и выгоднее стать на сторону своего господина и сражаться за него, даже не вникая в то, кто прав и кто виноват».

Безответная покорность угнетенных вызывает у Твена бешенство. Тот, кто идет против своего класса, против бедняков, – «негодяй». Мотив приниженности рядового человека, который не решается бросить вызов угнетателям, звучит в романе о Янки даже громче, чем в «Приключениях Гекльберри Финна». Здесь еще больше негодующего смеха.

И все же писатель не теряет веры в простых людей. Вот с лица угольщика сошло «выражение страха и подавленности», в его глазах «блеснула отвага». «Человек всегда остается человеком! – восклицает Твен. – Века притеснений и гнета не могут вытравить в нем человека. Тот, кто полагает, что это ошибка, сам ошибается».

Писатель-демократ славит народ, преклоняется перед его мощью. Твен показал величие народа и в «Принце и нищем» и в романе о Геке. Но никогда еще он не говорил так настойчиво о праве народных масс определять свою собственную судьбу. Благородному пафосу народовластия, который слышится в романе о Янки, особую силу придали, конечно, твеновские раздумья последних лет.

«Лучшие умы всех народов во все века, – торжественно провозглашает писатель, – выходили из народа, из народной толщи, а вовсе не из привилегированных классов; следовательно, независимо от того, высок ли, или низок общий уровень данного народа, дарования его таятся среди безвестных бедняков, – а их так много, что не будет такого дня, когда в недрах народных не найдется людей, способных помочь ему руководить собой».

Твен понимает, что только народ может решить, как ему строить свою жизнь. Он мечтает о более справедливом социальном строе. Однако характер этого строя автор романа о Янки представляет себе очень смутно.

И теперь Твен исходит из абстрактных суждений о демократии. Коллективистское начало, которое так мощно звучит во многих произведениях Уитмена и порою заставляло великого американского поэта прямо высказываться за социализм, дает себя чувствовать в «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» несравненно более глухо. Известная ограниченность Твена вполне очевидна. Но он был искренним и горячим демократом, живо ощущал душу простого народа и горячо сопереживал с ним.

Роман создан писателем, перед которым еще не раскрылась до конца правда социальной действительности. В «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» ощущается присущее Твену тех лет смятение чувств. Но писатель верит в народ.

В книге отразился сложный, противоречивый процесс идейного созревания широких слоев американского народа в канун империализма.

Роман, столь богатый содержанием, роман, в котором порою звучат трагические ноты, – одно из самых веселых произведений Твена. В нем больше гротеска, эксцентриады, нежели в книгах о Томе и Геке.

Немало комического есть в столкновении феодальных рыцарских претензий и духа буржуазного делячества. Гордые рыцари увешаны рекламными плакатами.

Ситуации, вызывающие смех самой своей нелепостью, служат целям выявления нелепостей социальных. Твен говорит о дворянстве, рыцарях, служителях церкви, мракобесах в весьма неуважительном тоне.

Герой романа бросает бомбу в скопище рыцарей и затем видит «славное зрелище, славное и приятное». Целых четверть часа, говорит Янки, «на нас сыпался дождь из микроскопических частиц рыцарей, металла и конины».

В «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» мы находим интересную характеристику сатирического метода Твена. Автор пишет: «Когда я решаю нанести удар, то вовсе не собираюсь ограничиться ласковым щелчком, – нет, я не таков: уж если я бью, так бью на совесть. И я не наскакиваю вдруг, рискуя сорваться на полдороге, нет, я отхожу в сторону и осторожно веду подготовку, так что противнику моему никогда и в голову не придет, что я собираюсь ударить его; потом – мгновение, и он уже лежит на обеих лопатках, сам не зная, как это с ним случилось».

Действительно, писатель широко пользуется затаенной насмешкой. Прибегая к тонкой иронии, он отчасти скрывает свои намерения, накапливает силы, а уж затем бьет «на совесть».

В книге о Янки много пародий. По сути дела, вся она пародийна. И потому так органически сливаются в романе обличение и самые эксцентричные шутки, смешные неожиданности. Твен рассказывает, например, о гнусности палача, который не только мучил заключенных, но также «беспричинно бил и всячески обижал жену узника». Палач, продолжает Янки, «заслужил наказание, и я, сняв его с должности палача, назначил его на должность капельмейстера во вновь организуемый оркестр. Он умолял меня о пощаде, он уверял, что не умеет играть, – отговорка вообще уважительная, но в данном случае ничего не значащая: во всей стране не было музыканта, который умел бы играть».

Порою может показаться, что каламбуры и остроты в простонародном духе (Твен, например, мимоходом говорит о продаже «пирожков и камней, чтоб разбивать их») отвлекают читателя от главного в романе.

По мнению многих современных буржуазных критиков, произведение вообще «не получилось». Совсем недавно, в начале 60-х годов, один американский историк литературы писал: «…критический анализ приводит к выводу, что книга в целом, пожалуй, является неудачной».

Нет, это не так. Роман о Янки – одно из наиболее сильных, цельных и художественно значительных произведений писателя. На фоне заразительного юмора трагизм жизни бесправного народа выступает даже с большей рельефностью. Сколько радостного смеха было бы на свете, если бы на пути людей не становились злодеи мерлины, – вот что говорит Твен некоторыми уморительно-веселыми сценами романа.

В последних главах комическое, однако, почти сходит на нет. Гибнут десятки тысяч живых существ. Противник Янки – коварный волшебник Мерлин – берет верх над силами прогресса. «Заключительный постскриптум автора», в котором рассказывается о смерти Янки, вернувшегося в современный мир, пронизан ощущением трагизма. Янки разлучен со своей Сэнди. Между героем романа и любимой женщиной – «пропасть». Пропасть, говорит Янки, также «между мной и моим домом, моими друзьями! Между мной и всем, что дорого мне, всем, ради чего стоит жить! Ужасно… Ужаснее, чем ты можешь себе представить, Сэнди. Ах, посиди со мной, Сэнди, не оставляй меня ни на минуту, не давай мне опять потерять рассудок. Смерть – вздор, пусть она приходит, лишь бы не было только тех снов… те сны для меня пытка… Я не в силах их больше терпеть… Сэнди!» Так юмор и сатира трансформируются в трагический пафос.

Но ведь пропасть, о которой говорит Янки, носит совершенно фантастический характер – это пропасть между XIX веком и временем короля Артура. Вспомним к тому же, что герою книги не очень-то уж было по себе в Артуровом королевстве. Почему же такая тоска звучит в заключительных строках романа?

Невольно думается, что и в предсмертных жалобах Янки нашли косвенное отражение чувства самого Твена, мрачные чувства, порожденные современной американской действительностью. Ведь Янки из Коннектикута побывал не только при дворе короля Артура, он заглянул и в кое-какие уголки Коннектикута…

Поиск по сайту: