Мощное оружие – смех

Твен оставался противоречивым писателем. Осуждая верхи Америки и Англии за бесчестность и захватнические действия, он продолжал мучить себя мыслями о ничтожестве людей вообще,

В самом конце XIX столетия во время пребывания в Австрии писатель усиленно работал над двумя небольшими книгами, в которых хотел воплотить свою философию жизни. Первую из них Твен даже называл своей «библией» – в ней он собирался дать оценку «извечной» природы человека. Это произведение так и называется – «Что такое человек?».

Писателя всегда бесили елейные разглагольствования на тему о свободе воли и «чистом самопожертвовании». В книге «Что такое человек?» он показывает реальную подоплеку «трогательных» поступков, которые прославлялись в ханжеских романах и приторных стихах.

Однако, по существу, получалось так, что Твен отрицал и все возвышенное в человеке, готовность людей проявлять искреннюю и бескорыстную заботу об интересах других, их способность бороться за передовые идеи.

«Что такое человек?» – спрашивает Твен и отвечает: человек, как и крыса, например, – это просто машина, более тонкая и сложная, чем какой-либо станок, но все же подчиненная «закону всех машин», который гласит, что машину может пустить в действие только внешняя сила. Ни один человек не может ничего породить. Все его мысли, его импульсы приходят со стороны. Мозг человека «работает автоматически… Он не может собой управлять, его владелец не может им управлять». Из этого следует, что человек – дурно он поступает или хорошо – никак не может быть за это ответственным. Ведь любой добрый поступок, по существу, эгоистичен, человек совершает его из себялюбивых побуждений. Если человек оставляет семью и идет в бой, рассуждает Твен, то это лишь потому, что он больше любит одобрение соседей, нежели спокойную жизнь.

В книге «Что такое человек?» возникает образ умиротворенного старика, который даже не опечален господством в мире всеобщего эгоизма. Ведь все равно дурное и хорошее настроение зависит ни от чего иного, как от темперамента…

Сам писатель не мог, однако, придерживаться выводов подобной философской системы. Он-то не знал чувства умиротворения. В его книге звучит вопль боли и отчаяния.

Твен писал Гоуэлсу: «С тех пор как я написал в прошлом году свою библию, – миссис Клеменс питает к ней величайшее отвращение, содрогается при одном упоминании о ней, отказалась выслушать вторую ее половину и не разрешает мне опубликовать ни одной главы, – так вот, с тех пор Человек больше не представляется мне существом, достойным уважения, и я перестал им гордиться и не могу больше писать о нем весело или с похвалой. Не могу – и не собираюсь. Я не брошу литературную работу, потому что она – мое лучшее развлечение, но печататься почти не буду (ибо у меня не больше желания быть оскальпированным, чем у всякого другого)».

Книгу «Что такое человек?» писатель решился опубликовать лишь в 1906 году. Другое свое философское произведение – «Таинственный незнакомец» – он так и не увидел в печати.

«Таинственный незнакомец» – это повесть о Сатане. Место действия – средневековая Австрия. Сатана, появившийся в маленькой деревушке, показывает, как гнусна действительность в целом и как бесчеловечны люди. Снова перед читателями истязания, пытки и тюрьма, грязь, голод, предательство друзей, рабское отношение к власть имущим – все то, против чего Твен боролся в своих более ранних книгах.

Но теперь мы ясно видим, что, говоря о средневековье, писатель на самом деле все время вполне осознанно имеет в виду современность. Любопытно следующее. Одновременно с «Таинственным незнакомцем» писатель создал повесть «Таинственный незнакомец в Ганнибале», в которой рассказывается о том, как Сатана посетил Соединенные Штаты. Эта повесть до сих пор не напечатана. Но можно предположить, что Твен вообще-то собирался написать произведение о современной Америке. По каким-то причинам (в частности, вероятно, маскировки ради) он перенес действие в далекое прошлое чужой страны.

Твену всегда была присуща тенденция объяснять беды буржуазной Америки влиянием феодальных нравов и обычаев; то скверное, что писатель видел в США, он то и дело по искреннему заблуждению называл «феодальным». В «Таинственном незнакомце» понятие «средневековье» заведомо используется как символ всяческих, в том числе и буржуазных, форм угнетения.

Эта повесть – наиболее пессимистическое из всех крупных произведений писателя. Черты пессимизма ощущались в ряде его высказываний еще в 80-х годах. Но в «Таинственном незнакомце» мизантропия Твена достигает наивысшей точки.

Читая «Таинственного незнакомца», невольно вспоминаешь «Приключения Тома Сойера». В «Таинственном незнакомце в Ганнибале» писатель прямо говорит о городке, где он вырос, городке, отдельные черты которого были, как известно, воплощены в повести о Томе Сойере. В «Таинственном незнакомце» речь идет об Австрии, но чувствуется, что и в этой повести изображены родные Твену края.

К тому же не только в книге о Томе Сойере, но и в произведениях о Сатане много внимания уделено детям, пытливым деревенским мальчуганам.

Все это позволяет с особенной силой ощутить, как не похожа жизнь, изображаемая Твеном в повести о Сатане, на ту, которая была нарисована в «Приключениях Тома Сойера». Повествование о юных жителях крохотного городка теперь приобретает поистине зловещий смысл.

В главном герое «Приключений Тома Сойера» было много комического, но смех помогал Твену выявлять в его любимце прекрасные человеческие черты. Рисуя Санкт-Петербург, писатель тоже по большей части заставлял нас видеть в его обитателях хорошее, смеяться добрым смехом.

В «Таинственном незнакомце» Твен изображает ужасную жизнь. Эта повесть не дает повода для веселого смеха. И, пожалуй, самое страшное заключается в том, что даже жизнь детей окрашена в мрачнейшие тона.

Во всемогущем Сатане, этом властелине людей, нет гуманизма. Он ничего не собирается исправлять в жизни, переделывать на новый лад. Он не верит в будущее.

В конце повести Сатана декларирует: «Все, что я тебе говорю сейчас, – это правда! Нет бога, нет вселенной, нет человеческого рода, нет жизни, нет рая, нет ада. Все это только сон, замысловатый, дурацкий сон».

В условиях империализма писатель еще острее, чем в прошлом, почувствовал, что окружающая действительность поистине чудовищна. Буржуазная демократия окончательно обманула его надежды. Высокие гуманистические идеалы Твена, воплощенные и в образах хороших, славных людей и в образах сатирических, позволили ему это осознать. Но не сумев воспринять идеи социализма, Твен не увидел достаточно ясно реальных сил, которые могли бы построить жизнь иначе, быть источником радости, укрепить в людях чувство достоинства, по-иному объяснить мироздание. Социалистического общества, чуждого буржуазных пороков, писатель представить себе не мог. И это усугубило духовный кризис, который он переживал. Разочаровавшись в буржуазном обществе, писатель перенес свое разочарование на весь «род человеческий».

Австрийская деревушка, описанная в «Таинственном незнакомце», – это действительно, по мысли Твена, все человечество, вся жизнь, прошлое и настоящее. Выхода нет. Человеку свойственны, провозглашает писатель, глубокие внутренние пороки, он лицемерен и морально нечистоплотен. Таким он был и таким останется навеки.

Отсутствие ясного понимания исторического процесса неизбежно вносило застой в твеновскую философию жизни. Определенное воздействие на писателя оказали и реакционные идеи, которые получили широкое распространение во многих странах в конце века.

К счастью, однако, народное начало в мировоззрении художника и в эти годы не позволило ему погрузиться с головой в омут мизантропии.

Да и в самой повести «Таинственный незнакомец» легко обнаружить не только пессимизм.

Скажем прежде всего, что не все выпады писателя против человека нужно понимать буквально. Многое следует отнести за счет тенденции, столь характерной для творческой манеры Твена, широко пользоваться гиперболами, крайними преувеличениями, за счет его склонности придавать высказываниям своих героев гротескный оттенок.

Важнее, однако, другое. Твен часто вкладывает в свои инвективы двойной смысл. Он как будто осуждает человечество в целом, но тут же дает понять, что основной мишенью для его сатирических стрел является лишь головка буржуазного общества. В его выступлениях против «человеческой породы» как таковой ощущается пафос протеста против эксплуататоров, против империализма. Общефилософские сентенции то и дело становятся формой обличения правителей «христианских держав» – инициаторов разбойничьих войн.

В повести «Таинственный незнакомец» встречается вполне конкретная критика империализма. Вот как начинаются бесчестные войны (нет сомнений, что Твен исходил из опыта империалистической войны, которую вела его собственная страна): «Горстка крикунов требует войны. Церковь для начала возражает, воровато озираясь по сторонам. Народ, неповоротливая, медленно соображающая громадина, протрет заспанные глаза и опросит: «К чему эта война?», а потом скажет, от души негодуя: «Не нужно этой несправедливой и бесчестной войны». Горстка крикунов удвоит свои усилия. Несколько порядочных людей станут с трибуны и с пером в руках приводить доводы против войны. Сперва их будут слушать, им будут рукоплескать. Но это продлится недолго. Противники перекричат их, они потеряют свою популярность, ряды их приверженцев будут редеть. Затем мы увидим любопытное зрелище: ораторы под градом камней сойдут с трибуны, орды озверелых людей, которые в глубине души по-прежнему против войны, но уже не смеют в этом сознаться, удушат свободу слова. И вот вся страна, поддерживаемая церковью, поднимает боевой клич, кричит до хрипоты и линчует честного человека, который осмелится поднять голос протеста. Вот уже стихли и эти голоса. Теперь бесчестные государственные мужи измышляют лживые доводы, чтобы возложить ответственность за начавшуюся войну на страну, подвергшуюся нападению, и каждый, радуясь в душе, что ему дают возможность чувствовать себя порядочным человеком, прилежно изучает эти доводы и затыкает уши при малейшем слове критики. Мало-помалу он уверится, что его страна ведет справедливую войну, и, надув таким образом самого себя, вознесет благодарственную молитву всевышнему и обретет, наконец, спокойный сон».

В конце концов оказывается, что автор «Таинственного незнакомца» превосходно помнит о необходимости преодоления общественного зла. Ведь существует же в мире оружие для борьбы с несправедливостью. «При всей своей нищете люди владеют одним бесспорно могучим оружием. Это – смех. Сила, деньги, доводы, мольбы, настойчивость – все это может оказаться небесполезным в борьбе с властвующей над вами гигантской ложью. На протяжении столетий вам, быть может, удастся чуть-чуть расшатать, чуть-чуть ослабить ее. Однако подорвать ее до самых корней, разнести в прах вы сможете лишь при помощи смеха. Перед смехом ничто не устоит. Вы постоянно пытаетесь бороться то тем, то другим способом, почему же не прибегаете вы к этому оружию? Зачем вы даете ему ржаветь? Способны ли вы воспользоваться этим оружием по-настоящему – не поодиночке, а сразу, все вместе? Нет. У вас не хватит на это ни здравого смысла, ни отваги».

Человечество, конечно, обладало тогда и разумом и смелостью, необходимыми для борьбы с общественным злом. Борьба эта в условиях империализма ширилась и углублялась. Об этом свидетельствовало, в частности, собственное творчество писателя-демократа.

«Я – антиимпериалист»

Как же применял в эти годы Твен свое мощное оружие, оружие смеха?

Не только повесть «Таинственный незнакомец», но и некоторые иные твеновские произведения тех лет остались неопубликованными до конца дней писателя. Но как раз на рубеже двадцатого столетия Твен начал выступать перед народом Америки в новом обличии – как трибун, как активный противник империализма. Писатель, который так часто весьма критически отзывался о природных качествах человека и утверждал, что американцам совершенно чужда борьба за высокие цели, сам смело бросается в бой с темными силами в родной стране.

Знаменательно, что в своих антиимпериалистических речах, афоризмах и памфлетах Твен громит не человека вообще, не «род людской», а конкретных недругов народа. Он ясно видит уязвимость злодеев и не дает им спуску. Его антиимпериалистические произведения были созданы не во имя ненависти и презрения к человеку, а во имя любви к нему.

Когда после длительного пребывания в Европе Твен осенью 1900 года вернулся в США, он заявил репортерам, что в свое время уехал из Америки «убежденным империалистом», но с тех пор «многое продумал… И вот я – антиимпериалист». Писатель находился под сильным впечатлением новых злодеяний империалистических держав. Как раз накануне его приезда в Америку карательная армия, состоявшая из войск нескольких «христианских» государств, подошла к Пекину, чтобы отомстить китайцам за антиимпериалистическое народное восстание, которое печать обычно называла «боксерским восстанием».

В ноябре 1900 года Твен произнес публичную речь, в которой объявил о своей солидарности с «боксерами» – китайскими борцами против иностранных захватчиков. «Боксер» – патриот, – сказал Твен, – он единственный патриот в Китае, и я желаю ему успеха».

Это была речь в защиту справедливости, элементарной справедливости, как ее понимает рядовой фермер, как ее понимает Гекльберри Финн.

Последовал ряд новых выступлений. Твен бичевал действия американских захватчиков за рубежами страны и одновременно начал кампанию против растленных политических заправил Нью-Йорка. Американские газеты почувствовали, что с Твеном «что-то произошло», что он изменился.

Выражаясь словами одной провинциальной газеты, «добродушный юморист недавнего прошлого превратился в энергичного поборника реформ, странствующего рыцаря».

Есть десятки и сотни высказываний Твена, относящихся к разным периодам его творческой деятельности, в которых достаточно ясно выражено резко критическое отношение писателя к американским буржуазным политикам, к печати, богачам. Он писал, например: «…в нашей стране имеются законодательные органы, для подкупа которых установлена самая высокая в мире такса». Для него конгресс США – сборище «невежд и мошенников». «Год назад я был добродетельным человеком, – лукаво заметил писатель, – а теперь, когда я столкнулся с нью-йоркскими нравами, у меня осталось не больше совести, чем у миллионера».

В начале XX столетия Твен уже не просто высмеивает стяжателей и политиканов. Он предает анафеме империалистическую политику, политику порабощения народов, политику ограбления целых стран, уничтожения множества людей.

В канун нового, 1901 года в одной нью-йоркской газете появилось твеновское «Приветствие от XIX века XX веку». «Я приношу тебе, – говорит писатель, обращаясь к новому столетию, – семью христианских держав, которая возвращается испачканной, замаранной и обесчещенной из своих пиратских налетов на Кьяо-Чао, Маньчжурию, Южную Африку и Филиппины. Ее душа полна подлости, карманы полны наживы, рот полон святошеских лицемерных слов. Дай ей мыло и полотенце, но спрячь зеркало».

Это «приветствие» было перепечатано на специальных карточках Антиимпериалистической лигой Новой Англии.

Узнав, что американские миссионеры в Китае проявляют не меньше жестокости и жадности, нежели захватчики в военной форме, Твен в начале 1901 года написал памфлет «Человеку, Ходящему во Тьме» – одно из величайших произведений американской социальной сатиры.

Писателя бесят декларации миссионеров о том, что они приносят колониальным народам, людям, «Ходящим во Тьме», «Дары Цивилизации»: любовь, справедливость, христианские чувства, свободу, милосердие, просвещение. Он срывает маски с проводников империалистической политики в колониях и полуколониях, угнетателей туземцев, кровавых лицемеров и противопоставляет видимости «подлинную суть».

Что такое на самом деле «Дары Цивилизации»? – вопрошает писатель-демократ. Его ответ на этот вопрос содержится в словах, едкая двусмысленность которых порождает поистине блестящий сатирический эффект. «Будем ли мы, – говорит Твен, – по-прежнему осчастливливать нашей Цивилизацией народы, Ходящие во Тьме, или дадим этим несчастным передохнуть? Будем мы и в новом веке оглушать мир нашей привычной святошеской трескотней или отрезвимся и сперва поразмыслим? Не благоразумнее ли собрать все орудия нашей Цивилизации и выяснить, сколько осталось на руках товаров в виде Стеклянных Бус и Богословия, Пулеметов и Молитвенников, Виски и Факелов Прогресса и Просвещения (патентованных, автоматических, годных при случае для поджога деревень), а затем подвести баланс и подсчитать прибыли и убытки, чтобы решить уже с толком, продолжать ли эту коммерцию, или лучше распродать имущество и на выручку от продажи затеять новое дело под маркой Цивилизации?»

Стремясь с наибольшей силой заклеймить зверства империалистов, писатель со свирепым сарказмом предлагает создать памятник в честь «подвигов» христиан в Китае, безжалостно уничтожающих коренных жителей страны, – этот памятник должен быть украшен орнаментом из человеческих голов, «расположенных в приятном, ласкающем глаз сочетании».

Твен то пародирует «святошескую трескотню», то в самой прямой форме изобличает империалистических убийц. Он пишет о том, что творят англичане в Южной Африке, где буров истребляют при помощи «длинной ложки» – штыка. Он рассказывает о злодеяниях в Китае французов, немцев и т. д.

Как истинного патриота, Твена больше всего бесят действия отечественных империалистов. Главной мишенью его сатирических атак оказываются в конце концов вашингтонские правители. Обращаясь к событиям на Филиппинских островах, писатель вкладывает в уста империалистов ханжеские и саморазоблачительные тирады. «Да, мы лгали… – восклицают они. – Но лишь для того, чтобы из кажущегося зла родилось подлинное добро! Да, мы разгромили обманутый доверчивый народ; да, мы предали слабых, беззащитных людей, которые искали в нас опору… мы вонзили нож в спину союзнику… мы силой отняли землю и свободу у верившего нам друга… мы запятнали честь Америки, и теперь весь мир глядит на нас с презрением, – но все это было к лучшему».

Твен приходит к выводам самого широкого характера. Трест «Дары Цивилизации», то есть империализм, – это явление всемирного масштаба.

Хотя писатель порою и называет империалистические действия «европейской игрой», «европейским планом», он чужд стремления (столь характерного для современных апологетов американского империализма) возлагать всю вину за захватническую политику на европейские государства, чтобы обелить Америку как «страну демократии». Напротив, Твен подчеркивает принадлежность к тресту «Дары Цивилизации» не только правящих кругов всей страны в целом, но и законодателей каждого из штатов. Он пишет: «Ведь руководители всех государств в христианском мире, равно как и девяносто процентов членов всех законодательных учреждений в христианских государствах, включая конгресс США и законодательные собрания всех пятидесяти наших штатов, являются не только верующими христианами, но также и акционерами треста «Дары Цивилизации».

Эти «акционеры» просто пираты. И Твен дерзко предлагает Америке завести соответствующий флаг. Он должен быть черного, пиратского цвета, а вместо звезд на нем будут изображены «череп и кости».

Памфлет «Человеку, Ходящему во Тьме» был опубликован в журнале «Североамериканское обозрение» в феврале 1901 года. Вслед за тем Антиимпериалистическая лига Нью-Йорка издала его в виде брошюры. Миссионеры и те, кто с ними солидаризировался, немедленно выступили с целой серией «опровержений». Твен ответил своим «миссионерам-критикам» развернутой статьей, которая появилась в «Североамериканском обозрении» в апреле того же 1901 года.

Несколько месяцев спустя Твен и его друг Гоуэлс совместно написали антиимпериалистический памфлет, который опубликовала всеамериканская Антиимпериалистическая лига.

Что и говорить, объявив себя антиимпериалистом, Твен не собирался сидеть сложа руки. Оружие смеха не станет у него ржаветь без дела…

Гнев нарастает…

Ленин писал: «Политическая реакция по всей линии – свойство империализма»^[19].

Удивительно быстро и тонко уловил Марк Твен усиление реакционных тенденций, характерное для Америки эпохи империализма.

В начале XX века он написал памфлет «Соединенные Линчующие Штаты», который направлен против того страшного, что открылось перед писателем во внутренней жизни США, и против деятельности американских миссионеров – пособников империализма в Китае. Произведение это было опубликовано полностью лишь в 1923 году.

Автора «Соединенных Линчующих Штатов» ужаснула поднявшаяся в США волна линчевания негров. И он увидел в этом не что-то случайное и преходящее. «Суд Линча, – с болью говорит Твен, – уже добрался до Колорадо, до Калифорнии, до Индианы и теперь – до Миссури! Вполне возможно, что я доживу до того дня, когда посреди Юнион-сквера в Нью-Йорке, на глазах у пятидесятитысячной толпы, будут сжигать негра…»

Писатель не может с этим мириться, как не может мириться и с тем, что цивилизацию страны, где царит дух Линча, империалисты хотят насадить в Китае.

В «Соединенных Линчующих Штатах» возникают мотивы, близкие тем, которые слышались в сценах встречи Янки с угольщиком, а также в афоризмах Простофили Вильсона. Почему, вопрошает – можно даже сказать, вопиет – Твен, американцы «стоят и смотрят на линчевание, всячески показывая, что это зрелище доставляет им безмерное удовольствие, хотя на сердце у них печально и тяжело? Почему никто из этой толпы пальцем не двинет, ни единого слова не скажет в знак протеста? Думается мне, – продолжает писатель, – только потому, что такой человек оказался бы в меньшинстве: каждый опасается вызвать неодобрение своего соседа – для рядового человека это хуже ранения или смерти». В другом месте Твен саркастически говорит: «Моральный Критерий подсказывает нам, что есть добро… и как уклониться от добрых деяний, если они непопулярны».

Мы обнаружим в памфлете и исполненные печали слова: «Нет у нас материала, из которого выковываются люди с отважною душой, в этом отношении мы нищие».

В горьких суждениях Твена находят отклик мрачные факты общественной жизни в США, факты, повседневно привлекавшие к себе его взволнованное внимание.

Буржуазный мир делал очень многое для того, чтобы замутить зрение Твена или хотя бы установить негласную цензуру над его творчеством.

Он, однако, не позволил надеть на себя шоры.

В книге о своем отце Клара Клеменс сообщает любопытный факт. Оказывается, что Твен не только бичевал в газетах коррупцию муниципальных органов, но также участвовал в демонстрации против политических заправил Нью-Йорка и произнес речь на улице.

В памфлете «В защиту генерала Фанстона» писатель осмелился сказать в печати правду о подлости, совершенной одним из крупнейших американских генералов. Это произведение появилось в 1902 году в журнале «Североамериканское обозрениё» и вызвало бурю негодования в рядах реакции. С тех пор прошло более полувека. И поныне в американские собрания сочинений Марка Твена памфлет не включен.

Поводом для создания «В защиту генерала Фанстона» был дальнейший ход событий на Филиппинах. После захвата американцами островов там развернулась широкая партизанская война. Войска США свирепо уничтожали филиппинских крестьян, которые, освободившись от испанского господства, не желали примириться с положением колониальных рабов Америки. В руководителе филиппинцев Агвинальдо, которого американцы в свое время привезли на Филиппины, чтобы он возглавил войну против испанцев, теперь они видели своего врага. Желая подорвать партизанское движение, американский генерал Фанстон разработал вероломный план и обманом захватил Агвинальдо.

Весь памфлет пропитан ненавистью к Фанстону. И весь он полон сарказма. Твен иронически «защищает» Фанстона, «защищает» последовательно и «логично». В основе аргументации писателя лежит хорошо знакомая мысль о том, что человек не отвечает за свои деяния, что во всем повинна его неизменная «натура» и, следовательно, любые моральные оценки лишены смысла. Твен пишет:

«…Переходим к вопросу, виноват ли Фанстон? Я считаю, что нет… Ведь не сам же Фанстон создал свою натуру. Он с ней родился! Она, то есть натура, подбирала ему идеалы, он тут ни при чем. Она подбирала ему общество и товарищей по своему вкусу и заставляла его водить компанию только с ними, а всех остальных отвергать. Противиться этому Фанстон не мог… Она всему виной, а вовсе не Фанстон. Его натуру всегда тянуло к моральному шлаку, как натуру Вашингтона – к моральному золоту, но и здесь тоже была виновата она, а не Фанстон! Если она и обладала нравственным оком, то это око не отличало черное от белого; но при чем здесь Фанстон, можно ли винить его за последствия? Она имела врожденную склонность к гнусному поведению, но было бы в высшей степени несправедливо порицать за это Фанстона, как неправильно ставить генералу в вину, что его совесть испарилась сквозь поры его тела, когда он был еще маленьким, – удержать ее он не мог, да все равно совесть у него не выросла бы!»

Такова твеновская «защита» Фанстона. Но ведь все это с начала до конца почти незамаскированная издевка. На самом деле Твен предает Фанстона поруганию. Примечательно, что он не оставляет при этом камня на камне и от тех теорий, которые сам развивал в книге «Что такое человек?». Слишком близок был Твен к народу и слишком велика была его тревога о судьбе простых людей в условиях империализма, чтобы он мог позволить чувству недоверия к человеку целиком завладеть собой.

Фанстон лишен совести. Но он не обычный человек, а монстр, чудовище, говорит Твен своим произведением. И надо уберечь простых людей от влияния «фанстонизма». Человечество обязано «вывернуть преступную славу Фанстона с позолоченной стороны наизнанку и раскрыть истинную черную суть ее».

Примечательно, что в сатире о генерале Фанстоне, как и во многих своих памфлетах, Твен начинает с частного, но приходит к критике целого. На первый взгляд памфлет отражает лишь возмущение писателя тем, что генерал проник в лагерь повстанцев обманным путем и не постеснялся выпросить у них продовольствие для отряда, которому было дано задание захватить в плен Агвинальдо.

Но Твен идет гораздо дальше. Он нагнетает иронию, придавая ей все более острый характер. Взрывчатая энергия твеновского смеха направлена не только против Фанстона, но и против отвратительной сущности «фанстонизма» в целом, как он называет в данном случае империализм. В комическом и вместе с тем ужасающем образе Фанстона сконцентрировано все зло империализма.

Ленин дает яркую характеристику взглядов американских «антиимпериалистов», которые осуждали действия США на Филиппинах. «В Соединенных Штатах, – писал Ленин, – империалистская война против Испании 1898 года вызвала оппозицию «антиимпериалистов», последних могикан буржуазной демократии, которые называли войну эту «преступной», считали нарушением конституции аннексию чужих земель, объявляли «обманом шовинистов» поступок по отношению к вождю туземцев на Филиппинах, Агвинальдо (ему обещали свободу его страны, а потом высадили американские войска и аннексировали Филиппины), – цитировали слова Линкольна: «когда белый человек сам управляет собой, это – самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет другими, это уже не самоуправление, это – деспотизм». Но пока вся эта критика боялась признать неразрывную связь империализма с трестами и, следовательно, основами капитализма, боялась присоединиться к силам, порождаемым крупным капитализмом и его развитием, она оставалась «невинным пожеланием»^[20].

Твен, разумеется, не имел ясного представления о связях империализма с трестами, он, безусловно, не понимал, какими путями может пойти и пойдет реальная борьба против империалистов. Но его гнев против американских поработителей чужих народов нарастал, накалялся. Интуиция художника-демократа и реалиста помогала ему угадывать очень многое.

Если апологеты капитализма видели в деяниях захватчиков в Азии и Африке доказательство «полнокровности», мощи буржуазного общества, то для Твена наступление эпохи империализма означало не расцвет, а упадок. Оно являлось неопровержимым свидетельством не здоровья, а болезни, не красоты, а уродства, не силы, а слабости. Победы поработителей колониальных народов писатель встречал не возгласами восторга, а сардоническим смехом.

В лучших своих памфлетах Твен начисто отрицает империализм, хочет испепелить его огнем своей сатиры.

Еще на заре эпохи империализма Твен так страстно осудил жадность, жестокость, лицемерие и вероломство американских и иных империалистов, что произведения, созданные им шестьдесят и более лет тому назад, не потеряли своей художественной ценности, своего обличительного значения.

По силе воздействия на чувства и мысли читателя антиимпериалистические произведения Твена не уступают величайшим шедеврам памфлетного искусства, созданным Свифтом.

«Грандиозная международная процессия»

Лишь в начале 60-х годов на родине Твена появились сборники, содержащие его антиимпериалистические произведения, которые раньше оставались в США только журнальными публикациями.

Наконец-то американский читатель получил возможность прочитать «В защиту генерала Фанстона» и познакомиться с созданным Твеном многозначительным образом типичного американского милитариста (и сегодня многие генералы из Пентагона видят в Фанстоне своего идейного вдохновителя).

Любопытно, что в предисловиях к собраниям новой «твенианы» затрагивается вопрос о советских изданиях произведений Твена. Составители этих книг не могут отрицать, что в СССР широкие круги читателей гораздо лучше, чем американцы, знакомы с произведениями Твена, в которых он выступает как убежденный и горячий антиимпериалист, грозный обличитель корыстолюбцев, борец против религиозного мракобесия. Да и как можно оспаривать это, если тот же памфлет «В защиту генерала Фанстона» вошел у нас еще в начале прошлого десятилетия в двухтомник Твена, изданный в количестве семидесяти пяти тысяч экземпляров, а на рубеже 50-х и 60-х годов был перепечатан вчетверо большим тиражом.

И все же некоторые американские буржуазные критики делают попытки оспорить убеждение, широко распространенное среди советских (и не только советских) историков литературы, что в США существовала своеобразная скрытая, негласная цензура, мешавшая соотечественникам Твена получить достаточно ясное представление о величайших его сатирических сочинениях. Например, Джанет Смит – составительница книги «Марк Твен о проклятой человеческой породе» (под этим несколько зашифрованным названием в 1962 году в США были изданы некоторые из антиимпериалистических произведений сатирика) подчеркивает, что Твен-де критиковал империализм в самый разгар захватнических действий США на Филиппинских островах и «не смог бы, конечно, делать это, если б пресса подвергалась цензуре».

Дж. Смит забывает о том, что антиимпериалистические произведения Твена, написанные тогда (и в том числе памфлет о Фанстоне), многие десятилетия оставались в США погребенными в пожелтевших от времени старых журналах. С ними можно было познакомиться, лишь проделав немалую исследовательскую работу в крупнейших библиотеках страны. Факт таков, что ни одна сколько-нибудь значительная сатира Твена, непосредственно направленная против империализма, не вошла при жизни писателя в какую-либо из его книг, не говоря уже о собраниях сочинений.

Дж. Смит упускает из виду и то, что далеко не все сатиры Твена воспроизведены даже в тех сборниках, которые появились в США в самое последнее время. Ни «Исправленный катехизис», ни «Рыцари труда» – новая династия» до сих пор в американских сборниках «твенианы» не напечатаны.

Нужно напомнить наконец, что иные из произведений, в которых Твен гневно откликнулся на преступления империалистов, до сих пор не известны нам во всей полноте.

Приведем один пример. Вероятно, в 1901 году Твен создал антиимпериалистический памфлет под названием «Грандиозная международная процессия» (или просто «Грандиозная процессия»). Объем этого сочинения, по данным Пейна, около авторского листа. После смерти Твена Пейн опубликовал из «Грандиозной международной процессии» отрывок размером примерно в одну машинописную страницу. Полстолетия спустя Фонеру удалось добиться разрешения напечатать еще несколько фрагментов из памфлета. Остальная его часть хранится в секрете и сегодня.

Между тем известные нам выдержки говорят о том, что «Грандиозная международная процессия» – произведение незаурядной художественной силы и большого общественного значения.

Твен пользуется старинной, но сохранившей свое значение художественной формой. Перед нами аллегорическое шествие – маскарад. Темные силы выступают в обличье, наглядно выражающем их сущность, их вредоносный характер.

Объектом своей сатиры писатель делает империалистов всех стран – США, Англии, России, Германии, Франции. Международная политика этих «христианских держав» воплощена в образе «Христианства» – величественной особы «в развевающемся одеянии, пропитанном кровью». «Голова ее, – говорит Твен, – увенчана золотой короной с шипами, на которые насажены окровавленные головы патриотов, отдавших жизнь за родину, – буров, «боксеров», филиппинцев. В одной руке у нее праща, в другой – евангелие, раскрытое на тексте: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

Сущность «христианских» действий империалистов выражена также в том, что на шее «величественной особы» – «ожерелье из наручников и воровских отмычек», а держат ее под руку «Резня» и «Лицемерие».

Блестяще охарактеризован Твеном низменный «девиз» империалистов: «Возлюби имущество ближнего своего, как самого себя!» А флаг «Христианства», конечно, «черный пиратский».

И вот перед нами участницы шествия – империалистические страны. Первой выступает Англия. И, как символ ее злодеяний, появляются «две изувеченные фигуры, закованные в цепи, с ярлыками: «Трансваальская республика», «Свободное государство Оранжевое».

Ничем не лучше выглядит царская Россия. В процессии сосланные Николаем II «женщины, дети, студенты, государственные деятели, патриоты». Нескрываемая издевка звучит в замечании писателя о том, что появляется стяг с надписью: «Во имя господа».

Сурово судит автор об империалистической Франции. В процессии – «изувеченная фигура с надписью: «Дрейфус» и «отряд французских солдат, несущий отрубленные головы китайцев и награбленную добычу. Символ – черный пиратский флаг. Стяг с девизом: «Франция – светоч человечества!»

Германия представлена фигурой «в железном шлеме» и с «бронированным кулаком». Над головой она держит библию, а «почетная стража – колонна немецких миссионеров, несущих собранную дань».

Резче всего Твен осуждает империалистов США. Вот в каком виде появляется Америка в процессии:

«Почтенная матрона в греческом одеянии, с непокрытой головой, в наручниках. Она плачет. У ног ее валяется фригийский колпак.

Приверженцы: слева – Алчность, справа – Предательство.

За ними следуют:

Изувеченная фигура в цепях: «Независимая Филиппинская республика» и аллегорическая фигура правительства, ласкающая ее одной рукой, а другой вонзающая нож ей в спину.

Стяг с девизом: «Помогите нам взять Манилу, и мы вам дадим свободу, согнув вас в бараний рог».

Твен делает множество язвительных замечаний. Американский флаг, пишет он, развевается над платформой, «доверху заваленной награбленным имуществом».

С болью рисует писатель раздавленную Филиппинскую республику. Сколько гнева заключено в надписи на американском флаге: «До какого позора я докатился!» Пиратский флаг отвечает на эти слова следующим образом: «Ничего, брат, привыкнешь! У меня самого были сперва сентиментальные принципы!»

В привычные для всех американцев высокие сентенции из «Декларации независимости», гимнов и т. д. Твен саркастически вводит слово «белые», чтобы выразить мысль, что империалисты США рассматривают «цветные» народы не как равноправные, а как объект насилия и угнетения. Так, вместо слов «Все люди созданы свободными и равными» он пишет: «Все белые люди созданы свободными и равными».

Горько звучат слова Твена о факеле статуи Свободы, который «погас и перевернут вниз», и об американском флаге, свернутом и перевитом черным траурным крепом.

Вот что говорит Твен – борец против угнетения людей в известных нам отрывках из «Грандиозной международной процессии».

Легко понять, почему полный текст этой мощной сатиры все еще спрятан подальше от глаз читателей.

Как же можно после этого утверждать, что творчество Твена не подвергалось скрытой цензуре?

Поиск по сайту: