Камера 39. Воспоминания П. А. Кропоткина

Провел в тюрьме Трубецкого бастиона полтора года.

Итак, я в Петропавловской крепости. Самое ее имя в Петербурге произносилось вполголоса. Первым движением моим было подойти к окну. Только глядя вверх, мог я различить клочок неба. Хуже всего было полное безмолвие вокруг, невозможность перекинуться словечком с кем бы то ни было. Мертвая тишина нарушалась только звоном часов на колокольне да скрипом сапог часового, подкрадывающегося к «иуде». Через этот глазок часовой, стоявший в коридоре, мог видеть во всякое время, что делает заключенный. Он часто поднимал заслонку глазка, причем сапоги его жестоко скрипели всякий раз, как он подкрадывался к моей двери. Я пробовал заговорить с ним, но тогда глаз, который я видел сквозь стеклышко, принимал выражение ужаса, и заслонка немедленно опускалась.

Я пробовал петь, вначале тихо, потом все громче и громче: «Ужели мне во цвете лет любви сказать: прости навек», — пел я из «Руслана и Людмилы».

— Господин, не извольте петь! — раздался густой бас из-за двери.

— Я хочу петь и буду.

— Петь не позволяется.

— Но у меня засорится горло и легкие отучатся действовать, если я не буду ни говорить, ни петь.

— Уж вы лучше пойте вполголоса, про себя,— просил смотритель…

Раз, летом 1875 года, я ясно расслышал в соседней с моею камере легкий стук каблуков, а несколько минут спустя уловил и отрывки разговора. Итак, я был уже не один. С этого дня крепостные стены, которые были немы пятнадцать месяцев, ожили. Со всех сторон я слышал стук: один, два, три, четыре... одиннадцать ударов, двадцать четыре удара, пятнадцать. Затем пауза; после нее — три удара и долгий ряд тридцати трех ударов. В том же порядке удары повторялись бесконечное число раз, покуда сосед догадывался, что они означают вопрос: «Кто вы?» Таким образом «разговор» завязывался и велся затем по сокращенной азбуке, придуманной еще декабристом Бестужевым.

Однако беседы с людьми в тюрьме приносят не только свои радости, но и горести. Подо мной сидел крестьянин, по фамилии Говоруха. Я перестукивался с ним. Но если одиночное заключение без всякой работы тяжело для интеллигентных людей, то гораздо более невыносимо оно для крестьянина, привыкшего к физическому труду и совершенно неспособного читать весь день подряд. К великому моему ужасу, я стал замечать, что крестьянин порой начинает заговариваться. Постепенно его ум все больше затуманивался, день за днем он приближался к безумию, покуда разговор его не превратился в настоящий бред. Тогда из нижнего этажа стали доноситься дикие крики. Сосед помешался, но его, тем не менее, еще несколько месяцев продержали в крепости, прежде чем отвезли в дом умалишенных…

Поиск по сайту: