Гайавата и Мише-Нама

По заливу Гитчи-Гюми,

Светлых вод Большого Моря,

С длинной удочкой из кедра,

Из коры крученой кедра,

На березовой пироге

Плыл отважный Гайавата.

Сквозь слюду прозрачной влаги

Видел он, как ходят рыбы

Глубоко под дном пироги;

Как резвится окунь, Сава,

Словно солнца луч сияя;

Как лежит на дне песчаном

Шогаши, омар ленивый,

Словно дремлющий тарантул.

На корме сел Гайавата

С длинной удочкой из кедра;

Точно веточки цикуты,

Колебал прохладный ветер

Перья в косах Гайаваты.

На носу его пироги

Села белка, Аджидомо;

Точно травку луговую,

Раздувал прохладный ветер

Мех на шубке Аджидомо.

На песчаном дне на белом

Дремлет мощный Мише-Нама,

Царь всех рыб, осетр тяжелый,

Раскрывает жабры тихо,

Тихо водит плавниками

И хвостом песок взметает.

В боевом вооруженье, –

Под щитами костяными

На плечах, на лбу широком,

В боевых нарядных красках –

Голубых, пурпурных, желтых, –

Он лежит на дне песчаном;

И над ним-то Гайавата

Стал в березовой пироге

С длинной удочкой из кедра.

"Встань, возьми мою приманку! –

Крикнул в воду Гайавата. –

Встань со дна, о Мише-Нама,

Подымись к моей пироге,

Выходи на состязанье!"

В глубину прозрачной влаги

Он лесу свою забросил,

Долго ждал ответа Намы,

Тщетно ждал ответа Намы

И кричал ему все громче:

«Встань, царь рыб, возьми приманку!»

Не ответил Мише-Нама.

Важно, медленно махая

Плавниками, он спокойно

Вверх смотрел на Гайавату,

Долго слушал без вниманья

Крик его нетерпеливый,

Наконец сказал Кенозе,

Жадной щуке, Маскенозе:

"Встань, воспользуйся приманкой,

Оборви лесу нахала!"

В сильных пальцах Гайаваты

Сразу удочка согнулась;

Он рванул ее так сильно,

Что пирога дыбом встала,

Поднялася над водою,

Словно белый ствол березы

С резвой белкой на вершине.

Но когда пред Гайаватой

На волнах затрепетала,

Приближаясь, Маскеноза, –

Гневом вспыхнул Гайавата

И воскликнул: "Иза, иза! –

Стыд тебе, о Маскеноза!

Ты лишь щука, ты не Нама,

Не тебе я кинул вызов!"

Со стыдом на дно вернулась,

Опустилась Маскеноза;

А могучий Мише-Нама

Обратился к Угудвошу,

Неуклюжему Самглаву:

"Встань, воспользуйся приманкой,

Оборви лесу нахала!"

Словно белый, полный месяц,

Встал, качаясь и сверкая,

Угудвош, Самглав тяжелый,

И, схватив лесу, так сильно

Закружился вместе с нею,

Что вверху в водовороте

Завертелася пирога,

Волны, с плеском разбегаясь,

По всему пошли заливу,

А с песчаных белых мелей,

С отдаленного прибрежья

Закивали, зашумели

Тростники и длинный шпажник.

Но когда пред Гайаватой

Из воды поднялся белый

И тяжелый круг Самглава,

Громко крикнул Гайавата:

"Иза, иза! – Стыд Самглаву!

Угудвош ты, а не Нама,

Не тебе я кинул вызов!"

Тихо вниз пошел, качаясь

И блестя, как полный месяц,

Угудвош прозрачно-белый,

И опять могучий Нама

Услыхал нетерпеливый,

Дерзкий вызов, прозвучавший

По всему Большому Морю.

Сам тогда он с дна поднялся,

Весь дрожа от дикой злобы,

Боевой блистая краской

И доспехами бряцая,

Быстро прыгнул он к пироге,

Быстро выскочил всем телом

На сверкающую воду

И своей гигантской пастью

Поглотил в одно мгновенье

Гайавату и пирогу.

Как бревно по водопаду,

По широким черным волнам,

Как в глубокую пещеру,

Соскользнула в пасть пирога.

Но, очнувшись в полном мраке,

Безнадежно оглянувшись,

Вдруг наткнулся Гайавата

На большое сердце Намы:

Тяжело оно стучало

И дрожало в этом мраке.

И во гневе мощной дланью

Стиснул сердце Гайавата,

Стиснул так, что Мише-Нама

Всеми фибрами затрясся,

Зашумел водой, забился,

Ослабел, ошеломленный

Нестерпимой болью в сердце.

Поперек тогда поставил

Легкий челн свой Гайавата,

Чтоб из чрева Мише-Намы,

В суматохе и тревоге,

Не упасть и не погибнуть.

Рядом белка, Аджидомо,

Резво прыгала, болтала,

Помогала Гайавате

И трудилась с ним все время.

И сказал ей Гайавата:

"О мой маленький товарищ!

Храбро ты со мной трудилась,

Так прими же, Аджидомо,

Благодарность Гайаваты

И то имя, что сказал я:

Этим именем все дети

Будут звать тебя отныне!"

И опять забился Нама,

Заметался, задыхаясь,

А потом затих – и волны

Понесли его к прибрежью.

И когда под Гайаватой

Зашуршал прибрежный щебень,

Понял он, что Мише-Нама,

Бездыханный, неподвижный,

Принесен волной к прибрежью.

Тут бессвязный крик и вопли

Услыхал он над собою,

Услыхал шум длинных крыльев,

Переполнивший весь воздух,

Увидал полоску света

Меж широких ребер Намы

И Кайошк, крикливых чаек,

Что блестящими глазами

На него смотрели зорко

И друг другу говорили:

«Это брат наш, Гайавата!»

И в восторге Гайавата

Крикнул им, как из пещеры:

"О Кайошк, морские чайки,

Братья, сестры Гайаваты!

Умертвил я Мише-Наму, –

Помогите же мне выйти

Поскорее на свободу,

Рвите клювами, когтями

Бок широкий Мише-Намы,

И отныне и вовеки

Прославлять вас будут люди,

Называть, как я вас назвал!"

Дикой, шумной стаей чайки

Принялися за работу,

Быстро щели проклевали

Меж широких ребер Намы,

И от смерти в чреве Намы,

От погибели, от плена,

От могилы под водою

Был избавлен Гайавата.

Возле самого вигвама

Стал на берег Гайавата;

Тотчас крикнул он Нокомис,

Вызвал старую Нокомис

Посмотреть на Мише-Наму:

Мертвый он лежал у моря,

И его клевали чайки.

"Умертвил я Мише-Наму,

Победил его! – сказал он. –

Вон над ним уж вьются чайки.

То друзья мои, Нокомис!

Не гони их прочь, не трогай:

Я от смерти в чреве Намы

Был сейчас избавлен ими.

Пусть они свой пир окончат,

Пусть зобы наполнят пищей;

А когда, с заходом солнца,

Улетят они на гнезда,

Принеси котлы и чаши,

Заготовь к зиме нам жиру".

И Нокомис до заката

Просидела на прибрежье.

Вот и месяц, солнце ночи,

Встал над тихою водою,

Вот и чайки с шумным криком,

Кончив пир свой, поднялися,

Полетели к отдаленным

Островам на Гитчи-Гюми,

И сквозь зарево заката

Долго их мелькали крылья.

Мирным сном спал Гайавата;

А Нокомис терпеливо

Принялася за работу

И трудилась в лунном свете

До зари, пока не стало

Небо красным на востоке.

А когда сменило солнце

Бледный месяц, – с отдаленных

Островов на Гитчи-Гюми

Воротились стаи чаек,

С криком кинулись на пищу.

Трое суток, чередуясь

С престарелою Нокомис,

Чайки жир срывали с Намы.

Наконец меж голых ребер

Волны начали плескаться,

Чайки скрылись, улетели,

И остались на прибрежье

Только кости Мише-Намы.

Поиск по сайту: