Манфред. Карает ли преступника преступник?

  Не ты судья грехам!

Карает ли преступника преступник?

Убийцу тать? Сгинь, адский дух! Я знаю,

Что никогда ты мной не овладеешь,

Я чувствую бессилие твое.

Что сделал я, то сделал; ты не можешь

Усилить мук, в моей груди сокрытых:

Бессмертный дух сам суд себе творит

За добрые и злые помышленья.

Меня не искушал ты и не мог

Ни искушать, ни обольщать, – я жертвой

Твоей доныне не был – и не буду.

Сгубив себя, я сам и покараю

Себя за грех. Исчадья тьмы, рассейтесь!

Я покоряюсь смерти, а не вам!

Духи исчезают.

Аббат

Увы, ты страшен – губы посинели

Лицо покрыла мертвенная бледность

В гортани хрип. – Хоть мысленно покайся:

Молись – не умирай без покаянья!

Манфред

Все кончено – глаза застлал туман

Земля плывет – колышется. Дай руку

Прости навек.

Аббат

Как холодна рука!

О, вымолви хоть слово покаянья!

Манфред

Старик! Поверь, смерть вовсе не страшна!

(Умирает.)

Аббат

Он отошел – куда? – страшусь подумать

Но от земли он отошел навеки.

Альфред Теннисон
Годива

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь

В толпе народа по мосту, смотрел

На три высоких башни – и в поэму

Облек одну из древних местных былей.

Не мы одни – плод новых дней, последний

Посев Времен, в своем нетерпеливом

Стремленье вдаль злословящий Былое, –

Не мы одни, с чьих праздных уст не сходит

Добро и Зло, сказать имеем право,

Что мы народу преданы: Годива,

Супруга графа Ковентри, что правил

Назад тому почти тысячелетье,

Любила свой народ и претерпела

Не меньше нас. Когда налогом тяжким

Граф обложил свой город и пред замком

С детьми столпились матери, и громко

Звучали вопли: "Подать нам грозит

Голодной смертью!" – в графские покои,

Где граф, с своей аршинной бородой

И полсаженной гривою, по залу

Шагал среди собак, вошла Годива

И, рассказав о воплях, повторила

Мольбу народа: "Подати грозят

Голодной смертью!" Граф от изумленья

Раскрыл глаза. "Но вы за эту сволочь

Мизинца не уколете!" – сказал он.

"Я умереть согласна!" – возразила

Ему Годива. Граф захохотал,

Петром и Павлом громко побожился,

Потом по бриллиантовой сережке

Годиву щелкнул: " Россказни!" – "Но чем же

Мне доказать?" – ответила Годива.

И жесткое, как длань Исава, сердце

Не дрогнуло. "Ступайте, – молвил граф, –

По городу нагая – и налоги

Я отменю", – насмешливо кивнул ей

И зашагал среди собак из залы.

Такой ответ сразил Годиву. Мысли,

Как вихри, закружились в ней и долго

Вели борьбу, пока не победило

Их Состраданье. В Ковентри герольда

Тогда она отправила, чтоб город

Узнал при трубных звуках о позоре,

Назначенном Годиве: только этой

Ценою облегчить могла Годива

Его удел. Годиву любят, – пусть же

До полдня ни единая нога

Не ступит на порог и ни единый

Не взглянет глаз на улицу: пусть все

Затворят двери, спустят в окнах ставни

И в час ее проезда будут дома.

Потом она поспешно поднялась

Наверх, в свои покои, расстегнула

Орлов на пряжке пояса – подарок

Сурового супруга – и на миг

Замедлилась, бледна, как летний месяц,

Полузакрытый облачком… Но тотчас

Тряхнула головой и, уронивши

Почти до пят волну волос тяжелых,

Одежду быстро сбросила, прокралась

Вниз по дубовым лестницам – и вышла,

Скользя, как луч, среди колонн, к воротам,

Где уж стоял ее любимый конь,

Весь в пурпуре, с червонными гербами.

На нем она пустилась в путь – как Ева

Как гений целомудрия. И замер,

Едва дыша от страха, даже воздух

В тех улицах, где ехала она.

Разинув пасть, лукаво вслед за нею

Косился желоб. Тявканье дворняжки

Ее кидало в краску. Звук подков

Пугал, как грохот грома. Каждый ставень

Был полон дыр. Причудливой толпою

Шпили домов глазели. Но Годива,

Крепясь, все дальше ехала, пока

В готические арки укреплений

Не засняли цветом белоснежным

Кусты густой цветущей бузины.

Тогда назад поехала Годива –

Как гений целомудрия. Был некто,

Чья низость в этот день дала начало

Пословице: он сделал в ставне щелку

И уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней,

Как у него глаза оделись мраком

И вытекли, – да торжествует вечно

Добро над злом. Годива же достигла

В неведении замка – и лишь только

Вошла в свои покои, как ударил

И загудел со всех несметных башен

Стозвучный полдень. В мантии, в короне

Она супруга встретила, сняла

С народа тяжесть податей – и стала

С тех пор бессмертной в памяти народа.

27. VI.06

Адам Мицкевич
Из "Крымских сонетов"

Поиск по сайту: