Ссылка первых лет свободы

Наверно, придумало человечество ссылку раньше, чем тюрьму. Изгнание из племени ведь уже было ссылкой. Соображено было рано, как трудно человеку существовать оторванному от привычного окружения и места. Все не то, все не так и не ладится, все временное, не настоящее, даже если зелено вокруг, а не вечная мерзлота.

И в Российской империи со ссылкой тоже не запозднились: она законно утверждена при Алексее Михайловиче Соборным Уложением 1684 года. Но и ранее того, в конце ХVI века ссылали безо всякого Собора: опальных каргопольцев; затем угличан, свидетелей убийства царевича Дмитрия. Просторы разрешали - Сибирь уже была наша. Так набралось к 1645 году полторы тысячи ссыльных. А Петр ссылал многими сотнями. Мы уже говорили, что Елизавета заменяла смертную казнь вечной ссылкой в Сибирь. Но тут сделали подмену, и под ссылкою стали понимать не только вольное поселение, а и - каторгу, принудительные работы, это уже не ссылка. Александровский устав о ссыльных 1822 года эту подмену закрепил. Поэтому, очевидно, в цифрах ссылки ХIХ надо считать включенной и каторгу. В начале ХIХ века ссылалось, что ни год, от 2 до 6 тысяч человек. С 1820 года стали ссылать еще и бродяг (по-нашему тунеядцев), и так уже вытягивали в иной год до 10 тысяч. В 1863-м излюбили и приспособили к ссылке отчужденный от материка пустынный остров Сахалин, возможности еще расширились. Всего за ХIХ век было сослано полмиллиона, в конце века числилось ссыльных единовременно 300 тысяч. <Все эти данные взяты из тома ХVI ("Западная Сибирь") известной книги "Россия" Семенова-Тян-Шанского. Не только сам знаменитый географ, но и его братья были настойчивыми самоотверженными либеральными деятелями, они много способствовали прояснению идеи свободы в нашей стране. В революцию вся семья их разгромлена, один брат расстрелян в их уютном имении на р. Ранове, само оно сожжено, вырублен большой сад, аллеи лип и тополей.>

К концу века все более многообразилось и разветвлялось ссыльное установление. Появлялись и более легкие виды: "высылка за две губернии", даже "высылка заграницу" <П. Ф. Якубович "В мире отверженных".> (это не считалось такой безжалостной карой, как после Октября). Внедрялась и административная ссылка, удобно дополняющая ссылку судебную. Однако: ссыльные сроки выражались ясными точными цифрами, и даже пожизненная ссылка не была подлинно пожизненной. Чехов пишет в "Сахалине", что после 10 отбытых лет ссылки (а если "вел себя совершенно одобрительно" - критерий неопределенный, но применяли его по свидетельству Чехова широко, - то и после шести) наказанный переводился в крестьянское состояние и мог возвратиться куда угодно, кроме своего родного места.

Подразумеваемой, всем тогда естественной, а нам теперь удивительной особенностью ссылки последнего царского столетия была ее индивидуальность: по суду ли, административно ли, но ссылку определяли отдельно каждому, никогда - по групповой принадлежности.

От десятилетия к десятилетию менялись условия ссылки, степень тяжести ее - и разные поколения ссыльных оставили нам разные свидетельства. Тяжелы были этапы в пересыльных партиях, однако и от П. Ф. Якубовича и от Льва Толстого мы узнаем, что политических этапировали весьма сносно. Ф. Кон добавляет, что при политических этапная конвойная команда даже и с уголовниками хорошо обращалась, отчего уголовники очень ценили политических. Многие десятилетия сибирское население встречало ссыльных враждебно: им выделялись худшие участки земли, им доставалась худшая и плохооплачиваемая работа, за них крестьяне не выдавали дочерей. Непристрастные, худо одеты, клеймленые и голодные, они собирались в шайки, грабили - и тем пуще ожесточали жителей. Однако это все не относилось к политическим, чья струя заметна стала с 70-х годов. Тот же Ф. Кон пишет, что якуты встречали политических приязненно, с надеждой, как своих врачей, учителей и законосоветчиков в защите от власти. У политических в ссылке были во всяком случае такие условия, что выдвинулось из них много ученых (чья наука только и пошла со ссылки) - краеведов, этнографов, языковедов <Тан-Богораз, В. И. Иохельсон, Л. Я. Штернберг.>, естественников, а также публицистов и беллетристов. Чехов на Сахалине не видел политических и не описал их нам <По юридической своей простоте, а верней в духе своего времени, Чехов не запасся для Сахалина никакой командировкой, никакой служебной бумагой. Тем не менее он был допущен к придуманной им переписи ссыльно-каторжных и даже к тюремным документам! (Примерьте это к нам! Поезжайте проверить гнездо лагерей без направления от НКВД!). Только с политическими встретиться ему не дали.>о например Ф. Кон, сосланный в Иркутск, стал работать в редакции прогрессивной газеты "Восточное обозрение", где сотрудничали народники, народовольцы и марксисты (Красин). Это был не рядовой сибирский город, а столица генерал-губернаторства, куда по Уставу о ссыльных не надлежало вовсе допускать политических - они же служили там в банках, коммерческих предприятиях, преподавали, перетирались на журфиксах с местной инетллигенцией. А в омском "Степном крае" ссыльный Омск снабжал своей газетой. Еще стал через ссыльных радикальным городом и Красноярск. А в Минусинске вокруг мартьяновского музея собралась столь уважаемая и не знающая административных помех группа ссыльных деятелей, что не только беспрепятственно создавала всероссийскую сеть перехоронок-приютов для беглецов (впрочем, о легкости тогдашних побегов мы уже писали), но даже направляла деятельность официального минусинского "виттевского" комитета. <Феликс Кон - "За пятьдесят лет". - том 2. На поселении.>если о сахалинском режиме для уголовных Чехов восклицает, что он сведен "самым пошлым образом к крепостному праву" - этого не скажешь о русской ссылке для политических с давнего времени и до последнего. К началу ХХ века административная ссылка для политических стала в России уже не наказанием, а формальным, пустым, "обветшалым приемом, доказавшим свою негодность" (Гучков), Столыпин с 1906 г. принимал меры к полному упразднению ее.

А что такое была ссылка Радищева? В поселке Усть-Илимский Остров он купил двухэтажный деревянный дом (кстати - за 10 рублей) и жил со своими младшими детьми и свояченицей, заменившей жену. Работать никто и не думал его заставлять, он вел жизнь по своему усмотрению и имел свободу передвижения по всему Илимскому округу. Что была ссылка Пушкина в Михайловское - теперь уже многие представляют, побывав там экскурсантами. Подобной тому была ссылка и многих других писателей и деятелей: Тургенева - в Спасское-Лутовиново, Аксакова - в Варварино (по его выбору). С Трубецким еще в камере нерчинской каторги жила жена (родился сын), когда ж через несколько лет он был переведен в иркутскую ссылку, там у них был огромный особняк, свой выезд, лакеи, французские гувернеры для детей (юридическая тогдашняя мысль еще не созрела до понятий "враг народа" и "конфискация всего имущества"). А сосланный в Новгород Герцен по своему губернскому положению принимал рапорты полицмейстера.

Такая мягкость ссылки простиралась не только на именитых и знаменитых людей. Ее испытали и в ХХ веке многие революционеры и фрондеры, особенно - большевики, их не опасались. Сталин, уже имея за спиной 4 побега, был на 5-й раз сослан... в саму Вологду. Вадим Подбельский за резкие антиправительственные статьи был сослан... из Тамбова в Саратов! Какая жестокость! Уже разумеется, никто не гнал его там на подневольную работу. <Этот революционер, чьим именем перезваны Почтовые улицы многих русских городов, настолько, видимо, не имел навыков труда, что на первом же субботнике получил мозоль и от мозоли... умер.>

Но даже и такая ссылка, по нашим теперь представлениям льготная, ссылка без угрозы голодной смерти, воспринималась ссылаемым подчас тяжело. Многие революционеры вспоминают, как болезнен пришелся им перевод из тюрьмы с ее обеспеченным хлебом, теплом, кровом и досугом для университетов и партийных перебранок - в ссылку, где приходится и одному среди чужих измысливаться о хлебе и крове. А когда изыскивать их не надо, то, объясняют они (Ф. Кон), еще хуже: "ужасы безделья... Самое страшное то, что люди обречены на бездействие" - и вот некоторые уходят в науки, кто - в наживу, в коммерцию, а кто - спивается от отчаяния.

Но - отчего безделье? Ведь местные жители не жалуются на него, они едва управляются спину разогнуть к вечеру. Так точней сказать - от перемены почвы, от сбива привычного образа жизни, от обрыва корней, от потери живых связей.

Всего два года ссылки понадобилось журналисту Николаю Надеждину, чтобы потерять вкус свободолюбия и переделаться в честного слугу престола. Буйный разгульный Меньшиков, сосланный в 1727 году в Березов, построил там церковь, толковал с местными жителями о суете мира, отпустил бороду, ходил в простом халате и в два года умер. Казалось бы - чем изнурительна, чем уж так невыносима была Радищеву его вольготная ссылка? - но когда потом в России стала угрожать ему повторная ссылка, он из страха перед нею покончил с собой. А Пушкин из села Михайловского, из этого рая земного, где б, кажется, довел только Бог жить и жить, в октябре 1824 года писал Жуковскому: "Спаси меня (т. е. от ссылки. - А. С.) хоть крепостью, хоть Соловецким монастырем!" И это не фраза была, потому что и губернатору писал он, прося о замене ссылки на крепость.

Нам, узнавшим, что такое Соловки, это вдиво теперь: в каком порыве, в каком отчаянии и неведении мог травимый поэт швырять Михайловское и просить Соловецкие острова?..

Вот это и есть та мрачная сила ссылки - чистого перемещения и водворения со связанными ногами, о которой догадались еще древние властители, которую изведал еще Овидий.

Пустота. Потерянность. Жизнь, нисколько не похожая на жизнь...

***

В перечне орудий угнетения, которые должна была навсегда размести светлая революция, на каком-нибудь четвертом месте числилась, конечно и ссылка.

Но едва лишь первые шаги ступила революция своими кривеющими ножками, еще не возмужав, она поняла: нельзя без ссылки! Может быть, год какой не было в России ссылки, ну до трех. И тут же вскоре начались, как это теперь называется, депортации - вывоз нежелательных. Вот подлинные слова народного героя, потом и маршала, о 1921 годе в Тамбовской губернии: "Было решено организовать широкую высылку бандитских (читай - "партизанских" - А. С.) семей. Были организованы обширные концлагеря, куда предварительно эти семьи заключались" (разрядка моя. - А. С.) <Тухачевский - "Борьба с контрреволюционным восстанием" - Журнал "Война и революция", 1926 г., N 7/8, стр. 10.>

Только удобство расстреливать на месте, вместо того, чтобы куда-то везти, и в дороге охранять и кормить, и потом расселять и опять охранять - только это одно удобство задержало введение регулярной ссылки до конца военного коммунизма. Но уже 16 октября 1922 г. при НКВД была создана постоянная Комиссия по Высылке "социально-опасных лиц, деятелей антисоветских партий" т.е. всех, кроме большевистской, и расходный срок был - 3 года. <СУ РСФСР, 1922, N 65, стр. 844.> Таким образом уже в самые ранние 20-е годы институция ссылки действовала привычно и размерно.

Правда, уголовная ссылка не возобновлялась: ведь были уже изобретены исправ-труд лагеря, они и поглотили. Но зато политическая ссылка стала удобнее, чем когда-либо: в отсутствии оппозиционных газет высылка становилась безгласной, а для тех, кто рядом, кто близко знал ссылаемых, после расстрелов военного коммунизма трехлетняя незлобная непоспешная ссылка казалась лирической воспитательной мерой.

Однако, из этой вкрадчивой санитарной ссылки не возвращались в родные места, если же успевали вернуться, то вскоре их брали вновь. Затянутые начинали свои круги по Архипелагу, и последняя обломанная дуга спускалась непременно в яму.

По благодушию людскому нескоро прояснился замысел власти: просто еще не окрепла власть, чтобы всех неугодных сразу искоренить. И вот обреченных вырывали пока не из жизни, а из памяти людской.

Тем легче восстанавливалась ссылка, что не залегли еще, не запали дороги прежних этапов, и сами места сибирские, архангельские и вологодские не изменились ничуть, не удивлялись нисколько. (Впрочем, государственная мысль на том не замрет, чей-то палец еще полазит по карте шестой части суши, и обширный Казахстан, едва примкнув к Союзу Республик, хорошо приляжет к ссылке своими просторами, да и в самой Сибири сколько мест откроется поглуше).

Но осталась в ссыльной традиции и кое-какая помеха, именно: иждивенческое настроение ссыльных, что государство обязано их кормить. Царское правительство не смело заставлять ссыльных увеличивать национальный продукт. И профессиональные революционеры считали для себя унизительным - работать. В Якутии имел право ссыльно-поселенец на 15 десятин земли (в 65 раз больше, чем колхозник теперь). Не то чтоб революционеры бросались эту землю обрабатывать, но очень держались за землю якуты и платили революционерам "отступного", арендную плату, расплачивались продуктами, лошадьми. Так, приехав с голыми руками, революционер сразу оказывался кредитором якутов. <Ф. Кон - Там же.:> И еще кроме того платило царское государство своему политическому врагу в ссылке: 12 рублей в месяц кормежных и 22 рубля в год одежных. Лепешинский пишет, <Лепешинский - "На переломе".> что и Ленин в шушенской ссылке получал (не отказывался) 12 рублей в месяц, а сам Лепешинский - 16 рублей, ибо был не просто ссыльный, но ссыльный чиновник. Ф. Кон уверяет нас теперь, что этих денег было крайне мало. Однако известно, что сибирские цены были в 2-3 раза ниже российских, и потому казенное содержание ссыльного было даже избыточным. Например, В. И. Ленину оно дало возможность все три года безбедно заниматься теорией революции, не беспокоясь об источнике сущестования. Мартов же пишет, что он за 5 рублей в месяц получал от хозяина квартиру с полным столом, а остальные деньги тратил на книги и откладывал на побег. Анархист А. П. Улановский говорит, что только в ссылке (в Туруханском крае, где он был вместе со Сталиным) у него впервые в жизни появились свободные деньги, он высылал их вольной девице, с которой познакомился где-то по дороге, и впервые мог купить и попробовать, что такое какао. У них там оленье мясо и стерлядь были нипочем, хороший крепкий дом стоил 12 рублей (месячное содержание!). Никто из политических не знал недостачи, денежное содержание получали все административно-ссыльные. И одеты были все хорошо (они и приезжали такими).

Правда, пожизненные ссыльно-поселенцы, по нашему сказать "бытовики", денежного содержания не получали, но безвозмездно шли им от казны шубы, вся одежда и обувь. На Сахалине же, установил Чехов, все поселенцы два-три года, а женщины и весь срок, получали бесплатное казенное содержание натурою, в том числе мяса на день 40 золотников (значит, 200 г), а хлеба печеного - 3 фунта (т. е. "кило двести", как стахановцы наших воркутских шахт за 150% нормы. Правда, считает Чехов, что хлеб этот - недопечен и из дурной муки - ну да ведь и в лагерях же не лучше!) Ежегодно выдавалось им по полушубку, армяку и по несколько пар обуви. Еще такой был прием: платила ссыльным царская казна умышленно-высокие цены за их изделия, чтобы поддержать их продукцию. (Чехов пришел к убеждению, что не Сахалин, колония, выгоден для России, но Россия кормит эту колонию.)

Ну, разумеется, на таких нездоровых условиях не могла основаться наша советская политическая ссылка. В 1928 г. 2-й Всероссийский Съезд административных работников признал существующую систему высылки неудовлетворительной и ходатайствовал об "организации ссылки в форме колоний в отдаленных изолированных местностях, а также о введении системы неопределенных приговоров " (т. е. бессрочных). <ЦГАОР, ф. 4042, оп. 38, д. 8, л. 34-35.> С 1929 г. стали разрабатывать ссылку в сочетании с принудительными работами. <ЦГАОР, ф. 393, оп. 84, д. 4, л. 97.>

"Кто не работает - тот не ест", вот принцип социализма. И только на этом социалистическом принципе могла строиться советская ссылка. Но именно социалисты привыкли в ссылке получать питание бесплатно! Не сразу посмев сломить эту традицию, стала и советская казна платить своим политическим ссыльным - только, конечно, не всем, уж конечно не каэрам, а - политам, среди них тоже делая ступенчатые различия: например, в Чимкенте в 1927-м году эсерам и эсдекам по 6 рублей в месяц, а троцкистам - по 30 (все-таки - свои, большевики). Только рубли эти были уже не царские, за самую маленькую комнатушку надо было платить в месяц 10 рублей, а на 20 копеек в день пропитаться очень скудно. Дальше - тверже. К 1933-му году "политам" платили пособие 6 р. 25 к. в месяц. А в том году, сам помню отлично, килограмм ржаного сырого "коммерческого" хлеба (сверх карточного) стоил 3 рубля. Итак, не оставалось социалистам учить языки и писать теоретические труды, оставалось социалистам горбить. С того же, кто шел на работу, ГПУ тотчас снимало и последнее ничтожное пособие.

Однако и при желании работать - сам тот заработок получить ссыльным было нелегко! Ведь конец 20-х годов известен у нас большой безработицей, получение работы было привилегией людей с незапятнанной анкетой и членов профсоюза, а ссыльные не могли конкурировать, выставляя свое образование и опыт. Над ссыльными еще тяготела и комендатура, без согласиия которой ни одно учреждение и не посмело бы ссыльного принять. (Да даже и бывший ссыльный имел слабую надежду на хорошую работу: мешало тавро в паспорте.)

В 1934 году, в Казани, вспоминает П. С-ва, группа отчаявшихся образованных ссыльных нанялась мостить мостовые. В комендатуре их корили: зачем эта демонстрация? Но не помогли найти другую работу, и Григорий Б. отмерил оперу: "А вы какого-нибудь процессика не готовите? А то б мы нанялись платными свидетелями!"

Приходилось крошечки со стола да сметать в рот.

Вот как упала русская политическая ссылка! Не оставалось времени спорить и протесты писать против "Сrеdо". И горя такого не знали: как им справиться с бессмысленным бездельем?.. Забота стала - как с голоду не помереть. И не опуститься стать стукачом.

В первые советские годы в стране, освобожденной наконец от векового рабства, гордость и независимость политической ссылки опала как проколотый шар надувной. Оказалось, что мнимой была та сила, которой побаивалось прежняя власть в политических ссыльных. Что создавало и поддерживало эту силу лишь общественное мнение страны. Но едва общественное мнение заменено было мнением организованным - и низверглись ссыльные с их протестами и правами под произвол тупых зачуханных гепеушников и бессердечных тайных инструкций (к первым таким инструкциям успел приложить руку и ум министр внутренних дел Дзержинский). Хриплый выкрик один, хоть словечко о себе туда, на волю крикнуть, стало теперь невозможно. Если сосланный рабочий посылал письмо на прежний свой завод, то рабочий, огласившиий его там (Ленинград, Василий Кириллович Егошин), тут же ссылался сам. Не только денежное пособие, средства к жизни, но и всякие вообще права потеряли ссыльные: их дальнейшее задержание, арест, этапирование были еще доступнее для ГПУ, чем пока эти люди считались вольными - теперь уже не стесняемы ничем, как бы над гуттаперчивыми куклами, а не людьми. <Те западные социалисты, которые только в 1967 году ощутили "постыдным быть социалистами вместе с Советским Союзом", могли бы, пожалуй, придти к этому убеждению лет и на 40-45 пораньше. Ведь русские коммунисты уже тогда под корень уничтожали русских социалистов, но: за чужой щекою зуб не болит.> Ничего не стоило и так их сотрясти, как было в Чимкенте: объявили внезапно о ликвидации здешней ссылки в одни сутки. За сутки надо было: сдать служебные дела, разорить свое жилище, освободиться от утвари, собраться - и ехать указанным маршрутом. Не на много мягче арестантского этапа! Не на много увереннее ссыльное завтра!

Но не только безмолвность общества и давление ГПУ - а что были сами эти ссыльные? эти мнимые члены партий без партий? Мы не имеем в виду кадетов - кадетов уже не было в живых, всех кадетов извели, - но что значило к 1927-му или к 1930-му году считаться эсером или меньшевиком? Нигде в стране никакой группы действующих лиц, соответственных этому названию, не было. Давно, с самой революции, за десять громокипящих лет, не пересматривались их программы, и даже если б эти партии внезапно воскресли - неизвестно было, как им понимать события и что предлагать? Вся печать давно поминала их в только прошлом времени - и уцелевшие члены партии жили в семьях, работали по специальности, и думать забывали о своих партиях. Но - нестираемы скрижальные списки ГПУ. И по внезапному ночному сигналу этих рассеянных кроликов выдергивали и через тюрьмы этапировали - например, в Бухару.

Так приехал И. В. Столяров в 1930-м и встретил там собранных со всех концов страны стареющих эсеров и эсдеков. Вырванным из своей обычной жизни, только и оставалось им теперь, что начать спорить, да оценивать политический момент, да предлагать решения, да гадать, как пошло бы историческое развитие, если бы... если бы...

Так сколачивали из них - но уже не партию, а - мишень для потопления.

Ссыльные 20-х годов вспоминают, что единственной живой и боевой партией в то время были сионисты-социалисты с их энергиичной "Гехалуц", создававшей земледельческие еврейские коммуны в Крыму. В 1926-м посадили все их ЦК, а в 1927-м неунывающих мальчишек и девчонок до 15-16 лет взяли из Крыма в ссылку. Давали им Турткуль и другие строгие места. Это была действительно партия - спаянная, настойчивая, уверенная в правоте. Но добивались они не общей цели, а своей частной: жить как нация, жить своею Палестиной. Разумеется, коммунистическая партия, добровольно отвергшая отечество, не могла и в других потерпеть узкого национализма... <Казалось бы, такой природный и благородный порыв сионистов - воссоздать землю своих предков, утвердить веру своих предков и стянуться туда из трехтысячелетнего рассеяния, должен был бы вызвать дружную поддержку и помощь хотя бы европейских народов. Правда, Крым вместо Палестины не был той чистой сионистской идеей, и не насмешкою ли Сталина было предложение этому средиземноморскому народу избрать себе второю Палестиною притаежный Биробиджан? Великий мастер вытаивать подолгу свои мысли - он этим ласковым приглашением, может быть, делал первую примерку той ссылки, которую им наметит на 1953-й год?>

До начала 30-х годов еще сохранялись между ссыльными взаимопомощь (например, эсеры, с-д и анархисты, сосланные в Чимкент, где было легко с работой, создали тайную кассу взаимопомощи для своих "северных" безработных однопартийцев). Еще было у них местами соединенное приготовление пищи, уход за детьми и естественные при этом сборища, взаимопосещения. Еще дружно праздновали они в ссылке 1 мая (демонстративно не отмечая Октября). Но к разгару 30-х годов не станет и этого всего - над ссыльными группами повсюду заморгает коршуний глаз оперсектора. Ссыльные станут чуждаться друг друга, чтобы НКВД не заподозрило у них "организации" и не стало бы брать по новой. (А именно эта участь и ждет их все равно.) Так в черте государственной ссылки они углубятся во вторую добровольную ссылку - в одиночество. (А Сталину именно это и надо от них пока.)

Ослаблены были ссыльные и отчужденностью от них местного населения: местных преследовали за какую-либо близость к ссыльным, провинившихся самих ссылали в другие места, а молодежь исключали из комсомола.

Еще были ослаблены ссыльные недружественными отношениями между партиями, которые сложились в советские годы, и особенно со средины 20-х годов, когда в ссылке появились многочисленные троцкисты, никого, кроме себя, не признающие за политических.

Ну, да не одни же социалисты содержались в ссылке 20-х годов - и главным образом (что ни год, то верней) - совсем не социалисты. Лились и просто беспартийные интеллигенты - те духовно-независимые людии, которые мешали новому режиму установиться. И - бывшие, недоуничтоженные в гражданскую войну. И даже - мальчики "за фокстрот". <1926 г., Сибирь, Свидетельство Витковского.> И спириты. И оккулисты. И духовенство - сперва еще с правом служения в ссылке. И просто верующие, просто христиане, или крестьяне, как переиначили русские много веков назад.

И все они попадали под око того же оперсектора, все разъединялись и костенели.

Обессиленные равнодушием страны, ссыльные потеряли и волю к побегам. У ссыльных царского времени побеги были веселым спортом: пять побегов Сталина, шесть побегов Ногина - грозила им за то не пуля, не каторга, а простое водворение на место после развлекательного путешествия. Но коснеющее, но тяжеловеющее ГПУ со средины 20-х годов наложило на ссыльных партийную круговую поруку: все сопартийцы отвечают за своего бежавшего! И уже так не хватало воздуха, и уже так был прижимист гнет, что социалисты, недавно гордые и неукротимые, приняли эту поруку! Они теперь сами, своим партийным решением, запрещали себе бежать!

Да и куда бежать? К кому бежать? Где тот народ, к которому бежать?..

Тертые ловкачи теоретических обоснований быстро пристроили: бежать - не время, нужно ждать. И вообще бороться не время, тоже нужно ждать. В начале 30-х годов Н. Я. Мандельштам отмечает у чердынских ссыльных социалистов полный отказ от сопротивления. Даже - ощущение неизбежной гибели. И единственную практическую надежду: когда будут новый срок добавлять, то хоть бы без нового ареста, дали бы расписаться тут же, на месте - и тогда хоть не разорится скромно-налаженный быт. И единственную моральную задачу: сохранить перед гибелью человеческое достоинство.

Нам, после каторжных лагерей, где мы из раздавленных единиц стали крепким целым, - странно узнавать, как социалисты из уже сочлененного целого, проверенного в действии, распадались на беспомощные единицы. Но в наши десятилетия идет общественная жизнь к расширению и полноте (вдох), а тогда она шла к угнетению и сжатию (выдох).

Так не гоже нашей эпохе судить эпоху ту.

***

А еще у ссылки были многие градации, что тоже разъединяло и ослабляло ссыльных. Были разные сроки обмена удостоверений личности (некоторым - ежемесячно, и это с изнурительными процедурами). Дорожа не попасть в категорию худшую, должен был каждый блюсти правила.

До начала 30-х годов сохранялась и самая смягченная форма: не ссылка, а минус. В этом случае репрессированному не указывали точного места жительства, а давали выбрать город за минусом сколько-то. Но, однажды выбрав, к месту этому он прикреплялся на тот же трехлетний срок. Минусик не ходил на отметки в ГПУ, но и выезжать не имел права. В годы безработицы биржа труда не давала минусникам работы: если ж он умудрялся получить ее - на администрацию дави: уволить!

Минус был булавкой: им прикалывалось вредное насекомое и так ждало покорно, пока придет ему черед арестоваться по-настоящему.

А еще же была вера в этот передовой строй, который не может, не будет нуждаться в ссылке! Вера в амнистию, особенно к блистательной 10-й годовщине Октября!..

И амнистия пришла, амнистия - ударила. Четверть срока (из трех лет - 9 месяцев) стали сбрасывать ссыльным, и то не всем. Но так как раскладывался Большой Пасьянс, и за тремя годами ссылки дальше шли три года политизолятора и потом снова три года ссылки - это ускорение на 9 месяцев нисколько не украшало жизни.

А там приходила пора и следующего суда. Анархист Дмитрий Венедиктов к концу трехлетней тобольской ссылки (1937 г.) был взят по категоричному точному обвинению: "распространение слухов о займах" (какие же могут быть слухи о займах, наступающих кажегод с неизбежностью майского расцвета?!..) "и недовольство советской властью" (ведь ссыльный должен быть доволен своей участью!). И что ж дальше за такие гнусные преступления? Расстрел в 72 часа и не подлежит обжалованию! (Его оставшаяся дочь Галина уже мелькнула на страницах этой книги.)

Такова была ссылка первых лет завоеванной свободы и таков путь полного освобождения от нее.

Ссылка была - предварительным овечьим загоном всех назначенных к ножу. Ссыльные первых советских десятилетий были не жители, а ожидатели - вызова туда.

(Были умные люди - из бывших, да и простых крестьян, еще в 20-е годы понявшие все предлежащее. И окончив первую трехлетнюю ссылку, они на всякий случай там же, например, в Архангельске, оставались. Иногда это помогало больше не попасть под гребешок.)

Вот как для нас обернулась мирная шушенская ссылка, да и туруханская с какао.

Вот чем была у нас догружена овидиева тоска.

Поиск по сайту: