ЗАГУЛЫ

Жил я полным махом... Риск увлекал, захватывал,. требовал нового... Было жутко, но чувствовалась жизнь. С трудом давались мне мои «дела». Нужно было вкладывать. всего себя. Один необдуманный шаг и конец... Требовались нервы, терпенье и упрямство... А сочетать это нелегко.

Снова сыграл... На этот раз легально... Думал, что Внешторг не удержится. Поставил ставку и проиграл.

Мне казалось тогда, что я прав... Я любил Poccию, сделал для нее все, что мог. Понял, что те верхи, которые говорят о ее спасении, заботятся только о себе. Разочаровался, и решил жить для себя, и для ближнего, самого ближнего. Прос­то, не мудрствуя брал жизнь. Бывали и проблески—чувство­валась неудовлетворенность...

Я нигде не служил, но всегда где-нибудь числился... Был нелегален. — Жил студентом, демобилизованным письмоводителем, всегда имел кучу документов. Рвал с большевиков везде, где возможно...

Иногда развлекался.

Была весна. Встал я поздно, и часа в 2 дня вышел на Невский... Петроград сейчас маленькая деревня, где все друг друга знают... Вот промелькнули два еврейчика аякса, — часовых дел мастера. Еще недавно они ходили, что называется, без штанишек, а теперь открыли третий магазин серебряных и золотых вещей... Важно прошел советский адвокат (правозаступник) с наглой физиономией, друг и приятель всего Г.П.У. За хорошие деньги он улаживал всякие «хозяйственные» дела в «экономическом отделе Г. П. У. На извозчике проехал «льняной король». Теперь и такие существуют...

Я шел по солнечной стороне... Попадавшаяся мне навстре­чу публика щурилась и гримасничала от яркого света. Люди не знакомые, но лица примелькались...

Вот дама. На плечах великолепный, темный соболий палантин... Я невольно взглянул на лицо... И что такое?.. Немного оскаленные в полуулыбке или в полугримасе красивые зубы и один из них ярко блестит... Я присмотрелся.—Бриллиант.

Знакомое лицо... Взгляды наши встретились... Мы узнали друг друга...

Смольный институт... Прием... Громадная, с колоннами зала... Справа от входа аэропаг классных дам... В середине между колоннами снобирующая все и вся М-ме П-а, и ее веселая дочь пепиньерка Верочка...

«Верочка... Смолянка... Пепиньерка... И Верочка с брильянтом в зубе... В собольем палантине!»..

«Чекистка... Служит в Г. П. У... Надо сделать вид, что я ее не заметил». — Все это быстро мелькало у меня в голове. Но было поздно — она шла ко мне.

Мы поздоровались... Я выжидал и разговор не начал... «Вы узнаете?.. Вы помните?..» Она повернула меня в свою сторону, мы пошли, и начался ее рассказ...

«Жила я с мамой... У нас была квартира... Было тяжело... Вселился мой теперешний муж... Сейчас он владелец одного из самых больших меховых магазинов»...

У меня отлегло... Значит все таки не чекистка... «Ну и как вы себя чувствуете?..»

«А ничего, привыкла. Жарю во все нелегкие... Вот видите, — меха и тряпки. Слушайте: Обязательно приходите ко мне. В среду у меня вечер, будет много интересного, я вас жду непременно.»

Ни смокинга ни фрака у меня конечно не было. Я одел синий двубортный костюм и пешком пошел на Московскую улицу. Было часов 10 вечера. Я вошел в парадный подъезд бывшего хорошего дома. Поднялся во второй этаж, нашел номер квартиры и позвонил... В двери, совсем как в тюрьмах, открылось маленькое окошечко и на меня уставился какой то глаз. Затем оно закрылось и послышался мужской голос: {100} «Верочка, там какой то незнакомый... Не твой ли гость?...» Снова окошечко... Глаз... Шум защелки. И дверь тяжело рас­крылась. — Она вся была обита железом. В передней Верочка. Тяжелый, богатый, отделанный шеншеля туалет... Сзади муж. Во фраке...

«Позвольте вас познакомить...»

«А вы не во фраке?.. Ах, как жалко!.. У нас все будут во фраках...» Обратился ко мне хозяин дома.— «У Вас его нет. Так я мог бы где-нибудь достать и Вам прислать...» Добавил он.

Я в беспомощности взглянул на Верочку. Та немного смутилась и чуть покраснела, но не очень... Видно уже попри­выкла.

«Да что ты, Григорий, пристал с фраком... Идемте!». Собственно нужно было немедленно уйти, но я как-то потерял волю и остался... В сопровождении хозяина я вошел в гостинную... — «Съезд» еще не начался... Хозяин решил меня занять...

«Вот посмотрите как я попался», начал он, подводя меня к стене, на которой висели картины. «Я купил вот этих «Охотников» за подлинник, а мне говорят, что это подделка»...

Я взглянул на картину... Я не знаток, но тут нечего было и понимать, чтобы сразу решить, что это грубейшая копия. Муж Верочки еще сомневался...

«К сегодняшнему дню мы купили у бывшего «Александр», знаете на Невском, теперь это «Г. У. М.», целых две бельевых корзины безделушек...Ведь надо же украсить квартиру?.»

Я посмотрел... Все ужасающая безвкусица... Заваль от прошлого... То, что вероятно раньше у «Александра» никак не шло. Хозяин восторгался:

«Неправда ли очень мило?.. А у меня есть и бильярд!» В передней раздался звонок и он побежал открывать дверь...

В гостиную медленно, с достоинством вплыла толстая дама... На стянутой платьем груди у нее покоился 20-ти каратный бриллиант... Вошло несколько мужчин во фраках и смокингах...

Меня познакомили... До этого времени я думал, что в {101} Советской России есть только два разных языка. — Язык большевиков, и всех остальных....

Даже с уголовниками, у меня всегда находились какие-ни­будь общие интересы, а тут я буквально не мог вставить ни одного слова... Все их разговоры вертелись около того, кто, за что и сколько заплатил. Дамы за платья, за туфли, за чулки... Мужчины за квартиры, по счетам в ресторанах, за костюмы и т. п. Все это хвасталось друг перед другом и в некоторых случаях тут же показывались и покупки. — Люди становились в позы, поворачивались, их оглядывали и оценивали... Гово­рили о политике, но только в связи с Г. П. У., — Как избе­жать его объятий. Говорили о театре, но опять хвастаясь. — Бывать в балете и в оперетке по их понятиям было нужно.

Гостиная наполнялась... Набралось человек сорок... Я решительно собрался уходить... Но в это время к моему большому удивленно в зале появились — артисты Юрьев, Дулов и артистки оперетки.

Я поздоровался с Дуловым и удивился, что он здесь. «Ну что же, гонят монету... Вот и пришел»... Ответил он...

Началось концертное отделение.

Кто то что то пел, танцевал, декламировал. Люди за­рабатывали деньги... Я с Юрьевым играл на биллиарде. Наконец позвали ужинать...

Стол был накрыт «по новому». — Серебро с чьими то гербами. Стопки — шкалики, новейшего советского производст­ва, о край которых можно было обрезать губы... Раскрашенные золотом меню. Вино: — Херес, мадера, портвейн, белое, красное, — все это самое дешевое советское производство и все это наливалось в одну стопку...

Я сел рядом с Юрьевым.

«Ах подлецы, каким вином поят...» Не обращая внимания на то, что его могут услышать, громко ругался он... «А вы не смущайтесь, плюньте на все, ешьте и пейте»... Прибавил он мне...

Но не смущаться было трудно. Шел такой гвалт и шум что несмотря на то, что я участвовал во всяких попойках, я на этот раз сидел как пришибленный... Люди не были пьяны... нет, — они просто создавали, делали оживление, {102} чтобы потом говорить как было весело... Юрий Михайлович забрал себе вазу с орехами, щелкал их и не обращал ни на кого никакого внимания.

Ужин близился к концу... Наконец, встал хозяин и объявил, что гостям сейчас будет предложен сюрприз...

За ним встали все, и перешли в гостинную... На стене появился экран, а в биллиардной поставили кинематограф... Потушили свет и началось представление неприлич­ной, то есть совершенно нецензурной фильмы. (тогда так говорили – «фильма» в ж.р.; ldn-knigi)

*

Бывали и другие «загулы». — У Вороновых вечер... Что это значит? А это значить, что где-нибудь и как-ни­будь, что-нибудь продали, достали 3 червонца, решили созвать друзей. И немного... И даже не немного, а много выпить, поужи­нать... Загулять, забыться, отойти от жизни.

Готовились к этому долго. Ведь это же событие. Как инсти­тутки и кадеты... Те же волнения, подготовки, платья... И право, те же мечты. —Хорошие и чистые... Люди отвыкли от веселья... Изголодались... И несмотря на окружающую грязь, сами того не замечая, вернулись к чистоте.

День назначен... Кого позвать? Здесь выбор строг. Будет всего 15 человек друзей. Сервиз продан в голодовку. — Собирают у друзей... Достали. Нет скатертей. — Достали... Платье у В-ой готово... Все эти события разносит словесное радио. День приближается и вдруг скандал. — Володя Воронов запил... Бедная Ольга Николаевна в панике...

«Найдите мне Володю»...

Воронов бывший гвардейский полковник. Ныне приказчик одного из трестов. Тяжело... Кругом сволочь... Служить надо. Семья. Денег нет... Боязнь сокращения... потери места. И вот срывы. — Держится, держится, а потом ахнет...

Володя найден... На этот раз только червонец долгу... Что то загнано, бюджет восстановлен... Опять все в порядке...

Я пришел рано... Гостей не было... Столовая... Стол готов для ужина... Уютно и хорошо... Старинные канделябры, в них свечи... Сохранилось немного и серебра, то что постариннее... Многого не хватает... Но в общем хорошо...

{103} «Вот водка, белое, красное, и это все...» Как бы извиняясь говорила Ольга Николаевна...

«Но всего вволю... И посмотрите, вино неплохое...»

Начали приходить гости...

Первые пришли Д - вы... Он высокий, красивый, молодой и седой... Она стройная и гибкая, как хлыст, спокойная и стро­гая...

За ними очаровательная Б-ва... Голая... Лихая и красивая. Потом П-вы... Вот это хуже. Он из бывших чиновников обратился в коммерсанта... Немного разбогател. А она немножко подняла нос...

Но вот сюрприз... П-в и не один, а с ним Сережка С. Бывший лицеист и цыган... Рояль — от Шопена до кабака и гитара с пением... Оба вместе и каждый в отдельности могут заставить плакать... И... загулять, как могут только Русские...

Сели за стол.

Водка... Вино... И искреннее, неподдельное веселье. Люди начали понимать ему цену...

«Сереженька, спойте... Миленький, спойте...»

Сережка, как всегда, поторговался, покривлялся... Взял гитару...

«Ах все ли вы в добром здоровьи...» Начал он... И все забылось...

День да наш...

«Можно ли нам с вами выпить...

Можно, можно, даже должно...»

Чарку хозяйке...

Чарку гостям...

Вина и вина...

Хорошо было... Казалось нет ни Г. П. У. ни обысков ни арестов... А если они и существуют, то не сейчас. Сейчас они не страшны...

Встали... П-в сел за рояль... Танцы... Воронов силь­но и красиво поднял на руки Б-ву и сделал с ней несколько туров.

Маленький скандал... Кто то кого то ревновал... В спальне хозяйки слезы... Участие всех и примирение... Б-ва пьяна и стала еще лучше... {104} 7 утра... Нервы сдали. И люди вспомнили, что завтра тоже жизнь. И вдруг... стало тяжело.

*

Опять Невский. Лето... 8 часов вечера. Народу мало, жарко и скучно...

Засунув руки в карманы, уныло шагал я по направлению к Адмиралтейству...

Меня окликнули... Взглянул... Моя знакомая и приятельница...

«Куда?»...

«Вышла подышать воздухом...»

«Проводите меня... Я по делу на Мойку»...

«Идем...»

Знакомы мы были давно... В первые годы моего офицерства, за завтраком, совершенно запросто, мы вдвоем выпивали бутыл­ку коньяку, и если я ловил муху, то получал выговор... Не­сколько вопросов и ответов и мы замолчали... Никто из нас не старался поддерживать разговор...

Прошли Невский.. Свернули на Морскую... Народу еще меньше...

«Помните «Пивато»... Обратился я к ней. «Он теперь открыт, зайдем туда, вы посидите, а я схожу на Мойку и быстро вернусь...»

«Хорошо...»

Ресторан был пуст... есть не хотелось... Совершенно прежний, во фраке, с кривыми ногами и бритой головой ста­рый татарин, служивший раньше у «Контана» предложил нам какой то, как он говорил, вкусный торт... На этом и оста­новились...

Я сходил на Мойку и быстро вернулся...

Пить не хотелось... Не было настроения... И мы молча сидели ковыряя торт...

Гитара...

Сперва далеко... Верно в кабинете... Потом ближе... И в дверях Дулькевич...

Поклонился... Поставил ногу на стул, положил на нее гитару и, как бы для себя, взял несколько аккордов.

{105} Оборвал... И негромко, но отчетливо, размашисто пошел, по всем струнам и начал «Цыганскую венгерку»...

Что то переменилось... По спине прошел холодок... Освежил душу... Нерв заходил...

Я взглянул на моего друга. — Новое лицо... Так может одухотворяться только Русская женщина... На ней нет маски запада... Вся ее прелесть внутри, в ее душе...

По моему, не словами, а просто взглядом я спросил ее «Идем»? И так же она ответила мне «Да...»

Кабинет...

Я только что закончил одну из моих операций, и у меня в кармане звенело двадцать золотых... Не червонцев, а настоящих Николаевских круглых золотых... Сум­ма для Советской России не маленькая... И даже большая.

Стол... Нас человек 15-ть... Помню какое то заливное из судака... Закуски... Водка... Много водки... Затем все это покрыли вином... Пили много, охотно, жадно... Пили все.— Не только чавалы (по цыг.- мужчины, парни; ldn-knigi), но и женщины... Изголодались.

Заговорили.— «А помнишь?.. А вспомни... Было хорошо...»

Кто в хоре?... Вот Нина Дмитриевна Дулькевич, вот Шура Гроховская... Вот тетя Дуня... А вот и Миша Масальский, этот маленький толстенький цыган... Все пьет и тяжело уж дышет, но если разойдется, то все же спляшет. Нет многих... Нет красивой Мани Шишкиной... Нет высоких, стройных Панковых... Нет маленькой, веселой плясуньи Жени Масальской... Нет и красивых ассирийских глаз Мани Масальской.

Кто новые? Две теперешние знаменитости. — Женя Морозова, полу цыганка, солистка, дающая свои концерты и Маня Фесенко, недавно в хоре — из полевых...

«Как дела?...»

«Плохо... Нет дела... Мало кто слушает, а если слушают, так петь противно...»

Выпили вволю — душа заговорила... Запели. И такого пенья я еще никогда не слышал... Им хотелось вылить душу. Петь хотелось... Нам хотелось слушать... Они это знали, ценили, хотелось дать еще больше... Хор действовал на слушающих, слушающие на хор, дирижера, солисток... Солистки на дири­жера... Все это давало полноту... Гармонию...

{106} Начали с хоровых... Перешли на сольные... Капнули старину... Ахнули плясовые... Опять сольные... Вино... Чарка... Ходу... И ходу...

Все забыто... И тюрьмы и Г. П. У.... И вся Советская власть...

Все шло ребром... Вот она жизнь... Вот подъем!

Женя пела хорошо... Но чуть не хватало души. — Концертная певица... Фесенко лучше, оригинальнее... Одной душой... Широко, разухабисто, как то небрежно брала она песню и раз­махнувшись, доводила ее до предела... Вот-вот казалось, она сорвется... Но еще шире, еще полней лилась песня, затягивала, крутила и вся жизнь казалась вихрем...

Я попросил ее спеть, мою любимую «Удаль молодецкую»...

Лихо хватила она стопку водки и еще лише спела песню.

Хотелось больше и больше...

«Что же, Женя... А ведь полевые то забивают концертных...» Вскользь пустил я Морозовой...

Передернулась... Кивнула Дулькевичу... Поставила руку на стол, опустила на нее голову, закрыла глаза и спела...

Да... По настоящему спела... Как редко поют... Тут действительно была и ширина и размах и удаль молодецкая... И прелесть и нежность девичьей красы... И бубенчики на гитаре Дулькевича... Была душа порыв, стихия...

Я видел как рука моей приятельницы крепко сжала бокал... Треск... И стекло впилось в ее руку...

Отрезвило... Было 10 часов утра... Раздернули шторы и в комнату брызнул свет...

«Отвяжитесь же вы черти... Спать нам хочется до смерти».

Спать... Спать... Спать... Пора нам на покой...»

Поиск по сайту: