 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
LXXXVIII
|
Читайте также: |
LXXXIX
Нельзя упускать и то, что во все века естественная философия встречаладокучливого и тягостного противника, а именно суеверие и слепое, неумеренноерелигиозное рвение. Так, мы видим у греков, что те, которые впервыепредложили непривычному еще человеческому слуху естественные причины молниии бурь, были на этом основании обвинены в неуважении к богам[35]. Инемногим лучше отнеслись некоторые древние отцы христианской религии к тем,кто при помощи вернейших доказательств (против которых ныне никто в здравомуме не станет возражать) установил, что Земля кругла и как следствие этогоутверждал существование антиподов[36]. Более того, по теперешнему положению дел условия для разговоров оприроде стали более жестокими и опасными по причине учений и методовсхоластов. Ибо схоласты не только в меру своих сил привели теологию впорядок и придали ей форму науки, но и вдобавок еще добились того, чтостроптивая и колючая философия Аристотеля смешалась, более чем следовало, срелигией. Сюда же (хотя и иным образом) относятся и рассуждения тех, кто непостеснялся выводить и подкреплять истинность христианской религии изавторитетов философов. Они с большой пышностью и торжественностьюпрославляют этот как бы законный союз веры и рассудка и стараются привлечьдуши людей приятным разнообразием вещей, тогда как недостойным образомсмешивают божественное и человеческое. Но в подобном смешении теологии ифилософии охватывается только то, что принято ныне в философии, а новое,хотя бы и измененное к лучшему, чуть ли не изгоняется и искореняется. Наконец, мы видим, что по причине невежества некоторых теологов закрытдоступ к какой бы то ни было философии, хотя бы и самой лучшей. Одни простобоятся, как бы более глубокое исследование природы не перешло за дозволенныепределы благочестия; при этом то, что было сказано в священных писаниях обожественных тайнах и против тех, кто пытается проникнуть в тайны божества,превратно применяют к скрытому в природе, которое не ограждено никакимзапрещением. Другие более находчиво заключают, что если обычные причины неизвестны, то все можно легче приписать божественной длани и жезлу; и это онисчитают в высшей степени важным для религии. Все это есть не что иное, как"желание угождать Богу ложью". Иные опасаются, как бы движения и измененияфилософии не стали примером для религии и не положили бы ей конец. Другие,наконец, очевидно, озабочены тем, как бы не было открыто в исследованииприроды чего-нибудь, что опрокинет или по крайней мере поколеблет религию(особенно у невежественных людей). Опасения этих двух последних родовкажутся нам отдающими мудростью животных, словно эти люди в отдаленных итайных помышлениях своего разума не верят и сомневаются в прочности религиии в главенстве веры над рассудком и поэтому боятся, что искание истины вприроде навлечет на них опасность. Однако если здраво обдумать дело, топосле слова Бога естественная философия есть вернейшее лекарство противсуеверия и тем самым достойнейшая пища для веры. Поэтому ее справедливосчитают вернейшей служанкой религии: если одна являет волю Бога, то другая-- его могущество. Ибо не ошибся тот. кто сказал: "Вы блуждаете, не знаяПисания и могущества Бога"[37], соединив и сочетав, таким образом,нерушимой связью осведомление о воле и размышление о могуществе. Поэтомунеудивительно, что естественная философия была задержана в росте, так какрелигия, которая имеет величайшую власть над душами людей, вследствиеневежества и неосмотрительного рвения некоторых была уведена от естественнойфилософии и перешла на противоположную сторону.XC
Кроме того, в нравах и обычаях школ, академий, коллегий и тому подобныхсобраний, которые предназначены для пребывания в них ученых людей и дляслужения учености, все оказывается противным движению наук вперед. Ибочтения и упражнения расположены так, что нелегко может кому-либо прийти вголову обдумывание и созерцание того, что отличается от привычного. А если тот или другой, возможно, отважится воспользоваться свободойсуждения, то он сможет возложить эту работу только на себя одного. Отобщения с другими он не получит для себя ничего полезного. Если же он и этоперенесет, то убедится все же, что эта деятельность и отвага составляютнемалое препятствие в снискании благополучия. Ведь в случаях такого родастарания людей заключены, как в темнице, в писаниях некоторых авторов. Аесли кто-либо не согласится с ними, то он будет тотчас обвинен как бунтарь иалчный до перемен человек. Между тем велико различие между гражданскимиделами и науками: ведь опасность, происходящая от нового движения, совсем нета, что от нового света. Действительно, в гражданских делах даже изменения клучшему вызывают опасения смуты, ибо гражданские дела опираются наавторитет, единомыслие и общественное мнение, а не на доказательства. Внауках же и искусствах, как в рудниках, все должно шуметь новыми работами идальнейшим продвижением вперед. Но так должно быть согласно здравому смыслу;в жизни это иначе: указанный выше порядок в руководстве науками и учениемкак тяжелое бремя издавна подавляет их рост.XCI
Однако если бы даже это недоброжелательство, о котором сказано выше, ипрекратилось, то и тогда достаточным препятствием для роста наук оставалосьбы то, что деятельность и усилил этого рода лишены вознаграждения. Иборазвитие наук и вознаграждение зависят не от одних и тех же людей. Ведьприращение наук совершается, как бы то ни было, большими талантами, а платаи вознаграждение за науки зависят от толпы или от знатных мужей, которые заредкими исключениями едва ли достигли средней учености. Мало того, успехиэтого рода лишены не только вознаграждения и благоволения людей, но даже инародной похвалы. Ибо они лежат выше понимания преобладающей части людей, иветер общего мнения легко опрокидывает и погашает их. Поэтому нисколько неудивительно, если не преуспевало то, что не было в почете.XCII
Однако величайшим препятствием на пути движения наук и работы надновыми задачами и в новых областях, бесспорно, оказывается отчаяние людей ипредположение невозможного. Даже разумные и твердые мужи совершенноотчаиваются, когда они размышляют о непонятности природы, о краткости жизни,об обмане чувств, о слабости суждения, о трудностях опытов и о томуподобном. Поэтому-то они считают, что в мировом круговращении времен и векову наук бывают некие приливы и отливы, ибо в одни времена науки росли ипроцветали, а в другие времена приходили в упадок и оставались в небрежении;так что, достигнув известного уровня и состояния, науки не способны пойтиеще дальше. А если кто-нибудь верит или обещает большее, то это считаетсяпроявлением бессилия и незрелости духа, так как это стремление, радостноевначале, становится тягостным в дальнейшем и заканчивается замешательством.Но поскольку такого рода мысли легко завладевают достойными и выдающимисяумами, то должно позаботиться о том, чтобы мы не уменьшили и не ослабилистрогость суждения, увлеченные любовью к великому и прекрасному. Должнозорко наблюдать за тем, что светится надеждой и с какой стороны этот свет.И, отбросив более легкие дуновения надежды, должно со всех сторон обсудить ивзвесить те, которые кажутся более верными. Нужно даже призвать к совету ипривлечь на помощь гражданское благоразумие, которое, согласно своимправилам, предписывает недоверие и в делах человеческих предполагает худшее.Поэтому-то мы теперь и должны сказать о надежде, тем более что мы нерассыпаем обещаний, и не готовим сети, и не замышляем козней против сужденийлюдей, а ведем людей за руку по их доброй воле. Итак, хотя могущественнейшимсредством для внушения надежды будет приведение людей к частностям, особеннок тем, кои приведены в систему и расположены в наших таблицах открытия(относящихся отчасти ко второй, но много больше к четвертой части нашего Восстановления), ибо это не только одна надежда, но и как бы само дело;однако, чтобы все стало легче, должно продолжить сообразно с нашимнамерением приуготовление человеческих умов, а в этом приуготовлении немалоеместо занимает обретение надежды. Ведь, помимо надежды, все остальное большесодействует тому, чтобы опечалить людей (т. е. чтобы создать у них худшее иболее низкое мнение о том, что уже принято, и понимание бедственности своегоположения), а не тому, чтобы сообщить им некую бодрость или поощрить в нихстремление к опыту. Итак, следует открыть и преподать те наши соображения,которые делают надежду в этом деле оправданной. Мы поступаем так, как делалперед удивительным своим плаванием в Атлантическое море Колумб, которыйпривел соображения в пользу своей надежды открыть новые земли и континентыпомимо тех, что уже были ранее известны. Эти соображения, хотя и были сперваотвергнуты, в дальнейшем, однако, подтвердились опытом и стали причинами иначалом величайших вещей.XCIII
Начало же должно быть взято от Бога, ибо все совершающееся вследствиеобнаруживающейся природы самого добра явно происходит от Бога, которыйявляется творцом добра и отцом света. А в делах божественных даже ничтожныеначала с неизбежностью влекут за собой результат. И то, что сказано одуховном: "Царство Божие не приходит заметно"[38], происходит вовсех больших делах божественного провидения. Все движется постепенно, безшума и звона, и дело совершается раньше, чем люди подумают о том, что оносовершается, или заметят это. Не следует упускать из виду пророчествоДаниила о последних временах мира: "Многие пройдут, и многообразно будетзнание"[39], явно указывающее, что судьбой, т. е. провидением,определено, чтобы совпали в одно и то же время прохождение через мир(который уже пополнен столькими дальними плаваниями или пополняется) и ростнаук.XCIV
За этим следует наиболее значительное основание для внушения надежды,оно вытекает из заблуждений прошедшего времени и ошибочности испытанных ужепутей. Ибо очень хорошо сказал некто, выражая порицание по поводунеблагоразумного управления государством: "То, что в прошлом было наихудшим,должно быть признано превосходным для будущего: если бы вы исполнили все,что требуют ваши обязанности, и все же ваши дела не были бы в лучшемсостоянии, то не оставалось бы даже никакой надежды привести их к лучшему.Но так как состояние ваших дел стало плохим не в силу самих дел, а попричине ваших заблуждений, то следует надеяться, что, устранив или исправивэти заблуждения, можно достигнуть большого улучшения"[40]. Подобнымже образом если бы люди на протяжении стольких лет владели истинным путемоткрытия и развития знаний и все же не смогли продвинуться дальше, то, безсомнения, дерзко и безрассудно было бы рассчитывать, что можно подвинутьдело дальше. Тогда как если ошибка заключалась в выборе самого пути и трудылюдей растрачены совсем не на то, на что надо было, то из этого следует, чтоне в самих вещах, которые вне нашей власти, возникает трудность, но вчеловеческом разуме, в его применении и приложении, а это допускаетлекарство и лечение. Поэтому самое лучшее будет представить эти самыезаблуждения. Все те ошибки, что были помехой в прошедшее время, суть лишьдоводы в пользу надежды на будущее. И хотя они уже затронуты в том, что былосказано выше, я хочу их и здесь коротко представить в простых инеприкрашенных словах.XCV
Те, кто занимался науками, были или эмпириками или догматиками.Эмпирики, подобно муравью, только собирают и довольствуются собранным.Рационалисты, подобно паукам, производят ткань из самих себя. Пчела жеизбирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов,но располагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого иподлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественнона силах ума и не откладывает в сознание нетронутым материал, извлекаемый изестественной истории и из механических опытов, но изменяет его иперерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на болеетесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей -- опытаи рассудка.XCVI
До сих пор естественная философия еще не была чистой, а лишьзапятнанной и испорченной: в школе Аристотеля -- логикой, в школе Платона --естественной теологией, во второй школе Платона, Прокла и других --математикой, которая должна завершать естественную философию, а не рождать ипроизводить ее. От чистой же и несмешанной естественной философии следуетожидать лучшего.XCVII
Никто еще не был столь тверд и крепок духом, чтобы предписать себе иосуществить совершенный отказ от обычных теорий и понятий и приложить затемзаново к частностям очищенный и беспристрастный разум. А потому нашчеловеческий рассудок есть как бы месиво и хаос легковерия и случайностей, атакже детских представлений, которые мы первоначально почерпнули. Лучшего надобно ждать от того, кто в зрелом возрасте, с полностьюсохранившимися чувствами, с очищенным умом заново обратится к опыту и кчастностям. В этой области мы обещаем себе судьбу Александра Великого. Ипусть никто не изобличает нас в тщеславии, пока не услышит завершения этогодела, которое направлено к тому, чтобы отбросить всякую тщету. Ведь об Александре и его делах Эсхин говорил следующим образом: "Мы,поистине, не живем жизнью смертных, но рождены для того, чтобы потомствогромко возвещало о нас чудеса"[41], как будто дела Александраказались ему чудом. Но в последующие времена Тит Ливий лучше понял дело и сказал обАлександре следующим образом: "Он только решился пренебречьтщетным"[42]. Подобным же образом в будущие времена и о нас,полагаем мы, будет высказано суждение, что мы не совершили ничего великого,а только сочли незначительным то, что считалось великим. Вместе с тем (какмы уже сказали) единственная надежда заключается в возрождении наук, т. е. впересмотре их в определенном порядке посредством опыта и в новом ихустановлении. Никто (как мы думаем) не станет утверждать, что это уже былосделано или задумано.XCVIII
До сих пор опыт (ибо к нему мы теперь всецело должны обратиться) илисовсем не имел основания или имел весьма ненадежное. До сих пор не былоотыскано и собрано изобилие частностей, способное дать разуму знание, вкакой бы то ни было мере достаточное по своему количеству, роду,достоверности. Напротив того, ученые (конечно, нерадивые и легкомысленные)приняли для построения или укрепления своей философии какие-то слухи обопыте и как бы молву о нем или его отголосок и приписали им все же значениезаконного свидетельства. И как если бы какое-либо государство сталоуправлять своими установлениями и делами не на основании писем и сообщенийпослов и достойных доверия вестников, а на основании толков горожан наперекрестках, -- точно такой же образ действий был введен в философию вотношении опыта. Ничего мы не находим в естественной истории должным образомразведанного, проверенного, сосчитанного, взвешенного и измеренного. Однакото, что в наблюдении не определено и смутно, в представлении ложно иневерно. Если же кому-либо сказанное здесь покажется странным и близким кнесправедливой жалобе на основании того, что Аристотель, муж столь великий иопирающийся на силы такого царя, сложил столь тщательное исследование оживотных, а другие с большим прилежанием (хотя и с меньшим шумом) многоеприбавили, и еще другие составили многочисленные рассказы и исследования орастениях, о металлах, об ископаемых, то он, конечно, недостаточно замечает,что совершается у него на глазах. Ибо одна основа у той естественнойистории, которая слагается для одной себя, и другая у той, котораясоставлена, чтобы дать разуму понятия с целью созданияфилософии[43]. Эти две истории различаются как в других отношениях,так и особенно в следующем. Первая из них содержит разнообразие природныхвидов, а не опыты механических искусств. Подобно тому как и в гражданскихделах дарование каждого, а также скрытый смысл души и страстей лучшеобнаруживаются тогда, когда человек подвержен невзгодам, чем в другое время,таким же образом и скрытое в природе более открывается, когда оноподвергается воздействию механических искусств, чем тогда, когда оно идетсвоим чередом. Поэтому тогда только следует возлагать надежды наестественную философию, когда естественная история (которая есть ее подножиеи основа) будет лучше разработана; а до того -- нет.XCIX
Но и в самом изобилии механических опытов открывается величайшийнедостаток таких опытов, которые более всего содействуют и помогаютосведомлению разума. Ведь механик никоим образом не заботится обисследовании истины, а устремляет усилия разума и руки только на то, чтослужит его работе. Надежду же на дальнейшее движение наук вперед толькотогда можно хорошо обосновать, когда естественная история получит и соберетмногочисленные опыты, которые сами по себе не приносят пользы, носодействуют открытию причин и аксиом. Эти опыты мы обычно называем светоносными в отличие от плодоносных. Опыты этого первого рода содержат всебе замечательную силу и способность, а именно: они никогда не обманывают ине разочаровывают. Ибо, приложенные не к тому, чтобы осуществить какое-либодело, но для того, чтобы открыть в чем-либо естественную причину, они, каковбы ни был их исход, равным образом удовлетворяют стремление, так какполагают конец вопросу.C
Следует, однако, заботиться не только о большом запасе опытов, но и ополучении опытов другого рода, нежели те, кои совершены до сих пор. Должноввести совсем другой метод и порядок и ход работы для продолжения иобогащения опыта. Ибо смутный и руководящийся лишь собой опыт (как ужесказано выше) есть не более как движение наощупь и, скорее, притупляет умлюдей, чем осведомляет его. Но когда опыт пойдет вперед по определенномузакону, последовательно и беспрерывно, можно будет ожидать чего-то лучшегодля наук.CI
Однако и после того как уже добыты и находятся под рукой факты иматериалы естественной истории и опыта, которые требуются для работы разумаили для философской работы, разума все еще отнюдь не достаточно, чтобы онсам по себе и с помощью памяти подвизался в этом материале; это было бы тоже самое, как надеяться удержать в памяти и одолеть вычисление какой-либоэфемериды. Однако до сих пор в исследовании больше значения имелообдумывание, чем писание, и до сих пор опыт не знал грамоты. Но исследованиене может быть удовлетворительным иначе как в письме. Когда это войдет вобычай, можно будет ожидать лучшего от опыта, который наконец станетписьменным[44].CII
Кроме того, если множество и как бы войско частностей столь велико и втакой степени рассеяно и разбросано, что смущает разум и сбивает его с пути,то не следует ожидать добра от неожиданных нападений и легких движений иперебежек разума, пока посредством удобных, хорошо расположенных и как быживых таблиц открытия но будут установлены порядок и стройность в том, чтоотносится к исследуемому предмету, и пока ум не обратится к помощи этихзаранее приготовленных и систематизирующих таблиц.CIII
Но и после того как множество частностей будет должным образом как быпоставлено перед глазами, не следует тотчас переходить к исследованию иоткрытию новых частностей или практических приложений. Или по крайней мереесли это сделано, то не следует здесь останавливаться. Мы не отрицаем, чтопосле того как из всех наук будут собраны и расположены по порядку все опытыи они сосредоточатся в знании и суждении одного человека, то из переносаопытов одной науки в другую посредством того опыта, который мы зовем научным(literata), может быть открыто много нового -- полезного для жизни человека.Однако от этого следует ожидать не столь многого, как от нового светааксиом, которые по известному способу и правилу выводятся из тех частностейи в свою очередь указывают и определяют новые частности. Ведь путь непроходит по равнине, у него есть восхождения и нисхождения. Сначала восходятк аксиомам, а затем спускаются к практике.CIV
Не следует все же допускать, чтобы разум перескакивал от частностей котдаленным и почти самым общим аксиомам (каковы так называемые начала наук ивещей) и по их непоколебимой истинности испытывал бы и устанавливал средниеаксиомы. Так было до сих пор: разум склоняется к этому не толькоестественным побуждением, но и потому, что он уже давно приучен к этомудоказательствами через силлогизм. Для наук же следует ожидать добра толькотогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а непрерывающимся ступеням -- от частностей к меньшим аксиомам и затем ксредним, одна выше другой, и наконец к самым общим. Ибо самые низшие аксиомынемногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие аксиомы (какиеу нас имеются) умозрительны и абстрактны, и у них нет ничего твердого.Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческиедела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы -- неабстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами. Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинеци тяжести, чтобы они сдерживали всякий его прыжок и полет. Но этого, однако,до сих пор не сделано. Когда же это будет сделано, то можно будет ожидать отнаук лучшего.CV
Для построения аксиом должна быть придумана иная форма индукции, чемта, которой пользовались до сих пор. Эта форма должна быть применена нетолько для открытия и испытания того, что называется началами, но даже и кменьшим и средним и наконец ко всем аксиомам. Индукция, которая совершаетсяпутем простого перечисления, есть детская вещь: она дает шаткие заключения иподвергнута опасности со стороны противоречащих частностей, вынося решениябольшей частью на основании меньшего, чем следует, количества фактов, ипритом только тех, которые имеются налицо. Индукция же, которая будетполезна для открытия и доказательства наук и искусств, должна разделятьприроду посредством должных разграничении и исключений. И затем последостаточного количества отрицательных суждений она должна заключать оположительном. Это до сих пор не совершено, и даже не сделана попытка, еслине считать Платона, который отчасти пользовался этой формой индукции длятого, чтобы извлекать определения и идеи[45]. Но чтобы хорошо иправильно строить эту индукцию или доказательство, нужно применить многотакого, что до сих пор не приходило на ум ни одному из смертных, и затратитьбольше работы, чем до сих пор было затрачено на силлогизм. Пользоваться жепомощью этой индукции следует не только для открытия аксиом, но и дляопределения понятий. В указанной индукции и заключена, несомненно,наибольшая надежда.CVI
При построении аксиом посредством этой индукции нужно взвесить иисследовать, приспособлена ли устанавливаемая аксиома только к мере техчастностей, из которых она извлекается, или она полнее и шире. И если онаполнее или шире, то надо смотреть, не может ли аксиома укрепить эту своюшироту и полноту указанием новых частностей, как бы неким поручительством,чтобы мы и не погрязли в том, что уже известно, и не охватили бы чрезмерношироким охватом лишь тени и абстрактные формы, а не прочное и определенное вматерии. Только тогда, когда это войдет в обыкновение, по справедливостиблеснет прочная надежда.CVII
Здесь следует снова повторить то, что было сказано выше о расширенииестественной философии и о приведении к ней частных наук, чтобы не былоразъединения наук и разрыва между ними. Ибо и без этого мало надежды надвижение вперед.CVIII
Итак, мы показали, что можно устранить отчаяние и создать надежду, еслираспроститься с заблуждениями предшествующего времени или исправить их.Теперь надобно посмотреть, есть ли что-либо другое, что подаст надежду. Итут является следующее соображение. Если люди, не добиваясь этого апреследуя иные цели, все же открыли много полезного как бы случайно илимимоходом, то никто не будет сомневаться в том, что если они начнут поиски,занимаясь непосредственно тем, чем нужно, и пойдут по определенному пути и вопределенном порядке, а не скачками, то откроют много больше. Хотя и можетподчас случиться, что кто-нибудь при счастливом стечении обстоятельствсделает открытие, которое раньше ускользало от того, кто вел поиски сбольшими усилиями и старанием; однако в преобладающем большинстве случаев,без сомнения, случается противоположное. Поэтому гораздо большего, лучшего иполучаемого через меньшие промежутки времени следует ожидать от рассудка,деятельности, направленности и стремления людей, чем от случая, животныхинстинктов и тому подобного, что до сих пор давало начало открытиям.CIX
Можно привести также и следующее обстоятельство, подающее надежду. Немало из того, что уже открыто, таково, что, раньше чем оно было открыто,едва ли кому-нибудь могло прийти на ум чего-нибудь ожидать от него;напротив, всякий пренебрег бы им, как невозможным. Люди обычно судят о новыхвещах по примеру старых, следуя своему воображению, которое предубеждено изапятнано ими. Этот род суждения обманчив, поскольку многое из того, чтоищут у источников вещей, не течет привычными ручейками. Например, если бы кто-либо до изобретения огнестрельного оружия описалэту вещь по тому, как она действует, и сказал бы следующим образом: "Сделаноизобретение, посредством которого можно с далекого расстояния сотрясать иразрушать стены и укрепления, как бы ни были они велики", то люди, конечно,стали бы делать много разнообразных догадок об увеличении сил метательныхснарядов и орудий посредством грузов и колес и стенобитных средств этогорода. Но едва ли чьему-либо воображению и мысли представился бы стольвнезапно и быстро распространяющийся и взрывающийся огненный ветер, ибочеловек не видел вблизи примеров этого рода, кроме, может быть,землетрясения и молнии, а эти явления были бы тотчас исключены людьми какчудо природы, коему человек подражать не может. Подобным же образом, если бы кто-либо ранее изобретения шелковой нитиповел такую речь: "Найдена для нужд одежды и убранства нить некоего рода,намного превосходящая льняную и шерстяную нить тонкостью, но вместе с тем ипрочностью, а также красотой и мягкостью", люди тотчас бы стали думать окаком-то шелковистом растении, или о более тонком волосе какого-тоживотного, или о перьях и пухе птиц. А о ткани малого червя, о таком ееизобилии и ежегодном возобновлении они, конечно, никогда бы не подумали. Аесли бы кто-либо бросил какое-нибудь слово о черве, он был бы, без сомнения,осмеян, как человек, который бредит о какой-то невиданной паутине. Точно так же если бы кто-либо ранее изобретения мореходной иглы сказал:"Изобретен прибор, посредством которого можно точно определить и указатьстраны света и кардинальные точки неба", то люди тотчас, подстрекаемыевоображением, устремились бы к разнообразным предположениям об изготовленииболее совершенных астрономических приборов. Изобретение же такого предмета,движение которого отлично сходится с небесным, хотя сам он не из числанебесных тол, а состоит из камня или металла, считалось бы совершенноневозможным. Однако это и подобное этому, оставаясь скрытым от людей втечение столь многих времен мира, было изобретено не посредством философииили наук, а благодаря случаю и совпадению. Ибо эти открытия (как мы ужесказали) настолько отличны и удалены от всего познанного ранее, что никакоепредшествующее знание не могло к ним привести. Поэтому надо вообще надеяться на то, что до сих пор в недрах природытаится много весьма полезного, что не имеет родства или соответствия с ужеизобретенным и целиком расположено за пределами воображения. Оно до сих пореще не открыто, но, без сомнения, в ходе и круговороте многих веков и этопоявится, как появилось предыдущее. Однако тем путем, о котором мы теперьговорим, все это можно представить и предвосхитить быстро, немедленно,тотчас.CX
Но встречаются и другие открытия, такие, которые доказывают, что родчеловеческий может миновать и оставить без внимания даже лежащие у него подногами замечательные находки. Действительно, если изобретение пороха, илишелковой нити, или мореходной иглы, или сахара, или бумаги зависит отнекоторых свойств вещей и природы, то уж в искусстве книгопечатания,конечно, нет ничего, что бы ни было явно и почти самоочевидно. И все же людив продолжение стольких веков были лишены этого прекраснейшего изобретения,которое так содействует распространению знаний. Они не обратили внимания нато, что, хотя знаки букв разместить труднее, чем писать буквы движениемруки, но зато размещенные однажды буквы дают бесчисленное количествоотпечатков, а буквы, начертанные рукой, дают только одну рукопись; или же незаметили того, что краска может быть настолько сгущена, чтобы онаокрашивала, а не текла, особенно когда буквы опрокинуты и печатаниепроизводится сверху. Однако ум человеческий обычно столь неловок и плохо расположен на этомпути открытия, что сначала он себе не доверяет, а вскоре доходит допрезрения к себе: сначала ему кажется, что подобное изобретение невероятно;а после того как оно сделано, кажется невероятным, что люди так долго незамечали его. Но и это по справедливости дает повод к надежде. Есть, значит,много до сих пор остающихся без движения открытий, которые могут бытьвыведены посредством того, что мы называем научным опытом, не только изнеизвестных ранее действий, но также из перенесения, сочетания и применениядействий уже известных.CXI
Нельзя упускать для создания надежды также и следующее. Пусть людиподумают о бесконечном расточении ума, времени и способностей, которые ониотдают вещам и занятиям много меньшей пользы и ценности; если бы обратитьхоть некоторую часть этого на занятия здравые и положительные, то не было бытакой трудности, которую нельзя было бы преодолеть. Это мы сочли нужнымприбавить по той причине, что открыто признаем: такое собирание естественнойи опытной истории, каким мы его замышляем и каким оно должно быть, естьвеликое, как бы царское дело, которое потребует много труда и издержек.CXII
Пусть никто не устрашится множества частностей, пусть это скорее ведетего к надежде. Ибо частные явления искусств и природы составляют лишь горстьпо сравнению с вымыслами ума, оторванными и отвлеченными от очевидностивещей. Исход этого пути открыт и почти близок. Иной же путь исхода не имеет,но бесконечно запутан. Люди же до сих пор мало задерживались на опыте и лишьслегка его касались, а на размышления и выдумки ума тратили бесконечноевремя. Если бы среди нас был кто-нибудь, кто отвечал бы нам на вопросы офактах природы, то открытие всех причин и завершение наук было бы деломнемногих лет.CXIII
Мы считаем также, что надежде людей может кое-чем помочь нашсобственный пример. Мы говорим это не из тщеславия, а потому, что этополезно сказать. Если кто не верит, пусть посмотрит, как я, человек средилюдей моего времени наиболее занятый гражданскими делами и не совсемкрепкого здоровья (на что тратится много времени), хотя и вполне первый вэтом деле, не идя ни по чьим следам, не сообщаясь в этом деле ни с кем изсмертных, все же твердо вступил на истинный путь и, подчиняя ум вещам, такимобразом (как мы полагаем) подвинул это дело несколько вперед. Пусть он тогдапосмотрит, чего можно ожидать после этих наших указаний от людей, у которыхмного досуга, а также от соединения трудов и от распорядка времени; темболее что по этому пути может идти не один лишь человек (как по путирассуждений), а могут быть наилучшим образом распределены и затемсопоставлены труды и работы людей (особенно в том, что касается собиранияопыта). Люди тогда только начнут сознавать свои силы, когда не бесконечноеколичество людей будет делать одно и то же, но один будет совершать одно, адругой -- другое.CXIV
Наконец, если бы даже ветер надежды, который дует со стороны этогоНового Света[46], был гораздо менее надежен и более слаб, то итогда все же, полагаем мы, следовало бы сделать эту попытку (если мы нехотим совершенно пасть духом). Ведь опасность не совершить попытку иопасность испытать неудачу не равны. Ибо в первом случае мы теряем огромныеблага, а во втором -- лишь небольшую человеческую работу. Из всего намисказанного, а также из несказанного очевидно, что у нас достаточно надеждына успех не только для человека усердного и предприимчивого, но даже и дляблагоразумного и трезвого.CXV
Итак, мы сказали о необходимости отбросить то отчаяние, котороеявляется одной из могущественнейших причин замедления развития наук;закончена также речь о признаках и причинах заблуждений, бездеятельности иукоренившегося невежества; сказанного тем более достаточно, что особеннотонкие причины, недоступные суждению или наблюдению толпы, должны бытьотнесены к тому, что сказано об идолах человеческой души. И здесь также должна быть закончена разрушительная часть нашего Восстановления, которая состоит из трех опровержений, а именно: опроверженияприрожденного человеческого ума, предоставленного самому себе; опровержениядоказательств и опровержения теорий, или принятых философий и учений.Опровержение их было таково, каким оно только могло быть, т. е. черезуказания и очевидные причины, ибо никаких других опровержений мы не моглиприменить, расходясь с остальными и в основных началах и в методахдоказательств. Поэтому теперь своевременно будет обратиться к самому искусству иобразцу истолкования природы, хотя все еще остается кое-что, что надопредпослать. Ибо поскольку цель этой первой книги афоризмов -- подготовитьразум людей для понимания и восприятия того, что последует, то теперь,очистив, пригладив и выровняв площадь ума, остается еще утвердить ум вхорошем положении и как бы в благоприятном аспекте для того, что мы емупредложим. Ведь предубеждение относительно новой вещи обусловлено не толькопреобладающей силой старого мнения, но и наличием предвзятого ложного мненияили представления о предлагаемой вещи. Итак, попытаемся создать правильные иистинные мнения о том, что мы приводим, пусть лишь временные и как бы взятыевзаймы, пока сама вещь не будет вполне познана.CXVI
Прежде всего мы считаем нужным потребовать, чтобы люди не думали, будтомы, подобно древним грекам или некоторым людям нового времени, как,например, Телезию, Патрицию, Северину, желаем основать какую-то школу вфилософии. Не к тому мы стремимся и не думаем, чтобы для счастья людей многозначило, какие у кого абстрактные мнения о природе и началах вещей. Нетсомнения в том, что много еще в этой области можно возобновить старого иввести нового, подобно тому как могут быть предположены многочисленныетеории неба, которые достаточно хорошо сходятся с явлениями, но расходятсямежду собой. Мы же не заботимся о такого рода предположительных и вместе с тембесполезных вещах. Напротив того, мы решили испытать, не можем ли мыположить более прочное основание действенному могуществу и величиючеловеческому и расширить его границы. И хотя в отношении некоторых частныхпредметов у нас есть, как мы полагаем, более правильные, более истинные иболее плодотворные суждения, чем те, которыми люди пользуются до сих пор (ихмы собрали в пятой части нашего Восстановления), все же мы не предлагаемникакой всеобщей и цельной теории. Ибо, кажется, еще не пришло для этоговремя. И я даже не надеюсь прожить достаточно для завершения шестой части Восстановления (которая предназначена для философии, открытой законнымистолкованием природы). Мы считаем, однако, достаточным, если, действуятрезво и с пользой в средней части[47], успеем бросить потомствусемена более беспристрастной истины и не отступим перед началами великихдел.CXVII
Не будучи основателями школы, мы равным образом и не раздаем щедрыхобещаний относительно частных практических результатов. Однако туткто-нибудь может возразить, что мы, столь часто упоминая о практике и всеприводя к ней, должны бы представить в виде залога какие-нибудь практическиерезультаты. Но наш путь и наш метод (как мы часто ясно говорили и как я быхотел сказать это и теперь) состоят в следующем: мы извлекаем не практику изпрактики и опыты из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики иопытов и из причин и аксиом снова практику и опыты как законныеистолкователи природы. И хотя в наших таблицах открытия (из которых состоит четвертая частьнашего Восстановления), а также в примерах частностей (которые мы приводимво второй части), а кроме того, и в наших замечаниях относительно истории(которая изложена в третьей части труда) каждый человек, даже среднейпроницательности и прозорливости, найдет много указаний, касающихся важныхпрактических применений, однако мы откровенно признаем, что та естественнаяистория, которая у нас теперь имеется (из книг ли или из собственногоисследования), недостаточно богата и проверена, чтобы удовлетворить илипослужить законному истолкованию. Итак, если найдется кто-либо более способный и подготовленный вмеханике, а также более проворный в погоне за практикой посредством одноголишь обращения к опытам, мы ему предоставляем и разрешаем эту деятельность:извлекать, как бы срывая по дороге из нашей истории и таблиц многое, что онсможет приложить к практике, пользуясь как бы процентами, пока не окажетсявозможным получать самый капитал. Мы же, устремляясь к большему, осуждаемвсякую преждевременную задержку в такого рода делах, так же как яблокиАталанты (как мы часто говорим). Мы не хватаем по-детски золотых яблок, новсе возлагаем на победу науки в состязании с природой и не спешим снятьпосев в зеленых всходах, а ждем своевременной жатвы.CXVIII
Тот, кто прочтет нашу историю и таблицы открытия, может, без сомнения,натолкнуться на что-либо менее достоверное или совершенно ложное в самихопытах. И поэтому он, возможно, подумает, что наши открытия опираются наложные и сомнительные основания и начала. В действительности же это ничегоне значит. Ибо в начале дела неизбежно должно происходить нечто подобное.Ведь это равносильно тому, как если в писаном или в печатном произведении таили иная буква поставлена или расположена неверно: это мало мешаетчитающему, поскольку ошибки легко исправляются по самому смыслу. Точно также пусть люди подумают о том, что в естественной истории можно ошибочноповерить многим опытам и принять их, но спустя короткое время их легкоотвергнуть и отбросить на основании найденных причин и аксиом. Однако,действительно, если в естественной истории и опытах будут большие,многочисленные и непрерывные заблуждения, то их невозможно исправить илиустранить никакой удачей дарования или искусства. Итак, если в нашейестественной истории, которая была собрана и испытана с таким усердием истрогостью и с почти религиозным рвением, находится в частностях что-либоложное или ошибочное, что же тогда должно сказать про обычную естественнуюисторию, которая столь легковесна и небрежна по сравнению с нашей? Или офилософии и науках, построенных на этом сыпучем песке? Поэтому пусть никогоне волнует то, что мы сказали.CXIX
В нашей истории и опытах даже встретится немало вещей, с одной стороны,тривиальных и общеизвестных, с другой -- низких и недостойных и, наконец,слишком тонких и совершенно умозрительных и вроде бы совсем бесполезных.Этого рода вещи могут отвратить от себя интересы людей. Что касается тех вещей, которые кажутся общеизвестными, пусть людиподумают: до сих пор они занимались только тем, что сообразовывали причиныредких вещей с вещами, случающимися часто, и не искали никаких причин того,что случается часто, но принимали это как допущенное и принятое. Так, они не исследуют причин тяготения, вращения небесных тел, тепла,холода, света, твердости, мягкости, разреженности, плотности, жидкости,крепости, одушевленности, неодушевленности, сходства, несходства, наконец,органического. Они принимают все это как явное и очевидное и рассуждают испорят только относительно тех вещей, которые случаются не столь часто ипривычно. Но мы, достаточно зная о том, что нельзя составить никакого суждения оредких или замечательных вещах и, еще менее того, извлечь на свет новыевещи, пока не будут по порядку проверены и открыты причины обычных вещей ипричины причин, по необходимости принуждены принять в нашу историю самыеобычные вещи. Мало того, ничто, как мы убедились, не преграждало так путьфилософии, как то, что люди не останавливались и не задерживались всозерцании частых и простых явлений, но принимали их мимоходом и не имелиобыкновения доискиваться их причины, так что сведения о неизвестных вещахприходится искать не чаще, чем внимания к известным.CXX
Что же касается низких или даже непристойных вещей, о которых, каксказал Плиний, можно говорить, лишь предварительно испросивпозволения[48], то и эти вещи должны быть приняты в естественнойистории не менее, чем прекраснейшие и драгоценнейшие. Естественная историяот этого не будет осквернена. Ведь солнце одинаково проникает и во дворцы, ив клоаки и все же не оскверняется. Мы же не воздвигаем какой-либо Капитолийили пирамиду в честь человеческого высокомерия, но основываем в человеческомразуме священный храм по образцу мира. И мы следуем этому образцу. Ибо то,что достойно для бытия, достойно и для познания, которое есть изображениебытия. Одинаково существует как низкое, так и прекрасное. В самом деле, какиз какого-либо гниющего материала, как, например, мускуса ицибета[49], порождаются иногда лучшие ароматы, так и из низких игрязных явлений исходят порой замечательнейшие свет и познание. Однако обэтом сказано уже слишком много, ибо такой род брезгливости вполне относитсялишь к детям и неженкам.CXXI
Более тщательно надо рассмотреть следующее: возможно, что многое внашей истории пониманию толпы или даже чьему-либо разуму, привыкшему кобычным вещам, покажется пустыми и бесполезными тонкостями. Итак, об этомпрежде всего сказано и должно быть еще сказано, а именно: вначале и в первоевремя мы ищем только светоносных опытов, а не плодоносных, поступая попримеру божественного творения, которое, как мы часто говорили, в первыйдень создало только один свет и отдало ему одному целый день, не присоединяяв этот день никакого материального деяния. Поэтому, если кто-либо сочтет, что вещи этого рода бесполезны, то эторавносильно тому, как если бы он думал, что и у света нет никакой пользы,ибо это вещь неосязаемая и нематериальная. Действительно, следует сказать,что хорошо проверенное и определенное познание простых натур есть как бысвет. Оно открывает доступ к самым глубинам практических приложений,могущественно охватывает и влечет за собой все колонны и войска этихприложений и открывает нам истоки замечательнейших аксиом, хотя само по себеоно не столь полезно. Ведь и буквы сами по себе отдельно ничего не означаюти не приносят какой-либо пользы, но составляют как бы первую материю длясложения каждой речи. Так же и семена вещей, сильные своими возможностями,совершенно не могут быть использованы, кроме как в своем развитии. Так ирассеянные лучи самого света ничего не могут уделить от своейблагодетельности, пока они не собраны. Если кто-либо недоволен умозрительными тонкостями, то что же тогдасказать о схоластах, которые без конца предавались тонкостям? Ведь этитонкости сводились к словам или по крайней мере к ходячим понятиям (чтоозначает то же самое), а не к вещам или природе. Они были бесполезны нетолько вначале, но и в дальнейшем, а не как те, о которых мы говорим,бесполезны в настоящем, но бесконечно полезны в дальнейшем. Пусть же людизнают достоверно, что тонкость споров и рассуждений ума станет запоздалой ипревратной после открытия аксиом. Истинное же и надлежащее или по крайнеймере предпочтительное время для тонкости заключается во взвешивании опыта ивыводе из него аксиом. Ибо хотя та или другая тонкость старается уловить иобнять природу, однако никогда она ее не схватит и не обнимет. В высшейстепени правильно то, что обычно говорят о случае или о фортуне, еслиотнести это к природе: "На лбу у нее волосы, но с тыла оналысая"[50]. Наконец, относительно презрительного отношения в естественной истории квещам обычным, или низким, или слишком тонким и бесполезным в своем началепусть будут вещанием оракула слова, обращенные бедной женщиной к надменномувластителю, который отверг ее просьбу как вещь недостойную и слишком низкуюдля его величия: "Перестань тогда быть царем"[51]. Ибо несомненно,что тот, кто не захочет уделить внимание вещам этого рода, как слишком малыми ничтожным, тот не сможет ни получить, ни осуществить господство надприродой.CXXII
Возможно и такое возражение: удивительно и недопустимо, что мы как быодним ударом и натиском ниспровергаем все науки и всех авторов, и притом невзяв себе для помощи и руководства кого-либо из древних, а как бы своимисобственными силами. Однако мы знаем, что, если бы мы пожелали действовать менеедобросовестно, нам было бы нетрудно возвести то, что мы предлагаем, или кдревним векам, предшествующим временам греков (когда науки о природе, бытьможет, процветали больше, однако с меньшим шумом и еще не дождались труб исвирелей греков), или даже (хотя бы частично) к некоторым из самих греков иискать у них подтверждения и почета, наподобие выскочек, которые промышляюти заимствуют себе благородство от какого-либо старого рода, пользуясьпомощью генеалогии. Мы же, полагаясь на очевидность вещей, отбрасываемвсякое пользование выдумкой и обманом. И мы считаем, что для дела не стольважно, было ли уже известно древним то, что мы откроем, всходили или жезаходили эти открытия среди превратности вещей и веков, -- не более, чемдолжна заботить людей мысль, был ли Новый Свет островом Атлантида, известнымдревнему миру[52], или же только теперь впервые открыт. Ибооткрытия новых вещей должно искать от света природы, а не от мглы древности. Что же касается универсальности этого нашего опровержения, то оно, еслиправильно, конечно, рассудить, и более основательно и более скромно, чемесли бы касалось только одной части. Ведь если бы заблуждения не коренилисьв первых понятиях, то не могло случиться, что некоторые правильные открытияне исправили другие -- превратные. Но так как заблуждения былифундаментальными и такими, что люди, скорее, пренебрегли и обошли их, чемсоставили о них неправильное и ложное суждение, то менее всего удивительно,если люди не получили того, над чем и не работали, не достигли той цели,которую и не ставили, а также не наметили и не прошли той дороги, на которуюне вступили и которой не держались. Теперь о дерзости нашего предприятия. Конечно, если кто-либо беретсяпри помощи твердости руки и силы глаза провести более прямую линию илиописать более совершенный круг, чем кто-либо другой, то здесь речь идет осравнении способностей. Но если кто объявит, что он при помощи линейки илициркуля сможет провести более прямую линию или описать более совершенныйкруг, чем кто-либо другой посредством одной лишь силы глаза и руки, то он,конечно, отнюдь не хвастун. И вот то, о чем мы говорим, не только имеетместо в этой нашей первой и начальной попытке, но относится также к тем,которые будут заниматься этим впоследствии. Наш путь открытия знаний почтиуравнивает дарования и мало что оставляет их превосходству, ибо он всепроводит посредством самых определенных правил и доказательств. Итак, этонаше открытие (как мы часто говорили), скорее, дело какой-то удачи, чемспособности, и, скорее, порождение времени, чем дарования. Ведь,действительно, случайность имеет значение и не менее в человеческихразмышлениях, чем в трудах и делах.CXXIII
Итак, следует сказать о нас самих то, что сказано кем-то в шутку издесь очень хорошо подходит к делу: "Не может статься, чтобы одно и то жедумали те, кто пьет вино и кто воду"[53]. Прочие люди, как древние,так и новые, пили в науках простую влагу, словно воду, которая или самасобой проистекает из разума, или почерпнута логикой, как колесом из колодца.Мы же пьем и предлагаем влагу, полученную от бесчисленных вполне зрелых лоз,сорвав с них и собрав виноград, затем выжав сок и, наконец, очистив его идав отстояться в сосуде. Итак, нет ничего удивительного в том, что у насрасхождение с другими.CXXIV
Возразят, конечно, и следующее: мы и сами не правильно и не наилучшимобразом определили мету и цель наук (в чем мы упрекаем других). Ведьсозерцание истины достойнее и выше всякой полезности и величия дел; а этодлительное и беспокойное пребывание среди опытов и материи и в потокахчастных явлений как бы приковывает разум к земле или, скорее, низвергает егов какую-то преисподнюю смятения и замешательства и удерживает и удаляет егоот безмятежности и покоя отвлеченной мудрости (как от состояния много болеебожественного). Мы охотно соглашаемся с этим соображением, и к тому, на чтовам указывают как на предпочтительное, мы особенно и прежде всего стремимся.Ибо мы строим в человеческом разуме образец мира таким, каков оноказывается, а не таким, как подскажет каждому его рассудок. Но этоневозможно осуществить иначе как рассеканием мира и прилежнейшим егоанатомированием. А те нелепые и как бы обезьяньи изображения мира, которыесозданы в философиях вымыслом людей, мы предлагаем совсем рассеять. Итак,пусть знают люди (как мы говорили выше), каково различие между идоламичеловеческого разума и идеями божественного разума. Те не что иное, какпроизвольные абстракции, эти же, действительно, знаки создателя насозданиях, запечатленные и определенные в материи посредством истинных итончайших черт. Итак, истина и полезность суть (в этом случае) совершенноодни и те же вещи[54]. Сама же практика должна цениться больше какзалог истины, а не из-за жизненных благ.CXXV
Быть может, возразят также и следующее: мы совершаем лишь то, что ужесовершено, и придерживаемся того же самого пути, что и древние. Поэтомукто-нибудь сочтет вероятным, что и мы после такого размаха и замысла придемвсе же к одной из тех философий, которые имели силу у древних. Ибо и теприготовили в началах своих размышлений великое изобилие примеров ичастностей, расписали их по отделам и рубрикам и отсюда производили своюфилософию и науки, а затем, разработав их, выступали публично, прибавивкое-где примеры для убедительности и ясности поучения. Однако они считалиизлишним и неудобным извлечь на свет свои заметки о частностях, комментариии приложения. И поэтому они сделали так, как обычно делается при постройке,а именно: после того как здание возведено, убрали от взоров машины и леса.Конечно, надо думать, что они поступали не иначе. Но если кто не забылсовершенно того, о чем говорилось выше, то он легко ответит на это замечание(или, вернее, на это сомнение). Какая форма исследования и открытия была удревних -- об этом и сами они заявляют, и это видно из самой внешности ихписаний. Она состояла лишь в том, чтобы от каких-либо примеров и частностей(прибавив обычные понятия и, быть может, некоторую часть общепринятыхсуждений, более всего пришедшихся по вкусу) воспарить к наиболее общимзаключениям или к принципам наук и от их недвижимой и неколебимой истинностивыводить и доказывать низшие заключения через посредство средних и затемстроить из них науки. А когда выдвигались и приводились новые примеры ичастности, противоречащие их мнениям, они их искусно подчиняли своей системепосредством тонких дистинкций или нового разъяснения своих правил или женаконец попросту отводили посредством исключений. Причины же тех частныхвещей, которые им не противоречили, они упорно и трудолюбиво приводили всоответствие со своими началами. Но это было не естественной историей и неопытом, каковым ему следовало быть (поистине, оно далеко отстояло от этого),и эта склонность воспарять к наиболее общему погубила все.CXXVI
Возразят также, что, удерживая людей от произнесения суждений и отустановления определенных начал до тех пор, пока они в должном порядке непридут через средние ступени к наиболее общему, мы проповедуем какое-товоздержание от суждений и приводим дело к акаталепсии. В действительности жемы думаем не об акаталепсии, а об евкаталепсии, ибо мы не умаляем значениячувства, а помогаем ему и не пренебрегаем разумом, а управляем им. Притомлучше знать то, что надо, и все же считать, что мы не знаем вполне, чемсчитать, что мы знаем вполне, и все же ничего не знать о том, что надо.CXXVII
Поиск по сайту: