И сына встретили вдвоем

Они у самой двери.

Его доверчиво обнял

Отец, что сам когда-то

Три года с немцем воевал

И добрым был солдатом.

Навстречу гостю мать бежит:

-Сынок, сынок родимый... –

Но сын за стол засесть спешит

И смотрит как-то мимо.

Беда вступила на порог,

И нет родным покоя.

-Как на войне дела, сынок? –

А сын махнул рукою.

А сын сидит с набитым ртом

И сам спешит признаться,

Что ради матери с отцом

Решил в живых остаться.

Родные поняли не вдруг,

Но сердце их заныло.

И край передника из рук

Старуха уронила.

Отец себя не превозмог,

Поникнул головою.

-Ну что ж, выходит так, сынок,

Ты убежал из боя?..-

И замолчал отец-солдат,

Сидит, согнувши спину,

И грустный свой отводит взгляд

От глаз родного сына.

Тогда глядит с надеждой сын

На материн передник.

-Ведь у тебя я, мать, один, -

И первый, и последний.-

Но мать, поставив щи на стол,

Лишь дрогнула плечами,

И показалось, день прошел,

А может год, в молчанье.

И праздник встречи навсегда

Как будто канул в омут.

И в дом пришедшая беда

Уже была как дома.

Не та беда, что без вреда

Для совести и чести,

А та, нещадная, когда

Позор и горе вместе.

Такая боль, такой позор,

Такое злое горе,

Что словно мгла на весь твой двор

И на твое подворье,

На всю родню твою вокруг,

На прадеда и деда,

На внука, если будет внук,

На друга и соседа...

И вот поднялся, тих и строг,

В своей большой кручине,

Отец-солдат: - Так вот, сынок,

Не сын ты мне отныне.

Не мог мой сын, - на том стою, -

Не мог забыть присягу,

Покинуть Родину в бою,

Прийти домой бродягой.

Не мог мой сын, как я не мог,

Забыть про честь солдата,

Хоть защищали мы, сынок,

Не то, что вы. Куда там!

И ты теперь оставь мой дом,

Ищи отца другого.

А не уйдешь, так мы уйдем

Из-под родного крова.

Не плачь, жена. Тому так быть.

Был сын - и нету сына,

Легко растить, легко любить,

Трудней из сердца вынуть... -

И что-то молвил он еще

И смолк. И, подняв руку,

Тихонько тронул за плечо

Жену свою, старуху.

Как будто ей хотел сказать:

- Я все, голубка, знаю.

Тебе еще больней: ты - мать,

Но я с тобой, родная.

Пускай наказаны судьбой, -

Не век скрипеть телеге,

Не так нам долго жить с тобой,

Но честь живет вовеки.

А гость, качнувшись, за порог

Шагнул, нащупал выход.

Вот, думал, крикнут: «Сын, сынок!

Вернись!» Но было тихо.

И, как хмельной, держась за тын,

Прошел он мимо клети,

И вот теперь он был один,

Один на белом свете,

Один, не принятый в семье,

Что отреклась от сына,

Один на всей большой земле,

Что двадцать лет носила.

И от того, как шла тропа,

В задворках пропадая,

Как под ногой его трава

Сгибалась молодая,

И от того, как свеж и чист,

Сиял весь мир окольный

И трепетал неполный лист,

Весенний, - было больно.

И посмотрев вокруг, вокруг

Глазами не своими,

-Кравцов Иван, - назвал он вслух

Свое как будто имя.

И прислонился головой

К стволу березы белой.

-И что ж ты, что ж ты над собой,

Кравцов Иван, наделал?

Дошел до самого конца,

Худая песня спета.

Ни в дом родимого отца

Тебе дороги нету,

Ни к сердцу матери родной,

Поникшей под ударом,.

И кары нет тебе иной,

Помимо смертной кары.

Иди, беги, спеши туда,

Откуда шел без чести,

И не прощенья, а суда

Себе проси на месте.

И на глазах друзей-бойцов,

К тебе презренья полных,

Тот приговор, Иван Кравцов,

Ты выслушай безмолвно.

Как честь, прими тот приговор,

И стой, и будь как воин

Хотя б в тот миг, как залп в упор

Покончит счет с тобою.

А может быть, еще тот суд

Свой приговор отложит

И вновь ружье тебе дадут,

Доверят вновь. Быть может...

1942 год

Алексей Сурков

Встреча

Хрустит снежок морозный, жесткий,

Взбегают сосны на бугор.

Сквозь лес, минуя перекрестки,

На запад держит путь дозор.

Таятся лисы в снежных норах.

За тучей «юнкерc» воет зло.

Дозорный ловит каждый шорох,

Входя в отцовское село.

Здесь с детства все ему знакомо,

Здесь тропка каждая мила.

Был дом родной. Не стало дома,

И детства нет. И нет села.

По пепелищу вьюга рыщет,

Под серым пеплом черный сруб.

На тополе, над пепелищем,

Качается тяжелый труп.

Качается понурый, синий,

Опоры нет ему нигде.

Сжат черный рот, и белый иней

Застыл в дремучей бороде.

Как над открытою могилой,

Дозорный сгорбился, скорбя.

Он глухо шепчет: «Батя... милый...

Хороший... как они тебя...»

И, пересиливая муку,

Он гладит зипуна обшлаг,

Целуя ледяную руку,

Упрямо сжатую в кулак.

А русский снег кругом — как море.

А даль зовет: пора идти!

И он идет вперед. И горе

Тому, кто встанет на пути.

Западный фронт 1942

Михаил Исаковский

На позицию девушка

Провожала бойца,

Темной ночью простилася

На ступеньках крыльца.

И пока за туманами

Видеть мог паренек

На окошке на девичьем

Все горел огонек.

Парня встретила славная

Фронтовая семья,

Всюду были товарищи,

Всюду были друзья.

Но знакомую улицу

Позабыть он не мог:

Где ж ты, девушка милая,

Где ж ты мой огоноек?

И подруга далекая

Парню весточку шлет,

Что любовь ее девичья

Никогда не умрет;

Все, что было загадано,

В свой исполнится срок, -

Не погаснет без времени

Золотой огонек.

И просторно и радостно

На душе у бойца

От такого хорошего

От ее письмеца.

И врага ненавистного

Крепче бьет паренек

За советскую родину,

За родной огонек.

Враги сожгли родную хату

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Куда нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе

На перекресток двух дорог,

Нашел солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат - и словно комья

Застряли в горле у него.

Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,

Героя - мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,

Накрой в избе широкий стол, -

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришёл...»

Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал,

И только теплый летний ветер

Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,

Раскрыл мешок походный свой,

Бутылку горькую поставил

На серый камень гробовой:

«Не осуждай меня, Прасковья,

Что я пришел к тебе такой:

Хотел я выпить за здоровье,

А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,

Но не сойтись вовеки нам...»

И пил солдат из медной кружки

Вино с печалью пополам.

Он пил - солдат, слуга народа,

И с болью в сердце говорил:

«Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил...»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

1945 год

Лев Ошанин

Баллада о Сергее Кускове

Когда командир, чтоб сдержать врага,

На смерть позвал смельчаков,

Первым из строя на два шага

Вышел Сергей Кусков.

Последний танк в дыму вороном

От его руки запылал,

И, выполнив долг,

Под вражьим огнем

На землю Кусков упал.

Посмертно Героем его нарекли.

Но когда опустилась мгла,

Женщина в пепле родной земли

Живым его нашла.

От вражьего взгляда укрыла его

Густою лесною тьмой.

Прохладой летом лечила его,

Теплом лечила зимой.

-Где я? - очнувшись, спросил Кусков.

Она зашептала:

- Молчи!

Тяжелые звуки чужих шагов

Он услыхал в ночи,

На дорогах чужого металла звон,

Голоса чужие в селе.

- Не мне их бояться! - воскликнул он. –

Я на родной земле! –

Он сойкой свистнул, запел щеглом,

И вдруг на все голоса

До границы на сотни верст кругом

Зазвенели в ответ леса.

И в селах, прижавшись к русским печам,

Задрожали враги.

Теперь им мерещились по ночам

Повсюду его шаги.

Предатель болтается на столбе,

Мост - на сотни кусков,

Записка в пустой штабной избе:

"Был Сергей Кусков".

Его ловили в густом бору

Два отборных полка.

Его повесили на миру

На площади городка.

Палач, довольный, спешит на ночлег,

Но граната летит из кустов.

Смеется поднявшийся человек:

«Я – Сергей Кусков».

Полк за полком за часом час

Сровняли полземли.

Его повесили десять раз

И десять раз сожгли.

Но когда наши части пришли сюда,

Навстречу шел из лесов

Живой, как огонь, как земля и вода

Русский солдат Кусков.

1945.

Волжская баллада

Третий год у Натальи тяжелые сны,
Третий год ей земля горяча.
С той поры, как солдатской дорогой войны
Муж ушел, сапогами стуча.
На четвертом году прибывает пакет.
Почерк в нем незнаком и суров:
«Он отправлен в саратовский лазарет,
Ваш супруг, Алексей Ковалев».

Председатель дает подорожную ей.
То надеждой, то горем полна,

На другую солдатку оставив детей,
Едет в город Саратов она.
А Саратов велик. От дверей до дверей…
Как найти в нем родные следы?

Много раненых братьев, отцов и мужей
На покое у волжской воды.
Наконец ее доктор ведет в тишине
По тропинкам больничных ковров.
И, притихшая, слышит она, как во сне:
— Здесь лежит Алексей Ковалев.

Нерастраченной нежности женской полна,
И калеку Наталья ждала, Но того, что увидела,

даже она ни понять, ни узнать не могла.

Он хозяином был ее дум и тревог,
Запевалой, лихим кузнецом.

Он ли – этот бедняга без рук и без ног,
С перекошенныiм, серым лицом?

И, не в силах сдержаться, от горя пьяна,
Повалившись в кровать головой,

В голос вдруг закричала, завыла она:
Где ты, Леша, соколик ты мой?!
Лишь в глазах у него два горячих луча.
Что он скажет — безрукий, немой!
И сурово Наталья глядит на врача:
— Собирайте, он едет домой.

Не узнать тебе друга былого, жена,—
Пусть как память живет он в дому.
— Вот спаситель ваш,— детям сказала она,—
Все втроем поклонитесь ему!

Причитали соседки над женской судьбой,
Горевал ее горем колхоз.
Но, как прежде, вставала Наталья с зарей,
И никто не видал ее слез...
Чисто в горнице. Дышат в печи пироги.
Только вдруг, словно годы назад,

Под окном раздаются мужские шаги,
Сапоги по ступенькам стучат.

И Наталья глядит со скамейки без слов,
Как, склонившись в дверях головой,
Входит в горницу муж Алексей Ковалев —
С перевязанной правой рукой.
— Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене.
И, взглянув по-хозяйски кругом,

Замечает чужие глаза в тишине

И другого на месте своем.
А жена перед ним ни мертва ни жива...
Но, как был он, в дорожной пыли,
Все поняв и не в силах придумать слова,
Поклонялся жене до земли.

За великую душу подруге не мстят
И не мучают верной жены.
А с войны воротился не просто солдат,
Не с простой воротился войны.

Если будешь на Волге, припомни рассказ,
Невзначай загляни в этот дом,

Где напротив хозяйки в обеденный час
два солдата сидят за столом.
1945

Поиск по сайту: