СТАДИИ РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТИ. Теория Эриксона сфокусирована на детских стадиях развития; рассмотрение среднего возраста, которое содержится в ней

Теория Эриксона сфокусирована на детских стадиях развития; рассмотрение среднего возраста, которое содержится в ней, крат­ко и сформулировано в очень общих терминах. Теоретики, которые сосредоточивали свое внимание на среднем возрасте, пытались разработать некоторые из проблем этого возраста, описывая боль­шее число важных вопросов и определяя большее число стадий. Важно заметить, что эти стадии были разработаны почти исклю­чительно на основе изучения белых людей среднего класса. Вполне возможно, что эти стадии представляют критические периоды, отражающие особенности карьеры и стиля жизни людей именно этого класса, и для других популяций могут быть установлены другие стадии. Тем не менее уже то, что у большого числа людей «жизненные кризисы» имеют место приблизительно в одном и том же возрасте, служит основанием для деления и описания этих стадий развития зрелой личности.

Вспомним сначала стадии развития молодых людей, которые предшествуют стадиям среднего возраста. Двадцатилетние обычно им«ют дело с выбором супруга и карьеры, намечают жизненные цели и начинают их осуществление. Позже, около тридцати лет, ' многие приходят к переоценке своих прежних выборов супруга, карьеры, жизненных целей; иногда дело доходит до развода и смены профессии. Наконец, первые годы после тридцати, как пра­вило, время сживания с новыми или вновь подтверждаемыми выборами.

Кризис середины жизни. Первая стадия среднего возраста начи­нается около тридцати лет и переходит в начало следующего деся­тилетия. Эту стадию называют «десятилетием роковой черты» (Ший, 1976) и «кризисом середины жизни» (Джеке, 1965). Ее главной характеристикой является осознание расхождения между мечтами и жизненными целями человека и действительностью его сущест­вования. Поскольку же человеческие мечты почти всегда имеют некоторые нереалистические черты, подчас даже фантастические, оценка их расхождения с действительностью на этой стадии окра­шена, как правило, в отрицательные и эмоционально-тягостные тона. Время уходит, дабы сделать разрыв между мечтами и дейст­вительностью обнаруживающимся вдруг с устрашающей резко­стью. Заполняя опросники, люди в возрасте 35—40 лет начинают не соглашаться с такими фразами, как «есть еще уйма времени, чтобы сделать большую часть того, что я хочу». Вместо этого они констатируют: «Слишком поздно что-либо изменить в моей карьере» (Гоулд, 1975). В 20 и в 30 лет человек может быть «подающим надежды» — люди могут сказать о нем: «Вот многообещающий молодой артист, руководитель, психолог или администратор», но после 40 так уже никто не скажет — это время исполнения обе­щаний. Человек должен принять тот факт, что он никогда уже не станет президентом компании, сенатором, писателем, пользующим­ся шумным успехом, и даже больше того — что он никогда не ста­нет вице-президентом или незначительным писателем.

Освобождение от иллюзий, которое не является чем-то необыч­ным для 35 или 40 лет, может оказаться угрожающим для лич­ности. Данте так описывал свое собственное смятение в начале десятилетия роковой черты: «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу, путь правый потеряв во тьме долины» (Данте, 1968). Элеонора Рузвельт шесть дней спустя после своего 35-летия выразила свое ощущение хотя и не так поэтично, но не менее сильно: «Не думаю, что я еще когда-нибудь испытаю столь странные чуства, как в минувшем году... Вся моя самоуверенность исчезла вдруг...» (Лэш, 1971). Адвокат Оливер Уэндель Холмс-младший порвал со своей юридической практикой. «Неужели это и будет моей жизнью и впредь, — спросил он себя, — год за годом?» (Боуэн, 1943).

Анализ жизни художников и артистов (Джеке, 1965) почти в каждом случае обнаруживает те или иные драматические изме­нения в их творчестве где-то около 35 лет. Некоторые из них, как например Гоген, начали творческую работу в это время. Другие, однако, наоборот, около 35 лет утратили свои творческие способ­ности или мотивации, и многие из них умерли. Частота смерти художников и артистов между 35 и 39 годами ненормально возра­стает. Те же из них, кто переживает -это свое десятилетие роковой черты, сохраняя творческий потенциал, обычно обнаруживают значительные изменения в характере твррчества. Часто эти изме­нения касаются интенсивности их работы: например, блестящая импульсивность уступает место более зрелому и свободному твор­честву. Действительно, одна из причин кризиса середины жизни у артистов и художников в том, что «импульсивный блеск» молодо­сти требует больших жизненных сил. Хотя бы отчасти это физиче­ские силы, так что никто не может сохранять их. беспредельно. В 35 или в 40 лет ведущий напряженную жизнь артист" (или ру­ководитель, или профессор) должен изменить темп своей жизни и не так «выкладываться». Таким образом, проблема убывающих физических сил неизбежно возникает в жизни человека любой профессии.

Главные проблемы. Убывание физических сил и привлекатель­ности — одна из многих проблем, с которыми сталкивается человек в годы кризиса среднего возраста и потом (Пек, 1968). Для тех, кто полагался на свои физические качества, когда был моложе, средний возраст может стать периодом тяжелой депрессии. Исто­рии красивых мужчин и очаровательных женщин, борющихся с разрушительным действием времени, стали банальностью. Стихий­ное бедствие падающих физических сил поражает людей неожидан­но широкого круга профессий, включая, как мы видели, худож­ников и артистов. Университетские профессора с сожалением припоминают свою способность проводить в студенческие годы не­сколько дней без сна, если того требовало важное дело. Многие люди просто жалуются на то, что они начинают слишком часто

. уставать. Хотя хорошо продуманная программа ежедневных упраж­нений и соответствующая диета оказывают свое действие, большин­ство людей в среднем возрасте начинают все больше и больше полагаться на «мозги», а не на «мышцы». Они находят новые преимущества в знании, аккумулирующем жизненный опыт; они приобретают мудрость.

Второй главный вопрос среднего возраста — это сексуальность. У среднего человека наблюдаются некоторые отклонения в инте­ресах, способности и возможности, особенно по мере того, как подрастают дети. Многие люди поражаются тому, сколь большую роль играла сексуальность в их отношениях с людьми, когда они были моложе. С другой стороны, в художественной литературе встречается немало примеров того, как мужчина или женщина средних лет продолжают рассматривать каждого человека проти-

. воположного пола как потенциального сексуального партнера, взаимодействуя с ним только в одном измерении — «притяжения-отталкивания», а людей одного с ним пола рассматривают как «соперников». В более удачных случаях достижения зрелости другие люди принимаются как личности, как потенциальные друзья. «Социализация» замещает в отношениях с людьми «сексуализа-цию», и эти отношения нередко обретают «ту глубину взаимопо­нимания, которую прежняя, более эгоцентрическая сексуальная установка до известной степени блокировала» (Пек, 1968)

Согласие в среднем возрасте требует значительной гибкости. Один важный вид гибкости включает «способность изменять эмо­циональный вклад от человека к человеку и от деятельности к деятельности» (Там же). Эмоциональная гибкость необходима, конечно, в любом возрасте, но в среднем возрасте она становится особенно важной по мере того как умирают родители, подрастают и покидают дом дети. Неспособность к эмоциональной отдаче по отношению к новым людям и новым занятиям ведет к такого рода застою, который описал Эриксон.

Другой вид гибкости, который также необходим для удачного достижения зрелости, — это «духовная гибкость». Среди людей зрелого возраста существует известная тенденция к растущей ригидности в их взглядах и действиях, к тому, чтобы делать свои умы закрытыми для новых идей. Эта умственная жесткость должна быть преодолена или она перерастет в нетерпимость или фанатизм. Кроме того, жесткие установки ведут к ошибкам и к неспособности воспринимать творческие решения проблем.

Стабилизация. Успешное разрешение кризиса среднего возра­ста включает обычно переформулировку целей в рамках более реалистичной и сдержанной точки зрениями осознание ограничен­ности времени жизни всякого человека. Супруг, друзья и дети приобретают все большее значение, тогда как собственное Я все более лишается своего исключительного положения (Гоулд> 1972). Наблюдается,все усиливающаяся тенденция довольствоваться тем, что есть, и меньше думать о вещах, которые скорее всего никогда не удастся достичь. Отмечается отчетливая тенденция чувствовать свое собственное положение вполне приличным. Все эти изменения знаменуют собой следующую стадию развития личности, период «новой стабильности» (Гоулд, 1975).

Для многих процесс обновления, который начинается тогда, когда они оказываются перед лицом своих иллюзий и упадка физических сил, в конце концов приводит их к более спокойной и даже более счастливой жизни (Ший, 1976). После 50-ти проблемы здоровья становятся более насущными и возникает растущее сознание того, что «время уходит». Если не считать, однако, круп­ных экономических проблем и проблем, связанных с болезнями, то можно сказать, что 50-е годы жизни человека продолжают те новые формы стабильности, которые были достигнуты в течение предыдущего десятилетия.

Зейгарник Блюма Вульфовна (род. 9 ноября 1900) — советский психолог, доктор психологических наук, профес­сор психологического факультета МГУ, крупнейший специалист в области патопсихологии.

Своё первое исследование, выявляющее зависимость памяти от динамики *мо-тивационной сферы, Зейгарник выпол­нила в Берлине под руководством немецкого психолога К. Левина. С 1931 г. работала в психоневрологичес­кой клинике Института эксперименталь­ной медицины, являясь ближайшим сотрудником Л. С. Выготского. С 1945

по 1975 г. Зейгарник возглавляла лабораторию патопсихологии Институ­та психиатрии МЗ РСФСР. С 1967— профессор кафедры медицинской пси­хологии психологического факультета МГУ. Исследования Зейгарник затра­гивают основные проблемы патопсихо­логии: соотношение развития и рас­пада психики, патологии мышления, памяти и личности.

Соч.: Патология мышления. М., 1962; Введение в патопсихологию. М., 1969; Личность и патология деятельности. М., 1971; Основы патопсихологии. М., 1973; Патопсихология. М., 1976.

Б. В. Зейгарник О ПАТОЛОГИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ ЛИЧ­НОСТИ¹

¹ Фрагменты из кн. Б. В. Зейгарник «Основы патопсихологии> (М., 1973) и из статьи Б. В. Зейгарник «К вопросу о механизмах развития личности» (Вестн. Моск. ун-та. Сер. Психология, 1979, № 1).

Мы не можем на современном этапе наших исследований дать какую-нибудь обоснованную классификацию нарушений личности. Остановимся лишь на тех личностных изменениях, анализ которых можно провести в наиболее разработанных в нашей психологии понятиях. К ним следует отнести прежде всего нарушение опосре­дованное™, иерархии мотивов.

Усложнение мотивов, их опосредование и иерархическое пост­роение начинаются еще в детстве и происходят дальше в течение всей жизни: мотивы теряют свой непосредственный характер, они начинают опосредоваться сознательно поставленной целью, проис­ходит подчинение одних мотивов другим.

Наличие ведущих мотивов не устраняет необходимости мотивов дополнительных, непосредственно стимулирующих поведение. Однако без ведущих мотивов содержание деятельности лишается личностного смысла. Именно этот ведущий мотив обеспечивает возможность опосредования и иерархии мотивов. Иерархия мотивов является относительно устойчивой и этим обусловливает относи­тельную устойчивость всей личности, ее интересов, позиций, цен­ностей. Смена ведущих мотивов означает собой и смену позиций, интересов, ценностей личности. Наиболее отчетливо эти закономер­ности можно обнаружить у больных психическими заболеваниями, при которых процесс нарушения мотивов, установок и ценностей происходит достаточно развернуто, позволяя проследить его отдель­ные этапы. Одной из адекватных моделей такого состояния ока­зались нарушения личности, выступающие при хроническом алко­голизме. Мы приводим данные из работы Б. С. Братуся (4).

В качестве методического приема в этой работе был применен психологический анализ данных историй болезни в сочетании с экспериментально-психологическим исследованием.

В исследовании Б. С. Братуся имеют место две группы данных: одна из них касается нарушения иерархии мотивов, другая — способов формирования новой потребности (патологической).

Прежде чем привести анализ этих фактов, приведем в качестве иллюстрации данные истории болезни, представленные нам Б. С. Братусем.

Данные истории болезни больного Г., 1924 года рождения. Диагноз: хро­нический алкоголизм с деградацией личности (история болезни доктора Г. М. Энтина).

В детстве рос и развивался нормально. Был развитым, сообразительным ребенком, любил читать. Окончил школу на отлично и хорошо. По характеру — общительный, жизнерадостный. Учась в школе, одновременно занимался в студии самодеятельности при Доме пионеров. Выступал в клубах, на школь­ных вечерах. С 1943 года служил в армии. Серьезных ранений и контузий не имел. После войны Г. стал актером гастрольного драматического театра. Испол­нял главные роли, пользовался успехом у зрителей. Потом перешел в областную филармонию на должность актера-чтеца. Больной имел много друзей, был «душой компании». Женат с 1948 года, детей нет.

Алкоголь употребляет с 1945 года. Сначала пил редко, по праздникам, в компании. С 1951 года стал пить чаще. Изменяется характер: Г. делается раздражительным, придирчивым к окружающим, прежде всего к родным, ци­ничным, грубым. В 1952 году от больного уходит жена. Причина — злоупотреб­ление алкоголем, изменение характера мужа. Вскоре он женился вторично.

Другим становится отношение больного к работе. Если раньше, по словам Г., каждый концерт «был праздником», то теперь является на концерт в нетрез­во^ состоянии. Получил за это строгий выговор с предупреждением.

Изменился и характер выпивки: больной отошел от прежних друзей, теперь в большинстве случаев пьет один. Пропивает всю зарплату, не дает денег семье, наоборот, берет у жены деньги «на опохмелку». Летом 1952 года пропил свою шубу.

В 1953 году, по совету жены, обратился к психиатру с просьбой полечить от алкоголизма. Но, не дождавшись начала лечения, запил. По настоянию жены, вторично обратился к психиатру и был направлен в больницу им. Ганнушкина. На приеме больной откровенно рассказывает о себе, очень просит помочь. По­давлен обстановкой в отделении, настаивает на скорой выписке, обещает бро­сить пить.

После выхода из больницы Г. увольняется из областной филармонии, получает направление на работу в другую. Но туда больной не поехал — вскоре запил. Дома устраивал скандалы, требовал денег на водку. Пропил платья жены и ее матери. Для прерывания запоя стационировался в больницу им. Ганнушкина. На этот раз у Г. нет полной критики к своему состоянию — частично обвиняет в своем пьянстве жену, обстоятельства.

После выписки Г. сменил профессию — стал шофером. Вскоре начал употреблять алкоголь. В 1954 г. его оставляет вторая жена — он остается один. В состоянии опьянения появились устрашающие галлюцинации, испытывал страхи. С этой симптоматикой был вновь направлен в 1955 году в психиатрическую больницу им. Ганнушкина. В отделении ничем не занят. Круг интересов сужен, не читает газет, не слушает радио. Понимает вред алкоголизма, но находит «объективные» причины каждому запою.

После выхода из больницы Г. опять запил, пропил свои вещи. Поступления в больницу учащаются. Всего за период с 1953 по 1963 год он поступал в боль­ницу 39 раз, через каждые 2—3 месяца.

С трудом устраивается на работу грузчиком, откуда его увольняют за пьянство. Живет один, комната в антисанитарном состоянии, на кровати нет даже постельного белья. Больного никто не навещает, друзей нет.

В работе Б. С. Братуся подробно приводятся данные, характе­ризующие жизненный путь больного актера. До болезни — это активный человек, живой, общительный. Еще в школе занимался художественной самодеятельностью, а после войны становится актером, пользуется успехом у зрителей, имеет много друзей.

В результате пьянства эти интересы пропадают. Работа актера перестает интересовать больного, больной отходит от друзей, семьи. Изменяются характерологические черты, делается раздражитель­ным, придирчивым к окружающим, прежде всего к родным, цинич­ным, грубым.

Меняется и профессиональная жизненная позиция больного В прошлом актер, теперь Г. с трудом устраивается на работу грузчиком, всякий раз его увольняют за пьянство.

Иным становится моральный облик больного. Чтобы добыть деньги на водку, он начинает красть вещи жены.

За годы болезни изменяется поведение Г. в больнице. Если при первых поступлениях он удручен своим состоянием, критичен к себе, просит помочь, то в дальнейшем критика становится частич­ной, наконец полностью исчезает. Больной не тяготится частым пребыванием в психиатрической больнице, в отделении ничем не интересуется, груб, самодоволен, отговаривает других больных от лечения.

Итак, из анамнестических данных истории болезни мы видим снижение личности до ее деградации. Это снижение идет в первую очередь по линии изменений в сфере- потребностей и мотивов, разрушения личностных установок, сужения круга интересов. Экспериментально-психологическое исследование не обнаруживает грубых изменений познавательных процессов: больной справляется с заданиями, требующими обобщения, опосредования (классифи­кация объектов, метод исключений, метод пиктограмм). Однако вместе с тем при выполнении экспериментальных заданий, требую­щих длительной концентрации внимания, умственных усилий, быстрой ориентировки в новом материале, отмечается недостаточ­ная целенаправленность действий и суждений больного, актуали­зация побочных ассоциаций. Больной часто заменяет свою невоз­можность ориентировки в задании плоскими шутками.

Анализ историй болезни подобных больных позволил выделить два вопроса: а) вопрос о формировании патологической потреб­ности, б) вопрос о нарушении иерархии мотивов.

Начнем с первого вопроса. Само собой понят-но, что принятие алкоголя не входит в число естественных потребностей человека и само по себе не имеет побудительной силы для человека. Поэтому вначале его употребление вызывается другими мотивами (отметить день рождения, свадьбу). На первых стадиях употребления алко­голь вызывает повышенное настроение, активность, состояние опьянения привлекает многих и как средство облегчения контакта. Со временем может появиться стремление вновь и вновь испытать это приятное состояние: оно начинает опредмечиваться в алкоголе, и человека начинают уже привлекать не сами по себе события (торжества, встреча друзей и т. п.), а возможность употребления алкоголя. Алкоголь становится самостоятельным мотивом пове­дения, он начинает побуждать самостоятельную деятельность. Происходит процесс, который А. Н. Леонтьев называет «сдвиг мотива на цель», формируется новый мотив, который побуждает к новой деятельности, а следовательно, и новая потребность — потребность в алкоголе. Сдвиг мотива на цель ведет за собой осознание этого мотива. Принятие алкоголя приобретает опреде­ленный личностный смысл.

Таким образом, механизм зарождения патологической потреб­ности общий с механизмом ее образования в норме. Однако болезнь создает иные, чем в нормальном развитии, условия для дальней­шего развития этой потребности.

Не безразличным является, очевидно, для всей дальнейшей деятельности человека содержание этой вновь зарождающейся потребности, которая в данном случае противоречит общественным нормативам. Задачи и требования общества, связанные в единую систему и воплощенные в некоторый нравственный эталон, пере­стают для наших больных выступать в качестве' побудителя и организатора поведения. А так как в зависимости от того, что побуждает человека, строятся его интересы, переживания и стрем­ления — изменения в содержании потребностей означают собой и изменения строения личности человека.

У бальных меняется не только содержание потребностей и мо­тивов, меняется и их структура: они становятся все менее опосре­дованными. Л. И. Божович с полным правом говорит о том, «что потребности различаются не только по своему содержанию и ди­намическим свойствам (сила, устойчивость и пр.), но и по своему строению: одни из них имеют прямой, непосредственный характер, другие опосредованы целью или сознательно принятым намере­нием» [3, с. 435]

Только в том случае, когда потребность опосредована сознательно поставленной целью, возможно сознательное управление ею со стороны человека.

У описываемых Б. С. Братусем больных отсутствует возможность опосредования сознательной целью, поэтому их потребности не управляемы — они приобретают строение влечений.

Опосредованность потребностей,.мотивов связана с" их иерар­хическим построением. Чем больше опосредован характер мотивов и потребностей, тем выраженнее их иерархическая связь.

Истории болезни подобных больных показали, как под влиянием алкоголизма у них разрушается прежняя иерархия мотивов. Иногда больной совершает какие-то действия, руководствуясь прежней иерархией мотивов, но эти побуждения не носят стойкого характера. Главенствующим мотивом, направляющим деятель-¹ ность больного, становится удовлетворение потребности в алкоголе.

Перестройка иерархии, мотивов больных особенно ярко проявля­ется в самом способе удовлетворения потребности в алкоголе и способе нахождения средств для удовлетворения этой потребности. Начинает выделяться ряд вспомогательных действий. На выпол­нение этих действий уходит со временем вся сознательная актив­ность больного. В них отражается новое отношение к окружающему миру; это ведет к новым оценкам ситуаций, людей. С полным правом Б. С. Братусь подчеркивает, что со временем все проблемы начинают разрешаться «через алкоголь» и алкоголь становится смыслообразующим мотивом поведения.

Изменение иерархии и опосредованности мотивов означает утерю сложной организации деятельности человека. Деятельность теряет специфически человеческую характеристику: из опосредован­ной она становится импульсивной. Исчезают дальние мотивы, потребность в алкоголе, переходит во влечение, которое становится доминирующим в жизни больного.

Теперь мы попытаемся подойти к патологии мотивов еще с одной стороны — взаимоотношения смыслообразующей и побудительной функции мотивов. Дело в том, что побудительная и смыслообра-зующая функция мотивов не всегда выступают прямолинейно.. Бы­вает нередко так, что человек осознает мотив, ради которого действие должно совершиться, но этот мотив остается «знаемым» и не побуждает действия. Л. И. Божович и ее сотрудники -показали, что такое явление часто встречается у детей младшего школьного возраста. Л. И. Божович отмечает, что и «знаемые» мотивы играют какую-то роль хотя бы в том, что они «соотносятся» с дополнитель­ными, но их смыслообразующая и побудительная функции недоста­точны. Однако при определенных условиях «знаемые» мотивы могут перейти в непосредственно действующие.

Именно это слияние обеих функций мотива — побуждающей и

смыслообразующей — придает деятельности человека характер сознательно регулируемой деятельности. Ослабление^ и искажение этих функций — смыслообразующей и побудительной — приводят к нарушениям деятельности.

Как показали исследования М. М. Коченова [6], это выражается в одних случаях в том, что смыслообразующая функция^ мотива ослабляется, мотив превращается только в знаемый. Так, больной знает, что к близким надо хорошо относиться, но при этом он живет на средства престарелой матери, ничего не делая.

В других случаях выступало сужение круга смысловых образо­ваний. Это выражалось в том, что мотив, сохраняя до известной степени" побудительную силу, придавал смысл относительно мень­шему кругу явлений, чем до заболевания. В результате многое из того, что ранее имело для больного личностный смысл (например, учеба, работа, дружба, отношение к родителям и т. д.), постепен­но теряется им. В результате теряется и побудительная сила мо­тива. ~

М. М. Коченов приводит в качестве примера больного М., ко­торый в течение нескольких лет готовился к поступлению в инсти­тут, но не поступил в него, так как проспал экзамен; другой боль­ной тратил всю свою зарплату на покупку радиодеталей, но не собрал ни одного приемника. Такого рода нарушения обнаружились у больных простой формой шизофрении с неблагоприятным те­чением.

Для исследования механизмов измененного поведения больных М. М. Коченовым было проведено специальное экспериментально-психологическое исследование, которое заключалось в следующем: испытуемый должен был выполнить по собственному выбору три задания из девяти, предложенных экспериментатором, затратив на это не более 7 мин. Предлагалось нарисовать 100 крестиков, выполнить 12 строчек корректурной пробы (по Бурдону), 8 строчек счета (по Крепелину), сложить один из орнаментов методики Косса, построить «колодец» из спичек, сделать «цепочку» из кан­целярских скрепок, решить 3 различные головоломки. Таким образом испытуемый оказывался перед необходимостью самостоятельно выбирать именно те действия, которые наиболее целесообразны для достижения основной цели.

Для этого в сознании испытуемого должна сложиться смысло­вая иерархия действий, способствующих достижению цели.

В результате апробации методики на здоро.вых испытуемых М М. Коченов [6] установил, что для достижения заданной цели (решить 3 задачи за 7 мин.) необходима активная ориентировка в заданиях (иногда методом проб). Активность поисков наиболее целесообразных действий, наиболее «выигрышных» заданий отража­ет процесс переосмысления, происходящий в сознании испытуемого. Этот ориентировочный этап был четко выражен у здоровых ис­пытуемых.

Все испытуемые заявляют, что при выборе задании они руководствовались оценкой степени их сложности, стараясь выбирать те, выполнение которых займет меньше времени.

Таким образом, в результате апробации было установлено, что у здоровых испытуемых в ситуации эксперимента происходит структурирование отдельных действий в целенаправленное пове­дение.

Иным было поведение больных. Ориентировочный этап у них отсутствовал. Они не выбирали «выигрышных» заданий, часто брались за явно не выполнимые за 7 мин. Иногда больные прояв­ляли интерес не к исследованию в целом, а к отдельным заданиям, которые они выполняли очень тщательно, не считаясь с тем, что время истекло.

Количество дополнительных проб у больных было сведено до минимума. Распределение частоты выбора отдельных заданий показывает, что отношение к ним менее дифференцированно, чем у здоровых испытуемых.

Следует отметить, что все больные знали, что им надо уложиться в 7 мин, но это знание не служило регулятором их поведения. Они часто даже спонтанно высказывались: «Я должен в 7 мин уложить­ся», но не меняли способов своей работы. Мотивы становились «знаемыми», теряли как свою смыслообразующую, так и побудитель­ную функцию. Таким образом, смещение смыслообразующей функ­ции мотивов, отщепление действенной функции от «знаемой» нарушали деятельность больного и были причиной неадекватности их поведения.

Анализ данных историй болезни также выявил разные виды подобных смысловых нарушений: в одних случаях это заключалось впарадоксальной стабилизации какого-нибудь круга смысловыхобразований. Например, больной Н. отказался получить зарплату, так как «пренебрегал земными благами», больной М. годами не работал и жил на иждивении старой матери, к которой при этом «хорошо относился». В других случаях наступало сужение круга смысловых образований.

Самое главное в структуре этой измененной деятельности больного было то, что больные знали, что им надо делать, они могли привести доказательства, как надо поступить в том или ином слу­чае, но эти «знаемые» мотивы не приобретали функций смыслообра-зующих и побудительных.

Нарушение смыслообразующей функции мотивов часто служит причиной многих странных, неадекватных поступков, суждений больных, дающих возможность говорить о парадоксальности шизо­френической психики.

Для анализа того, как формируется патологическое изменение личности, приведем некоторые данные, касающиеся формирования патологических черт характера. Из психиатрической практики

известно, что у больных эпилепсией (если эта болезнь началась в детском возрасте) происходит изменение личности, которое характе­ризуется обычно как некое сочетание брутальности, угодливости и педантичности. Стало традиционным приводить в учебниках психи­атрии образную характеристику больных эпилепсией, данную клас­сиком немецкой психиатрии Э. Крепелиным: «С Библией в руках и камнем за пазухой». Эти особенности обычно ставят в связь с припадками, и нигде не анализируется вопрос о патологических условиях формирования такой личностной особенности.

Между тем прослеживание жизни ребенка, у которого вслед­ствие органического поражения мозга появились припадки, про­слеживание реакции учителей на трудности в учебе, которые воз­никают у такого ребенка в школе, могли бы объяснить многое. Такой ребенок пытается скомпенсировать свою неполноценность, вызвать хорошее отношение к себе со стороны пугающихся его сверстников не всегда удачным способом: угодливостью, приспо­соблением к другим детям, которые фиксируются в дальнейшем как способы поведения.

В этой связи рассмотрим становление еще одной характерной черты эпилептиков — его педантичности и аккуратности.

В начальных стадиях болезни названные качества появляются как способ компенсации первичных дефектов. Так, например, только при помощи тщательного последовательного выполнения всех эле­ментов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов и правильно выполнить задание. Тщательное выполнение отдельных звеньев задания требует от эпилептика в ходе болезни все большего внимания, пока, нако­нец, не становится главным в его работе. Отличные специалисты выполняют какую-нибудь несложную работу чрезвычайно медленно. Так, например, мастер не только устраняет поломку, из-за которой его вызвали, но и разбирает весь мотор, просматривает его, если заметит незначительную царапину или пятно, обязательно закраши­вает и в результате еле успевает сделать нужное исправление.

Происходит перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия. Это было показано экспериментально в работе Н. Калиты, которая исследовала уро­вень притязаний больных эпилепсией с помощью картинок, разли­чавшихся друг от друга количеством элементов изображения. Тре­бовалось за определенное время найти эти различия. В исследовании Н. Калиты уровень притязаний не вырабатывался у большинства больных эпилепсией. Они застревали на каждом конкретном задании и с удовольствием начинали искать различия в картинках, находя при этом самые незначительные, которые не отмечали здоровые испытуемые.

Полученные результаты не означают, что у больных вообще нет уровня притязаний, но если данный выбор заданий был для здоровых лишь предлогом для его выявления, то у больных само исполнение заданий становится смыслом работы.

Указанная детализация является проявлением неудачных ком­пенсаторных способов. Известно, для того чтобы компенсировать де­фект, надо прежде всего выработать адекватные способы и средства его преодоления. Однако этого мало. Необходимо овладеть ими до известной степени свернутости и автоматизации. Навык освобож­дает субъекта от активного контроля за исполнением действия и тем самым дает возможность перенесения ориентировки в более широкое поле деятельности.

Вследствие нарастания инертности способы компенсации у больных эпилепсией не становятся свернутыми и автоматизирован­ными, а наоборот, больной застревает на стадии контроля за испол­нением вспомогательного действия, и мотив из широкой деятельно­сти все более смещается на выполнение узкой. Вместе со смещением мотива соответственно смещается и смысл деятельности. Сложная опосредованная деятельность теряет смысл для больного, главным же становится исполнение отдельных операций, которые в норме выполняют роль технического средства.

Присущая эпилептику эффективность насыщает этот смысл, делая его^- не просто отношением, но отношением активным, иногда агрессивным.

В ходе болезни аккуратность, педантичность становятся не просто неудачной компенсацией, а привычным способом действова-яия, определенным отношением к окружающему миру, определенной социальной позицией, т. е. чертой характера. В этом анализе формирования некоторых черт отчетливо видно переплетение пер­вичных и вторичных симптомов, характерное вообще для симптомообразования.

Патологический материал показывает структуру изменений ^ личности, условия, при которых эти изменения выступают, и условия, 4 при которых некоторые из нарушений могут быть скомпенсированы. | Этим самым открывается возможность разграничения структуры # личности в состоянии здоровья или болезни. Исследования в области > патологии показывают, в чем состоит отклонение от нормального развития, обнажая тем самым пути и формы нормального развития. Схожесть внешних проявлений здоровой и больной личности не означает однородности их механизмов или результатов их действия. Развитие больной личности не дублирует развития здоровой. Само положение, что патологический материал представ­ляет собой модель развития здоровой личности (хотя мы сами иног­да пользуемся этим тезисом), некорректно.

Изучение патологического материала не означает признания патологии моделью здоровой личности. Обращение к патологиче­скому материалу является методом, путем исследования. Используя этот метод, позволяющий разрешить многие насущные врпросы практики, психолог должен держать в фокусе своего внимания пред­мет своей науки, ее категориальный аппарат, методологию. Только тогда использование патологического материала оказывается по­лезным при разрешении многих теоретических вопросов психологии, в частности и вопроса о движущих силах развития личности.

ЛИТЕРАТУРА

Анцыферова Л. И. Некоторые теоретические проблемы психологии — Вопросы психологии, 1978, № ].

Б асе и н Ф. В. Проблема бессознательного. М., 1968.

БожовичЛ. И. Личность и ее формирование в детском возрасте. М., 1968.

Братусь Б. С. Психологическая характеристика деградации личности при хроническом алкоголизме.—В кн.: Вопросы патопсихологии. М., 1971.

Гальперин П. Я. Введение в психологию. М., 1976.

Коченов М. М. Нарушение процесса смыслообразования при шизофрении. Автореф. дис. на соиск. учен, степени канд. псих. наук. М., 1970.

Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М. 1975.

Белкин Арон Исаакович (род. 28 ок­тября 1927) — советский врач-эндо­кринолог, доктор медицинских наук. Создатель и руководитель первой в нашей стране лаборатории психиатри­ческой эндокринологии Московского НИИ психиатрии МЗ РСФСР. Автор многочисленных статей по различным вопросам эндокринологии и психиат­рии, а также монографии «Психиче­ские нарушения при заболевании щитовидной железы» (М., 1973).

А. И. Белкин ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ ПРИ СМЕНЕ ПОЛА¹

' Белкин А. И. Биологические и социальные факторы, формирующие половую идентификацию (по данным изучения лиц, перенесших смену пола) — В кн.: Соот­ношение биологического и социального в человеке. М., 1975.

В настоящем сообщении мы ставим своей задачей дать анализ биологических и социальных факторов, оказывающих наиболее существенное влияние на формирование половой идентификации.

В основу работы положен анализ 28 больных (в возрасте от 16 до 32 лет), перенесших смену пола, из них у 12 больных смена пола была произведена с женского на мужской, у 18 — с мужского на женский.

Причины, вызывающие необходимость перемены пола у взрос­лых, во всех наших случаях были связаны с нарушением биоло­гической базы личности, что затрудняло или делало невозможным выполнение тех социальных требований, которые предъявляет общество к соответствующей половой роли.

К биологической базе мы относим не только анатомо-физиоло-гические особенности и характер развития индивидуума, но и его фундаментальные потребности (голод, половое влечение, сон, дви­гательная активность и др.). Чаще всего нарушение биологической базы у наших пациентов выражалось в резком изменении морфокон-ституции (неадекватная маскулинизация или феминизация внешнего облика), в отклонении в строении гениталий.

Смена пола у таких лиц является высокогуманным актом, по­могающим личности не только избавиться от мучительной для нее ситуации, приводящей порой к суицидальным поступкам, но и найти свое место в обществе. Одновременно акт смены пола представляет собой и уникальную модель для изучения различных факторов, формирующих как половую идентификацию, так и психосексуальную ориентацию человека.

Смена пола включает в себя биологические (хирургическая коррекция гениталий, гормональная терапия и др.) и социально-психологические акты (изменение имени, документов, профессии, уход из привычной для больного микросреды, потеря старых друзей, близких и т. д.).

Перед личностью встает проблема овладения новыми навыками, новой формой наименования себя, изменения своей внешности, мо­торики, привычек и т. д.

Представляет интерес тот факт, что в наших случаях формиро­вание новой для личности половой идентификации проходит в удивительно короткие сроки {от 3—4 недель до 5—6 месяцев). При этом зрелый субъект в состоянии дать подробный отчет о своих переживаниях, ощущениях, своем отношении к окружающей дей­ствительности, об изменениях своего поведения и т. п.

Иными словами, смена пола является своеобразной моделью, на которой можно проследить не только взаимосвязь биологической базы личности и половой идентификации, но и выявить особенности трансформации поведения субъекта, обусловленной его половой ролью.

Наиболее раннее нарушение идентификации пола, связанное с отклонением биологической основы, мы наблюдали у детей 4—5 лет. По мере расширения контактов со сверстниками, взрослыми, в связи с замечаниями окружающих по поводу внешности, мотори­ки, необычного строения гениталий и т. п., у таких индивидов воз­никло ощущение своей «атипичности», «нетождественности» с дру­гими представителями их пола. Это, как правило, порождало внут­реннюю потребность разобраться в характере своего дефекта.

Основной механизм ситуации, которым пользовались больные в этом возрасте, состоял главным образом в сравнении своих физи­ческих признаков с чужими, принимаемыми за «образец», или «эта­лон». Такой сравнительно простой анализ приводил субъектов к достаточно точной оценке ситуации и соответствующей реакции, способствовавшей смягчению, а в отдельных случаях и временному устранению неприятного для больного ощущения «нетождественно­сти» с другими лицами одноименного пола. В одних случаях реак­ция выражалась в стремлении скрыть от окружающих свой порок, в других — поддержать «престиж» своей половой принадлежно­сти. Это находило свое выражение в активном участии в играх «своего пола», в попытках подчеркнуть свою «мужскую» или «жен­скую» сущность, имитируя соответствующие манеры поведения. Во многих случаях до периода полового созревания таким детям удавалось, несмотря на свои биологические особенности, идентифи­цировать себя с определенным полом.

Однако наибольшие трудности в половой идентификации лич­ности, связанные с отклонениями в биологической базе, наступали в пубертатном периоде, когда отсутствие необходимого гормональ­ного сдвига или, напротив, мощный выброс гормонов приводили к резкому заострению и нарастанию физических черт, присущих про­тивоположному полу. Иными словами, биологический фактор в раз­бираемых нами случаях оказывался тормозом, а порой и непреодо­лимым препятствием в овладении программой, поведения, которую or индивида ожидали и подсказывали своим отношением другие люди. Трагичность ситуации выражалась в нарастании глубокого внутреннего конфликта индивида, если модель полового поведения принималась, или в конфликте с окружающими, если она отверга­лась. На примере указанных больных можно было проследить и те сложные отношения, которые существуют между половой, идентификацией личности и самосознанием пола.

Кратко остановимся на наиболее типичных вариантах реакций личности на затруднение половой идентификации и смену пола. К первому варианту мы отнесли субъектов, которые в смене пола видели единственный выход из «трагической» ситуации. Конфликт, нередко начавшись еще в детские годы, достигал своего максимума к периоду полового созревания. Идея трансформации своей половой принадлежности возникала как завершающий этап многочисленных неудачных попыток адаптироваться к навязываемойобществом половой роли, как итог активного осознания личностью конкретной ситуации, включая информацию о себе и своем месте в обществе.

На ряде примеров мы могли убедиться, что, несмотря на всю значимость и мощь воспитательных педагогических мер, они не имеют абсолютного значения. Отсутствие или недоразвитие тех или иных структур биологической основы пола рано или поздно приводит личность к конфликту с навязываемой ей обществом половой ролью.

Данный вариант, когда личность всем ходом своего развития не только подготовлена к перемене пола, но и настойчиво добивает­ся этого, мы определяем как транссексуальный.

Ко второму варианту мы отнесли лиц с жалобами на чувство «утраты» своей половой принадлежности. Состояние это обычно описывается субъектами в крайне мрачных тонах. Некоторые го­ворят о потере «внутреннего Я», «обезличении» (больной К.), другие — о потере «своего места среди людей» (больная В.) и т. п.

Большинство субъектов отмечали, что одновременно с «потерей» чувства половой принадлежности у них исчезала привязанность к близким, родным местам, любимым предметам и т. п. Столь тесная связь указанных феноменов позволяет поставить вопрос об их взаимозависимости. В описанном состоянии большинство больных были согласны на любые операции, любые социальные акты, лишь бы избавиться от чувства «бесполости». Данный вариант реакции субъекта на нарушение половой идентификации, по-видимому, следует определить как деперсонализационный.

В третью группу мы включили лиц, которые обратились к врачу в связи с отклонениями в своем соматическом статусе (отсутствие или, напротив, неожиданное появление менструаций, резкая вири­лизация, остановка роста или, наоборот, его интенсификация и т. п.).

Вопрос о смене пола возникал лишь в процессе обследования, когда становилось очевидным, что в силу имеющихся морфофункциональных отклонений личность не сможет адаптироваться в ее настоящем поле. Эта довольно многочисленная группа больных требовала специальной психологической и психотерапевтической работы для подготовки каждого субъекта в отдельности к решению изменить свою половую принадлежность.

По существу речь идет о группе больных, поступивших в кли­нику с начальными расстройствами половой идентификации. Чаще всего это были подростки в возрасте 14—17 лет, требовавшие особенно осторожной тактики в решении вопроса о смене пола. В одних случаях здесь наиболее целесообразным было выжидание, когда новые жизненные ситуации сами приведут больного к выводу о необходимости смены пола. В других случаях психологическую подготовку субъекта к смене пола приходилось осуществлять в кли-. нических условиях. При этом с особой отчетливостью удалось проследить наиболее существенные этапы распада одной половой идентификации и зарождение другой.

Не останавливаясь в данном сообщении подробно на всех особенностях психотерапевтической и психопедагогической работы с такими субъектами, отметим весьма интересный факт, что отказ или сопротивление индивида перейти в другой пол нередко были связаны не столько с трудностями предстоящей биологической и психологической трансформации, на которую субъекты, осознав свою патологию, соглашались, сколько со страхом перед социаль­ными трудностями (реакция родных, близких, друзей на новый половой статус, переход на другую работу, переделка докумен­тов, потеря старых товарищей, учителей, расставание с родными краями, переезд на новое место жительства и т. п.). И чем шире и глубже были социальные связи, тем было труднее решиться на их потерю.

Клинико-психологический анализ больных, подвергшихся смене пола, позволяет, хотя и с известной долей условности, определить три этапа, через которые проходит формирование новой половой идентификации личности.

Первый этап, установочный, начинается с момента осознания больными необходимости смены пола как единственно реального выхода из создавшейся ситуации и положительной установки по отношению к своей новой роли. Далее на основе имеющихся зна­ний индивид должен создать в своем сознании «идеальную» модель «мужественности» или «женственности», отвечающую системе его представлений о выбранном поле и соответствующую тем парамет­рам, которые он привык считать положительными. Весьма важно, чтобы «идеальная» модель не носила абстрактный характер, а соответствовала хотя бы в общих чертах особенностям поведения конкретного человека, к которому субъект эмоционально располо­жен. В этом случае сразу наступает вера в обоснованность и адек­ватность решения и выбора половой роли и легче осуществляется переход к имитации существующего типа полового поведения.

Реже «эталоном» является «синтетический» образ, основанный на нескольких реальных лицах, которые в свое время вызывали у субъекта чувство восхищения и на которых теперь, в новой роли он желал бы похрдить.

Существуют индивидуальные различия в том, насколько легко человек находит «эталон», которому он хотел бы следовать в новой половой роли. У некоторых субъектов доминирует один эта­лон (на нашем материале чаще всего это был учитель). Иные сразу называют несколько лиц, которые, по их мнению, представ­ляют «идеал» для имитации манеры поведения. Однако независимо от подхода к выбору своего «эталона» от личности на этом этапе требуется высокая степень осознания своей ситуации, так как без этого смена пола у взрослого субъекта нереальна.

Следующий этап, названный нами «имитационный.-», заключа­ется в имитации определенного типа полового поведения. Основ­ное, к чему должна стремиться личность на данном этапе, это добиться максимального сходства с выбранным «эталоном».

Кульминационным пунктом в системе перестройки личности является переодевание в соответствующую одежду. Интересно, что именно с этого момента у многих субъектов появляется уверенность в том, что они смогут и называть себя новым именем, и общаться с лицами своего нового пола «на равных».

Мы наблюдали много случаев, когда, осознав свою половую принадлежность и окончательно решившись перейти в другой пол, субъекты тем не менее до момента смены одежды и придания внешности соответствующего выражения не могли (даже в мыслях) называть себя другим именем и в другом роде. Этот факт показы­вает, насколько тесно в половой идентификации переплетаются манеры поведения, одежда и наименование себя.

Новая одежда, имя, обстановка ставили больных перед фак­том не только активно действовать, но и наблюдать за всеми ме­лочами, которые ранее были вне их внимания. (Например, при смене мужского пола на женский субъект сразу обращает внима­ние на то, как женщины держат расческу, зеркало, какая существует косметика, как следует держать локти, ставить колени и т. д.).

При этом субъекты вынуждены не только регистрировать мане­ры других, но и перенимать их, воплощая при соответствующих условиях и собственные поведенческие акты, активно имитируя движения, мимику, голос и т. д. Интересно отметить, что некоторым индивидам требуется всего несколько дней, чтобы они привыкли к новой одежде и предметам соответствующего туалета.

Многие уже на второй — пятый день с радостью замечают, что в разговоре с окружающими не путаются в грамматических конст­рукциях, хотя специально за своей речью не следят. «Как только я надела женскую одежду, — пояснила одна из наших больных, — так разговор стал «сам собой» получаться».

Полученные данные показывают, что ролевая игра является наиболее эффективным способом для изменения отношения субъек­та к окружающей его действительности. Обнаруженные нами факты дают основание также полагать, что ролевая игра добавляет «нечто» сверх того, что обычно получается при простом воздействии, ока­зываемом на человека сообщением, несущим определенную инфор­мацию. В связи со стрессовой ситуацией субъект вынужден с осо­бой тщательностью проверять и анализировать каждое свое дей­ствие, что способствует активному самоосознанию пола.

На многочисленных примерах мы могли убедиться, что пока лицо, сменившее пол, не начинает общаться с другими индивидами, его адаптация к новой половой роли немыслима.

В общении субъект находит своего рода «зеркало», в котором он отмечает восприятие себя другими лицами.

На этом этапе почти все совершается осознанно. Индивид стремится вжиться в избранный им ранее образ, фиксирует свои ошибки и удачи.

Однако на практике в некоторых случаях приходится сталки­ваться с неожиданной переориентацией субъекта, который вдруг начинает имитировать тип поведения не созданного ранее «идеаль­ного образа», а конкретных лиц, постоянно окружающих его, с которыми он ежедневно общается.

Иными словами, создается новый «генерализованный образ», основанный на восприятии типа поведения других лиц, непосредст­венно соприкасающихся с субъектом и составляющих с ним единый коллектив.

В этом случае особенно быстро возникает эмоциональное сопереживание с индивидами своего пола. Следует отметить, что чем моложе индивид, тем быстрее он овладевает необходимыми навыка­ми; тем быстрее многие акты становятся «автоматизированными» и тем быстрее формируется собственная «модель» полового по­ведения.

Здесь мы вплотную подходим к проблеме поведенческих реак­ций людей в процессе общения, где образ взаимного восприятия выступает как регулятор поведения. В наших случаях основным подкрепляющим и формирующим фактором была реакция других людей.

Самое удивительное, что в отдельных случаях достаточно всего несколько месяцев, чтобы произошло образование новой поло­вой идентификации личности со своим индивидуальным типом по­лового поведения. "

Основное, что на этом этапе продолжает беспокоить многих субъектов, — это страх и опасения перед возможной встречей со старыми знакомыми, родственниками, учителями, товарищами. Больные стараются «на всякий случай» обдумать доводы против встречи в новой одежде даже с родителями, просят отложить

свидание или подробно расспрашивают врача, как себя, вести в «новом поле», о чем говорить, как сделать, чтобы не ошибиться в речи и т. п. Однако при встрече волнение обычно сразу проходит, больные быстро собираются, начиная несколько подчеркнуто гово­рить о себе в соответствующем роде, обсуждать пути приобретения новой одежды, обуви, строят планы своей жизни после выписки из больницы и т. п., чем приводят родственников в большое сму­щение.

К концу этого этапа происходит также активное отделение от личности ряда структур, связанных с его прежней половой ролью. Так, например, больные при предъявлении им фотографий или кинодокументов, на которых они изображены в их прежнем половом статусе, смотрели на них не только с удивлением, но и с известным отвращением. «Неужели я была так уродлива, какой противный тип!» — заявила одна из наших больных при просмотре кинокад­ров, относящихся к периоду до перемены пола.

Третий этап, трансформационный, мы условно выделяем с того момента, когда «образ» или «эталон», по типу которого индивид строил модель своего полового поведения, начинает претерпевать существенные изменения.

Так, в уже усвоенные эмоциональные и поведенческие стереоти­пы начинают вноситься коррективы на основе соматобиологических особенностей индивида, его психологического облика и реальной ситуации. Иными словами, в процессе ролевой игры совершается трансформация первоначально «идеальной» модели в конкретную, включающую в себя ряд личностных параметров и его потребность приспособиться к требованиям коллектива.

В процессе трансформации «идеальной» модели удается вы­делить и промежуточный этап, характеризующийся появлением амбивалентности в отношении того «образа», который был ранее выбран субъектом в качестве идеальной модели. Обычно это проявлялось в том, что ряд черт, которые ранее вызывали восхи­щение, начинали терять свой прежний ореол вплоть до прямой реакции протеста на них.

Другой важный момент — это ощущение индивидом призна­ния его в новом половом статусе окружающими людьми. Этот факт, как правило, совпадает с интимным отождествлением себя со своим полом и готовностью к эмоциональному сопереживанию с его представителями.

Следует отметить, что эмоциональное сопереживание в рам­ках половой идентификации проявляется главным образом в стрем­лении к целостному охвату и пониманию (но отнюдь не объясне­нию!) других лиц своего пола, принимаемых субъектом за «обра­зец» «мужественности» или «женственности».

Сопереживание в разбираемых нами случаях не является ни произвольным актом, ни пассивным переживанием, это ответный акт, претендующий на универсальную значимость.

Одновременно с отождествлением себя с новым полом наблюдается и обратный процесс — негативное отношение к индивидам прежнего пола (и в первую очередь это распространяется на сверстников).

У субъектов женского пола это выражалось в пресекании ма­лейших попыток ухаживания, отрицательном отношении к знакам внимания мужчин и т. п., у субъектов мужского пола — в нежела­нии общаться со сверстницами, реже в грубости, резких выходках и т. п. Однако по мере идентифицирования себя с соответствующим полом негативное отношение быстро стиралось, переходя в фазу повышенного интереса к другому полу с четкой гетеросексуальной ориентацией.

На этом этапе отчетливо выявляется психологическая пере­ориентация, когда субъект начинает видеть свой мир и самого себя в новом свете. При этом интуитивно устанавливаются новые системы ценностей и иные критерии суждений.

Так, например, больная Ш., перенесшая смену пола в возрасте 18 лет с мужского на женский, спустя полтора месяца решила пе­рейти от тетки, у которой она жила более двух лет, в общежитие. Единственная причина, по которой у нее возникло такое желание, была связана с тем, что у этой родственницы периодически «оста­вались ночевать мужчины». В беседе выявилось, что ранее, когда она относила себя к лицам мужского пола, подобный тип поведения был ей безразличен. «Я не видела в этом непристойности, а иногда меня это даже забавляло»,— заявила больная. Но с момента, когда она идентифицировала себя с женским полом, ей стало «внутренне» неприятно «столь легкое» поведение родной тетки. «Где ее жен­ская гордость, где уважение к себе?».

Ш. пробовала намекнуть об этом родственнице, но та с удив­лением спросила: «Ты что, проснулась только?»

Эта краткая иллюстрация, по нашему мнению, показывает, как одна и та же ситуация по-разному воспринимается, пережива­ется, оценивается и реализуется личностью в зависимости от ее собственной роли в обществе. При этом, естественно, особую значимость имеют ранее усвоенные социальные установки. (В нашем примере больная усвоила понятие женской гордости, скромности и недопустимость некоторых форм мужского поведения.)

Иными словами, половое поведение личности после смены пола может быть понято только в рамках более общей системы, от которой оно производно и с которой соотносится как частная структура...

К концу третьего этапа половое поведение принимает преиму­щественно интуитивный характер. Субъект перестает сознательно следить за своими действиями, речью, манерами; не может объяс­нить мотивы своих поступков. Более того, попытка анализировать поведенческие акты и свою половую принадлежность приводит к резкому нарушению эмоциональных и поведенческих стереотипов. Можно сказать, что логический анализ и постоянный контроль за своим Я, столь необходимые на первом этапе формирования половой идентификации, становятся на последнем существенным тормозом...

Наш опыт показывает, что смена половой идентификации вполне реальна. Более того, при этом удается выявить ряд этапов и узло­вых моментов, имеющих решающее значение в ее становлении, ха­рактеристика которых была представлена выше.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ЛИЧНОСТИ В ФИЛОСОФСКОЙ, ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ, ДНЕВНИ­КАХ И ПР.

Среди многих отличий психологии от естественных наук можно особенно вы­делить одно. Оно касается источников и способов приобретения знаний.

Когда учащийся обращается к изучению физики, у него уже имеется до­статочный для начала эмпирический опыт — представления о пространстве и вре­мени, действиях сил, свете, теплоте. Дальнейшее развитие этого опыта — зна­комство с новыми физическими явлениями — происходит в основном в рамках науки и с помощью ее методических средств.

В математике это выражено еще сильнее: на основе немногих фундаменталь­ных представлений о числе, количественных отношениях, геометрических формах изучающий входит в огромный мир математики, приобретая все новые и новые знания о его свойствах, оставаясь внутри него.

В отличие от этого, начинающий психолог, особенно если он молодой человек, располагает очень незначительным и, пожалуй, очень односторонним жизнен­ным психологическим опытом. Попросту говоря, он еще мало знает людей, жизнь и самого себя. Надежда же, что научное психологическое знание сможет воспол­нить дефицит этого опыта, обычно не оправдывается. Возникает опасность формального усвоения научных понятий, положений, закономерностей.

Вместе с тем ни одна другая наука не располагает таким богатым фондом сведений и наблюдений, каким являются для психологии памятники письменной культуры: произведения художественной литературы, жизнеописания, доку­менты и т. п.

В них зафиксировано бесконечное многообразие человеческих судеб и реальных психологических проблем — результатов «экспериментов:», которые поставила сама жизнь и которые никогда не могли быть воспроизведены в психологической лаборатории.

Таким образом, каждый начинающий психолог (да и не только начинающий!) должен постоянно помнить об этом золотом фонде психологии и максимально использовать его для расширения своего жизненного опыта.

Подбирая тексты приложения, мы и пытались показать на отдельных приме­рах ту действительность, которая оказывается предметом научного анализа в работах, помещенных в основных разделах хрестоматии.

Наша задача облегчалась отчасти тем, что многие выдающиеся психологи постоянно обращались к примерам из литературы и жизни, чтобы проиллюстри­ровать, а иногда и развить свои теоретические представления. Таким образом, мы смогли воспользоваться ссылками, комментариями, а иногда и развернутым анализом, содержащимся в работах известных психологов (А. Ф. Лазурского, А. Н. Леонтьева, Г. Олпорта и др.). Все тексты снабжены вступительными заметками составителей.

Трудно перечислить все психологические проблемы, к обсуждению которых могут быть привлечены материалы Приложения. Назовем лишь некоторые из них это — проблемы уровня развития личности; свойств и типов личностей; процесса самопознания личности и функций ее высшей инстанции — сознательного Я; кризисов в жизни личности; проявления личности в экстремальных условиях.

Иэлишне говорить, что за пределами Приложения осталось гораздо больше ценных для психолога текстов, чем в него могло попасть. Нам Остается лишь надеяться, что помещенные здесь отрывки помогут чи­тателям в их самостоятельном поиске замечательных образцов проникновения щ. психологию личности, рассеянных в человеческой культуре.

Приложение составлено Ю. Б. Гиппенрейтер; ею же написаны комментарии к текстам.

Статья Г. Олпорта, которой мы открываем Приложение, может рассматри­ваться как своеобразное предисловие к этому разделу.

В своей статье Г. Олпорт поднимает ряд важных, а порой и острых вопросов.

Главный из них — вопрос об отношении психологии (и психологов) к худо жественной литературе. Есть ли чему поучиться психологу у мастеров худо­жественной литературы? Положительно отвечая на этот вопрос, автор пере­числяет «уроки», которые преподносит художественная литература психологии. Они касаются приемов тонкого психологического наблюдения и описания, по­нимания конкретной личности в ее целостности, стойкого интереса к ее индиви­дуальности и т. п.,

Горьким упреком в адрес некоторых профессиональных психологов звучат слова Олпорта о том, что они «никогда в действительности не видели индиви­дуума» и «надеются, что никогда его и не увидят».

Широкую известность приобрела критика Олпортом бездумного применения математических методов: вместо того чтобы пытаться — как это делают писатели — понять внутреннюю связанность, «логику» характеров, психологи слишком часто ищут «безопасное убежище в чащобах статистической корреляции».

Вместе с тем психология как наука располагает целым рядом преимуществ в исследовании личности. И пусть ее успехи пока не так велики, но зато они более надежны и фундаментальны.

Большое воспитательное значение имеет заключительная рекомендация Олпорта молодым психологам. Он советует: как можно больше читать романов, драм и биографий; ну, а непсихологам — очень не повредит чтение психологиче­ских работ.

Г. Олпорт ЛИЧНОСТЬ: ПРОБЛЕМА НАУКИ ИЛИ ИСКУС­СТВА?¹

' Allport G. Personality: problem of a Science or Art. — In: Selected Papers N. Y., 1959.

Имеются два принципиальных подхода к детальному изучению лич­ности: литературный и психологический.

Ни один из них не «лучше» другого: каждый имеет определенные заслуги и горячих приверженцев. Слишком часто, однако, поклонни­ки одного подхода презрительно относятся к поклонникам другого. Эта статья является попыткой их примирить и таким путем создать научно-гуманистическую систему изучения личности.

Один из наиболее значимых успехов первой части двадцатого столетия состоял в открытии того, что личность является доступным объектом для научного исследования. Это, на мой взгляд, как раз то событие, которое, кроме всех прочих, будет, вероятно, иметь наибольшие последствия для обучения, этики и психического здоровья.

Личность, как бы ее ни понимали, прежде всего реальная, су­ществующая, конкретная часть психической жизни, существующая в формах строго единичных и индивидуальных. На протяжении веков феномен человеческой индивидуальности описывался и изу­чался гуманитарными науками. Наиболее эстетически настроенные философы и наиболее философски настроенные художники всегда делали это своей специфической областью интересов.

Постепенно на сцену вышли психологи. Можно сказать, что они опоздали на две тысячи лет. Со своим скудным оснащением совре­менный психолог выглядит как самонадеянный самозванец. И та­ковым он и является, по мнению многих литераторов. Стефан Цвейг, например, говоря о Прусте, Амилье, Флобере и других ве­ликих мастерах описания характеров, замечает: «Писатели, подоб­ные им,— это гиганты наблюдения и литературы, тогда как в пси­хологии проблема личности разрабатывается маленькими людьми, сущими мухами, которые находят себе защиту в рамках науки и вносят в нее свои мелкие банальности и незначительную ересь».

Это правда, что по сравнению с гигантами литературы психоло­ги, занимающиеся изображением и объяснением личности, выгля­дят как бесплодные и порой, немного глупые. Только педант может предпочесть необработанный набор фактов, который психо­логия предлагает для рассмотрения индивидуальной психической жизни, великолепным и незабываемым портретам, которые создают­ся знаменитыми писателями, драматуйами или биографами. Художники творят; психологи только собирают. В одном случае — единство образов, внутренняя последовательность даже в тончайших деталях. В другом случае — нагромождение плохо согласованных данных.

Один критик ярко представил ситуацию. Стоит психологии, замечает он, коснуться человеческой личности, как она повторяет лишь то, что всегда говорилось литературой, но делает это гораздо менее искусно.

Является ли это нелестное суждение целиком правильным, мы вскоре увидим. В данный момент оно помогает, по крайней мере, обратить внимание на тот значительный факт, что литература и психология являются в некотором смысле конкурентами; они яв­ляются двумя методами, имеющими дело с личнос

Поиск по сайту: