Менестрели и духовенство

Менестрели

Менестрели и язычество

Культура менестрелей – особый мир, где изъяснялись на самобытном языке. Эта культура корнями уходит в язычество, в народную культуру. Но феномен менестрелей не укладывается целиком в явление фольклора: средневековые труверы, трубадуры, менестрели, жонглёры (что по сути одно и то же) стоят между двумя сферами: традиционной (народной) и динамично развивающейся (книжно-ренессансной) культурой.

С одной стороны, светская народная культура средневековья, противостоявшая книжным доктринам и отличавшаяся особой духовной свободой, языческой раскованностью, смеховым взглядом на авторитеты, готовностью к бунту воспитала менестреля как ТИП бродячего средневекового музыканта-шута, мастера на все рук, смотрящего на мир «с изнаночной стороны» - со стороны смеха, абсурда, в окружавшем его серьезном иерархическом миропорядке первым замечающего абсурдное, глупое, бесчеловечное и собирающего все это в гротескном каталоге объектов брани и насмешки.

Менестрели и духовенство

Именно народная культура заполняла собой все стороны средневековой жизни, а попытки католической церкви вести с ней борьбу приводили к той духовной напряженности, поляризации настроений, которая так была свойственна Средневековью. В сознании человека Средневековья мирское и религиозное постоянно пребывали в антагонистическом противостоянии между собой, человек с одинаковой страстью предаётся и греху и покаянию (утром, например, с азартом глазея на казнь преступника и требуя его смерти, а вечером страстно исповедуясь у священника и слёзно моля Бога отпустить его грехи). В.В Соловьёв представлял средневековой мировоззрение не слитно, а раздвоено – как «исторический компромисс между христианством и язычеством».

Поэтому к жонглёру, менестрелю, как носителю народного, языческого начала официальная церковь относилась враждебно. Ведь «посланниками дьявола», «прислуж­никами сатаны» церковные чиновники называли жонглеров еще со времен патристики, но не потому, что их искусство «заставляет забыть о Боге и возлюбить суетность века», «не побуждает к благо­честию», как это всюду официально преподносилось. Дело тут не в эстетических взглядах и даже не в мировоззренческих разно­гласиях (хотя отчасти и в них тоже), а в ненавистном для начальства влиянии жонглерского искусства на население.

Главная ценностные категория жонглёрского искусства – РАДОСТЬ как горение на уровне высшего мастерства, а мастерство проявляется через угадывание Божьего дара.

(Великий мыслитель Иван Ильин говорил: «искусство есть служение и радость. Художник вовлекает нас в служение с собой… Радость…Она доступна не каждому… Она родится из страдания и одоления…Радость идёт из духовной глубины, дострадавшейся до одоления и озарения. Радость есть духовное состояние она от неба и Божества.»)

И СМЕХ как одна из существеннейших форм правды о мире в его целом, об истории, о человеке; это особая универсальная точка зрения на мир, видящая мир по-иному, но не менее (если не более) существенно, чем серьезность.

Поэтому и менестрель и храмовый певчий, получая такой дар и высветив лучшее в своей сфере, могут достигнуть высот и попасть в духовный резонанс с душой человека, могут оказать через свой талант воздействие на неё. А признать равенство простого менестреля, искусство которого резонирует с настроениями большинства представителей своего времени, и храмового служителя церковь не могла, поскольку стремилась распространить свой диктат на все области человеческой жизни и монополизировать значение души человека, как своей вотчины, где душевные порывы истолковать и направить может только священник).

Напряженность между ними усиливалась тем, что церковь всегда скрывала истинную причину этой враждебно­сти, а менестрели — нет.

Идеологические причины: Это искусство было опасным примером духовной свободы, неподконтрольности, неулови­мым конкурентом, а главное — оно не упускало поводов разоблачить ханжество клириков. Целые поэмы посвящал таким разоблачениям менестрель Жан де Конде (XIV в.), образно доказавший, что пастор­ское красноречие выжимает из простаков слезу вместе с деньгами, что членов монашеских орденов вопросы праведного образа жизни со­вершенно не волнуют, ибо желанны им только жирные куски, креп­кие вина и шашни с бегинками.

В своих обличениях менестрелю незачем опускаться до повели­тельной, чопорной прямолинейности папских булл и интердиктов, ведь у него своя система средств — неожиданных, веселых, парадок­сальных. Творя, он может полностью пребывать и в особом мире, ко­торый у М.М.Бахтина называется, как известно, «праздничной все­ленной», «смеховой культурой». Менестрель даже в любовной лирике не занимается эстетизацией скорби, презирает сладкозвучную печаль, в его миропонимании нет ничего элегического. Пощечину Фортуны он воспринимает с досадой, с горькой самоиронией, но и с выносливостью простолюдина, поругиваясь и спеша своими силами превозмочь невзгоду.

Поиск по сайту: