АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Менестрельная бесписьменная традиция

Читайте также:
  1. Выдача лиц, совершивших преступление (Экстрадиция)
  2. Особенности речевого этикета в религиозной сфере (русская православная традиция).
  3. Россий ская политическая традиция
  4. Тема 5: Религиозно-философская традиция Востока

Культура менестрелей чужда книжной логике и книжным ценностям, она не выразима с помощью одних лишь начертаний, букв, невм и мензуральных знаков. Она проявляет себя в произнесенном слове и пропетом стихе, в столкновении и вибрации инструментальных звучаний, в артистическом обаянии жонглёра, в ухающем гвалте пляшущих вилланов. Духовные ценности здесь курсировали в устной сфере и воспринимались в звучании живой интонации. Если пишущий автор чувствует себя духовным диктатором, фантазия которого ничем не стеснена и отчужденный расстояниями во времени и пространстве читатель может лишь воспринять текст в готовом варианте, то менестрель находится в живом контакте со своей публикой, он на себе испытывает непосредственную реакцию слушателей и зрителей, их бойкот может быть опасен для музыканта. Ещё платоновский Сократ «связывает с письмом не прогресс культуры, а утрату высокого уровня, достигнутого бесписьменным обществом», зрелый сформировавшийся стиль переходит к стилю эмбриональному», и, по выражению Ю. Лотмана, «упрощается семиотическая структура культуры».

Да, вплоть до XIII века грамотные люди среди менестрелей были редкостью, но зато их феноменально разработанная память, их творческая способность к спонтанному складыванию новых поэм, в том числе и продолжительностью в несколько тысяч стихов, а также к беспрестанному отбору интонационно-поэтических средств в собственном воображении в реальном времени – всё это качества певца-поэта, совершенно неведомые нам, почти невероятные с точки зрения носителя книжной традиции.

Если средневековый менестрель-инструменталист в самых общих принципах своего выступления перед публикой подобен, например, сегодняшнему джазовому музыканту, то в сходной роли работает и поющий поэт, создатель эпоса. Как и всякая профессиональная импровизация, его искусство связано со сложной системой формул и канонов, он разрабатывает унаследованный формульный фонд. Средневековый поэт-певец был исполнителем, актером и режиссером повествования одновременно.

 

Таким образом, техника средневекового певца была синтезом на­выков регулярной работы памяти, орнаментирующей виртуозности и энергии варьирования. Только профессионально овладев такой техникой пения-сочинения продолжительных повествований, можно было полу­чить признание в среде опытных мастеров.

Важно, однако, помнить, что описанный метод постоянного пересочинения характеризует именно сверхпродолжительные песни, но бессмысленно импровизировать заново миниатюру, особенно если она яркая и афористичная. Развитая устная культура скорее всего сочетала в себе различные соотношения вариантотворчества, свободного импровизирования, неизбежных в крупных формах, с довольно точной фиксацией в памяти ярких отрывков и малых форм — от единичных ходовых интонаций до располагающих к полному запоминанию выразительных песенок, пословиц, популяр­ных рефренов, сирвент и т.п. А образцы эпоса, записанного в XII—XIII вв., стали своего рода фотографиями, поймавшими один миг жизни переменчи­вой материи — устного вариантотворчества.

В жизнеописании жонглера Арнаута Даниеля изложен интересный в этом плане эпизод: «Однажды он [Арнаут Даниель] оказался при дворе английского коро­ля Ричарда. И пока он при том дворе гостил, какой-то другой жонг­лер вызывающе хвалился своими рифмами — они, мол. у него изы­сканнее арнаутовых. Это Арнаута задело. Они побились об заклад на своих коней и призвали короля рассудить их. Король запер их по комнатам. Так вот Арнаут от охватившей его тоски никак не мог и двух слов связать. Жонглер же сложил свою песню (fes son cantar) лег­ко и быстро. Было у них на все десять дней сроку. И вот королю че­рез пять дней судить. Жонглер спросил Арнаута, готово ли у него, и Арнаут ответил, мол, да, еще третьего дня, а ему и на ум еще ничего не пришло. А жонглер взялся до утра петь свою песню, чтобы наи­зусть выучить (be la saubes). Арнаут задумал над ним подшутить; как только опустилась ночь, жонглер запел свою песню, а Арнаут принял­ся все запоминать, и напев (el so) тоже. И как только они предстали перед королем, Арнаут вызвался петь первым и запел ту песню, что жонглер сложил. Жонглер, услышав ее, посмотрел на него напрямую, лицом к лицу и объявил, что песня сложена им. Король спросил, как так могло получиться. Жонглер же стал умолять короля добиться ис­тины. Тогда король спросил у Арнаута, каким образом все так обер­нулось. Арнаут рассказал ему все как было. И тут король изрядно раз­веселился и свел все ко всеобщей шутке. Заклады были отменены, да еще и прекрасные дары каждому были пожалованы. А песню (lo can­tar) отдали Арнауту Даниелю». Соперник Арнаута по­тому и стал жертвой плагиата, что он не только разучивал, но и сочи­нял свою песню вслух, во-всеуслышанье. Ведь и громкое заучивание было бы ненужным, владей он письмом. А в устной поэзии акт твор­чества часто похож на музицирование, его тоже можно подслушать.

 

4. Импровизационная природа творчества менестрелей. Игровая логика творческого мышления менестрелей.

 

Таким образом, в основе творчества менестрелей лежит импровизация, варианто-творчество и комбинаторика воспроизводимых формул, моделей, сюжетов, варьирование и орнаментация. Профессионализм менестреля заключал­ся в самом акте артистического досочинения, новой продолжающей реализации («новой редакции») напева, песни, наигрыша.

Готовые формулы выстраиваются, несколько видоизменяясь, в новую форму, в основе которой находится комбинирование намеренно ограниченным выбором тематически равнозначных элементов, новые сочетания уже являв­шихся оборотов, блоков, игра ими — активная, живая, изобретательная.

За этим энергичным, красочным игровым сочетанием скрыта своя внутренняя логика, не нуждающаяся в привычных нам фазности, фразовости, фабульности — одним словом, чуждая всякой процессу­ально в новоевропейском смысле. Отсюда и почти экзотическая странность этой музыки для современного слуха, всегда требующего и предвкушающего в любом интонационном движении некую микро­драму, непременное восхождение к кульминации и спад к развязке, к снятию напряжения. Здесь проявляется процессуальное мышлении, производящее строгий отбор выразительных средств ради движения к цели и достижения её. Мышление же в устном творчестве оперирует невозрастающим числом элементов, время развертывается не процессуально, в игре, в магическом вращении, калейдоскопе формул и блоков.

Ведь игровая комбинаторика — это не только техника. Игра реа­лизует поэтику менестреля, его свободу, иронию, изобретательность, ненормативность, переплетение смехового и серьезного, культ неожи­данности. Это орудование вычлененными объектами часто представляется некой игрой в себе, ради игры, что, казалось бы, особенно свойствен­но именно средневековому искусству. Внутренняя игровая суть импровизации порождает­ся особо активным отношением к жизни, чувством свободы — как психологической (раскованность), так и технологической (свободное владение техникой своего искусства). В игровой форме ярче выстраи­вается концепция, выразимая с помощью таких категорий, как иро­ния, смеховство, куртуазность, причудливость, восторг, гротеск, не­ожиданность, комизм, переимство, радость.

Игровая форма всегда открыта. Это не произведение, а способ существования, не картина мира, а его разъятие на множество частей, кусков, осколков. В таком виде мир лишен изначальной целостности, это уже не подавляющая громада, а спутанная мозаика, подвергаемая без всякого риска «смеховому анализу» и разоблачению.

В менестрельном поэтическом жанре «фатра» («фатрази») из привычных связей изъяты и двигаются по невероятной траектории, даже взлетают город, монастырь, река, море и т.д.; или часть объекта вычленяется («ножка табуретки», «тень быка», даже «щучий лай», «хохот петуха», «крик дохлой перепелки») и становится самостоятельно действующим персонажем, совершая сюрреалистические демарши: «птичье перо с собой весь Париж унесло»; «от звуков корнета прокисло сердце грома небесного»; «безумный беззубый безротый мудрец съел наше столе­тие» или «добряк без головы устроил большой праздник» (из аррас- ских фатрази XIII в., см.: [474]). Не случайно об этом средневековом жанре вспомнили французские сюрреалисты.

Менестрель Ватрике Браснье довел свои fastras до формального блеска. Его фатрази, чем-то напоминая сегодняшние пародии, начи­наются с квази-цитаты — с «нормального» лирического двустишия, подвергаемого затем чудовищному снижению, фантасмагорическому обессмысливанию.

Например, за двустишием «Меня сладостно утеша­ет / та, что сердцем моим завладела» следует его причудливая жонг­лерская обработка: «Меня сладостно утешает полудохлая кошка, по­ющая всегда по четвергам аллелуйю, да так громко, что дверной засов требует себе понедельник; а был еще и волк такой свирепый, что на­перекор судьбе отправился в рай покушаться на Господа, да и сказал:,Я принесу тебе, приятель, ту, что сердцем моим завладела"». Те же пугающие сочетания обнаруживается и в фантастике средневековых книжных иллюминаций с их гибридными чудовищами и невероятными композициями.

 

Такие нагнетания гротескных пе­рекладок порождены и влиянием смеховой антилогики, карнавального мировоззрения, что может находить своеобразное подобие и в музыке через динамичную импровизацию с ее непредсказуемостью, игрой не­ожиданными вариантами Однако не варьирование одной структуры и не измысливание вариан­тов сами по себе составляют наиболее самобытные признаки жонглерского мышления, а именно способ разнооб­разить сплетения нескольких элемен­тов посредством их свободных взаи­моперемещений, изобретательной комбинаторики. Жонглированием мотивами в сочетании с микровариантностью пронизаны пьесы, на­прямую отразившие жонглерскую технику музицирования

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.004 сек.)