Концепция «дисциплинарной власти» М. Фуко

Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. - СПб.: РХГИ, 2001, с. 58-82

В середине 30-х гг. XIX в. появляется 1-й том «Курса позитивной философии» О. Конта, в котором объявляется о пришествии эры настоящего научного, или позитивного, разума. Позитивная наука ставит перед собой только разрешимые вопросы, на которые дает точные и проверяемые ответы. Она не тратит времени на попытки проникнуть в скрытую суть вещей. Такие попытки не только не позволяют приходить к определенным и проверяемым выводам, но к тому же и бесполезны. Только позитивное знание, только разрешимые вопросы способны приносить обществу пользу.

Тональность, акценты, смыслы понятий - все тут отличается от установок «экспериментальной философии» раннего Нового времени.

Конт считал, что его утверждения адекватно описывают состояние, которого достигла наиболее развитая наука, задающая образец всем другим, — физика. В этом с ним были согласны весьма и весьма многие физики и философы. Потому-то к его утверждениям надо прислушаться. Они соответствуют определенным влиятельным тенденциям в науке XIX в. В дальнейшем мы будем рассматривать позитивизм как симптом и выражение существенных тенденций науки XIX-ХХвв.

Можно поставить вопрос о факторах, определивших их появление. Конт считал, что он подытожил реальный исторический прогресс науки и описал процесс, имманентно присущий развитию человеческого познания.
58

С тех пор на это так обычно и смотрели. В настоящей работе мы хотим показать, как конкретное и исторически уникальное сочетание событий, которые принято относить к «внешним» факторам развития познания, повлияло на возникновение данных тенденций.

Речь идет о том, что в эпоху Просвещения властные отношения приобретают во многом новый характер. При описании этого характера мы используем концепцию «дисциплинарной власти», разработанную М. Фуко.

Фуко противопоставляет свое понимание власти тому, что он называет «юридической» моделью власти, отождествляющей последнюю с законами. При таком понимании власть оказывается простым ограничителем свободы, границей ее осуществления (см.: Foucault М., 1976). При этом из поля зрения уходят разнообразные и тонкие властные отношения, пронизывающие все современное общество. Их роль заключается не в том, что они ограничивают какие-то проявления свободы, а в том, что они порождают известные типы деятельности и коммуникации, определяя с содержательной стороны жизнь общества и людей.

Отношения власти не сводятся к государству и его функционированию. Они охватывают и существенным образом конституируют деятельность воспитания, семейные отношения, познание человека и общества. С начала XVIII в. складывается система власти, которая «выражает себя не через право, а через определенную технику власти, с помощью не закона, а нормы, посредством не наказания, а контроля, и осуществляет себя на таких уровнях и в таких формах, которые выходят за пределы государства и его аппарата» (Foucault M., 1976. P. 118).

«Под властью, — продолжает Фуко, — надо понимать прежде всего многообразие отношений силы, внутренне присущих областям, в которых они существуют, и являющихся конституирующим элементом данных областей; а также те игры, битвы и конфронтации, в ходе которых они трансформируются, усиливаются, переворачиваются» (Foucault M., 1976. P. 122). Не надо считать условием этих многообразных отношений власти сведение их в некую центральную точку. Власть вездесуща. Она воспроизводится в
59

каждый момент и в каждой точке, вернее, в каждом отношении, связывающем какие-либо точки общественной системы. «Власть вездесуща; не потому, что она охватывает все, но потому, что она исходит отовсюду» (там же). «Власть — это не институт, не структура и даже не могущество, которым наделены некоторые: это название, которым обозначают сложную стратегическую ситуацию данного общества» (Foucault M., 1976. P. 123). Итак, власть осуществляет себя в бесчисленных точках и отношениях; она не внешняя для других типов отношений (экономических, познавательных, сексуальных), но пронизывает их, играя продуктивную роль.

Власть осуществляет себя преимущественно не посредством стратегий последовательного достижения заранее предусмотренных целей, а в принятии отдельных частичных решений. Но они, множась, следуя друг за другом, опираясь одни на другие и распространяясь, образуют некое целое, в котором различимы определенные цели, хотя нельзя найти конкретных лиц, которые бы к ним стремились. Масштабные стратегии оказываются анонимными.

Где есть власть, там есть и сопротивление. Но оно не является внешним для самой власти. Для отношений власти, как утверждает Фуко, вообще нет ничего совершенно «внешнего». Она существует в неразрывной связи с бесчисленными точками сопротивления ей и опираясь на них. Фуко особенно подчеркивает неправильность представления о некоем определенном пункте или инстанции сопротивления. Последние вездесущи и многообразны: «возможные, необходимые, невероятные, спонтанные, дикие, одиночные, групповые, робкие и бурные, непримиримые или оставляющие возможность соглашения, корыстные или жертвенные; по определению они могут существовать только в стратегическом поле властных отношений» (Foucault M., 1976. P. 126). Они образуют противоположный полюс отношений власти, вписываясь в них. Подобно тому как властные отношения пронизывают всю общественную жизнь, не локализуясь в каких-то определенных точках, сопротивления тоже образуют свою плотную сеть, охватывающую все общественные структуры и сферы.
60

Механизмы власти можно и нужно анализировать только в подобных сложных силовых полях — заявляет Фуко. Пора отказаться от единственной и определенной фигуры Князя и исходящего от него Закона.

Итак, Фуко предлагает нам свою перспективу видения современного общества: отношения власти в нем вездесущи и продуктивны. Обе эти характеристики тесно связаны. Власть продуктивна в той мере, в какой она не сводима к одной определенной властной инстанции, но пронизывает все дискурсы и виды деятельности в обществе, накладывая на них свою неизгладимую печать, развивая под определенным углом и тем самым обусловливая производимые ими продукты. Образ власти как запрещающей, мешающей и ограничивающей слишком поверхностен. Власть побуждает и при этом детерминирует то, что появляется как результат ее побуждения.

Концепция власти, представленная Фуко в первом томе «Истории сексуальности» (Foucault M., 1976; рус. пер. см. в: Фуко М., 1996), захватывает своей утонченностью. Фактически тут предлагается новая интерпретационная схема для самого широкого класса явлений современного общества. Фуко применяет ее для анализа происхождения и особенностей знания, относящегося к человеческой сексуальности. Но сама концепция не предполагает никаких принципиальных границ для такого понимания власти. Фуко лишь задает образец, объясняя специфику науки о человеческой сексуальности на основе рассмотрения отношений власти.

Этот подход кажется настолько интересным, что возникает желание распространить его и на сферу точных естественных наук. Конечно, тут надо соблюдать сугубую осторожность. Скопировать образец анализа, построенного Фуко, невозможно, потому что он рассматривает науку, в которой объект познания — человек — совпадает с объектом власти. Поэтому тут более естественно говорить о способе познания и о продукте познания как формируемом отношениями власти. Буквально применить подход Фуко к иным наукам, кроме наук о человеке, невозможно. Блестящий анализ Фуко уникален. Из него нельзя сделать более общий метод.
61

И тем не менее думается, что многие его моменты можно использовать. Разумеется, всякий раз нужно специально обосновывать их применимость. Однако дело облегчается тем, что концепция власти не сводится у Фуко к разобранному выше пониманию ее как анонимной, безличной сети отношений, пронизывающих все общество. Она дополнена трактовкой власти, выступающей в более привычном для нас «оформленном» облике определенной властной структуры или властного института. Однако и в этом случае Фуко создает модель власти, которая не позволяет свести ее к представлению о «Князе и установленном им Законе».

Тезис Фуко состоит в том, что в конце XVII в. в Европе начинает формироваться власть нового типа, принципиально отличающаяся от предшествующего, феодального типа. Ее принято изображать как власть права, закона, равенства всех перед законом и т. п. Фуко же видит ее сущность в другом, интерпретируя рождающуюся систему власти как «дисциплинарную власть» (Foucault M., 1975, или перевод этой работы на русский язык: Фуко М., 1999).

Он начинает объяснять что это такое на примере, беря сначала воинский устав XVII в., содержащий описание образцового солдата. Такого солдата видно издалека: он держит голову прямо, плечи у него развернуты, живот подобран, ноги сильные. Т. е. этот устав рисует образцового солдата как знак: вся его фигура выражает гордость и силу. Это необходимо, ибо сам солдат является символом власти суверена.

Разительно контрастирует с этим уставом устав середины XVIII в. В нем вместо описания солдата как знака могущества и власти фактически ставится весьма прозаическая задача выдавить из новобранца крестьянина и сделать его солдатом. Следовательно, солдат рассматривается как то, что производится в соответствии с определенной потребностью. Для этого вырабатываются определенные приемы и процедуры. В результате их методичного и неуклонного применения тело новобранца должно превратиться в эффективно функционирующий автомат, выполняющий определенные задачи.
62

Таким образом, власть в эту эпоху от ярких символических проявлений и подтверждений своего могущества переходит к постепенной, методичной и систематичной, мелочной и кропотливой работе над телами своих подчиненных. Именно они становятся объектами и целями власти. Их требуется превратить в «послушные тела». Имеется в виду не просто послушание, но превращение подчиненных тел и инструментов их труда в своего рода инструментальные комплексы, функционирующие максимально эффективно и целесообразно. Происходит принципиальное изменение функционирования власти. Требуется методичная работа над человеческим телом, рассчитанная манипуляция его членами, жестами, поведением. Целью является извлечение из них максимальной пользы. Власть сознательно и расчетливо начинает производить нужные ей объекты — послушные тела. Послушные, как бывает послушна хорошая машина.

Такой цели можно добиваться только с помощью продуманных и хорошо разработанных средств. Возникают целые техники и методики. Их прообразом, как отмечает Фуко, оказались разработанные в монастырях техники самосовершенствования. В эпоху Просвещения они получили новую жизнь, став инструментами подчинения и использования человеческих тел.

Процесс этот происходил постепенно, стихийно и сразу в самых разнообразных областях человеческой деятельности—в армии, школе, больнице, мануфактуре, системах профессионального обучения.

В результате в обществе складывается особый тип власти, который Фуко и обозначает как дисциплинарную власть.

Применение техник дисциплинарной власти обычно начинается с перемещения индивидов в пространстве. Такая власть требует замкнутых пространств, в которых действуют свои законы и правила: это — места «дисциплинарной монотонности» (Foucault M., 1975. P. 143). Примерами могут служить работные дома для бродяг и нищих (см. подробнее: Фуко М., 1997).
63

Другим примером являются колледжи: в области образования постепенно утверждается монастырская модель. Интернат рассматривается как наиболее совершенная форма образования и воспитания.

В XVIII в. появляются также и казармы. Указ 1719 г. предписывал во Франции сооружение нескольких сотен казарм с очень строгим содержанием и полным запретом на самовольные отлучки. Это было сделано, чтобы предотвратить бродяжничество, мародерство и дезертирство среди солдат, поскольку ранее население очень страдало от этих беспорядочных и вооруженных шаек.

В тот же период мануфактуры начинают развиваться в большие замкнутые пространства с однородным и весьма жестким режимом. «Завод становится явно похож на монастырь, крепость, закрытый город» (Foucault M., 1975. P. 144). Охрана только по удару колокола открывает ворота, которые накрепко замыкаются через четверть часа после этого и уже не отворяются до удара колокола, возвещающего конец рабочего дня. После выхода всех рабочих за ворота все помещения запираются, и никто не имеет права войти туда до начала нового рабочего дня. Все это делалось для того, чтобы увеличить производительность труда и нейтрализовать отрицательные последствия скопления больших масс людей: кражи, отказ от работы, возбуждение и неповиновение.

«Однако принцип замкнутого пространства не был ни постоянной, ни необходимой, ни достаточной принадлежностью дисциплинарного аппарата» (Там же). Не менее значим также принцип «разгораживания». Дисциплинарный аппарат тяготеет к разложению групп и масс на элементарные составляющие — индивидов — и к предоставлению каждому индивиду строго определенного места. Он не терпит диффузной циркуляции индивидов, опасных и бесполезных скоплений. Каждый индивид должен быть всегда на своем мегае, каждого в любой момент можно найти, проконтролировать — и более полно использовать. «Дисциплинарная власть организует аналитическое пространство. И в этом она продолжает старую религиозную и архитектурную традицию монастырских келий. Даже если выделе-
64

ние ячеек остается чисто идеальным, дисциплинарное пространство остается по сути своей разделенным на кельи. Вынужденное одиночество тела и души свидетельствует об известном аскетизме» (Foucault M., 1975. P. 145). Все перемещения должны быть функционально оправданы. Такой принцип становится и основным архитектурным принципом организации пространства. Последнее подчинено вообще трем главным целям: необходимости осуществлять постоянный надзор, препятствовать взрывоопасным объединениям индивидов в группки и, наконец, создавать полезное пространство. Это были не три разные, но триединая цель, ибо рациональное использование было неотделимо от постоянного надзора.

В качестве примера Фуко подробно рассматривает устройство госпиталей, особенно военных или портовых. Последние создавали особенно много проблем, ибо порт обычно является местом скопления человеческих масс и товаров, в связи с чем там всегда бывало достаточно заразных больных, контрабандистов, беглых солдат и т. п. Кто угодно мог попытаться укрыться в портовом госпитале. Поэтому строгий фискальный досмотр предшествовал медицинскому осмотру, принимались строгие меры для учета точного числа пациентов и установления их личности, расхода медикаментов. Позднее больным запретили свободное перемещение по госпиталю, они должны были оставаться в своих комнатах, а к каждой кровати прикреплялась табличка с именем лежащего на ней пациента. Еще позднее появились списки, которые врач должен был просматривать во время каждого посещения. Затем последовала изоляция заразных больных. «Постепенно административное и политическое пространство трансформировалось в терапевтическое; оно стремилось индивидуализировать тела, болезни, симптомы, жизни и смерти; оно представляло собой настоящую таблицу... Так из дисциплины рождалось полезное медицинское пространство» (Foucault M., 1975. P. 146; см. также: Фуко М., 1998).
65

В дисциплинарном пространстве каждому индивиду приписано определенное место. Но это не просто место, а одновременно и ранг, место в той классификации, которую устанавливает данная дисциплина. Так, преступников распределяют в зависимости от характера преступления, больных — от характера заболевания, учеников в классе — в зависимости от поведения и успеваемости. «Дисциплина — это искусство ранжирования и техника организации распределений. Она индивидуализирует тела, приписывая им определенные места, посредством которых они распределяются и включаются в системы отношений» (Foucault M., 1975. P. 147). Примером может служить организация школьного класса. Главной формой организации школьников в XVIII в. становится «выстраивание в ряд»: в классе, в коридоре, во дворе. При этом каждый ученик получает определенное место в зависимости от выполнения им любого задания; эти ранги устанавливаются изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Ученик постоянно перемещается из одной последовательности в другую. Место, занимаемое им в пространстве класса, соответствует его месту в иерархии знаний и способностей.

Приписывая каждому определенное место, новая школьная дисциплина делает возможным непрерывный контроль за всеми и каждым. Школьное пространство начинает функционировать как механизм обучения и одновременно — надзора, наказания или поощрения. Один из школьных реформаторов той эпохи мечтал о таком пространственном размещении учеников в классе, которое позволяло бы сразу видеть уровень каждого из них: успехи в учебе, способности, прилежание, хорошие и дурные черты характера, хорошие и дурные привычки, степень чистоплотности и состояние родителей. Таким образом, идеалом выступало классное пространство, играющее роль одной большой таблицы, находящейся под неусыпным оком «классификатора» — учителя.

Дисциплина, организуя «ячейки», «места» и «последовательности», тем самым формирует сложное дисциплинарное пространство, одновременно архитектурное, функциональное и иерархическое.

Стремление уподобить дисциплинарное пространство большой таблице шло рука об руку с пристрастием к таблицам в науке. «Построение "таблиц" было одной из важнейших проблем науки, политики и экономики XVIII в. Ботанические сады и зоопарки превращались в материальные пространственные классификации живых существ. Наблюдение, контроль и регулирование обращения денег и товаров осуществлялось с помощью построения экономических таблиц. Военный лагерь становился таблицей видов и родов находящихся в этом лагере вооруженных сил. Пространство госпиталя отражало систематическую классификацию болезней. Таблицы и размещения были средствами и наблюдения-контроля, и изучения. Таблицы в XVIII в. были одновременно техникой власти и процедурой познания» (Foucault M., 1975. P. 150).

Дисциплинарная власть контролирует не только пространственное размещение, но и время индивидов. И здесь моделью опять-таки служили средневековые монастыри. В подтверждение этому Фуко цитирует, например, предлагаемый распорядок дня начальной школы: «С последним ударом часов все школьники становятся на колени со скрещенными руками и опущенными глазами. После окончания молитвы учитель дает один знак, чтобы ученики поднялись, второй — чтобы они перекрестились, и по третьему они должны сесть за парты» (цит. по: Foucault M., 1975. P. 152). Фуко цитирует и другое школьное расписание, относящееся к началу XIX в., где по минутам расписаны: вхождение учителя в класс, звонок, вхождение детей, молитва, усаживание за парты и т. д.

Дисциплинарная власть не только регулирует время, распределяя его на все более дробные интервалы, но и стремится непрерывно контролировать качество его использования, устраняя все, что только может отвлечь и внести беспорядок.

Все большей детализации дисциплинарного времени соответствует все большая и большая детализация жестов и действий, которые должен совершать помещенный в это время и пространство индивид. Это создает возможности для непрерывного контроля не только за результатом действия, но за всеми его фазами и составляющими. Для подтверждения Фуко цитирует сначала выдержку из армейского устава начала XVII в., в котором говорится, что
67

солдаты должны быть обучены ходить строем и выдерживать шаг в соответствии с барабанным боем, чтобы все подразделение одновременно поднимало одну и ту же ногу. Формулировка в целом занимает три с половиной строчки. На ту же тему устав середины XVIII в. занимает почти полстраницы. Тут уже выделены четыре типа шагов, которые должны знать солдаты. Определяется длина и длительность (с точностью до секунды) каждого из типов шагов, уточняется посадка головы и разворот плеч, положения бедра, колена, носка, пятки и пр. Почти полстраницы занимает и рекомендация для начальных школ XVIII в. относительно позы ученика при письме: указано положение спины, правой и левой ног, правого и левого локтей, и все это с точностью до пальца (например, правая рука отодвинута от тела на три пальца и на пять пальцев выходит за край стола). Учителю вменяется в обязанность неустанно корректировать учеников, если они нарушат эту позу. Не менее выразительный пример представляет предписание о том, как солдат должен держать и поднимать ружье: в нем определяется порядок изменения положения практически всех частей тела: кисти, локтя, бедра, колена и т. д.

Таким образом, дисциплина устанавливает строгую корреляцию тела и жеста. Она стремится выяснить наилучшее соотношение между фазами жеста и положениями всех частей тела и ввести его в качестве всеобщего и обязательного требования, не допуская индивидуальных отклонений — в теле не должно быть ничего праздного и бесполезного. Тело рассматривается как бы в параллель предмету. Например, в армейском предписании о поднимании ружья кодируется движение комплекса «тело — ружье». В результате складывается новый объект: «постепенно тело поднимается до уровня механизма... Появляется новый объект — естественное тело, носитель сил, действующий во времени; тело, способное к особым операциям, имеющим свой порядок, свою продолжительность, свои внутренние условия и образующие их элементы. Становясь объектом новых механизмов власти, оно становится также и объектом новых форм знания. Это тело — объект муштры и натаскивания, а не спекулятивной физики; оно управляется внешним автори-
68

тетом, а не жизненными духами; оно есть объект дрессировки, а не рациональной механики; но при всем том, и именно в силу всего этого, его функционирование требует известного числа естественных условий и подчиняется природным ограничениям» (Foucault M., 1975. P. 157).

Дисциплинарное управление временем индивида воплощается в стремлении членить время на возможно более дробные интервалы, которые должны быть отданы выполнению определенной частичной задачи. Это создает все больше возможностей для контроля и оценки результатов. Фуко приводит многочисленные примеры такого стремления разбивать время на сегменты, наполненные однородной деятельностью: отделить время обучения от времени практики, военные школы от службы в армии, и т. д. и т. п. В конце XVII в. на мануфактуре Гобеленов была организована школа. Шестьдесят специально отобранных детей сначала поступали в распоряжение учителя, занимавшегося их общим образованием, потом их отдавали в обучение мастерам — ткачам. После шести лет такого обучения следовало четыре года службы, а затем экзамен, после которого ученики получали право уйти и основать собственное дело. В 1737 г. при той же мануфактуре была создана школа рисунка, в которой было принято совсем другое обращение со временем. Два часа ежедневно, кроме воскресений и праздников, ученики проводили в школе; делалась перекличка и составлялся список отсутствующих. Школа делилась на три класса. Первый предназначался для тех, кто не имел совсем никаких навыков в рисунке. Там ученики целый год копировали модели. На втором году срисовывали картины, но только карандашом. Лишь на третьем году обучения начинали пользоваться красками.

Еще больше примеров подобной тенденции к дроблению времени на интервалы функциональной однородности и введению контроля не только за итогом, но и за возможно более короткими промежутками времени и частичными результатами деятельности, предоставляют военные уставы.

Характерный образчик являет собою также свод правил для школ города Лиона начала XVIII в., в котором, например, обучение детей чтению делилось на семь этапов, на каждом из которых ребенок должен был достичь определенного контролируемого результата.
69

Все большее дробление дисциплинарного времени предполагало введение все большего числа тестов и испытаний для непрерывного контроля за использованием этого времени, например, за формированием у обучающегося требуемого навыка. Маленький временной континуум «развивающегося индивида» — это тоже объект дисциплины. Средством управления и индивидом, и процессом является «упражнение». Последнее позволяет непрерывно оценивать индивида по отношению к желаемому результату или к другим индивидам. Корни практики упражнения уходят опять-таки в мистическую и аскетическую традиции. Идея программы обучения, по убеждению Фуко, явно происходит из монастырской практики постепенного направления души к совершенству. Но в XVIII в. упражнение меняет свой смысл: «Оно служит для экономии времени жизни, для его накопления в полезных формах и для осуществления власти над людьми посредством управления их временем» (Foucault M., 1975. P. 164).

Дисциплинарная власть распоряжается не только временем и пространством. Она осуществляет также и сложение сил. Это нагляднее всего подтверждается примерами воинских уставов. Так, пехота XVII в. была довольно беспорядочной массой. Солдаты в ней распределялись сами собой в соответствии со своим опытом и храбростью, так что во время боя в центре оказывались новички и более слабые или менее отважные, а впереди и по краям — более отчаянные и привычные вояки. Но уже в XVIII в. воинское подразделение становится чем-то вроде сложного механизма, состоящего из множества частей, взаимное расположение которых тщательно рассчитано и организовано. Это было обусловлено не в последнюю очередь и техническими новшествами в вооружении — мушкет был заменен ружьем, имевшим значительно большую точность прицела.

Предприятие также становится единым механизмом, подчиненным одной цели — максимальной производительности и полезности.
70

Таким образом, для управления массами, функционирующими как единая машина, дисциплинарная власть изобретает особые тактики. Тактика — основа дисциплинарной практики.

Организация массы людей в единый механизм требует продуманной схемы руководства, например, разработанной системы сигналов и команд. Фуко приводит пример одного из установлений для Ланкастерской школы: «Команда: "Садитесь за парты". По слову "садитесь" дети со стуком кладут правую руку на стол и одновременно заносят правую ногу под парту; по слову "за парты" они заносят другую ногу и садятся лицом к своим грифельным дощечкам... "Возьмите грифельные дощечки": по слову "возьмите" дети протягивают правую руку к шнуру, на котором дощечка подвешена, а левой берутся за середину дощечки; по слову "дощечки" они снимают дощечки с крючков и кладут на парты» (цит. по: Foucault M., 1975. P. 169).

Власть, складывающаяся в XVIII в., занимается, таким образом, дрессировкой тел. Одним из важнейших инструментов для этой цели является иерархигеский надзор, идея которого заключается в том, чтобы наблюдать за контролируемым телом, не будучи замеченным. Приводя примеры предписаний относительно разбивки военного лагеря, Фуко отмечает, что последний есть искусственный город, характеризующийся тем, что в нем все должно быть под надзором, и каждый взгляд является частью этой единой системы. Солдаты размещены так, чтобы за ними могли непрерывно надзирать капралы, капралы — чтобы за ними постоянно наблюдали офицеры, за этими последними — более старшие офицеры и т. д., так что военный лагерь в целом представляет собой воплощенную «диаграмму власти». Тот же принцип прослеживается и в обустройстве завода, тюрьмы, учебного заведения.

Формируется особая архитектура, направленная на создание условий для непрерывного иерархического надзора за помещенными в дисциплинарное пространство телами. Так, для тюремной архитектуры становится уже недостаточно толстых стен, предназначенных для изоляции: такая архитектура призвана обеспечить возможность непрерывного, детального, но невидимого контроля. Этой цели служат тщательно высчитанные окошечки, глазки, коридоры и переходы.
71

Пространство внутри больничного здания постепенно организуется так, чтобы прежде всего обеспечить хороший надзор за больными и наилучшим образом распределить уход. Сама архитектура здания призвана способствовать изоляции больных и тем самым — препятствовать контактам и распространению заразных заболеваний; благодаря вентиляции воздух должен циркулировать вокруг каждой кровати таким образом, чтобы болезненные испарения не застаивались вокруг пациента.

Здания закрытых учебных заведений превращаются в инструменты педагогической муштры. Например, здание Парижской военной школы планировалось как настоящая «педагогическая машина»: комнаты учеников располагались вдоль длинного коридора как кельи или камеры, перемежаясь комнатами офицеров так, чтобы у каждой дюжины учеников справа и слева было по офицеру. Учеников запирали в их помещениях на ночь. Существовал проект застеклить все перегородки, отделяющие комнаты учеников от коридора, ибо это, во-первых, приятно глазу, во-вторых, полезно с точки зрения дисциплины. Не менее строго контролировалось поведение учеников и в столовой. Для этого столы офицеров помещались на некоторых возвышениях, откуда им было удобно наблюдать за всеми.

Так что само здание дисциплинарного института, будь то школа, тюрьма или завод, становится инструментом надзора за поведением. Архитектурная и организационная проблема состоит в том, чтобы с одной точки, одним взглядом можно было охватить все. Это проблема больших мастерских и заводов; она становится все более настоятельной и сложной по мере расширения и усложнения производства.

Фуко соглашается, что XVIII в. не изобрел процедуру иерархизировашюго надзора. Но он существенно расширил круг ее применения, придал ей гораздо большее значение, расставил новые акценты и выработал для этого новую технику, благодаря чему дисциплинарная власть оказалась в состоянии функционировать как система, внутренне интегрированная с
72

целями и аппаратом соответствующей деятельности. Дисциплинарная власть начинает выступать как многосторонняя, автоматическая и анонимная. «Власть в системах иерархизированного надзора не выделяется как определенная вещь, не передается как определенное свойство; она функционирует как механизм» (Foucault M., 1975. P. 176). Это — власть, неизменно бодрствующая, контролирующая и вездесущая. Такое функционирование не смог бы обеспечить ни один конкретный облеченный властью человек.

Фуко приводит красочный пример «дисциплинарной мечты», в которой воплощается стремление власти все видеть, оставаясь невидимой, и все учитывать, оставаясь анонимной. Речь идет о «Паноптикуме» Иеремии Бентама (конец XVIII в.). Паноптикум, по проекту Бентама, — это архитектурное сооружение, реализующее следующий принцип: в центре должна находиться башня, а по периферии — кольцеобразное здание. В башне имеются широкие окна, обращенные к периферийному строению. А это последнее разделено на камеры или комнатки, каждая из которых простирается во всю ширину здания и имеет два окна. Одно обращено наружу, и через него в камеру проникает свет, а другое — внутрь, к окнам башни. Теперь достаточно в центральную башню поместить надзирателя, а в каждую комнатку — осужденного, больного, сумасшедшего, рабочего или школьника, чтобы был обеспечен полный надзор. Надзиратель, благодаря проникающему свету, может видеть в каждой комнатке-камере силуэт находящегося там человека и следить, ведет ли он себя как положено и занимается ли предписанным делом. Принцип темницы переворачивается. Вместо лишения света — постоянное пребывание на просвете и под взглядом надзирателя. «Быть на просвете» — вот суть нового вида заключения.

Центральная башня должна быть разделена перегородками, чтобы сам надзиратель не просматривался из камер. Это нужно потому, что, во-первых, надзиратели — тоже люди, они могут устать, отвернуться и пр., а во-вторых, совсем не нужно, чтобы наблюдаемые видели надзирателя. Важно, чтобы они сознавали, что в любую минуту за ними могут следить.
73

Паноптикум задуман как устройство, продуцирующее у помещенных в него людей сознание того, что они постоянно на просмотре. Этим, по замыслу Бентама, и обеспечивается перманентность контроля, даже если надзиратель устал и закрыл глаза. Совершенство устройства делает излишним реальное непрерывное подсматривание. Это архитектурное сооружение призвано быть машиной для поддержания власти, не зависящей от осуществляющих ее конкретных лиц. Власть тут становится анонимной и безличной. Ее принципом выступает не какая-то определенная обладающая властью личность, а власть как таковая, проявляющаяся в распределении тел, освещения и взглядов.

Паноптикум изобретался прежде всего как тюрьма, однако ясно, что он пригоден для самых разных целей. Он, как подчеркивает Фуко, может выступать инструментом и для дрессировки объектов власти, и для их исследования, и для систематического наблюдения и описания определенного человеческого поведения, и для изучения эффективности определенных способов наказания, педагогических приемов или лекарственных средств.

Поэтому Бентам замыслил Паноптикум как механизм управления всеми сторонами жизни. Он считал, что столь простое архитектурное изобретение позволяет «возродить мораль, сохранить здоровье, укрепить промышленность, распространить просвещение, уменьшить налоги, упрочить экономику, развязать, а не разрубить гордиев узел законов о бедных — и все это благодаря простой архитектурной идее» (цит. по: Foucault M., 1975. P. 206).

Принцип Паноптикума, по замыслу Бентама, мог быть применен и для контроля за своими собственными механизмами. Например, старший надзиратель наблюдает за младшими надзирателями, а эти последние — за своими подопечными, будь то заключенные, школьники или больные. При этом функции надзирателя может выполнять кто угодно. Поэтому любой член общества, по мнению Бентама, имеет право прийти и самолично проинспектировать работу данного заведения. Благодаря этому, считал Бентам, устраняется риск того, что концентрация власти в Паноптикуме приведет
74

к тирании. Так что, как разъясняет Фуко, интерпретируя идею Бентама, Паноптикум — это не просто инструмент, используемый вне и независимо от него сформировавшимися властными отношениями, но сам способ организации и функционирования власти. Фуко видит в Паноптикуме наиболее концентрированное выражение принципов дисциплинарной власти.

Помимо иерархизированного надзора, Фуко выделяет и такое средство «муштры», как нормализующая санкция. Суть ее заключается в том, что караются не только нарушения законов, но и отклонения от нормы. Наказанию подлежит вся безграничная область отклонений от заданной нормы или несоответствия данному уровню. Так, солдат допускает провинность всякий раз, когда он не достигает предписанного уровня, скажем, определенного ритма и четкости в исполнении артикулов с ружьем; ученик совершает провинность всякий раз, когда оказывается неспособным выполнить задание учителя. За это они получают соответствующее наказание. Наказания заслуживает и отклонение от предписанной позы ученика за партой или положения кисти при письме. Роль наказания, таким образом, состоит в устранении отклонения от предписанной нормы. Следовательно, оно имеет исправительную функцию в смысле приближения к заданной норме как стандарту. Интересно, что дисциплинарная система тяготеет к наказаниям, имеющим вид упражнений: взыскание изоморфно обязанности. Например, в наказание за невыполнение домашнего задания полагается переписать это задание 10 раз.

Однако наказание является только одной стороной системы контроля, включающей также и поощрение. Любые действия объектов дисциплинарной власти подлежат оценке то как «плохие», то как «хорошие», то как наказуемые, то как заслуживающие поощрения. Например, школьное «правосудие» выстраивалось как сложная система исчисления «баллов», т. е. подведения баланса между дурным и похвальным в поведении ученика. Карательные мероприятия в армии или учебных заведениях часто обставлялись как своего рода «суды» и «трибуналы». За всеми этими действиями стоит непрерывное
75

оценивание, но уже не действий, а самих индивидов. Дисциплинарная система непрерывно ранжирует их, а присвоенный ранг сам по себе уже является наказанием или поощрением. Дисциплинарная власть, таким образом, делает норму принципом принуждения.

Существует особая процедура, сочетающая технику иерархизированного надзора и нормализующей санкции. Это смотр (в частном случае — медицинский осмотр или экзамен в учебном заведении). Он тщательно обставляется во всех дисциплинарных техниках. В смотре — осмотре — экзамене наиболее явным образом сочетаются отношения власти и отношения знания. И такая парадигма, по утверждению Фуко, существенно повлияла на дальнейшее развитие знания о человеке. Так, на эволюцию медицинского знания оказала решающее влияние организация госпиталя или клиники как дисциплинарного пространства, в котором надлежало пребывать больному. Это сформировало медицину как деятельность с объектами (человеческими телами), которые постоянно «открыты для осмотра».

Школа становится в XVIII в. чем-то вроде машины для непрерывной экзаменовки. Если в средневековом институте ученичества корпорация контролировала только конечный результат, то школа Нового времени состоит из непрерывных экзаменов. Они встраиваются в процесс обучения и начинают составлять его органическую часть. Именно в такой ситуации формировалась педагогика как наука.

Разновидностью смотра является и военный парад. Первый такой парад имел место 15 мая 1666 г. при Людовике XIV.

Процедуре смотра-экзамена присущи следующие специфические черты. Традиционно себя демонстрировала власть. Это на нее, пышно украшенную знаками и атрибутами власти, надлежало смотреть управляемым. Смотр переворачивает это отношение. Власть заставляет свой объект демонстрировать себя. Она налагает на подвластных обязанность «быть осматриваемыми». «Именно это обращение отношения "кто на кого смотрит" в функционировании дисциплинарной власти является основой ее осуществления вплоть до самых малейших проявлений. Так общество входило в эпоху бесконечных экзаменов и принудительной объективации» (Foucault M., 1975. P. 191).
76

Смотр-экзамен вводит индивида в поле документирования. Результаты смотров, осмотров и экзаменов записываются, сохраняются, собираются в досье и архивы. «Право документировать выступает как существенная часть дисциплинарной власти» (там же). Всевозможные списки и досье выступают для такой системы власти как способы кодирования индивидов. Регистрируются симптомы, болезни, поведение, способности, достижения в выполнении заданий и овладении знаниями и навыками. Если раньше честь быть записанной и внесенной в архивы принадлежала только власти, то теперь это отношение опять-таки переворачивается. Когда-то запись была знаком отличия и делалась для памяти и возвеличивания, теперь же она становится инструментом объективации и подчинения. Смотр и запись конституируют индивида как «объект описываемый».

Смотр и документация переворачивают также и отношение индивидуализации. Если в прежних формах власти, включая и монархическую, индивидуализировалась власть, а ей противостояла масса подданных, то теперь процедура смотра и записи превращает каждого индивида в «отдельный случай» и как таковой он становится объектом власти и знания.

Позднее Фуко вводит более объемлющее понятие власти (Foucault M., 1976), характерной формой проявления которой оказывается дисциплинарная власть. Он отмечает, что в течение долгих предшествующих веков отличительной чертой суверена было обладание правом на жизнь и смерть его подданных. Точнее, он обладал правом на то, чтобы умертвить или оставить жить. В сущности, он мог взять у подданного все, что угодно: имущество, время, тело и, наконец, самую его жизнь. Но в эпоху модерна Запад пережил глубокую трансформацию механизмов власти. Отбирание у подданных того, что им принадлежит, перестало быть главной формой ее осуществления. Зато появилось большое количество других форм: побуждение, поддержка, контроль, надзор, управление и организация. Право отобрать у подданного жизнь сменилось разнообразными техниками управления его жизнью и жизнью социального тела вообще.
77

При этом, если раньше право на смерть подданного защищало жизнь суверена, то теперь оно стало выступать как «оборотная сторона права социального тела на защиту своей жизни, ее поддержку и развитие. И никогда ранее войны не были такими кровавыми, как начиная с XIX в., и даже при учете всех пропорций никогда раньше никакие режимы не устраивали подобных истреблений собственного населения. Но это чудовищное право на смерть выступает теперь как дополнение власти, осуществляющей положительное управление жизнью, власти, которая распоряжается жизнью, усиливает ее и умножает, контролируя и регулируя — и отсюда и проистекают, по крайней мере частично, сила этой власти и тот цинизм, с которым она так решительно раздвигает свои пределы» (Foucault M., 1976. P. 179—180). «Теперь целые популяции отправляют истреблять друг друга во имя необходимости своего выживания. Массовые уничтожения становятся жизненной необходимостью» (Там же). При этом, как подчеркивает Фуко, речь идет о жизни не в юридическом, а в самом прямом биологическом смысле. «Геноцид стал мечтой многих правительств эпохи модерна не по причине возвращения старого права убить; дело в том, что власть теперь располагается на уровне жизни, биологического вида, расы и популяции» (Там же).

В качестве примера Фуко ссылается на отношение к смертной казни. В течение долгого времени она была, наряду с войной, одной из основных форм реализации права суверена: она составляла ответ на покушение на его личность, закон или волю. Постепенно, по мере того, как войны становились все более массовыми и кровавыми, на эшафотах лишалось жизни все меньше и меньше людей. Одна и та же причина обусловливала и первое и второе: «С тех пор как власть,взяла на себя функцию управления жизнью, внутренняя логика ее существования, а вовсе не появление гуманных чувств, все более затрудняла применение смертной казни... Для такой власти смертная казнь была одновременно пределом, скандалом и внутренним противоречи-
78

ем. Поэтому основанием для присуждения смертной казни чем далее, тем более становится не чудовищность самого преступления, а монструозность преступника, его неисправимость и общественная опасность. На законных основаниях убивают того, кто представляет для других, так сказать, биологическую опасность» (Foucault M., 1976. P. 181). Одновременно отмирают ритуалы и церемонии, которыми обставлялась некогда смертная казнь, и вообще казни перестают быть публичными.

Власть над жизнью начала развиваться с конца XVII в. в двух основных формах, образующих как бы два полюса, между которыми располагается целая сеть промежуточных форм. Первый полюс — это власть над телом как машиной: его дрессировка, использование его сил и способностей, увеличение его полезности и управляемости, включение в системы контроля. Для этого развивается целая совокупность различных дисциплинарных институтов — школы, колледжи, казармы, мастерские.

Второй полюс образуют формы, складывающиеся позднее, к середине XVIII в. Это власть над телом как экземпляром биологического вида и связанными с ним биологическими процессами: рождением и смертью, показателями здоровья, продолжительности жизни и пр. В этой сфере власть осуществляется в виде регулирующего контроля: биополитика популяции.

Право суверена лишить жизни своего подданного заменяется «администрацией тела и расчетливым управлением жизнью» (Foucault M., 1976. P. 184). Власть над живым требует укрепления тел и увеличения популяции одновременно с увеличением их полезности и управляемости. Для этого необходима выработка новых методов и приемов, пригодных для управления силами, способностями и склонностями. Роль таких механизмов и форм играли самые различные общественные институты, будь то семья, армия, школа, полиция или клиника. Изменение/характера власти проявлялось также и в увеличении значения норм за счет законов. Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного воздействия, чтобы
79

регулировать и корректировать данные процессы. Для этого уже не подходят прежние институты законов и наказаний (вплоть до смертной казни) за их нарушение. Власть над живым управляет, распределяя живое в пространстве ценности и полезности. Для нее важно не столько отделить законопослушных подданных от враждебных суверену, сколько распределить их относительно нормы. «Нормализующее общество есть историческое проявление технологии власти над жизнью» (Foucault M., 1976. P. 190).

Развивая свое учение о принципиальном отличии власти эпохи модерна — власти над живым — от систем и форм властных отношений предшествующих общественных форм, Фуко объясняет происхождение и многие важные черты наук о человеке, например, клинической медицины, социологии, психологии.

Но можно ли извлечь отсюда какие-то выводы относительно истории точных наук? Сам Фуко не дает никакого повода для подобного распространения его подхода. Однако настоящая работа предпринята именно с такой целью.

Такой замысел нуждается в оправдании. В самом деле, научную деятельность трудно рассматривать как объект дисциплинарной власти. Последняя никогда не организовывала и не контролировала научную деятельность таким образом, чтобы формировать «послушные умы» по аналогии с послушными телами. Не было детальной регламентации и контроля за научным творчеством. Не создавались для этого соответствующие техники и методы непрестанного всепроникающего контроля, не формировалось представление о норме ученого, нормальной творческой продуктивности и т. п. И когда Фуко говорит о власти-знании, то имеет в виду переплетение власти над человеком с изучением человека и накоплением знаний о нем. Тут не идет речи о физике или химии.

Тем не менее, рассматривая историю организации научной деятельности, мы должны принять в расчет и описанную Фуко трансформацию системы власти. О необходимости этого говорит следующее.
80

Известно, что в XVIII в. государство все более систематично патронирует науку. Его отношения с наукой становятся все более тесными и организационно оформленными. Но Фуко уже показал нам, что эта власть, с которой начинает взаимодействовать наука, представляет собой весьма специфическую форму «дисциплинарной власти». Он показал нам также, что власть вообще продуктивна. Она не только запрещает, устраняет или препятствует, но и формирует свои объекты, исходя из своего понимания полезности, которую можно из них извлечь и стремясь максимизировать эту полезность. Отсюда естественным образом вытекает вопрос о том, какие следствия имело взаимодействие науки с подобным типом власти.

Чтобы ответить на него, мы должны учесть выявленные Фуко характеристики дисциплинарной власти: тенденцию к непрерывному функционированию, всепроникающему надзору и контролю, к эффективному использованию своих объектов, к управлению от имени нормы, которая навязывается всем подвластным индивидам как эталон и критерий их оценки.

В современной литературе в качестве социокультурного контекста науки XVIII в. рассматривалась по преимуществу идеология Просвещения с ее характерными чертами: свободомыслием, верой в разум и в то, что прогресс науки приведет к коренному улучшению условий жизни человечества, в частности, к замене неразумных социальных порядков и институтов разумными.

Однако эта идеология существовала не в безвоздушном пространстве, а в обществе, в котором развивались и распространялись формы дисциплинарной власти. Поэтому можно сразу предположить, что влияние идеологии Просвещения переплеталось с влиянием формирующегося типа власти. Во всяком случае, представление о том, в чем заключается полезность научного знания, формировалось в их взаимодействии.

Фуко недаром называет формирующийся тип власти «властью-знанием»: она неразрывно связана со знанием. В самом деле, она утверждает общеобязательность нормы. Норма определяется, исходя из ориентации на извлечение максимальной пользы. Фуко показывает связь такой власти со знаниями о человеке. Однако нетрудно понять, что власть
81

использует не только такие знания. Перед ней стоят, например, проблемы управления экономикой страны, следовательно, и промышленным производством, в первую очередь имеющим значение для военного потенциала. Военная промышленность чем далее, тем более становится делом и заботой государственной власти, причем заботой постоянной, а не проявляемой от случая к случаю. Но в этой сфере власть, чтобы быть эффективной, должна опираться на такие науки, как механика, физика, химия и др. Таким образом «власть-знание» обращается и к точному естествознанию.

Размышляя над тем, насколько оправдано использование концепции Фуко при исследовании социальных факторов развития науки, необходимо также учесть и то, что власть, с его точки зрения, — это не только государство. Фуко стремится рассматривать ее как систему отношений, пронизывающих все социальное поле. Всюду присутствуют многочисленные узлы отношений власти и подчинения, обладающие общими типологическими чертами. Повсеместно в них завязываются сложные игры подчинения и сопротивления. Учет данного аспекта отношений власти позволяет поставить вопрос о том, не возникают ли в эту эпоху в самой науке структуры, обладающие «семейным сходством» с дисциплинарной властью и не являются ли такие структуры столь же продуктивными. И если ответ положителен, то интересно выяснить, в каких формах выражает себя эта продуктивность.

Таким образом, можно сделать вывод, что вопрос о влиянии на науку описываемой Фуко системы власти вполне оправдан.

Полный ответ на него требует обширных историко-научных исследований, которые не под силу одному человеку, но предполагают совместную работу философов и историков науки. Тем не менее уже сейчас можно показать многие важные моменты, связанные с постепенным изменением представлений об истине как цели научного познания.

Поиск по сайту: