ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. УЧЕНИЕ 1 страница. Мои заметки о моем первом занятии с доном Хуаном датированы 23 июля 1961 года

1.

Мои заметки о моем первом занятии с доном Хуаном датированы 23 июля 1961 года. Это была та встреча, с которой началось учение... Я уже несколько раз встречался с ним до этого, но лишь в качестве наблюдателя. При каждом удобном случае я просил учить меня о пейоте. Он каждый раз игнорировал мою просьбу, но никогда не отказывал наотрез, и я истолковывал его колебания, как возможность того, что он будет склонен поговорить со мной о своем знании.

В этот раз он дал мне понять, что согласится на мою просьбу, если я обладаю ясностью мысли и направленностью по отношению к тому, о чем прошу. Для меня было невозможно выполнить это условие, так как моя просьба об обучении была лишь средством установить с ним тесную связь. Я считал, что его знакомство с этим предметом может его расположить к тому, что он будет более открыт и более склонен к разговорам и, тем самым, откроет для меня дверь к своему знанию о свойствах (качествах) растений. Он, однако, истолковал мою просьбу буквально и интересовался лишь моей устремленностью в желании учиться знанию о пейоте.

Пятница, 23 июня 1961 года.

— Ты будешь учить меня о пейоте, дон Хуан?

— Почему ты хочешь знать об этом?

— Я действительно хочу знать об этом. Разве просто хотеть знать — недостаточная причина?

— Нет, ты должен порыться в своем сердце и обнаружить, почему такой молодой человек, как ты, хочет поставить себе такую задачу учения.

— Почему ты учился этому сам, дон Хуан?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Может, у нас обоих одна причина?

— Сомневаюсь в этом. Я индеец. У нас разные пути.

— Единственная причина — это то, что я хочу узнать об этом, просто, чтобы знать. Но уверяю тебя, дон Хуан, что у меня нет плохих намерений.

— Я верю тебе. Я курил о тебе.

— Что ты сказал?

— Это сейчас неважно. Я знаю твои намерения.

— Ты хочешь сказать, что видел сквозь меня?

— Ты можешь называть это так.

— Ну, а будешь ли ты учить меня?

— Нет.

— Это потому, что я не индеец?

— Нет, потому, что ты не знаешь своего сердца. Что важно, так это то, чтобы ты точно знал, почему хочешь связаться с этим. Учение о «мескалито» — крайне серьезно.

Воскресенье, 25 июня 1961 года.

В пятницу я весь день находился с доном Хуаном, собираясь уехать в семь часов вечера. Мы сидели на веранде перед его домом и я решился еще раз задать вопрос об его учении. Это уже был надоевший вопрос, и я ожидал получить отказ... Я спросил его, есть ли такой способ, при котором он мог бы принять просто мое желание, как если бы я был индеец. Он долго не отвечал. Я был вынужден ждать, так как он, казалось, пытался что-то решить. Наконец, он сказал, что способ есть и начал объяснения.

Он указал на то, что я устаю, когда сижу на полу и что мне следует найти «пятно» на полу, где я мог бы сидеть без усталости. Я сидел с поджатыми к подбородку коленями, обхватив ноги руками. Когда он сказал, что я устал, я понял, что спину мою ломит и что я совсем вымотан.

Я ожидал, что он объяснит мне, что это за «пятно», но он не делал этого. Я решил, что он думает, что мне нужно сменить положение тела, поэтому поднялся и пересел ближе к нему. Он запротестовал и подчеркнул, что «место» означает место, где человек может чувствоввать себя естественно счастливым и сильным. Он похлопал по месту, где я сидел, и сказал, что это его собственное место и добавил, что он поставил передо мной задачу, которую я должен решить самостоятельно и немедленно.

То, что он имел в виду, было для меня загадкой. Я не имел представления ни с чего начать, ни даже что я должен делать.

Несколько раз я просил его дать хоть какое-то объяснение или хотя бы намек на то, с чего следует начинать поиски места, где я буду чувствовать себя счастливым и сильным. Я настаивал на объяснении, что он имеет в виду, так как ничего не понимал. Он предложил мне ходить по веранде, пока я не найду пятно.

Я поднялся и начал ходить по полу. Я чувствовал себя очень глупо и опять сел рядом с ним.

Он, казалось, был очень недоволен мной и обвинил меня в том, что я не слушаю его и сказал, что, по-видимому, я не хочу учиться. Через некоторое время, успокоившись, он объяснил мне, что не на каждом месте хорошо сидеть или находиться и что в пределах веранды было одно место уникальное, «пятно», на котором мне будет лучше всего. Моей задачей было выделить его среди всех остальных мест.

Основной чертой было то, что я должен «прочувствовать» все возможные места, пока я без всяких сомнений смогу определить, которое место то, что нужно.

Я возразил, что, хотя веранда и не очень велика (4х2.5м), возможных мест на ней масса и у меня займет очень много времени проверка их. И что, поскольку он не указал размеров пятна, то количество их возрастает до бесконечности. Но мои возражения пропали даром. Он поднялся и предупредил меня очень резко, что, может быть, у меня уйдут на это дни, но что, если я не решу проблему, то могу уезжать, так как ему будет нечего сказать мне. Он подчеркнул, что сам знает, где находится «мое» пятно, поэтому я не смогу ему солгать. Он сказал, что это единственный способ, при помощи которого он сможет принять мое желание учиться о мескалито, как достаточную причину. Он добавил, что в его мире ничего не было подарком и все, что есть в нем, чему можно учиться, изучается трудными путями. он пошел в кусты за дом помочиться, потом вернулся прямо в дом через заднюю дверь.

Я думал, что задание найти определенное место счастья было просто его способом отделаться от меня. Однако, я поднялся и начал шагать туда-сюда по веранде. Небо было ясным, и я мог хорошо видеть, как на самой веранде, так и рядом с ней. Должно быть, я ходил около часа или более того, но ничего не случилось, что открыло бы мне местонахождение «пятна». Я устал шагать и сел. Через несколько минут я пересел на другое место, а затем на другое, пока таким полусистематическим образом не прошел весь пол. Я старательно старался «почувствовать» разницу межде местами, но у меня не было критерия для различия. Я чувствовал, что напрасно трачу время, но оставался... Я оправдывал себя тем, что я приехал издалека лишь для того, чтобы встретиться с доном Хуаном, и мне действительно нечего больше делать.

Я лег на спину и положил руки за голову, как подушку. Потом перекатился на живот и полежал так немного. Я повторил такой процесс перекатывания по всему полу. В первый раз мне показалось, что я наткнулся хоть на какой-то критерий. Я почувствовал себя теплее, лежа на спине.

Я стал кататься опять, теперь в обратную сторону, полежал во всю длину пола лицом вниз там, где прежде я лежал на спине. Я испытывал то же самое ощущение тепла или холода в зависимости от того положения, в котором я лежал, но разницы между местами не было.

Затем мне пришла мысль, показавшаяся мне блестящей: место дона Хуана. Я сел там и затем лег, сначала лицом вниз, а затем на спину, но и это место было совсем таким же, как и другие.

Я встал. С меня было довольно. Я хотел распрощаться с доном Хуаном, но мне было неудобно будить его. Я взглянул на свои часы. Было два часа ночи. Я катался по полу уже шесть часов.

В этот момент дон Хуан вышел и пошел вокруг дома в кусты чапараля. Он вернулся и встал у двери. Я чувствовал себя совершенно отверженным, и мне хотелось сказать ему что-нибудь отвратительное и уехать. Но я сообразил, что это не его вина, что это был мой собственный выбор идти через всю эту чепуху. Я сказал ему, что побежден и, как идиот, катался всю ночь по его полу и все еще не вижу никакого смысла в загадке.

Он рассмеялся и сказал, что это его не удивляет, так как я не пользовался глазами. Это было верно, хотя я был слишком уверен в том, что мне нужно, по его словам, «почувствовать» разницу. Я сказал ему об этом, но он возразил, что глазами можно ощущать, когда не глядишь прямо на вещи.

Постольку, поскольку это касается меня, сказал он, то у меня нет другого средства решить эту задачу, как только использовать все, что у меня есть — мои глаза.

Он вошел внутрь, я был уверен, что он наблюдал за мной. Я думал, что иного способа у него не было узнать, что я не пользовался глазами.

Я снова начал кататься, так как такой метод поиска был самым удобным. Однако, на этот раз я клал руки на подбородок и всматривался в каждую деталь. Через некоторое время темнота вокруг меня изменилась. Когда я фиксировал свой взгляд на точке, находящейся прямо перед моими глазами, то вся периферийная зона моего поля зрения становилась блестяще окрашенной зеленовато-желтым цветом. Эффект был поразительным. Я держал глаза фиксированными на точке прямо перед ними и начал ползти в сторону на животе, передвигаясь по 30 см за раз.

Внезапно, в точке, находящейся примерно на середине пола, я почувствовал перемену оттенка. В точке справа от меня, все еще на периферии поля зрения, зеленовато-желтый оттенок стал интенсивно пурпурным. Я сконцентрировал на этом свое внимание. Пурпурный цвет изменился на более бледный, но все еще блестящий и оставался таким постоянно, пока я держал на нем свое внимание. Я отметил место своим пиджаком и позвал дона Хуана. Он вышел на веранду. Я был очень возбужден. Я действительно видел разницу в оттенках. Он, казалось, не был удивлен этим, но сказал мне, чтобы я сел на это место и описал, что я чувствую.

Я уселся, а затем лег на спину. Он стоял рядом и спрашивал меня, как я себя чувствую. Но я ничего не чувствовал особенного. Примерно в течение пятнадцати минут я пытался ощутить или увидеть разницу, в то время, как дон Хуан терпеливо стоял рядом. Я чувствовал какое-то отвращение. Во рту был металлический привкус. Внезапно у меня заболела голова. Появилось ощущение, что я заболел. Мысль о моем бессмысленном предприятии раздирала меня до ярости. Я поднялся.

Дон Хуан, видимо, заметил мое глубокое упадочное состояние. Он не смеялся, он сказал, что мне следует быть несгибаемым с самим собой, если я хочу учиться. Лишь два выхода есть у меня, сказал он. Или сдаться и ехать домой — и в этом случае я никогда не буду учиться — или же решить задачу.

Он вновь ушел в дом. Я хотел немедленно уехать, но был слишком усталым для этого. К тому же ощущение оттенков было столь поразительным, что я был уверен, что все же нашел разницу, а может быть, есть и еще какие-нибудь изменения, которые можно найти. Во всяком случае было слишком поздно, чтобы уезжать. Поэтому я сел, вытянув ноги, и начал все с начала.

На этот раз я быстро передвигался с места на место, минуя точку дона Хуана, до конца пола, затем развернулся, чтобы захватить внешнюю часть. Когда я достиг центра, то понял, что произошло еще одно изменение в окраске, опять на краю поля моего зрения. Однообразный зеленовато-желтый оттенок, который я видел повчюду, превратился в одном месте, справа от меня, в яркий серо-зеленый. Какой-то момент этот оттенок держался, а затем внезапно изменился в другой постоянный оттенок, отличный от того, что я видел ранее. Я снял один ботинок и отметил эту точку. Я продолжал кататься, пока не покрыл пол во всех возможных направлениях. Больше никаких изменений окраски не было.

Я вернулся к точке, отмеченной ботинком, и осмотрел ее. Эта точка находилась в 1.5-2 метрах от той, что была отмечена пиджаком, в юго-восточном направлении. Рядом с ней был большой камень. Совсем ненадолго я присел рядом, пытаясь найти отгадку, приглядываясь к каждой детали, но не чувствовал никакой разницы.

Я решил испытать другую точку. Быстро опустившись на колени, я собирался лечь на свой пиджак, когда почувствовал необычайное ощущение. Это было скорее подобно физическому ощущению чего-то фактического давящего на меня, мой живот... Я вскочил и в один момент ретировался. Волосы на голове поднялись дыбом. Мои ноги выгнулись, туловище наклонилось вперед, и пальцы согнулись, как клешни. Я заметил свою странную позу и испугался еще больше.

Я невольно попятился и уселся рядом с моей туфлей. Я попытался сообразить, что же вызвало во мне такой испуг... Я подумал, что это, должно быть, усталось, которую я испытывал. Уже почти наступило утро. Я чувствовал себя глупо и неудобно. Однако же, я никак не мог понять, что меня испугало и никак не мог разуметь, что хочет от меня дон Хуан.

Я решил предпринять последнюю попытку. Я поднялся и медленно приблизился к точке, отмеченной пиджаком, и опять почувствовал то же самое ощущение. На этот раз я сделал большое усилие, чтобы владеть собой. Я уселся, затем встал на колени, чтобы лечь на живот, но не смог этого сделать, несмотря на свое желание. Я опустил руки на пол перед собой. Мое дыхание убыстрилось. Желудок был неспокоен. Я испытывал ясное ощущение паники и старался не убежать прочь. Думая, что дон Хуан, возможно, наблюдает за мной, я медленно отполз на второе место и прислонился спиной к камню. Я хотел немного отдохнуть и привести в порядок свои мысли, но заснул.

Я услышал, как дон Хуан разговаривает и смеется, стоя над моей головой. Я проснулся.

— Ты нашел точку, — сказал он.

Сначала я не понял его, но он вновь сказал, что то место, где я заснул, и было лучшим местом. Он опять меня спросил, как я чувствовал себя, лежа там. Я сказал, что действительно не вижу никакой разницы.

Он попросил меня сравнить свое ощущение в этот момент с теми, которые были у меня на втором месте. В первый раз мне пришло в голову, что, пожалуй, я не смогу объяснить мои ощущения предыдущей ночью. Но по какой-то необъяснимой причине я действительно боялся второго места и не сел на него. Он заметил, что только дурак может не заметить разницы.

Я спросил, имеет ли каждое из этих двух мест свое название. Он сказал, что хорошее место называется «сиденье», а плохое зовут «врагом». Он сказал, что эти два места были ключом к самочувствию человека, особенно такого человека, который ищет знания. Простой акт сидения на своем месте создает высшую силу, с другой стороны — «враг» ослабляет человека и даже может вызвать его смерть. Он сказал, что я восполнил свою энергию, обильно растраченную минувшей ночью тем, что прикорнул на своем месте.

Он сказал, что окраски, которые я видел в связи с каждым из этих мест, имеют то же общее действие, придавая силы или уменьшая их.

Я спросил его, есть ли для меня другие места, подобные тем двум, что я нашел, и как мне следует искать их. Он сказал, что в мире есть очень много мест, не похожих на эти два, и что лучший способ находить их — это замечая их соответствующие цвета.

Для меня осталось неясно, решил я задачу или нет в действительности, и я даже не был убежден, что проблема вообще была, я не мог избавиться от ощущения, что все это было натянуто и спорно. Я был уверен, что дон Хуан всю ночь следил за мной и затем стал шутить надо мной, говоря, что то место, где я заснул, было тем местом, которое я искал. И, однако же, я не мог найти логической причины для такого поступка, и когда он приказал мне сесть на второе место, я не смог этого сделать. Имелся странный пробел между моим прагматическим опытом боязни «второго места» и моими рациональными рассуждениями обо всем этом в целом.

Дон Хуан, с другой стороны, был очень убежден, что я добился успеха и, поступая согласно своему условию, уверил, что станет учить меня о пейоте.

— Ты просил учить тебя о мескалито, — сказал он. — Я хотел узнать, есть ли у тебя достаточно сил, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Мескалито — это нечто такое, над чем нельзя шутить. Ты должен уметь владеть своими ресурсами. Сейчас я знаю, что могу принять одно твое желание, как достаточную причину, чтобы тебя учить.

— Ты действительно собираешься учить меня о пейоте?

— Я предпочитаю называть его мескалито. Делай и ты так же.

— Когда ты собираешься начать?

— Это не так просто. Сначала ты должен быть готов.

— Я думаю, что готов.

— Это не шутка. Ты должен подождать, пока не останется сомнений, и тогда ты встретишься с ним.

— Мне следует подготовиться?

— Нет, тебе просто следует ждать. Ты сможешь отказаться от всей этой идеи через некоторое время. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты был готов сдаться, как только почувствовал трудность. Мескалито требует очень серьезного намерения.

Понедельник, 7 августа 1961 года.

Я приехал к дому дона Хуана в Аризоне примерно в 7 часов вечера в пятницу. На веранде вместе с ним сидели еще пять индейцев. Я поздоровался с ними и сел, ожидая, что они что-нибудь скажут. После формального молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и сказал:

— Добрый вечер.

Я поднялся и ответил:

— Добрый вечер.

Затем все остальные мужчины поднялись и подошли ко мне, и все мы пробормотали «добрый вечер» и пожали друг другу руки или просто трогая кончиками пальцев один другого, или подержав руку секунду и затем резко опуская ее.

Мы снова уселись. Они казались довольно застенчивыми из-за молчаливости, хотя все говорили по-испански.

Должно быть, около половины восьмого они все внезапно поднялись и пошли к задней половине дома. Никто не произнес ни слова в течение долгого времени. Дон Хуан сделал мне знак следовать за всеми, и мы забрались на старенький грузовичок, стоявший там. Я сел рядом с доном Хуаном и двумя другими молодыми мужчинами. Там не было ни сидений, ни скамеек, и железный пол был болезненно твердым, особенно, когда мы свернули с шоссе и поехали по грунтовой дороге. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть для меня семь мескалито. Я спросил:

— Разве у тебя самого ни одного нет?

— У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен сделать кто-либо другой.

— Скажи мне, почему?

— Может быть, ты неприемлем для «него» и «ему» ты не понравишься, и тогда ты никогда не сможешь узнать «его» с тем почтением, какое нужно, и наша дружба будет разрушена.

— Почему я мог бы не понравиться «ему», ведь я никогда «ему» ничего не сделал?

— Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы ты понравился или не понравился. «Он» или принимает тебя, или отбрасывает прочь.

— Но если я не нравлюсь «ему», то могу я что-либо сделать, чтобы «он» меня полюбил?

Двое других мужчин, казалось, услышали мой вопрос и засмеялись.

— Нет. Я ничего не могу придумать, что тут можно сделать, — сказал дон Хуан. Он наполовину отвернулся от меня, и я больше не мог с ним разговаривать.

Мы ехали, должно быть, по меньшей мере, час, прежде, чем остановились перед маленьким домом. Было совсем темно, и после того, как водитель выключил фары, я мог разобрать лишь смутные контуры строения. Молодая женщина, судя по акценту, мексиканка, кричала на собаку, чтобы та перестала лаять. Мы вылезли из грузовика и вошли в дом.

Мужчины пробормотали «буэнос ночес», проходя мимо нее. Она ответила им тем же и продолжала кричать на собаку.

Комната была большая и забитая множеством вещей. Слабый свет от очень маленькой электрической лампочки освещал окружающее очень тускло. Тут было несколько стульев, со сломанными ножками и просиженными сиденьями, прислоненных к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым большим из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен с самого пола. В тусклом свете он казался красным и грязным. В течение долгого времени мы сидели молча.

Один из мужчин внезапно поднялся и вышел в другую комнату. Он был лет пятидесяти, темный, высокий. Момент спустя он вернулся с кофейником. Оноткрыл крышку и вручил кофейник мне; внутри было семь странно выглядевших предметов. Они различались по размеру и форме. Некоторые были почти круглыми, другие — продолговатыми. Наощупь они походили на пасту из земляного ореха (национальное лакомство в США) или на поверхность пробки. Коричневая окраска заставляла их выглядеть наподобие твердой сухой ореховой скорлупы. Я вертел их в руках, щупал их поверхность в течение некоторого времени.

— Это надо жевать, — сказал дон Хуан шепотом.

Пока он не заговорил, я не замечал, что он сел рядом со мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они разговаривали между собой очень тихими голосами. Это был момент острой нерешительности и страха. Я чувствовал, что почти не могу собой владеть.

— Мне нужно выйти в туалет, — сказал я дону Хуану. — я выйду и пройдусь.

Он вручил мне кофейник, и я положил туда таблетки пейота. Когда я выходил из комнаты, мужчина, давший мне кофейник, встал, подошел ко мне и сказал, что туалет в соседней комнате. Туалет был почти напротив двери. Рядом с ним и почти касаясь его, стояла большая кровать, занимавшая чуть ли не полкомнаты. На ней спала женщина. Я некоторое время стоял неподвижно у двери, а затем вернулся в комнату, где были остальные мужчины. Человек — владелец дома, заговорил со мной по-английски.

— Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть ли там мескалито?

Я сказал ему, что даже не слышал об этом. Они, казалось, интересовались Южной Америкой, и мы некоторое время говорили об индейцах. Затем один из них спросил меня, почему я хочу принимать пейот. Я сказал, что хочу узнать, что это такое. Они все застенчиво засмеялись.

Дон Хуан мягко подтолкнул меня: «жуй, жуй». Мои ладони были влажными и живот напряжен. Кофейник с таблетками пейота был на полу около стула. Я наклонился, взял одну наугад и положил ее в рот.

Она имела затхлый привкус. Я раскусил ее пополам и начал жевать один из кусочков. Я почувствовал сильную вяжущую горечь: через момент весь рот у меня онемел. Горечь усиливалась по мере того, как я продолжал жевать, борясь с невероятным потоком слюны. Мои десны и внутренняя поверхность рта чувствовали, как будто я ем соленое сухое мясо или рыбу, которая, казалось, вынуждает жевать еще больше. Спустя немного времени, я разжевал вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать горечь. Таблетка пейота была куском волокон, подобно волокнистой части апельсина, или вроде сахарного тростника, и я не знал, проглотить ли эти волокна или выплюнуть их.

В этот момент хозяин дома поднялся и пригласил всех выйти на веранду. Мы вышли и сели в темноте. Снаружи было очень удобно, и хозяин принес бутылку текильи. Мужчины сидели в ряд, спиной к спине. Я был крайним справа. Дон Хуан, который был рядом со мной, поместил кофейник с таблетками пейота у меня между ног. Затем он дал мне бутылку, которая передавадась по кругу, и сказал, чтобы я отхлебнул немного текильи, чтобы смыть горечь.

Я выплюнул остатки первой таблетки и взял в рот немного напитка. Он сказал, чтобы я не глотал его, но только пополоскал во рту, чтобы оставить слюну. Со слюной это помогло мало, но горечь действительно уменьшилась.

Дон Хуан дал мне кусочек сухого абрикоса, а, может, это была сухая фига — я не мог разглядеть в темноте и не мог разобрать вкус, — и велел разжевать ее основательно и медленно, не торопясь. Я имел затруднения в глотании. Казалось, что проглоченное не пойдет вниз.

Через некоторое время бутылка снова пошла по кругу. Дон Хуан дал мне кусок волокнистого сухого мяса. Я сказал, что не хочу есть.

— Это не еда, — сказал он твердо.

Процедура повторялась шесть раз. Я помню, что разжевал уже шесть таблеток пейота, когда разговор стал очень оживленным, хотя я не мог понять, на каком языке говорят, тема разговора, в котором все участвовали, была очень интересной, и я старался слушать внимательно, чтобы самому принять участие. Но когда я попытался говорить, то понял, что не могу. Слова бесцельно крутились у меня во рту.

Я сидел, опершись спиной о стену, и слушал то, что говорилось. Они разговаривали по-итальянски и вновь и вновь повторяли одну и ту же фразу о глупости акул. Я думал, что это была логически стройная тема. Я уже раньше говорил дону Хуану, что река Колорадо в Аризоне ранними испанцами была названа «эль рио де лас тисонес» (река затопленного леса), но кто-то прочитал или произнес неправильно «тисонес», и река была названа «эль рио де лас тибуронес» (река акул). Я был уверен, что все обсуждали эту историю, и мне не приходило в голову подумать, что никто из них не говорит по-итальянски.

Я очень хотел подняться, но не помню, сделал ли я это. Я попросил кого-то дать мне воды. Я испытывал невыносимую жажду.

Дон Хуан принес мне большую соусницу. Он поставил ее на землю у стены. Он также принес маленькую чашку или банку. Он зачерпнул ею из соусницы и вручил мне, сказав, что я не могу пить, но должен лишь прополоскать во рту, чтобы освежить его.

Вода выглядела странно сверкающей, стеклянистой, как тонкая слюда. Я хотел спросить дона Хуана об этом, и старательно пытался выразить свои мысли на английском, когда вспомнил, что он не говорит по-английски.

Я испытал очень затруднительный момент, когда понял, что в голове совершенно ясные мысли, но говорить я не могу. Я хотел высказаться о странном качестве воды, но то, что последовало, совершенно не было речью. Я ощущал, что мои невысказанные мысли выходили у меня изо рта в жидком виде. Было ощущение рвоты без усилий и без сокращения диафрагмы. Это был приятный поток жидких слов.

Я попил, и чувство, что меня рвет, исчезло. К тому времени все звуки исчезли, и я обнаружил, что мне трудно фокусировать свои глаза. Я взглянул на дона Хуана и, когда повернул голову, то увидел, что мое поле зрения уменьшилось до круглого участка прямо перед моими глазами. Чувство не было пугающим и не было неприятным, наоборот — это была новость. Я мог буквально сканировать землю, остановив свой взгляд на любой точке и поворачивая затем голову, в любом направлении. Когда я впервые вышел на веранду, то заметил, что было совсем темно, за исключением далекого зарева огней города. И, однако, в круге моего зрения все было ясно видно. Я забыл о доне Хуане и о других людях и полностью отдался обследованию земли лучом моего зрения. Я увидел соединение поля веранды со стеной. Я медленно повернул голову правее, следуя за стеной, и увидел дона Хуана, сидевшего около нее. Я сместил голову влево, чтобы посмотреть на воду. Я увидел дно соусницы; я медленно приподнял голову и увидел среднего размера собаку, черную, приближавшуюся к воде. Собака начала пить. Я поднял руку, чтобы прогнать ее от моей воды. Чтобы выполнить это движение, я сфокусировал взгляд на собаке и внезапно увидел, что собака стала прозрачной. Вода была сияющей прозрачной жидкостью. Я видел, как она идет по горлу собаки в ее тело; я видел, как затем вода равномерно растекается по всему ее телу и затем изливается через каждый из волосков. Я видел, как светящаяся жидкость движется по каждому из волосков и затем выходит из волосков, образуя длинный шелковистый ореол.

В этот момент я ощутил сильные конвульсии, и через пару секунд вокруг меня сформировался очень низкий и узкий туннель, твердый и странно холодный. На ощупь, он был как бы из листовой жести. Я оказался сидящем на полу туннеля. Я попытался встать, но ушиб голову об железный потолок, а туннель сжался до того, что я стал задыхаться. Я помню, как пополз к круглому отверстию, где туннель кончался; когда я до него добрался (если добрался), я уже совсем забыл о собаке, о доне Хуане и о себе самом, я был измучен, моя одежда была мокрой от холодной липкой жидкости... Я метался взад и вперед, пытаясь найти положение, в котором можно отдохнуть, в котором у меня перестанет так быстро биться сердце. При одном из этих передвижений я вновь увидел собаку.

Моя память тут же вернулась ко мне, и внезапно в мозгу у меня прояснилось. Я оглянулся, чтобы увидеть дона Хуана, но не мог различить никого и ничего. Все, что я мог видеть, так это собаку, которая становилась светящейся. Сильный свет исходил из ее тела. Я опять увидел, как вода текла по нему, освещая все, как костер. Я добрался до воды, опустил лицо в соусницу и пил вместе с собакой. Мои руки упирались в землю передо мной, и когда я пил, я видел, как жидкость течет по венам, испуская красные, желтые и зеленые оттенки. Я пил еще и еще. Я пил, пока весь не начал полыхать. Я пил, пока жидкость не начала изливаться из моего тела через каждую пору и не стала выливаться наружу, подобно шелковым волокнам, и я также обрел длинный, светящийся переливающийся ореол. Я посмотрел на собаку, и ее ореол был таким же, как и мой. Большая радость наполнила мое тело, и мы вместе побежали в направлении какого-то желтого тепла, исходившего из какого-то неопределенного места. И там мы стали играть. Мы играли с псом и боролись, пока я не стал знать все его желания, а он все мои. Мы по очереди управляли друг другом, как в театре марионеток. Я мог заставить его двигать ногами тем, что покручивал своей ступней, а каждый раз, когда он кивал головой, я чувствовал неодолимое желание прыгать. Но его коронным номером было заставлять меня чесать голову себе ногой, когда я сидел, он добивался этого, хлопая ушами сбоку набок. Это действие было для меня совершенно невыносимо забавным. Такой штрих грации и иронии, такое мастерство, — думал я. Веселость, которая мной овладела, была неописуемой. Я смеялся до тех пор, пока становилось совсем невозможно дышать.

Я имел ясное ощущение того, что не могу открыть глаза. Я глядел через толщу воды. Это было длительное и очень болезненное состояние, будто уже проснулся, но не можешь никак пробудиться. Мое поле зрения стало снова очень круглым и широким, и вместе с тем пришло первое обычное сознательное действие, состоящее в том, что я оглянулся и взглянул на это чудесное существо. Я тут я столкнулся с очень трудным переходом. Переход от моего нормального состояния прошел для меня почти незаметно; я был в сознании, мои мысли и чувства были критериями этого: переход был гладок и ясен.

Но эта вторая фаза, пробуждение к серьезному, трезвому состоянию, была поистине потрясающей. Я забыл, что я был человек. Печаль от такого неповторимого состояния была столь велика, что я заплакал.

Поиск по сайту: