Если будущее есть, то оно не в пролах

Наследие марксизма включает в себя великое множество тезисов. Возможно, когда-то они были революционными или же способствовали движению общества к освобождению. Но сейчас они уже безоговорочно опровергнуты. И на этом всё. Конец: их можно сдавать в музей социальной мысли. Как катапультой не напугать автоматчика, так и современный капитализм уже не устрашить провозглашениями фактов про прибавочную стоимость. Или, быть может, найдётся кто-нибудь, кто всё еще верит в плохой анекдот про пять формаций, которые должны смещать друг друга по мере течения времени и не просто смещать, а строго в порядке от «плохого» к «хорошему». Сам же Маркс увидел также «азиатский тип производства», не вписывающийся в обычные схемы. Увидел, но побоялся признать, что в той же Азии этих азиатских типов десятки. А сколько еще регионов разбросано в пространстве-времени? А откуда такая твердолобая вера в прогресс и монотонную линейность человеческого развития? Да нет, знаем мы, что дело в пережитках эпохи Просвещения, которые во многом разделяли в девятнадцатом веке. Так давайте от этого избавляться. В данном материале попробуем-ка рассмотреть марксистский миф, наиболее прочно укоренившийся в анархистской среде. Имя этому мифу – пролетариат.

Для начала разберёмся с тем, что мы будем понимать под этим словом. Значений у него много, если кому-то интересны все они – обратитесь к Википедии. В кои-то веки находим там адекватную и интересную статью. Из неё возьмём, например, то, что в переводе с латыни «proletarius» значило, в частности, «неимущие». Однако, как известно, антагонизм бедняки/богатые не является антагонизмом пролетариат/буржуазия по той хотя бы причине, что существуют также люмпены и безработные. Маркс и Энгельс, взяв термин из древнеримской истории, вложили в него иное значение. Для них он означал тех, кто удовлетворяет двум условиям: 1) не владеет тем, что способно приносить прибавочную стоимость, то есть не владеет капиталом, и 2) живёт за счёт продажи собственного труда. Первый пункт обособлял их от «элиты», второй пункт обособлял их от тех, кого марксисты высокомерно считали деклассированными элементами. Но хорошо ли такое определение? Оно не согласуется с концепцией классовой борьбы, в которой идеализированный мировой пролетариат должен был выступить против капитализма и уничтожить его. Давайте посмотрим на какого-нибудь ЧОПовца, охраняющего чужую частную собственность или, скажем, гоняющегося за безбилетниками во славу сверхприбылей РЖД. Таковой сабж удовлетворяет двум наложенным условиям, но нисколько не похож на «могильщика буржуазии». Скорее, это её верный приспешник, применяющий свою физическую силу против тех, кто посягнёт на господское добро. В классическом марксизме было две лазейки, позволяющие закрывать на это глаза: пролетариев делили на сознательных и несознательных, а еще вводили фиктивное различие между «классом в себе» и «классом для себя». Всё это унылые причитания, не несущие в себе никакого содержания, которое было бы можно применить на практике. Единственная их цель – замаскировать брешь в непогрешимой теории.

Более честные марксисты, такие как Уоллерстайн и Балибар, открыто признали, что вопреки тому, что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», определять пролетариат нужно в корне иным образом. Их дефиницию можно представить в следующем виде: это те, кто наёмным трудом создаёт прибавочную стоимость, ощутимо превосходящую получаемую ими плату за труд. Именно такое определение в рамках данной статьи и будет считаться основным. Почему? На это есть две причины. Первая – оно точнее. Во времена Маркса буржуи, класс которых еще был в процессе активного становления, сами управляли своими предприятиями. Сейчас же владельцы контрольных пакетов акций предпочитают нанимать директоров, которых наделяют, как правило, чисто номинальной долей ценных бумаг. Парадоксально, но по старому определению такие директора попадают в число пролетариев, потому что они вынуждены продавать свой умственный труд держателям капитала. В то же время они живут отнюдь не в рабочих районах, общественному транспорту предпочитают дорогие личные автомобили, своих детей обучают в тех же престижных учебных заведениях, что и их работодатели и так далее. По всему видно, что они буржуи буржуями. Вышеупомянутые ЧОПовцы по новому определению тоже оказываются за бортом пролетариата, так как вообще не создают никакой прибавочной стоимости (при осмысленном понимании понятия «стоимость», правда). В общем, преимущества налицо. Вторая же причина – это то, что новое определение не только качественное, но и количественное. Старая дефиниция зависела исключительно от двух логических параметров: от отношения к капиталу и от отношения к наёмному труду – и эти параметры, по сути, могли принимать лишь по два значения каждый: «владеет» и «не владеет» или «нанимается» и «не нанимается» соответственно. Промежуточные варианты, вообще-то, тоже возможны, но они не получили широкого распространения. Новая же дефиниция позволяет вычислять, так сказать, степень «пролетарскости». Есть, как минимум, два пути: 1) привести созданную прибавочную стоимость к денежному эквиваленту и вычесть размер зарплаты, 2) опять же привести созданную прибавочную стоимость к денежному эквиваленту, но уже поделить на размер зарплаты. Понятно, что возможны случаи, когда при сравнении двух работников эти подходы дадут разные ответы на вопрос, кто из них больший пролетарий. А если учесть, что зарплату можно брать за разные периоды времени, то получим, что любители фаллометрии найдут себе гигантские раздолья для измерения собственных характеристик.

И всё, вроде бы, хорошо, но в том-то и проблема, что пролетариат, согласно марксистским концепциям, должен быть еще и революционен. Экономические интересы должны якобы подводить к свержению капитализма. И новое, и старое определения апеллируют к справедливости: в одном случае нехорошо, что у кого-то средства производства есть, а у кого-то их нет, из-за чего они должны идти наниматься к первым, в другом же случае нехорошо, что прибавочная стоимость подлым образом присваивается. Однако данные истины ныне широко известны, и никто их ни от кого не скрывает. Доведённое до полуфабрикатного состояния понимание экономических интересов чуть ли не подносят на блюдечке с голубой каёмочкой, а революция всё не наступает. Представляю вашему вниманию зарисовку, которую условно назовём «сытый рабочий». Человек живёт in the state of welfare (предположим, в США), работает на самом настоящем заводе, восемь часов в день стоит возле станка, а потом затаривается в супермаркетах и бесплатно скачивает через Интернет мыльные оперы. У него есть дом (неважно, что купленный в ипотеку) и любящая семья (неважно, что состоящая из таких же одномерных людей, интересующихся лишь шопингом и ситкомами). Спрашивается: как вытащить этого человека на баррикады? Рациональные аргументы про отнятую прибавочную стоимость на него не действуют, потому что на еду и на кока-колу хватает, а что-либо менять рискованно. Аргументы, рассчитанные на иррациональные стороны человеческой психики, такие как упоминание о нищете обывательской жизни или предложение получить кучу адреналина, тоже не действуют, потому что от всего этого отвлекают нехитрые сюжетные повороты сериалов. Перед нами пролетарий, но не только не революционный, а даже скорее консервативный. На это можно возразить, что хрен с ними с «государствами благосостояния», потому что они рухнут, если отрезать их от доступа к дешёвым товарам из Третьего мира, которые были получены выжиманием семи потов с рабочих. Справедливое замечание. Но от него не становится понятнее, почему историческая необходимость должна вынудить пролетариев бороться с Системой. Зарисовка про эту самую историческую необходимость: сейчас в мегаполисах России приезжие мигранты уже заняли все вакансии дворников. Низкооплачиваемая рабочая сила привлекает работодателей, и мигрантов всё чаще нанимают также в качестве строителей, поваров, уборщиков помещений и таксистов. Сиюминутный экономический интерес толкает местных представителей вышеперечисленных профессий поддерживать националистов. Национализм же контрреволюционен, антиэгалитарен и пробуржуазен. На это, в свою очередь, можно возразить, что долговременные интересы, тем не менее, продолжают побуждать бороться за радикальные социальные преобразования. Пожалуй, это так. Ну а дальше то что? Вот с чего мы взяли, что именно пролетариат окажется субъектом будущей революции? Или, лучше, поставлю вопрос так: с чего многие анархисты вслед за марксистами повторяют, что именно принадлежность к пролетариату является критерием, по которому стоит определять революционность?

У меня не было цели в очередной раз мешать марксизм с говном. С говном его и без меня неплохо мешал еще Бакунин. Я же утверждаю, что стали неприемлемы не только методы и тактики Марксова учения, но и сам его фундамент. Какая цель декларировалась в Коммунистическом Манифесте? Можно сказать, что построение общества, в котором у всех будет равный доступ к широкому спектру возможностей, а средства производства будут обобществлены. А какие основные недостатки Системы выделялись марксистами? Эксплуатация, неравноправие, нерациональное использование ресурсов, нестабильность и историческая обречённость. Но какие недостатки Системы следует считать основными, опираясь на все современные знания? Я бы выделил три: 1) всё те же эксплуатация и неравенство, 2) экологические проблемы, способные привести к катастрофе планетарного масштаба, 3) несовместимость с человеческой натурой. Если про первые два пункта должно быть более-менее понятно, то последний попробую пояснить подробнее. Даже если допустить, что прибавочную стоимость отнимать не будут, а производство перестанет вредить окружающей среде, то далеко не каждый согласится делать деньги ради денег и всю жизнь корпеть на однотипной работе, в которой никто не отменял закона «расти или разоряйся» - многие предпочтут свободу, пусть она и повлечёт за собой неуверенность в завтрашнем дне. И даже если работа будет кишмя кишеть разноплановыми креативными бизнес-моделями, то не каждый её примет, потому что она всегда будет ставить рамки, и как бы широко они не стояли, есть тысячи особенностей человеческого организма и сознания, каждая из которых потребует разнести их все вдребезги. Именно исходя из трёх вышеперечисленных недостатков следует основывать борьбу с капиталом и государством. А из них два последних не имеют классового происхождения. Пожалуй, можно представить экологическую катастрофу, вызванную «идеальным коммунизмом» - трудящиеся, осознав, что результаты труда останутся при них, могут начать нещадно расширять производство всего и везде, и это нарушит природный баланс. Да, при капитализме вероятность подобных катаклизмов выше, но это не отменяет того, что корень проблемы не укладывается лишь во взаимоотношения эксплуататоров с эксплуатируемыми. И, точно также, «идеальный коммунизм» - это далеко не всё, что нужно человеку для гармоничной жизни.

Далее уместно обратиться к статье MY, озаглавленной как: «Общество не классов, а рабочих каст»:

http://anarhia.org/forum/blog.php?u=34&b=521

Тезисно изложу те мысли, которые сформировались у меня после её прочтения:

а) обобществление и отмена частной собственности на орудия производства – никакая не социальная панацея, потому что корни проблем гораздо глубже

б) на социальную панацею больше похоже следующее. Если сейчас общество функционирует по схеме «товарное производство (иными словами, работа) => распределение => потребление», то необходимо перейти к схеме «естественные потребности => непосредственное производство => потребление».

в) никакая классовая борьба осуществить такой переход не поможет, а поэтому социальная революция изначально должна иметь бесклассовый характер.

Доказательства и подробности ищите в самой статье, пересказывать их я не буду. Зато перескажу одну диссидентскую шуточку советских времён: «На Первомай по всему городу висят плакаты, что роль партии с каждым годом возрастает и будет возрастать, а в матчасти по марксизму-ленинизму написано, что в самом конце роль партии станет нулевой – значит, сейчас она отрицательная». Опираясь на критерий принадлежности к какому-то классу, бороться за бесклассовое общество против проблем, часть из которых не носит классового характера, - это всё равно, что уподобиться большевикам, которые упраздняли государство посредством постоянного усиления государственной власти. Ничего из этого не вышло и принципиально не могло выйти.

Критерий революционности, несмотря ни на что, крайне нужен. Поскольку уже был затронут вопрос изменения целей освободительных движений, остаётся только указать на наиболее важное изменение, касающееся ценностей, разделяемых революционерами, а дальше мы как раз и перейдём к подобному критерию. Во времена первых марксистов труд как таковой был одной из центральных ценностей. Это основывалось на том, что труд увеличивал материальное благосостояние, а социальную революцию считали делом ближайшего будущего. Полагали, что всё, что было произведено, станет всеобщим достоянием, и заживут все счастливо, а терпеть немного осталось – надо лишь уничтожить все плохие институты, такие как государство и частная собственность. В двадцать первом веке мы уже знаем, что власть и капитал способны самовоспроизводить себя под новыми личинами и в новых формах. Но зато мы утратили наивную уверенность в том, что социальная революция не за горами. На этом еще не всё. В современном обществе давно обнаружены и проанализированы две его крайне важных черты: 1) атомизация труда и разобщение, 2) регулярные кризисы перепроизводства, способные перейти в перманентное перепроизводство (причём при условии, что ресурсы конечны и запас прочности биосферы тоже не вечный). Исходя из этого, стоит заключить, что отныне ценностью должен стать не непосредственно труд, а всего лишь умение обеспечивать себя всем необходимым. Труд же зачастую является даже не просто бесполезным, а прямо-таки вредоносным. На самом деле, его идеализация является продуктом капиталистических отношений. Можно вспомнить, что в период становления идеологии капитализма ей активно и повсеместно противостоял традиционализм. Не пугайтесь этого слова – наци-подобные придурки a la Мицгол здесь ни при чём. В экономическом контексте под традиционализмом понимается отношение к работе, которое можно пересказать следующим образом: «Если у меня есть крыша над головой, если я более-менее обут и одет, и если я относительно сыт, то какого хера мне тогда трудиться? Лучше почитаю книги/посижу с друзьями/сделаю еще что-нибудь». Для свержения капитализма нужно вновь вернуться к схожим взглядам на вопросы производственной этики.

Теперь, наконец-то, к субъекту революции. Начну опять с истории понятий. Делаю это вовсе не из-за того, что желаю выпендриться, а потому что анархизм – не марксизм и в нём нет устоявшихся догм. Каждый определяет явления по-своему, а пересказ всех точек зрения повышает вероятность того, что хоть какая-то из них окажется правильной. Итак, на Анархистской конференции, состоявшейся в 1985-м году в Милане, Альфредо Бонанно ввёл в оборот термины «включённые» и «исключённые». Его речь впоследствии была размещена в сборнике «На ножах со всем существующим», а еще она вместе с дополняющей её статьей легла в основу материала «От бунта к восстанию». Первоначально под включёнными подразумевались те, кто попадают под раздачу благ, осуществляемую капитализмом, а под исключёнными – те, кто остаются обречёнными на бедность. Точнее, Бонанно предполагал, что Система начнёт загонять как можно большие количества людей в трудовые гетто, где они будут иметь лишь минимум, позволяющий трудиться, а все «излишества» (в том числе способность говорить на нетривиальном языке) будут отрезаны. Именно таких загнанных работяг он назвал исключёнными, подразумевая, что они исключены из праздника жизни, который капитализм обеспечивает включённым. Стоит заметить, что в привилегированную категорию вполне себе попадают не только владельцы капитала и нанимаемые ими управленцы, но и часть рабочих из развитых стран – всё-таки, согласитесь, что быть рабочим в Канаде и быть рабочим в Малайзии – это не одно и то же. Тем не менее, нелишне также понимать, что Бонанно делал свои выводы четверть века назад, а прошедшее с тех пор время показало, что не все его прогнозы сбылись. Гетто, к счастью, так и не созданы. О чём-то похожем на них я, конечно, читал в «Грядущем восстании», но это частности, еще не ставшие целым и укоренившимся (возможно, я плохо знаю, что сейчас происходит во Франции, так как никогда там не был). Еще я видел клип группы Sixtynine «В белом гетто» – сам живу в одной из аналогичных панельных многоквартирок, но, вопреки прогнозам Бонанно, мне никто не ограничивает доступ ни к знаниям, ни к сложным языковым структурам. Наверное, дело в том, что в то время он не доверял широкой компьютеризации, обещавшей усилить гнёт и контроль. Однако, как известно, внедрение компьютеров принесло чуть ли не прямо противоположный эффект. Независимые информационные сайты прорывают блокаду корпоративных СМИ, а OpenSource сокращает разрыв в познании того, как функционируют многочисленные компьютерные программы. Безусловно, не стоит однобоко идеализировать данные процессы. Но не стоит и считать, что в рабочих районах уже сумели насадить принудительную деградацию. Разрыв между стратой мыслящих и слоями трудящихся еще не прошёл точку невозврата, ну а на определённом уровне он был всегда. Как-никак, во времена луддитов подавляющее большинство людей тоже не читали стихов лорда Байрона, посвящённых работникам, громившим обрекавшие их на голод станки. Так или иначе, а предполагаемый провал предполагаемых планов по созданию массовых гетто заметно снизил ценность понятия «исключённые». Понятие «включённые» же явно уступало по функциональности тому умозрительному делению, которое вводилось новым определением пролетариата (но, кстати, книга Уоллерстайна и Балибара «Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности» вышла только через три года после вышеописанной конференции в Милане).

На Индимедиа в одном из комментов кто-то написал, что включённые – это те, кто участвует в капиталистическом производстве, а исключённые – это те, кто остались за его бортом, то есть бомжи, бродяги, беженцы, маргиналы и те, кто сами для себя выбрали такую судьбу. Если автор тех строк читает эти строки, попрошу его/её прояснить, откуда взялась такая интересная мысль. Мне кажется, что Бонанно так не считал, а как он считал, я описал выше. Но, с другой стороны, данный угол зрения позволяет ввести новое определение субъекта революции. По-прежнему назовём их исключёнными, поскольку придумывать новые слова лень, а старое отражает суть относительно точно. Конечно, клич «Мы пролетарии!», как бы ни обветшал и ни истаскался, но всё еще способен внушить буржуям страх перед классовой ненавистью, а вот клич «Мы исключённые!» постороннему человеку может навеять ассоциации с какими-нибудь религиозными сектами, проповедующими спасение немногих избранных. Впрочем, смогло же слово «санкюлот», переводящееся как «бесштанный», стать символом революции, пусть и буржуазной. Так и сейчас, если не придумаем нового термина, то поведём борьбу с этим.

Итак, исключённые – это те, кто удовлетворяет следующим трём критериям:

а) незадействованность в товарном производстве (или, по крайней мере, отсутствие долгосрочной занятости на одном и том же рабочем месте)

б) неучастие в массовом потреблении (или, по крайней мере, стремление минимизировать своё участие в нём)

в) ведение атаки на государство, капитал и людей, их представляющих (поясняю: атака – это необязательно бросание Молотова в опорки или харвестеры; атака – это то, чем противнику наносится ущерб, а также то, что сковывает противника в его действиях. Иногда ночные поджоги – это атака, а иногда они не атака; иногда создание внегосударственных образовательных центров и медпунктов – это атака, а иногда нет).

Чтобы понять, чем что-то является, часто бывает полезным понять, чем оно не является. Вспомним Россию 90-х, а точнее бастующих шахтёров. Они почти не участвовали в массовом потреблении по той хотя бы причине, что зарплату им не платили. Основу их скудного рациона составляло выращенное на огородах или добытое какими-нибудь иными ухищрениями, а о смене одежды им думать не приходилось – короче, пункт б) в активе. Атак тоже было предостаточно – забастовки, митинги, «рельсовые войны». Но вот с пунктом а) – несостыковка. Шахтёры рассматривали себя как шахтёров и в силу этого, как бы ни ненавидели властьимущих, в полной мере отрицать Систему не могли, подменяя такое отрицание выдвижением частичных требований. Примеры без пункта в) распространены гораздо шире. Это и хиппи, и сквоттеры, и дауншифтеры, и монахи, и просто жители глухих деревень, не затронутых капитализмом. Однако их существование в его сегодняшнем виде полностью приемлемо для государства. Наконец, пример без пункта б) – некоторые уголовники. А именно те, что грабят не бедных, а богатых, а еще нигде не работают. Заработанное криминальным путём они тратят в обычных магазинах и, даже если потом не институциализируются, став «ворами в законе» и чиновниками, то уже из-за одного этого не могут быть революционными.

На самом деле, стоило бы также добавить четвёртый критерий – некую «сознательность», но мне этого делать не хочется, потому что непонятно, что за ЦК Анархо-Партии будет эту сознательность замерять и решать, кто годен или не годен. По идее, возможно существование человека, который является мизантропом, в силу чего живёт в лесах на самообеспечении, а еще этот мизантроп яростный расист, но во время своих преднамеренных поездок в города убивает он не только негров, но и мусоров, потому что те ему тоже не нравятся. Данного типа сложно назвать склонным к либертарной революции, хотя по всем трём пунктам он подходит. К счастью, то, что он не может быть анархистом, очевидно. Но, так или иначе, к трём сугубо объективным критериям, похоже, придётся также добавить дополнительный субъективный. И, пожалуй, его так-таки можно сформулировать в относительно приемлемом виде:

г) отсутствие стремлений к дискриминации и эксплуатации.

Спрашивается: а если и эти не подходят, и те не подходят, то где же тогда настоящие исключённые? Не в теории, а на практике – где они? Ныне их немного и полностью к ним можно отнести только некоторых мигрантов и маргиналов. На самом деле, ничего удивительного в этом нет. Исключенные – по определению, заклятые враги Системы. Они в ней нисколько не нуждаются, она на них не влияет, но зато они ненавидят её. Если бы исключённых было много, то тогда не осталось бы никакой Системы и жили бы мы при анархии. Но, в то же время, для роста количества исключённых нет никаких препятствий. Приведённые примеры показывают, что немало тех, кто удовлетворяет всем критериям кроме одного. Одни умеют обеспечивать себя всем необходимым, другие умеют поджигать банки и взрывать автомобили, а третьи умеют отсеивать навязываемую им извне шелуху. Осталось только соединить эти умения. Лозунг «Заведи огород – стань революционером!» звучит абсурдно, но в том-то и дело, что человек, покупающий продукты в супермаркете, никогда не пойдёт громить этот супермаркет, откуда его пичкают картонным мясом, соевой колбасой и порошковым молоком. Одних либертарных идей не хватит, одних огородов не хватит, одних Молотовых не хватит, но если собрать всё возможное воедино, Система получит смертельный удар. Для такого единения будет достаточно сделать гораздо меньше, чем могло бы показаться на первый взгляд, потому что многие люди, повторяю, и так соединили в себе почти всё необходимое.

Кто-то может возразить, что не все же рабочие такие, как наш «сытый рабочий». Не знаю как вы, а лично я скептически отношусь к возможности чисто-марксистских революций в странах Третьего мира. Или из них ничего не выйдет кроме смены вывесок и непринципиальных перемен в общественных отношениях, или же эти революции будут нести в себе не только черты пролетарской борьбы за справедливость и обобществление, но и черты устранения зависимости от товарного производства. Еще можно сказать, что и в развитых странах не все рабочие одинаковы. Есть пролетарии, которые у себя дома читают революционную литературу, а на заводе агитируют среди товарищей и, время от времени, экспроприируют те материалы, которые им нужны в личном хозяйстве. Но давайте подумаем: а что привлекло наше внимание к такому рабочему? Отнюдь не то, что его зарплата меньше эквивалента произведённой им прибавочной стоимости – таких рабочих вокруг пруд пруди. Всё дело в его маргинальности и в его девиациях: пока одни читают PlayBoy/«про тачки»/Ikea, он читает Бакунина; пока одни закупаются в торговых центрах, он думает, а не проще ли будет стырить нужное у буржуя; пока одни всем довольны, он против чего-то бунтует. Именно в девиантном поведении заключается причина того, почему нам так интересен подобный человек, а его классовая принадлежность здесь ни при чём. Однако одна из наиболее важных причин переходить от акцентирования на пролетариате к акцентированию на исключённых заключается даже не в этом. Среди левых стало модным ныть, что правые «воруют» у них лозунги и перенимают себе их риторику. Значит же это только то, что левые давно перестали быть опасными для Системы, скатившись к реформизму и попыткам улучшить мировую тюрьму. Правые, в свою очередь, занимаются тем же, с точностью до специфического взгляда на вещи и с исключениями на радикалов. Потенциал для слияния налицо. И что такое «русский пролетарий» я вполне себе могу представить – это тот, кто приносит много прибавочной стоимости для России и кому за это надо обеспечить более хорошие условия эксплуатации, чтобы он и дальше продолжал стараться. А вот «русских исключённых» не может быть в принципе, потому что исключённые всегда вне государств по определению исключённых, а без государств нет наций по определению наций. С другой стороны, классовая принадлежность, всё же, не является пустым звуком – она дуалистична, и помимо пролетариата есть еще буржуазия. Лично я всецело согласен с высказыванием Эмиля Анри: «Невиновных буржуев не бывает» - правда, если понимать здесь под буржуями только крупных воротил, а не мелких собственников, никому не причиняющих вреда. А вот с исключёнными такого дуализма, кстати, нет. Конечно, можно определить включённых как полную противоположность изложенному в первых трёх пунктах и сказать, что включённые – это потребляди, которые лояльны к Системе и трудятся на её благо, но особого смысла в этом я не вижу. Подавляющее большинство населения земного шара окажется и не исключёнными, и не включёнными, причем если рост числа исключённых вполне возможен, то вот на рост числа включённых есть такие ограничительные пороги как, скажем, «золотой миллиард».

Остаётся ответить на упрёки в том, что концепция, которой посвящена статья, возвращает назад к натуральному хозяйству. Надо сказать, что это передёргивание и никто не утверждает, что в итоге будет то, что называют натуральным хозяйством. Что получится – это вопрос сложный и детально ответить на него, если и можно, то уж никак не в рамках текущей публикации. Очевидны две вещи – результат будет лучше, чем те перспективы, которые сулит капитализм, а социально-экономические отношения станут более примитивными. Но ничего плохого в этом нет – как известно, чем проще устроена система (последнее слово употреблено в его нейтральном значении), тем ниже вероятность внутреннего сбоя в ней и тем легче будет ей восстановиться после повреждений. Просьба не путать этот факт с тем, что чем разнообразнее система, тем она устойчивее к непредвиденным внешним воздействиям – примитивность устройства и разнообразие не взаимоисключают друг друга. Более того, как раз примитивность социально-экономических отношений обеспечит больше свободного времени для биологических/человеческих отношений между личностями, а это поспособствует их развитию и разнообразию среди полноценных индивидуумов.

Можно еще заметить, что любая революция в какой-то степени осуществляется маргиналами, но социальная революция исключённых будет в придачу еще и революцией во имя маргинальности. В этом тоже нет ничего плохого. Анархист – это Вечный Маргинал, которому любые ролевые модели будут тесны и который поэтому отвергает их все. Процитирую по памяти чьи-то слова, к сожалению, не помню, чьи именно: «Хватит строить анархию, хватит бороться за анархию – настало время быть анархией!».

Поиск по сайту: