Второй акт

При поднятии занавеса слышен смех и музыка -- твист. Декорации те же.

Раскладная кровать снова убрана, все имеет тот же вид, что и в начале

действия. Гроза бушует вовсю. Прошло около двух часов.

На сцене донья Ад ела, в том же кресле-каталке. Рядом с нею -- на

стуле, подле стола с жаровней -- донья Сокорро. Предсмертных стонов уже не

слышно.

Адела (смеется как сумасшедшая). Ой, до чего смешно! Сколько вы их

помните, и все такие пикантные!.. О чем ни расскажете -- все про это...

Откуда вы знаете столько непристойных анекдотов?

Сокорро. Пришлось два года терпеть совершенно невозможную служанку, но

зато она гуляла с капралом из Иностранного легиона. И он ей рассказывал,

только еще неприличнее, чем мои... Вы бы послушали...

Адела (не переставая смеяться). А знаете ли вы... (Говорит ей что-то на

ухо.) Эти капралы -- такие разбойники!

Сокорро. Даже не представляете какие! Этот уже сидит в замке.

Адела. Он граф?

Сокорро. Почти. По-видимому, имел скверную привычку брать чужие вещи

без разрешения. А вы не знаете никаких анекдотов?

Адела. Конечно, знаю. Но я не умею их рассказывать. Не было знакомых

капралов.

Сокорро. А про попугая знаете?.. Так вот... (Шепчет на ухо донье Аделе,

и та разражается хохотом.)

Адела. Прекрасно. Но этот можно рассказывать только совершеннолетним

французам...

Появляется Лаура.

Лаура.! Что-нибудь случилось?

Адела. Донья Сокорро... рассказывает такое... умрешь со смеху. У меня

уже вот здесь болит. (Показывает на бок.)

Лаура. Все, с шуточками покончено. А вы, донья Сокорро, вечно... не

знаете, как скромные люди должны вести себя, когда в доме покойник?

Сокорро. Действительно. Мы и забыли о бедном доне Грегорио, никогда уже

не услышим его предсмертных стонов... Какая беда! У нас, в Бадахосе, его все

любили, вот вы, к примеру, зачем о других говорить... какой ужас, вот она,

жизнь! (Всхлипывает.)

Адела. Ладно, ладно, донья Сокорро, вы же пришли подбодрить меня, не

омрачайте нам, пожалуйста, этот день.

Сокорро. Да, вы правы, вы правы... Но каждый добрый христианин...

Лаура. Оставьте ее, мама, пусть облегчится. Как-никак за дверью --

покойный дедушка, и слезы на такой случай не помешают.

Сокорро. А скажите, много народу придет на бдение?

Лаура. Как можно меньше. Бдение над этим покойником мы проведем в узком

семейном кругу. Очень скромно. Мы ведь в трауре.

Адела. Кроме того, дедушка не любил показухи, он терпеть не мог ни

роскоши, ни кока-колы.

Сокорро. Донья Венеранда придет с минуты на минуту вместе с сыном. Я

только что говорила с ней по телефону, она очень взволнованна. Ах да! Вы

знаете, что муж Пепиты изучает французский?

Адела. Неужели? Хочет наняться в отель?

Сокорро. Ничего подобного... Готовится к туристическому сезону...

Говорю вам... Теперь мужчины изучают языки ради шведских девиц... И муж

Пепиты в конце концов сбежит с какой-нибудь шведкой. Рано или поздно.

Адела. Это верно. В наше время мужчины изучали аптекарское дело, а

теперь...

Сокорро. Послушайте, а можно мне пойти посмотреть на дона Грегорио,

вечная ему слава?

Адела. Пока -- нет, вам скажут, когда можно. Имейте терпение.

Лаура. Сейчас там мой двоюродный брат Энрике, уже больше часа. Приводит

его в порядок. Он ведь врач...

Адела. Приехал вчера вечером, только вы ушли. Останется на похороны. Он

едет

в Португалию.

Сокорро. Один?

Адела. Нет, с...

Лаура. А вам какое дело!

Появляется X ус тина, в руках у нее поднос с печеньем.

Хустина. Тетя Лаура, куда поставить печенье?

Адела. На стол, детка, на стол. Хустина ставит поднос на стол с

жаровней.

Лаура. Донья Сокорро, не трогайте печенье, пока не придут остальные.

Они все сосчитаны.

Сокорро. А хворост? Хвороста не будет? На бдении бедного Сейферино,

помощника дона Карлоса, было полно хворосту, и вышло очень мило. Я ничего не

хочу сказать, хозяин-барин, каждый волен устраивать бдения по-своему, но...

Адела. На том бдении был один сеньор из Медина де Кампо, приятель

кого-то из соседей, и пел наваррские хоты. Надо признать, голос у него

прекрасный.

Лаура. Еще бы! Как он пел "Я не боюся зверя... этот зверь уже умер...".

Довольные, начинают напевать.

Адела (поет). "Один смельчак с ним сражался... и страшного зверя

прикончил...". Сокорро. Поет-то он здорово, но я знаю, что в Мадриде он снял

квартирку для одной сеньориты, по имени Чон, а он величает ее Асунсьон,

чтобы никто ничего не подумал.

Хустина. Тетенька... Тетя Лаура говорит, что мне придется носить траур

по дедушке десять лет. То есть все черное. И смотреть только испанские

фильмы... Разве обязательно так себя убивать?

Лаура. Вы слышали? Какая безнравственность! Ты никого не любишь! Другая

бы со стыда сгорела, если бы на день меньше траур носила! А у тебя одно на

уме -- повеселиться. Все-то тебя на веселую жизнь тянет. Не станет нас -- и

ты в борделе окажешься или того хуже.

Хустина. Хуже борделя? А что хуже, тетя?

Адела. Дочь права. У нынешней молодежи на уме одни развлечения. У

бедного дедушки еще ноги не остыли...

Сокорро. Вы совершенно правы. Это кино так их испортило. Не знаю,

почему теперь фильмы не вырезают... Помните, в каком виде Тарзан появляется?

В дверь звонят.

Хустина. Наверное, Льермо... Можно, я открою?

Лаура. Можно, сегодня -- можно, все равно траур... Только смотри:

попробуешь строить ему глазки -- мы тебе их выколем!

Хустина. Не беспокойтесь, тетя. (Довольная и сияющая, идет открывать.)

Адела. Послушайте, донья Сокорро... А в каком виде появляется Тарзан?

Сокорро. Как какой-нибудь англичанин на пляже, из одежды -- одни

волосья.

Входит донья Венеранда с сыном Марсиалем, одетым как обычно.

Венеранда (Лауре, заливаясь слезами). Детка... Деточка. Не

представляешь, как мы переживаем... (Целует ее.) Какое горе! Во цвете лет...

Лаура. Ладно, ладно, донья Венеранда... надо держаться. А насчет "во

цвете лет" вы, конечно, пошутили...

Венеранда. Такой был замечательный человек... такой щедрый... такой

мудрый... Да что там говорить -- просто святой, никому зла не сделал,

увидит, бывало, нищего слепца, и -- ничего, пройдет мимо... (Всхлипывает.)

Донья Адела... бедная вы моя! Не вставайте... Какой ужас! Кто мог ожидать!

Адела. Весь Бадахос, вот уже три месяца.

Венеранда. Еще несколько дней назад здоров был, как огурчик... Приятно

было смотреть, как он сворачивает себе папиросу. Какое горе! (Всхлипывает.)

Марсиаль (Лауре, обнимая ее). Лаура, у меня нет слов, чтобы выразить

вам мое соболезнование.! Что поделаешь -- закон жизни... В конце концов, все

мы -- лишь прах... прах...

Лаура. Бог мой, от кого слышу! Ну ладно, ладно, иди съешь печенье.

Марсиаль (донье Сокорро, по ошибке). Какое горе, донья Сокорро! (Подает

ей руку.) Вот вам моя рука... Я с вами в вашем горе.

С о к о р р о. Не надо мне твоей руки, милок, в этом горе. Подашь мне

руку потом, когда пойдешь провожать до дому.

Марсиаль. А соболезнование?

Скорро. И соболезнований не надо. Я им -- седьмая вода на киселе, как и

твоя матушка, и пришла сюда ради угощения.

Марсиаль берет печенье, ест.

Венеранда. А хворост? А жаркое по-галисийски, а сосиски из Кантимпалоса

-- разве их не будет?

Сокорро. Ничего не будет. Только печенье. Бдение по третьему разряду.

Берут печенье, едят.

Венеранда. И печенье-то... Не Бог весть какое свежее... Кстати -- о

свежих: когда можно будет на него посмотреть?

Сокорро. Попозже. Кто-то к ним из Мадрида приехал, кажется...

Женщины продолжают разговаривать между собой.

Марсиаль. Донья Адела... Бедная вы моя... Вы знаете, как я вам

соболезную. Я просто потрясен.

Адела. Я знаю... Я знаю, мой мальчик... однако тебе потрясения такие --

на пользу.

Сокорро. Что ваш сын сказал: он просто...

Венеранда. Потрясен.

Сокорро. А, ну да... втрескался, значит. В кого же это? Видать, в

какую-нибудь проходимку, вот и не решается сказать.

Марсиаль. Ах да! Мы с матушкой, чтобы хоть немного облегчить ваше горе,

принесли с собой бутылочку бенедиктина. И миндальные орехи, настоящие, из

Логроньо. (Передает все это донье Аделе.)

Сокорро. Что он сказал? Грехи какие-то...

Венеранда. Нет, орехи, миндальные, настоящие, из Логроньо.

Сокорро. А я уж испугалась! Мне послышалось -- не из Логроньо, а из

Сьудад Реаль, там-то миндаль неважный.

Марсиаль (Лауре). И... как произошла трагическая развязка?

Лаура. Ничего особенного. Сердечный приступ вдобавок к воспалению

легких, двустороннему.

Адела. А годы-то... Девяносто два ему было.

Лаура. Да и печень у него была вся как решето.

Адела. Но страшнее всего -- астма. Во всяком случае, так сказал мой

племянник, а он -- врач, приехал несколько часов назад, поскольку

предполагал.

Лаура. Последние несколько дней были ужасно тяжелыми... И вот два часа

назад крепость наконец пала.

Марсиаль. А перед тем как пасть -- сказала что-нибудь?

Лаура. У него в это время был Энрике со своей невестой. Видно, он

позвал их, как мог, приподнялся на постели и чуть слышно проговорил:

"Etcetera. Non plus ultra". И отошел.

Сокорро. Что он сказал невесте-то?

Венеранда. Невесте -- ничего. А попрощался на латыни. Такой

внимательный был!

Сокорро. Видать, что-то замышлял... Посмеяться хотел, как пить дать...

Продолжают разговаривать между собой.

Адела. Как дела, Марсиаль? Много работы?

Марсиаль. Да, сеньора. Сегодня ночью наконец должен пасть

Эстремадурский Сатир. Я вас заверяю.

Лаура (смеется). Не смеши! (Хохочет.) Ты поймаешь Сатира!

Марсиаль. Нам был сигнал. Сегодня ночью он навестит Рафаэлу Гусман,

девушку из соседнего дома. Квартал оцеплен, ему не уйти.

Сокорро. Услышь тебя Господь, сынок! Может, наконец-то мы, одинокие

женщины, вздохнем спокойно.

Лаура. А мне бы хотелось с ним познакомиться. (Мечтательно.) Должно

быть, необыкновенный мужчина. Смелый! Дерзкий! Неотесанный! С Иларией такое

натворил -- страшно подумать! Я, по-моему, влюбилась в него в первый же

день, как он начал свои штучки. Но со мною... Со мною он бы никогда не

осмелился... Есть на то причина.

Адела. Дитя мое, не говори так... А то гости подумают, что на тебя не

было претендентов. (Окружающим.) А Лаура могла бы сделать прекрасную партию.

Лаура. Да, был один. Но отсиживает тридцать лет из-за старухи. Какая

несправедливость! Конечно, у Хакобо был нож, но старуха могла бы и

защищаться, А ему за это -- тридцать лет. Какая мерзость! (На грани

истерики.) Какая мерзость!

Адела (свистит в свисток). Хватит, дочка!

Лаура. Хустина! Хустина!

Адела. Сегодня, прошу тебя, этот номер оставь.

Лаура. Я не могу больше, мама! Не могу! (Вот-вот взорвется.)

Адела. Может быть, хотите по чашечке кофе?

Венеранда. Я бы предпочла ветчины, Кофе у меня отбивает сон.

Сокорро. Совершенно верно. Налей из бутылки!

Адела трижды свистит в свисток, и появляется Хустина.

Лаура. Куда ты запропастилась, несчастная, зовем, а ты не идешь?

Хустина. Я читала Франца Кафку, забавная книжка.

Марсиаль. Ну и как? Догадалась, кто убийца?

Хустина. Почти. Уже начала догадываться, а он -- раз! -- и превратился

в кузнечика. Но, конечно, кузнечика немножко фрейдистского.

Лаура (давая ей пощечину). Замолчи, презренная! Не видишь -- у нас

гости, им твои глупости неинтересны. Ступая отсюда, безмозглая. Иди на кухню

и приготовь кофе. Он уже сварен, надо только подогреть.

Хустина. Хорошо, тетя, хорошо. Только не бейте меня так по щекам, а то

мне когда-нибудь надоест... и вот тогда все узнают, вот... (Уходит.)

Адела. С ней нельзя иначе. Она такое несет, понятия не имею, где она

этого набралась. В нашем доме всегда придерживались традиционных взглядов.

Из комнаты дедушки выходят Энрике и Марта; Марта взволнованна, видно,

что она очень устала. Лицо бледное, страдальческое. В руках у нее тапочки.

Энрике. Можете войти. Теперь уже ничего страшного, можно взглянуть на

него.

Марта. Пожалуйста... Стул! (Садится.) Мне нехорошо.

Лаура. Это мой двоюродный брат Энрике. Травматолог.

Сокорро. Бедняжка!

Венеранда. А что это такое?

Сокорро. Вроде парикмахера, милая, только почище.

Адела. Дон Марсиаль Эрнандес, детектив.

Марсиаль и Энрике пожимают друг другу руки.

Мой племянник Энрике, проездом из Мадрида.

Марсиаль. Слов нет, как я вам соболезную.

Энрике. Благодарю.

Марсиаль. Я хорошо знал дона Грегорио и просто потрясен случившимся.

Нелегко будет Бадахосу пережить его кончину. Дон Грегорио оставил тут

свой

след.

Венеранда. Вы заметили, как мой сын излагает мысли?

Адела. А эта две сеньоры -- донья Сокорро и донья Венеранда -- близкие

друзья дома. Они пришли побыть с нами.

Энрике. Сеньоры, я весь -- к вашим услугам.

Венеранда. И мы в вашем распоряжении, днем и ночью.

Энрике (дает Марте таблетку). Прими, Марта, успокоишься.

Марта глотает таблетку.

Бедняжка очень впечатлительна.

Марта. Энрике, давай поскорее уедем. Я больше не могу.

Лаура (тихо, Энрике). Эти сеньоры хотели бы увидеть дедушку. И мы тоже.

Последний раз мы его видели живым.

Адела. Такова жизнь.

Энрике. Да, да, заходите. Вы увидите, он немножко изменился. Для смерти

было столько различных причин, и у него изменилось выражение лица, характер,

даже волосы.

Марсиаль. Такое часто бывает. Нос, наверное, заострился, не так ли?

Энрике. Так... вот именно... очень, очень заострился. Заходите,

заходите, пожалуйста, только ничего не трогайте.

Обе старухи и Марсиаль входят в комнату дедушки.

То, что лежит в гробу в сутане францисканского монаха,-- это и есть дон

Грегорио.

Марта (разражается слезами). Какой ужас! Какой ужас!

Энрике. А ты-то что, Марта? Закон жизни. Все там будем. Ну-ка,

успокойся, успокойся.

Появляется Марсиаль.

Марсиаль. Дон Энрике, зайдите, пожалуйста, в комнату. Матушка никак не

может чего-то надеть дону Грегорио, кажется, ладанку.

Энрике. Иду, иду, сию минуту. Только ничего не трогайте.

Марсиаль возвращается в дедушкину комнату.

Марта, возьми себя в руки.

Марта. Оставь меня. Мне плохо. Я... пойду в ванную комнату, умоюсь

холодной водой, может, полегчает. (Уходит в ванную комнату.)

Энрике. Бедняжка, совсем расстроилась! Окончательно. А вы не пойдете

взглянуть на дедушку?

Адела. Да, да, сейчас пойдем.

Из комнаты доносится шум. Появляется Марсиал ь.

Марсиаль. Скорее, а то матушка его щекочет, проверяет, вправду ли он

умер.

Энрике. Иду. Посмотрим, что там творится. (Уходит в дедушкину комнату.)

Адела. Кажется, она не выпила кофе.

Лаура. Или не подействовал. А может, у меня рука дрогнула, и я мало

насыпала. С непривычки.

Адела. Хорошо, что цианистый калий остался.

Лаура. Сварим побольше кофе и насыплем сразу обоим.

Адела. Да, доченька, чем раньше, тем лучше. Видишь чемодан? Стоит, над

нами смеется.

Лаура. Вижу, мама, вижу. Терпение. Еще немного -- и он будет наш.

(Толкает кресло-каталку к двери в дедушкину комнату.) Как я счастлива!

Наконец-то жизнь нам улыбнулась.

Адела. Давно пора. А то я уже стала думать, что ты неудачница, дочь

моя. Только не вздумай ничего делать, пока Марсиаль тут. Он может все

испортить.

Лаура. Не беспокойтесь, мама, не беспокойтесь.

Адела. Пойдем взглянем на дедушку, глаз порадуем.

Приближаются к двери.

Лаура. Мама, я совершенно счастлива. Еще немного -- и мы будем жить

припеваючи! Вам, мама, я куплю пару рысаков -- загляденье!

Адела. Тихо, тихо, сумасшедшая! Ты мешаешь мне сосредоточиться, так мы

не можем входить к дедушке. Не хватает только хлебнуть винца и заголосить:

"Я не боюсь зверя..." Попридержи свои восторги, вот останемся одни, тогда...

Лаура. Хорошо, мама. Ну, пошли. Дедушка ждет нас.

Входят в комнату покойного. Долгая пауза. Слышен только шум дождя.

Дверца большого шкафа тихо приоткрывается, и высовывается голова дедушки в

спальном колпаке. Дон Грегорио оглядывает комнату, убеждается, что она

пуста, и выходит из шкафа. На нем длинная ночная рубашка и тапочки, на

плечах -- одеяло. Осторожно направляется к телефону, поднимает трубку,

набирает номер. Говорит очень тихо, стараясь, чтобы его не услышали.

Грегорио. Алло... Можно позвать Пирулу? Пирулу можно попросить к

телефону? Нет, у меня охрипло горло. Пирулу! П-Париж... Да нет, не из Парижа

она, а из Гвадалахары.

В дверях появляется Хустина.

Xустииа. Привет, дедушка! Что вы тут делаете? Опять с постели встали!

Вот скажу тете...

Грегорио (в телефонную трубку). Ладно, не надо, не мучайтесь. (Кладет

трубку.) Ну что, красавица, как дела? Хустина. Ой, а я и не заметила, почему

вы не в гробу?

Грегорио. Скучно стало, вот и думаю: пойду-ка разомну онемевшие члены.

Xустина. А-а-а... А почему они у вас онемели?

Грегорио. Понимаешь, ящик попался не по размеру, немножко тесноват. Мне

в нем неудобно. Жмет.

Xустина. Это только сначала, первые годы. А потом привыкнете, вот

увидите. Всякая вещь поначалу жмет, а потом разнашивается. Послушайте,

дедушка, скажите тетям, чтобы они не заставляли меня носить траур десять

лет.

В дверь звонят. Дедушка проявляет беспокойство.

Грегорио. Ступай, красавица, открой. Звонят.

X у с т и н а. Идут. Наверное, Льермо. "Пастушка танцевала,

ля-ля-ля-ля-ля-ля...". (Напевая, идет открывать дверь.)

Дедушка, оставшись один, снова прячется в свое укрытие -- в шкаф.

Входят Льермо и X у стина. У него в руках шляпная коробка и чемодан. Льермо

ставит вещи на пол. Он вымок до нитки.

Льермо. Не унимается. Как из ведра. Да еще проклятые чемоданы, весят

будь здоров. Послушай, Хустина, дон Энрике с этой дамочкой еще не уехали?

X у с т к и а. Они здесь, в дедушкиной комнате.

Льермо. Прекрасно, прекрасно, Хустина, наконец-то мы одни! (Смотрит на

Ху-стину, после паузы.) А ведь мы давно не оставались наедине, Хустина.

Хустина. Еще бы! Ну и чудик. Разве я виновата, что тебе в детстве не

давали витаминов?

Льермо. Это враки, Хустина! Никакой я не бесплодный. Спецально

выдумали, чтобы я не жил с тобой. А если так... почему не дать мне

попробовать? Хустина, я люблю тебя! Я тебя...

Хустина. Перестань, Льермо.! Что смотришь... Привыкай: глаз видит, а

зуб...

Льермо. Хочешь, сию минуту сядем на мотоцикл и уедем из Бадахоса.

Понимаешь, что я не могу жить без тебя? Ты -- моя жена, мой спутник в жизни,

я могу заставить тебя.

Хустина. Ой, какой скверный мальчишка!

Льермо. Ладно, буду зарабатывать дальше и при первой же возможности

вытащу тебя отсюда и увезу в Мадрид, чтоб ты полюбовалась бы на улицу

Серрано.

Хустина. Ужасные вещи говоришь. Верно, вычитал в какой-нибудь

американской комедии. К тому же... неприлично говорить такое девушке из

Эстремадуры. Чистой и неиспорченной.

Льермо. Хустина! Скажи, что ты меня не любишь, и ноги моей здесь больше

не будет.

Хустина. Ладно, только никому не говори... По-моему, я тебя люблю все

больше от раза к разу...

Льермо. Хустина! Жена моя!

Целуются долго, взасос.

Хустина. Какой грубый! А может, тетки ошибаются! Вдруг ты настоящий

мужчина!

Льермо. Пошли сейчас же... увидишь сама. А если окажусь негодным,

никогда тебя больше не потревожу.

X у с т н я а. Ладно... Только учти: я -- требовательная... Пошли...

Идут к двери, навстречу Марта, немного взвод рившаяся.

Марта. Привет, Льермо! Вы уходите?

Хустина. Да, сеньора. Если дедушка будет меня спрашивать, скажите, что

я пошла принимать экзамен у Льермо.

Льермо. Бедняжка ты моя! Дедушка уже не сможет больше спросить даже

который час.

Хустина (смеется). Глупенький ты мой. Я его только что видела. Он был

тут, вышел размять онемевшие члены.

Льермо. Хустина! Это неправда!

Хустняа (дает ему пощечину). Правда!

Марта. Этого не может быть, лапочка.

Хустина. Но это чистая правда. Я думаю, что он поднялся позвонить

Пируле.

Появляется Энрике, он слышал последнюю фразу.

Энрике. По-моему, Хустина, это скверная шутка. Нехорошо пугать людей.

Хустина. Мне безразлично -- верите вы или нет. Я его видела! Я его

видела и говорила с ним!

Энрике. Хустина, ты меня рассердишь!

Марта. Ладно, перестаньте спорить. Раз девочка уверяет, что видела

дедушку, значит, она его видела. Ты ведь никогда не врешь, верно?

Хрустина. Конечно, никогда. И за это тетя Лаура хочет отрезать мне

язык.

Марта. Тогда скажи... Мне просто интересно: тот кофе, который ты

принесла мне в постель, кто тебе дал?

Хустина. Кофе я сварила сама, я сноровистая. А две ложечки цианистого

калия положила в него тетя Лаура. Сказала, что вы любите покрепче.

Льермо. Сахар, негодяйка! Сахар, а не цианистый калий! Ты иногда такое

несешь, что меня страх берет.

Марта. Ты слышал, Энрике? Твоя двоюродная сестра Лаура. Убедился? Но

почему? Почему? Я сойду с ума.

Энрике (увидел чемодан и коробку). А веши почему тут? Отвечайте! Почему

они тут?

Льермо. Я как раз собирался сказать, да не успел. Пришел на станцию, а

там заперто. До завтра поездов не будет.

Энрике (хватает Льермо за грудки). А что вы делали все это время?

Отвечайте! Чемоданы открывали?

Льермо. Эй, спокойно. И руки примите. Ну конечно, я открыл чемоданы. И

знайте, ни на какую станцию я не ходил. (Пауза.) Ну, удивил? Вы думаете, что

я не только бесплодный, но еще и дурак?

Энрике, очень озабоченный, не знает, как поступить.

М а р т а. А что в чемодане? Ты же сказал: вещи Армандо, ничего

ценного.

Льермо (смеется). Так и сказал? Остряк!

Дверь открывается, входит Марсиаль.

Марсиаль. Итак, я должен вас оставить. Привет, Гильермо! Как дела?

Льермо. Крутимся-вертимся. (Нервничая.) Так все трудно, сами знаете...

Марсиаль (закуривая трубку). Да, да. Однако ты какой-то странный. Меня

обмануть трудно. Ты ничего от меня не скрываешь?

Хустина. Он жутко боится покойников, дон Марсиаль. А бояться надо не

покойников, а мотоциклов, правда ведь?

Марсиаль. Вот именно, малышка. Ну ладно. Я пошел. Сегодня ночью, я

предчувствую, будут дела. Я чую... чую... (Спотыкается о чемодан.) Этих

чемоданов тут не было. Льермо, твои? Где ты их взял? Отвечай! И не вздумай

лгать Марсиалю!

Льермо. Ну зачем же... так сказать...

Энрике. Чемоданы мои. Я посылал Льермо сдать их в багаж. Но,

по-видимому, он опоздал.

Марсиаль (приподымает чемоданы). Тяжелые. Килограмм восемьдесят. А

может, в них валюта, наркотики, контрабанда?

Энрике. Дон Марсиаль! Разве мы похожи на контрабандистов?

Марта. Если хотите, давайте откроем. Врачебные принадлежности. Для

работы.

Марсиаль смотрит на чемоданы, не знает, как поступить.

Марсиаль. Шутка. Обожаю смущать людей. (Ставит чемоданы на пол.) Ладно,

я ухожу. Буду тут поблизости. Пусть только появится Сатир -- ему конец.

Запомните мои слова: сегодняшняя ночь -- важная ночь в жизни нашего города.

(Идет к двери.) Счастливо оставаться. (Уходит.)

Энрике хватает чемоданы, стирает пот со лба.

Льермо. В добрый час, маэстро! Меня не бойтесь. Я -- к вашим услугам. А

мы с вами могли бы обделывать дела, нам есть чем заняться.

Хустина. Не слушайте его братец. Мне он то же самое говорит.

Льермо. Я был бы -- руки, а вы -- голова. Кстати -- о голове. Вот

эта...

Энрике (не давая ему сказать). Послушайте, друг, вы можете поклясться

матерью, что не открывали чемоданы?

Льермо. И шляпную коробку. (Хохочет.) Достойное зрелище! Вы просто

дьявол.

Марта. Можно, наконец, узнать, что в этом злополучном чемодане?

Льермо. Поди знай -- что там. Я для своих сушеных голов брал луковицы.

А люди думают, что они настоящие. А тут...

Энрике. Все, довольно. Мне этот разговор не нравится.

Марта. Энрике, уже некоторое время я совершенно не понимаю, что

происходит. Такое впечатление, будто я в лабиринте: только забрезжит свет, и

тотчас же упираешься в тупик. Вот смотри. Твоя сестрица попыталась меня

отравить, так?

Хустина. Так. Цианистым калием. Хотите покажу?

Марта. Да, сходи принеси, лапочка.

Хустина. Я мигом. Сейчас увидите. (Уходит.)

Марта. Потом этот человек, рычал и прыгал тут... Сатир...

Льермо. Скажу вам по секрету, я думаю, Эстремадурского Сатира на свете

нет и никогда не было. Его наш алькальд придумал, чтобы туристов

приманивать. Как пошел слух, что он вытворяет, так сразу стали сюда шведки

приезжать, англичанки и даже дамочки из Саморы.

Марта. Потом телефонный звонок. Кто это мог быть, Энрике? Никто не

знает, что мы здесь.

Льермо. Это я был, сеньора. Я звонил по телефону и сказал: "Первое

января, второе февраля..." (Смеется.)

Энрике. Ну и Льермо, ну и затейник!

Голос Хустины. Марта! Марта! Идите сюда, не могу найти цианистого

калия.

Марта. Простите, я на минутку. Иду, Хустина! (Уходит на кухню.)

Льермо. До скорого, маэстро. Я возвращаюсь к себе в логово. Вы знаете,

где меня найти. Только скажите, сделаю все в лучшем виде. (Уходит.)

Энрике идет к двери, убеждается, что она заперта. Направляется к

чемоданчику с драгоценностями, открывает его и довольно улыбается,

обнаружив, что все на месте.

Эирике. Тшшш! Эй! Дедушка... дедушка... Можете выходить.

Дверца шкафа осторожно открывается. Из шкафа выходит дедушка в одежде

Сатира, а именно -- в плаще и шляпе.

Грегорио. Уф! Я уж думал, никогда не выберусь из проклятого шкафа.

Энрике. Во что это вы вырядились?

Грегорио. Наряд бедного Эустакио. А он обряжен в мое. Я чуть не

окоченел от холода. Неужели никто не заметил подмены?

Энрике. Никто, даже Марта. Люди относятся к покойникам с большим

почтением. А этого покойника нам послало Провидение.! Что вы намерены

делать?

Грегорио. Уйти отсюда. И как можно скорее. (Набирает номер телефона.)

Ну и рожи у них будут, когда узнают, что я ушел и все семейное состояние

прихватил! (В трубку.) Пирула... Это я, Грегорио, твой Гоито... Да, все

превосходно... Потом расскажу... Через десять минут на площади, на

скамейке... Да, где голуби...

Дверь дедушкиной комнаты открывается, и появляется донья Сокорро.

Сокорро. Бедняга! Как будто спит. Пойду позвоню по телефону. Знаете,

сегодня ночью мы ждем, что выйдет первый камень из почки у... Ах... Занят...

(К дону Грегорио.) Добрый вечер.

Грегорно. Добрый вечер. Я сию минуту заканчиваю.

Сокорро. Ничего, ничего. Позвоню потом. Мне не к спеху. Какое горе! Это

ужасно! (Идет к двери. К Энрике.) Знаете, на кого, мне показалось, похож

этот сеньор в плаще?

Энрике. Знаю. На дона Грегорио.

Сокорро. Какое горе! Вот она, жизнь! Боже милостивый! Пойду еще раз

взгляну на бедняжку. (Входит в дедушкину комнату.)

Грегорио (в трубку). Ладно... Не опаздывай... Нет, ничего... Ну,

пока... (Кладет трубку.) Вот и все.

Энрике. Будьте осторожны, дедушка. Некий Марсиаль со своими молодцами

окружил квартал.

Грегорио. Значит, самое время идти. Когда Марсиаль на страже --

опасности никакой. Это наш городской сумасшедший.

Эирике. Дедушка... Я хочу просить вас об одном одолжении.

Грегорио. Смелее, сынок. Если это в моих силах...

Энрике. Не знаю, как начать... Затрудняюсь. (Пауза.) Дедушка... Я

нехороший. Да, да, нехороший.

Грегорио. Смелее, мой мальчик, смелее... Речь идет о Марте. Верно?

Энрике. Да, дедушка. Марта -- замужняя женщина. И то, что я сделал,--

нехорошо. Ее муж... был моим другом... моим учителем... Благодаря ему я

научился всему, что умею... Грегорио. Вы с Мартой любите друг друга, верно?

Энрике. Верно, дедушка.

Грегорио. А у нее есть деньги?

Энрике. Смотрите... (Показывает ему содержимое чемоданчика с

драгоценностями.) Ну, есть у меня вкус?

Грегорио. Браво, мальчик! Тебя мучает совесть? Да ты просто артист! А

добряк муж наверняка и понятия ни о чем не имеет, верно? (Смеется.)

Некоторые мужья никогда не догадываются.

Энрике. И в самом деле, он ничего не знает.

Грегорио. Ну, молодец! (Хитро смеется.)

Энрике. Муж Марты, доктор Молинос, мой друг, мой учитель... в этом

чемодане... и в шляпной коробке.

Грегорио. Энрике!

Энрике (представляя их друг другу). Доктор Молинос... Мой дедушка.

Раскат грома.

Грегорио. Рас...

Энрике. Расчлененный.

Грегорно. Марта в курсе?

Энрике. И не догадывается. Армандо неожиданно узнал о наших отношениях,

у меня не было выхода: пришлось сделать ему вскрытие... к сожалению, живому.

А теперь жалею. Я не собирался заходить так далеко... но потерять Марту... с

драгоценностями... Я просто обезумел! А в доказательство, что все это чистая

правда, я привез его с собою и собирался сдать в багаж, до Памплоны. Потому

что больше всего на свете он любил праздник Санфермин. Как он кричал на

корриде! А когда быков гнали на арену, он бежал впереди, в белых штанах и в

баскском берете! Сердце радовалось глядеть. Вылитый англичанин. (Пауза.)

По-вашему, я плохо поступил?

Грегорио. Я всегда говорил, что ты далеко пойдешь, мой мальчик... Когда

ты был ребенком, эта семейка, эти чудовища, называли тебя садистом.

Энрике. Я хочу попросить вас: возьмите его с собой. И при первой же

возможности отправьте багажом в Памплону. Он будет вам очень признателен.

Грегорио. Удача в жизни -- первое дело. Ты мне сегодня очень помог, и я

не могу тебе отказать. Чемодан и шляпную коробку?

Энрике (обнимает его). Спасибо, дедушка. Никогда этого не забуду.

Грегорио. Чепуха. Ты -- мне сегодня, я -- тебе завтра. Шум.

Энрике. Скорее! Прячьтесь! По-моему, сюда идут.

Дедушка снова прячется в шкаф, входит Лаура.

Лаура. Энрике, ты один? Я рада. Как это понять?, Шутки шутишь?

Энрике. Не понимаю, о чем ты.

Лаура. Прекрасно понимаешь, но со мною шутки плохи. Кто это лежит в

гробу, с таким серьезным видом, будто покойник?

Энрике. Как -- кто? Дедушка. А кто же еще?

Лаура. Ха-ха! Как бы не так! Дедушка был гораздо противнее. А этот

похож на баска.

Энрике. Ну, знаешь, некоторые со смертью выигрывают внешне, а потом,

конечно, опять меняются. Я изучал этот вопрос, Лаура. Становятся совсем

бледными, нос заостряется. А это всегда красит.

Лаура. А усы?

Энрике. Заметила? Усы... ну и как? Идут ему? Я считаю, что мужчине

вообще следует носить усы. Усы и военная служба -- единственное, что

отличает мужчину от женщины.

Лаура. У дедушки никогда не было усов! Еще чего! Ни бороды!

Энрике. Какая чушь! У всех мужчин есть усы. Просто одни их бреют, а

другие нет, но я считаю, что надо носить усы. Усов нет только у слона. Из-за

хобота, я полагаю. Но зато слон обладает памятью. (Впадает в задумчивость.)

Лаура. Ты меня за круглую дуру принимаешь?

Появляется донья Сокорро.

Сокорро. Бедняга! Такой серьезный лежит, подумать только! Да, Лаура,

спроси своего брата, когда остальные музыканты придут.

Лаура. Оставьте меня, донья Сокорро, не до вас. Она утверждает, что

должны прийти музыканты из ансамбля. Якобы она видела уже одного, он

разговаривал по телефону.

Сокорро. Чистая правда. Не так ли, молодой человек?

Энрике. Совершенно верно, сеньора.

Лаура. Энрике, пойдем поговорим. С этим надо покончить сейчас же.

Энрике. Лаура, уверяю тебя...

Лаура. Творятся странные вещи. Чем скорее мы выясним, тем лучше.

Энрике. Согласен. Пошли.

Энрике с Лаурой уходят в дедушкину комнату. Донья Сокорро, с интересом

слушавшая последние фразы, остается одна. Идет к телефону, набирает номер.

Из шкафа осторожно вылезает дон Грегорио, идет к чемоданам и шляпной

коробке, поднимает их и намеревается вылезти через балкон на улицу. Но

передумывает, оставляет чемодан, берет чемоданчик с драгоценностями.

Собирается спрыгнуть с балкона, но тут его замечает донья Сокорро.

Сокорро. Послушайте, вы уже уходите?

Грегорио. Ухожу, но вернусь сию минуту.

Сокорро. А-а... вместе с остальными?

Грегорио. Ну конечно. Вместе со всеми остальными. Вот увидите.

Сокорро. Погодите, а вы знаете песенку "Гвоздички"?

Грегорио. Конечно, сеньора. Она у нас получается лучше всего.

Сокорро. Так вот: ее не пойте. Я эту песню не выношу. Всего хорошего.

Грегорио. Всего хорошего. (Удаляется через балкон с чемоданчиком Марты

и со шляпной коробкой.)

На сцене остается большой чемодан, в котором, судя по всему, находится

тело Армандо Молиноса.

Сокорро (по телефону). Это ты, Росарио? Кто ее просит? "Скорая

помощь"... да, Сокорро. Привет, милая! Да, звоню от них. Не вздумайте

приходить. На мальчика уже матроску надели? Ну и что, послушайте меня. Это

самое скудное бдение на моей памяти. Дон Грегорио... Даже не причастился.

Раздевайтесь и ложитесь спать. Это что-то... С улицы доносится выстрел.

Пока, Росарио, до свидания... Пойду погляжу, что на улице... Кажется,

праздничный фейерверк. (Кладет трубку. Уходит в комнату дона Грегорио.)

С улицы доносится топот бегущих людей. Свистки, выстрелы. Долгая пауза.

Слышен только шум дождя. Из дедушкиной комнаты выходит Лаура, толкая перед

собой кресло-каталку с доньей Аделой.

Адела. Не делай этого больше. Ни в коем случае! Я тебе не позволяю,

дочка!

Лаура. Но мама!

Адела. Я сказала -- нет! Чтобы это было в последний раз. Я просто не

могу в себя прийти.

Лаура. Говорю вам, это было необходимо.

Адела. Какое варварство! Вытащить человека из гроба, поставить на попа

и измерять, точно это рекрут, а не покойник!

Лаура. Но мама, какого роста был дедушка?

Адела. Ну... метр шестьдесят пять, как всякий нормальный испанец.

Лаура. А этот монах?

Адела. Не знаю. Но вспомни, что говорил Энрике... Может, он в последний

момент вытянулся.

Лаура. А лицо? Ты видела его лицо?

Адела. Доченька! Что ты говоришь! Я смотрела так, вообще. Это покойник,

а не шведская марка, которую надо рассматривать в лупу.

Лаура. Мама, у этого, что лежит в гробу в монашеской сутане,-- усы.

Адела. Подумаешь! А может он и вправду монах.

Лаура. Кто угодно, только не дедушка. В этом я совершенно уверена.

Адела. А где же в таком случае он? Ты думаешь, что Энрике...

Лаура. Убеждена. Вспомни, он целых два часа не пускал нас в дедушкину

комнату.

Адела. Детка! Ты меня пугаешь. Значит... этот, что лежит в комнате...

Очень быстро входит донья Сокорро, стремительно направляется к

телефону, набирает номер.

Сокорро. Росарио? Это я, "Скорая помощь". Да, опять... Живо, надевай

мальцу матроску, бери мужа, цепляй ленту на шею и скорее -- сюда... Угощения

почти никакого! Но они вытащили дона Грегорио из гроба, поставили на ноги,

на корриду, что ли, собираются везти! А племянник ихний, он врач, сбривает

ему усы... Того гляди, сигару в рот засунут... Скорее. Пока... (Кладет

трубку.) А вам что, не интересно посмотреть на это?

Лаура. Говорите, сбривает ему усы?

Сокорро. Ну да! А донья Венеранда рисует ему якорь на руке, точь-в-точь

какой был у дона Грегорио... стерся, наверное... Ладно... Я пошла... (Быстро

уходит.)

Лаура. Ну, теперь убедились, мама?

Адела. Да, теперь нет сомнений. Энрике затеял что-то, а что -- мы не

знаем. Но драгоценности пока еще тут... За дедушку можешь не беспокоиться, и

драгоценности, и деньги -- наши. А этим -- подсыплем еще цианистого. С

молоком или без... Все равно.

Лаура. Ладно, мама. На этот раз я не промахнусь. Давайте откроем

чемодан. Лучше вынуть оттуда драгоценности. И паспорт еще раз посмотрим,

мало ли что... (Идет к чемодану.)

Адела. Жадность не дает тебе покоя. Осторожно, детка! Не ровен час

войдут, нехорошо, если увидят, что ты роешься в чемодане.

Лаура. У тебя предрассудки, как у порядочных и работящих людей, они-то

их и губят. (Открывая чемодан.) Ну, наконец-то!

Адела (подъезжает поближе). Ну-ка... ну-ка...

Лаура. Как странно! Засунуть драгоценности в черный пластиковый мешок.

А д е л а. Да уж... И еще веревкой перевязать, будто колбасу.

Лаура. Чудно... Очень... Давай развернем.

Появляется Марта с подносом, на нем -- чашечки с кофе.

Марта. Ну и ночка выдалась!'. Чашечка кофе творит чудеса. Послушайте,

по-моему, нехорошо рыться в чужом чемодане.

Л а у р а. Но если содержимое такое странное...

М а р т а. Не вижу ничего странного. Одежда, личные вещи, паспорт,

драгоценности. Адела. И все это вы храните в черном пластиковом мешке,

перевязанном веревкой?

Марта. Что вы сказали?

Входит Льермо, с него течет, в руках у него шляпная коробка; следом за

ним -- Хустина.

Льермо. Опять ушел! Потрясающий мужик!

Хустина. Кто ушел?

Льермо. Эстремадурский Сатир. Человек пятнадцать за ним гнались, и...

Появляется Энрике, слушает рассказ Льермо.

И он всех оставил с носом. Бежал быстрее лани.

Лаура. Ты его видел? Красивый?

Льермо. Видел издалека. В плаще и огромной шляпе. А с некоторых

балконов женщины подбадривали его, бросали цветы. Волнительно!

Марта. Значит, не умер. Слава Богу. (Идет к балкону, смотрит на улицу.)

Льермо. Нате держите. Уж не знаю, как исхитрился Сатир, но только он

побывал в вашем доме и уволок эту коробку. (Отдает шляпную коробку.) На бегу

бросил, я увидел и принес. Ну, толковый парень Льермо?

Лаура. Был в нашем доме? Странно. Мама, а может, он наконец решился...

Я ведь -- незамужняя!

Адела. Дочка, ты говоришь так, словно он не выродок, а инженер.

В дверь звонят.

Лаура. Странно! Кто бы это?

Хустина. Открыть?

Лаура. Открой, негодная.

Хустина. Я пошла. Если это Сатир с обручальным кольцом, я впущу?

Лаура. Не шути так, презренная. Любовь -- благородное чувство.

Хустина уходит открывать дверь.

Марта (к Энрике). Энрике, ты прав. Я вела себя как дура. Этот сеньор,

наверное, просто упал в обморок, а потом...

Энрике. Ладно, не будем больше об этом.

Все молчат. На пороге появляется Марсиаль. За ним -- Хустина.

Марсиаль. Добрый вечер. (Достает трубку, набивает ее, закуривает.)

Лаура (разражается смехом). Входи, входи, "Гроза Бадахоса" (Не

переставая смеяться.) А Сатир где? Куда ты его дел? Разве ты не обещал нам

сегодня ночью... Эх ты, игрушечный Шерлок Холмс! (Хохочет-надрывается.)

Эдак... живот можно надорвать. Адела. Ладно, хватит, Лаура.

Марсиаль оглядывает присутствующих одного за другим, словно смакуя

ситуацию.

Льермо. Ишь как хохочет!

Хустина. Я только один раз видела, чтобы она так хохотала -- это когда

взорвалась шахта и погибли тридцать шесть шахтеров. Три часа подряд

хохотала, потом пришлось компресс ставить ей на поясницу.

Энрике. Вы, по-видимому, пришли за матушкой, комиссар?

Марсиаль. Не только. Посмейтесь сперва в свое удовольствие, посмотрим,

кто будет смеяться последним.

Энрике. Что вы хотите сказать?

Марсиаль. Что это напрасно. Мне все известно. (Входит в комнату.)

Адела (свистит в свисток). Детка, перестань, Марсиалю все известно.

Пауза.

Марсиаль. Мне вас жаль. Преступник всегда оказывается внакладе.

Хустина. Прекрасные слова. Сами придумали?

Марсиаль. Нет, мой отец.

Энрике. Прошу прощения. Вы только что сказали, что вам известно все. А

что именно вам известно?

Марсиаль. К примеру, о чемодане. (Раскуривает трубку.)

Долгая пауза. Все переглядываются.

Хустина. Ну! Вам известно про чемодан! Вам известно про чемодан! Тетя,

тетя, Марсиалю известно про чемодан. А что с чемоданом?

Марсиаль. Это будет вершиной моей карьеры.

Лаура. Ну ладно, Марсиаль, хватит. Переходи к сути. Какой чемодан ты

имеешь в виду? И какое отношение имеем мы, мирные провинциалы, к какому-то

чемодану?

Марсиаль. Сейчас узнаете. Донья Адела, мне очень жаль, что это

происходит в вашем доме и в такие неподходящие минуты, но я должен выполнять

свои обязанности. Льермо, сделайте одолжение, пройдите со мной.

Льермо. Кто? Я? А я-то что? Что я такого сделал?

Марсиаль. На самом деле не знаешь? А опий, марихуана, гашиш, морфин,

инсулин? Все возможные наркотики. Вся мыслимая и немыслимая контрабанда

мыслимых и немыслимых товаров: зажигалки, транзисторы, нейлоновое белье,

запрещенные журналы, а вдобавок полная коллекция крайне любопытных открыток.

Все это спрятано у тебя в комнате, в чемодане.

Льермо. Жить-то надо. Небольшая халтурна, для приработка.

Марсиаль. Уже несколько месяцев я иду по следу. Я знал, что контрабанда

поступает из Португалии, и вот сегодня наконец все раскрыл. Пошли, парень.

Марта. Нехорошо, Льермо.

Льермо. А я знал, что ли! Мне давали деньги за то, чтобы я носил вещи

куда прикажут, я и носил. А что делать?

Лаура. Какой позор! В нашей семье -- преступник!

Адела. Лично мне этот молодчик никогда не нравился.

Марсиаль. Ну, Льермо, пошли.

Льермо. Пошли. Прощай, Хустина. Вспоминай меня хоть иногда.

Хустина. Зайди к себе и захвати шарф, который я тебе связала.

Пригодится. И веди себя хорошо. Не казнят же тебя они. Да смотри по ночам не

выходи на улицу, особенно зимой. Ну! Прощай, и будь умницей.

Марта. Прощайте, Льермо. Не расстраивайтесь. В жизни всякое случается,

и все проходит. Все на свете проходит, а вы еще молоды. У вас еще все

впереди.

Льермо. Да, да, конечно. И вы мне тоже очень понравились.

Марсиаль. Пошли. Не беспокойтесь, провожать меня не надо. Я знаю

дорогу. Передайте матушке, что приду за ней через некоторое время. И

простите за эти неприятные минуты. До свидания.

Оба уходят. Долгая пауза.

Лаура. Что значит -- совесть неспокойна! Правда, братец? Как ты

побледнел.

Энрике. Я? Чего ради? Какая чушь!

Марта. Энрике, что твоя двоюродная сестра хочет сказать?

Лаура. Сию минуту узнаете. Не люблю людей, которые что-то скрывают. У

нас в семье нравственность -- превыше всего. Вы, сеньора, замужняя, не так

ли?

Марта. Да, так. Но я люблю Энрике. Мы с мужем не понимали друг друга.

Адела. Он швед?

Марта. Нет, но все равно. Он на двадцать лет старше меня, даже больше.

Я никогда его не любила. И вышла за него только из-за двух вещей, настолько

серьезных, что могут склонить такую женщину, как я, к браку с умным и лысым

мужчиной. Он любил меня и был миллионером.

Адела. Умный -- и миллионер? И вы говорите, что он не швед?

Марта. Нет, он из Кордовы, но ему повезло -- он выиграл в лотерею. А

потом я познакомилась с Энрике, и мы решили уехать из Испании, начать новую

жизнь.

Лаура. На те же лотерейные денежки...

Марта. Нет, я захватила с собой только свои драгоценности... Подарки,

которые он мне дарил.

Адела. А в шляпной коробке?

Марта. Клянусь вам... не знаю...

Энрике. Ну ладно... Этот допрос, по-моему, просто нелеп, кроме того, у

вас нет на него права...

Лаура. По-моему, все очень странно... Энрике, кто лежит в гробу? И

почему драгоценности вы держите в черном пластиковом мешке?

Энряке. Как! Что ты говоришь?

Адела. Да... в этом чемодане... Я видела сама, да еще перевязаны

веревкой.

Энрике. Как это? Марта, оставь нас на минутку. Пойди посмотри на

дедушку. Я должен поговорить со своим семейством.

Марта. Хорошо, Энрике, хорошо. (Уходит в дедушкину комнату.)

Энрике (идет к чемодану, открывает его). Проклятье! (Начинает

хохотать.) Здорово ты нас надул, дедушка! Здорово!

Адела. Что ты говоришь?

Лаура (Хустине). Милая... Ступай на кухню.

Xустина. Подогреть кофе?

Лаура. Да, да... Только уходи.

Хустина выходит, захватив кофе.

Ну, говори же наконец, мы слушаем.

Энрике. Хотите знать, кто в гробу? Знайте: Эстремадурский Сатир.

Адела. Что такое?

Л а у р а. Ты с ума сошел? Хочешь позлить меня?

Энряке. Он выпил кофе, который вы приготовили для Марты. Дедушка обо

всем догадался, и мы вдвоем придумали план, как ему сбежать отсюда в одежде

Сатира и со всеми вашими денежками... Здорово же ты нас надул, дедушка!

Здорово! Вот, должно быть, сейчас хохочешь-надрываешься! Разбойник!

Адела. Ой, доченька... Как все это похоже на правду.

Энрике. На этом история не кончается. Дедушка унес чемодан с

драгоценностями Марты. А нам оставил этот и шляпную коробку.

Лаура. А что в них? Тоже деньги?

Энрике. Холодно, сестрица, совсем холодно... Мое семейство глупее, чем

я думал. В них -- доктор Молинос... Полный комплект: голова и тело... Вуаля!

Лаура. Врешь!

Энрике. Открыть?

Адела. Слава Богу, твой папаша вовремя сделал свое черное дело... Не то

бы меня парализовало сейчас.

Энрике. Вот так... Ваш племянник Энрике... паршивая овца... одним

словом, сами видите, такой же ненормальный, как и все вы. Потому что уже

двенадцать часов таскаю за собой эти чемоданы и до сих пор еще не повесился.

Пауза.

Лаура. Остроумно! А люди наивно полагают, что покойник -- в той

комнате!

Адела. Прощайте, путешествия! Прощай, Лурдская богоматерь!

Энрике. Какого черта мне вздумалось ночевать в этом проклятом доме? Я

же знал, что вы за люди. Всегда знал.

Появляется Хустина с кофе и кофейными чашечками.

Хустина. А вот и кофе. (Обходит всех по очереди.) Тебе, братец, как --

с молоком или без? Энряке. Без.

Хустина наливает ему, он пьет.

Лаура. С молоком, чуть-чуть.

Хустина наливает, Лаура пьет.

Хустина. А вам, тетушка?

Адела. Мне? Мне -- яду...Чтобы умереть.

X у с т я н а. Ну будет, тетушка. Держите... очень вкусный. (Наливает

ей.) Молочка... Адела. Нет, не надо... Лучше черный... как все мы... (Пьет.)

Хустияа. Ну наконец-то развеселились! А мне было не до веселья...

Теперь-то и я веселая и довольная, как рождественская елка... Русская елка,

разумеется.

Лаура. Милая, что ты подсыпала в кофе?

Энрике. Странный вкус... И пахнет станционным буфетом.

Адела. Пахнет цианистым калием. Этот запах мне знаком не хуже

французских духов.

Лаура. Что ты насыпала в кофе? Отвечай!

Хустияа. А что еще? Белый порошок, который принесла вечером... Это не

сахар?

Лаура. Хустина!

Хустина. Я что-нибудь не так сделала? Боже мой, что ни сделаю -- все не

так... Ну что... Опять подставить щеку?

Лаура. Не надо... теперь все равно. (Садится у стола с жаровней.)

Адела. Энрике... Нам всем конец!

Энрике. Да, тетушка... В аду три свободных места... ждут нас. (Садится

на стул.)

Пауза.

Хустина. Что это... Все такие серьезные стали! Ну! Развеселитесь же!

Дедушка умер... Что вам еще надо? Хотите, расскажу, про что я сейчас читаю?

Нет, лучше схожу за куклой, с ней так хорошо засыпается... Ну что вы за

люди, никак вас не пойму... Ладно... Пойду принесу куклу, сразу

развеселитесь... (Напевает.) "Хочу стать высокой и стройной, и дорасти до

луны... Ой-ой-ой!.. И дорасти до луны, и дорасти до луны"... (Напевая,

выходит.)

Адела. Доченька, может, позвать врача?

Лаура. Бесполезно... Врачи теперь не лечат, а читают лекции.

Адела. Ты же врач, Энрике... Что делать?

Энрике. То же, что и я: молиться... и ждать: вдруг повезет?

Появляется Марта.

Марта. Светает... И дождь перестал. Кажется: идет новый день, и

кончилась жуткая ночь с кошмарными снами.

(Пауза.)

Три персонажа на сцене не шевелятся. Марта не смотрит на них. Похоже,

она

вот-вот заплачет. Издалека доносится детская песенка Хустины.

Я решила: я не поеду с тобой... и не спрашивай почему. Ты сам

когда-нибудь ответишь на этот вопрос. Ужасно, Энрике, я очень люблю тебя,

больше жизни, но я возвращаюсь в Мадрид, к мужу... И лучше, чтобы мы никогда

с тобой больше не виделись. Надо было сразу, ни минуты не мешкая, ехать в

Португалию... Я же просила тебя, Энрике, увезти меня подальше... А ты все

твердил: моя семья, единственные родные люди... Милый симпатичный старик...

несчастная парализованная женщина... ее дочь, добродушная старая дева... и

бедная крошка, умственно отсталая... Мирный, спокойный дом... они все тебе

очень понравятся... они -- часть моей жизни. я не хотела, говорила, что ни к

чему:., что Португалия совсем рядом... а ты, ты... Энрике, не послушал

меня...

За окном светает. Марта, не глядя на присутствующих, берет пальто и,

погасив свет, выходит. Трое на сцене сидят недвижно, освещенные утренним

светом, падающим через балконную дверь. Входит Хустина с куклой, напевает:

"Синенькое платьице куколке надену..." Смотрит на сидящих и, ничего не

понимая, садится на пол, баюкает свою куклу Росалинду. Очень медленно падает

Занавес

Поиск по сайту: