Девушка описывает свою контору

Основным результатом предыдущих глав является по­нимание важной роли фактора разумной реорганизации, переориентации, который позволяет субъекту увидеть ¹ данную ситуацию как новую ², в более широкой перспек­тиве. Именно это и ведет к открытию или является от-

¹ Неприязнь бихевиористов и операционалистов к терминам типа «видение», «усмотрение» не должна заслонить от них пробле­му. Мне такие термины кажутся вполне уместными. Но основная проблема может быть сформулирована и в терминах этих экстре­мистов, и при этом она останется в сущности той же самой. Даже если, как ни странно, кому-нибудь захочется полностью пренеб­речь фактами сознательного опыта, последствия реорганизации об­наружатся в изменении объективного поведения. То, что действи­тельно важно в термине «видение», может быть точно сформулиро­вано и в операциональных терминах.

¹ Например, (гл. 1) переход

или (гл. 4) переход от изначального представления ряда Гаусса как → к новому видению → ←, а также ниже (гл. 8) переход от суммы внешних и внутренних углов многоугольника к сумме углов δ (см. рис. 142) плюс два прямых угла,

крытием в более глубоком смысле ¹. В таких случаях открытие означает не просто достижение неизвестного ранее результата, ответ на какой-то вопрос, но скорее но­вое и более глубокое понимание ситуации — в результате которого происходит расширение поля и открываются большие возможности. Эти изменения ситуации как це­лого предполагают изменения в структурном значении составных частей, изменения их места, роли и функции, что часто приводит к важным последствиям ².

До того, как начался процесс мышления, или на его ранних стадиях мы часто обладаем определенным целост­ным видением ситуации, а также ее частей, которое поче­му-то не соответствует проблеме, является поверхност­ным или односторонним ³. Такое первоначальное неадек­ватное видение часто препятствует решению, правильно­му подходу к задаче. Если придерживаться такого исход­ного видения ситуации, то часто оказывается невозмож­ным решить поставленную задачу. Когда же происходит изменение нашего видения, и благодаря этому задача по­лучает решение, мы иногда поражаемся, до какой степе­ни слепы мы были, как поверхностно рассматривали си­туацию.

Изменение структуры видения в соответствии со свой­ствами ситуации играет чрезвычайно важную роль в раз­витии науки. Такую же важную роль эти изменения играют в жизни человека, в частности в общественной жизни.

Такое изменение образа ситуации необходимо, конеч­но, только тогда, когда с самого начала отсутствовало правильное ее видение. Часто первый взгляд бывает не­достаточно глубоким и ясным; порой может не полно­стью осознаваться какое-либо свойство той или иной

и подобные переориентации в главах о Галилее и Эйнштейне.

¹ Например (гл. 8), способ организации суммы углов замкну­той фигуры или твердого тела; последний из процессов мышления, о котором шла речь в гл. 4, с. 170—174; а также возникновение бо­лее глубокого понимания в главах о Галилее (гл. 9) и Эйнштейне (гл. 10).

² Например, в гл. 4, с. 170, +1 становится нулем «истинного ряда»; «О» становится «—1» и т. д.; и в той же главе, с. 144, 9, сначала понимаемое как 8+1, превращается в 10—1.

³ См. примеры в: Wertheimer M. Über Schlussprozesse im productiven Denken. — In: Drei Abhandlungen zur Gestalttheorie. Erlangen, 1025, 3. 164—184; Ellis W. D. A source book of gestalt psychology. New York, Harcourt, Brace, 1939, selection 23.

ситуации. В таких случаях для нахождения решения тре­буется дальнейшее прояснение или кристаллизация ситу­ации, осознание тех ее аспектов или факторов, которые лишь смутно присутствовали вначале.

Для изучения таких трансформаций и их последствий в отношении роли и функции частей я использовал спе­циальные экспериментальные приемы, которые приводят к радикальному изменению видения ситуации. Некоторые простые примеры таких приемов я уже приводил в гл. 1 (с. 76—79) ¹. Часто испытуемые эмоционально реагируют на происходящие изменения. Эти приемы позволяют также изучать, что происходит с различными частями структу­ры при ее изменении: как организуются и группируются части; как меняется расположение «цезур», центра, ка­кие элементы становятся структурно релевантными; как появляются пробелы, нарушения; в каких пределах мо­гут меняться локальные условия; в каком направлении меняются ожидания субъекта, свойства целого, требова­ния ситуации.

Когда в процессе мышления происходят такие преоб­разования, разумное поведение характеризует отнюдь не легкость произвольного изменения как такового; дело также не в способности в данной ситуации увидеть ее по желанию так или иначе. Здесь важнее другое — интел­лектуальные процессы характеризует скорее решитель­ный переход от менее адекватного, менее совершенного структурного видения к более осмысленному. И действи­тельно, опыт, видимо, свидетельствует о том, что умные люди, подлинные мыслители (а также дети), часто впол­не способные производить разумные трансформации, не могут и даже не хотят осуществлять бессмысленные из­менения данных ситуаций.

Иногда необходим переход от бесструктурной суммы частей к соответствующей структуре. Но еще более важ­ным является переход от одностороннего видения, поверх­ностного или неверного структурирования, от неверно цен­трированного, искаженного или недостаточного видения к адекватной и верно центрированной структуре.

¹ См. также: Wertheimer M. Zu dem Problem der Unter­scheidung von Einzelinhalt und Teil. — "Zeitschrift für Psychologie", 1933, (см. Приложение 1), и описание других примеров из моих лекций, опубликованных в: S c h e e r e r M. Die Lehre von der Ge­stalt. Berlin, Walter de Gruyter, 1931, S. 209—210.

Основная причина неразумного, слепого поведения заключается, видимо, в том, что благодаря персеверации или по привычке человек придерживается старого взгля­да и игнорирует или даже активно отвергает более разум­ные требования ситуации.

Чтобы яснее показать, как возникают такие переходы, я сейчас приведу несколько простых примеров из повсе­дневной жизни, которые я изучал в различных экспери­ментах.

I

Два мальчика играли в саду в бадминтон. Я мог слы­шать и видеть их из окна, хотя они меня не видели. Одному мальчику было 12 лет, другому — 10. Они сыгра­ли несколько сетов. Младший был значительно слабее; он проиграл все партии.

Я частично слышал их разговор. Проигрывающий — назовем его В — становился все более и более грустным. У него не было никаких шансов. А часто подавал так умело, что В даже не мог отбить волан. Ситуация все более ухудшалась. Наконец В бросил ракетку, сел на по­валенное дерево и сказал: «Не буду больше играть». А пытался убедить его продолжать игру. В не ответил. А сел рядом с ним. Оба выглядели огорченными.

Здесь я прерываю рассказ, чтобы задать читателю во­прос: «А что бы вы предложили? Что бы вы сделали на месте старшего мальчика? Можете ли вы предложить что-нибудь разумное?»

Если прервать рассказ на этом месте, то некоторые испытуемые явно начинают размышлять. Делают заме­чания, свидетельствующие о том, что они столкнулись с серьезной проблемой, и рискуют высказать предложение о том, что следует предпринять старшему мальчику.

Большинство испытуемых этого не делает. Им не нра­вится, что рассказ прерван, они ждут продолжения, удив­ляются его отсутствию, спрашивают, как в действитель­ности развивались события, что делали мальчики, были ли это мои сыновья, зачем я рассказал эту историю, по­чему здесь остановился, был ли это эксперимент, проведу ли я позднее тест на запоминание и т. д. ¹

¹ Конечно, иногда вообще ничего не происходит. «Это все? — Да, все.— Будете ли вы рассказывать еще какие-нибудь истории? А что будем делать теперь?»

Некоторые что-то вспоминают, размышляют, обдумы­вают. «Такие случаи мне очень хорошо знакомы. Вы ведь знаете, что я интересуюсь детьми. Это напоминает мне неприятности, которые были у моего дяди с его двумя детьми». Либо вспоминают параграф из учебника по дет­ской психологии.

Другие старательно подводят данный случай под об­щую категорию: «Это случай относится...» — и классифи­цируют случай, затем часто делают более или менее бес­полезные общие замечания о социальной приспособлен­ности, адаптивном поведении, о трудных детях.

Некоторые хотят знать больше фактов, задают ряд более или менее разумных вопросов ¹. Например: «Навер­но, у старшего мальчика было больше практики?» Или: «Может быть, у младшего мальчика была замедленная реакция?» Задают даже психоаналитические вопросы.

Такие испытуемые в большинстве случаев не предла­гают ничего конкретного и выражают удивление, если их прямо просят об этом. Ясно, что они вообще не думали о такой возможности, так как были заняты воспомина­ниями, сбором фактов или их классификацией.

Если прямо спросить об этом, то почти все испытуе­мые что-нибудь все-таки предлагают. Часто в таком тоне: «Совершенно очевидно, как следует поступить в подобной ситуации». В большинстве случаев ответы даются явно без каких бы то ни было попыток размышления, просто как повторение того, что они прежде видели или слыша­ли, либо как применение известного правила поведения, почерпнутого иногда из курсов педагогической психологии. Часто их дают с оттенком глубокого убеждения, порой с весьма высокомерным видом.

Такие предложения часто отражают самые распро­страненные представления о детях, о человеке вообще, о морали, общепринятых социальных правилах и доктри­нах, которых придерживаются испытуемые.

Обычно советы сводятся к следующему:

«Нужно пообещать младшему мальчику плитку шоко­лада».

«Нужно начать другую игру, допустим, игру в шахма­ты, в которой младший мальчик столь же силен или даже

¹ Один милый молодой человек — как всегда — сразу начал за­давать вопрос за вопросом, множество вопросов. Его нельзя было остановить. Любопытство отнюдь не всегда является признаком ра­зумного мышления или разумного поведения.

сильнее, чем старший, или предложить играть то в бад­минтон, то в другую игру, в которой он намного сильнее». «Да приведите его в чувство, намыльте ему голову. Нужно быть мужчиной, а не неженкой. Нельзя так па­дать духом! Он должен научиться сохранять присутствие духа. Используйте свой авторитет, чтобы образумить младшего мальчика»,

«Не беспокойтесь о нем, он неженка. Это послужит ему уроком».

«Предложите ему фору».

«Пообещайте младшему мальчику, что старший не будет играть в полную силу».

Читатель сможет позднее сравнить эти советы с соб­ственным решением мальчиков, сравнить не столько с точки зрения их пригодности — некоторые из этих пред­ложений правильны, так как исходят из действительных условий реальной ситуации, — сколько с точки зрения характера мышления, приводящего к подобным советам ¹.

Иногда, как я уже говорил, такие предложения дела­ют не поспешно и небрежно, просто вспомнив или приме­нив правило, а после серьезного обдумывания, с ощуще­нием, что проблема касается глубоких вопросов. Встреча­ются серьезные размышления, задаются существенные вопросы. В некоторых случаях процессы мышления со­держали те же шаги, что проделали сами мальчики.

Теперь я продолжу рассказ. Кроме того, я постараюсь описать, как, по-моему, мыслили мальчики.

1. «Что случилось? Почему ты больше не играешь? — сказал старший мальчик резким злым голосом. — Почему ты прекратил игру? Ты считаешь, что красиво так по-дурацки прекращать ее?» Он хотел продолжать игру. Отказ В сделал это невозможным. А нравилось играть, нравилось выигрывать; так приятно было обманывать

¹ А также в отношении лежащей в их основе философии жиз­ни и скрытых психологических доктрин, которые часто находят выражение в ходе обсуждения: например, наивный принцип кнута и пряника, психология вознаграждения и наказания, привержен­ность идее, что можно купить согласие, как покупают лошадь («Сейчас вы будете моим рабом, а потом я — вашим»); и кроме того — обращение к моральным соображениям, которое часто ока­зывается полезным, но в определенных обстоятельствах превра­щается в позолоченную пилюлю.

Часто такие мысли излагаются с оттенком цинизма; или к ним относятся несколько небрежно, считая их психологически очевид­ными.

противника своей подачей. В помешал ему, он не позво­лил А делать то, чего тому так хотелось.

2. Но все было не так просто. А чувствовал себя не­ловко, ему было неприятно. Спустя какое-то время, в те­чение которого выражение его лица менялось — жаль, что вы не могли видеть, как он часто искоса посматривал на В, а затем в сторону, — он сказал, но уже совершенно другим тоном: «Прости меня». Очевидно, что-то корен­ным образом изменилось — А явно чувствовал себя вино­ватым в том, что второй мальчик так расстроился. Он понял, что происходило с В, как воспринимал эту ситуа­цию другой мальчик.

Возможно, этому помог печальный, спокойный взгляд В: В один раз повернул голову к А, и А понял — не сразу, на это ушло некоторое время, — почему младший маль­чик так удручен, почему, не умея постоять за себя, он чувствовал себя жертвой. Впервые А почувствовал, что его манера игры, его хитроумная подача выглядели в глазах В гадким трюком, что В казалось — с ним посту­пают нечестно, А недружелюбно обращается с ним. И А чувствовал, что В был в чем-то прав...

Теперь он и себя видел в ином свете. Его подача, не оставлявшая В ни малейшего шанса на успех, была не просто ловкостью.

3. «Послушай, — внезапно сказал он, — такая игра бессмысленна». Она стала бессмысленной не только для В, но и для А, бессмысленной с точки зрения самой иг­ры. Так затруднение стало более серьезным.

Казалось, что он подумал — он, конечно, так не ду­мал, а только чувствовал: «Нам обоим бессмысленно играть таким образом. Игра требует какой-то взаимности. Подобное неравенство не соответствует игре. Игра стано­вится настоящей игрой только в том случае, если у обоих есть надежда на успех. Если нет такой взаимности, то игра теряет смысл, становится отвратительной для того или другого, да и для обоих; без взаимности это уже не игра — просто один тиран гоняет свою жертву по пло­щадке».

4. Затем выражение его лица изменилось. Казалось, что он с трудом пытается что-то понять, начинает что-то медленно осознавать и затем говорит: «Наша игра какая-то странная. Я ведь вполне по-дружески к тебе отно­шусь...» У него возникло смутное представление о том, что взрослый назвал бы «амбивалентностью игры»: с од-

ной стороны, так приятно играть вместе в хорошую игру, быть добрыми друзьями; с другой — это стремление вы­играть у противника, победить его, сделать его победу невозможной, которое в некоторых обстоятельствах мо­жет казаться или действительно стать явной враждебностью.

5. Потом был сделан смелый, свободный и глубоко по­следовательный шаг. Он пробормотал что-то вроде: «Не­ужели?..» Он явно хотел обратиться непосредственно к неприятности, честно и прямо обсудить ее. Я толкую это «Неужели?» как «Неужели враждебность необходима, если она портит все хорошее в игре?». Здесь возникает практическая проблема: «Как я могу изменить это? Не­ужели нельзя играть не друг против друга, а...» Его лицо оживилось, и он сказал: «У меня идея, давай будем играть так: давай посмотрим, как долго мы сможем удер­жать волан в воздухе, и подсчитаем, сколько раз он пе­рейдет от меня к тебе, не падая. Каким может быть счет? Как ты думаешь, 10 или 20? Мы начнем с легких подач, а затем будем делать их все более сложными».

Он говорил весело, как человек, который сделал ка­кое-то открытие. Для него, как и для B, это было новым.

В с радостью согласился: «Отличная мысль. Давай». И они начали играть. Характер игры совершенно изме­нился; они помогали друг другу, действовали заодно, упорно и весело. А больше не проявлял ни малейшего стремления обмануть В;конечно, его удары становились все более сложными, но он сознательно по-дружески вы­крикивал: «А более сильный удар возьмешь?»

Спустя несколько дней я увидел, что они опять игра­ют. В играл значительно лучше. Это была настоящая игра. Судя по его дальнейшему поведению, А действи­тельно приобрел некоторый жизненный опыт. Он открыл, постиг что-то, выходящее за рамки решения маленькой проблемы, возникшей в игре в бадминтон.

Со стороны это решение само по себе может пока­заться не слишком значительным. Я не знаю, одобрили ли бы его специалисты по игре в бадминтон или теннис ¹.

¹ Я знаю шахматистов, которые очень огорчаются, когда пре­красные комбинации разрушаются в результате какой-нибудь слу­чайной глупой ошибки. Они ненавидят такие ошибки, независимо от того, кто делает ошибку. У некоторых есть привычка — horribile dictu для экспертов — исправлять такие ошибки. Почему? Они лю­бят хорошую игру; они не хотят выигрывать благодаря глупой

Это неважно. Для этого мальчика такое решение было не простым делом. Оно предполагало переход от поверхност­ной попытки избавиться от затруднения к продуктивному рассмотрению фундаментальной структурной проблемы ¹.

Какие шаги привели к этому решению? Конечно, ког­да рассматриваешь один-единственный случай, фактиче­ских оснований для выводов еще очень мало. Однако по­пробуем все-таки сформулировать основные пункты.

Сначала А считал центром структуры ситуации свое «я» (рис. 105). В его мышлении и действиях значение, роль, функция B, игры, затруднений и других элементов ситуации определялись по отношению к этому центру. В этом случае В был лишь неким лицом, в котором нуж­дался А, чтобы играть; поэтому, отказавшись играть, В

Рис. 105

оказался «нарушителем». Игра была «чем-то таким, где я проявляю свои способности, где я выигрываю». В пред­ставляет собой барьер, стоящий на пути эгоцентрических побуждений, векторов, поступков А.

А не настаивал на этой односторонней, поверхностной точке зрения. Он начал понимать, как представлял себе данную ситуацию В (рис. 106). В этой по-иному центриро­ванной структуре он воспринимал себя как часть, как иг­рока, который не самым лучшим образом обращается с другим игроком.

ошибке противника. Иногда они даже готовы сотрудничать, чтобы сделать игру более совершенной.

Вообще говоря, я полагаю, что кооперативных игр творческого характера должно быть больше, чем игр, основанных на принципе соперничества.

¹ Это предложение никоим образом не является разумным в любых условиях. Если бы А был хулиганом, стремящимся только к тому, чтобы достичь преимущества, желающим любой ценой до­биться победы, даже гордящимся причиненной В болью, то упомя­нутое предложение к B не имело бы никакого смысла. В таком случае было бы уместно противоположное — прекратить игру или потренироваться для настоящей схватки.

Рис. 106 Рис. 107

Позднее центром становится сама игра, ее целостные свойства и требования (рис. 107). Ни А, ни В теперь не яв­ляются центром, оба рассматриваются с точки зрения игры.

Рис. 108

Логически А (его самосознание) меняется с измене­нием позиции (рис. 108) ¹, иными становятся и другие элементы, динамические требования, векторы реальной ситуации. Ясно, что первоначальная игра отличается от «хорошей игры».

Но что в структуре самой игры является источником затруднения? В хорошей игре существует тонкое функ­циональное равновесие: с одной стороны, приятное время­препровождение, дружеские отношения, с другой — стрем­ление выиграть. Более глубокие установки, чем простые внешние правила честной игры, делают возможным это тонкое равновесие, определяют различия между хорошей игрой и жестокой борьбой или соревнованием, короче,

² См.: Wertheimer M. On truth. — "Social Research", 1934, vol. 1, p. 135—146.

делают игру игрой. Это равновесие является психологиче­ски очень хрупким, оно легко может исчезнуть — как это и произошло в данной ситуации.

Моменты «против», «стремление выиграть», которые имеют место в хорошей игре, приобретают уродливые черты, не соответствующие больше игровой ситуации. Поэтому возник вектор: «Что можно сделать? И сделать немедленно?» Вот причина затруднений. «Можно ли до­браться до сути ситуации?» Это приводит к рассмотрению структуры 11.

Структура Iа →← или, точнее, в случае с мальчиками

Структура Iб —→ ← трансформируется в

Структуру II от соперничества к сотруд­ничеству;

от «я» против «ты» к «мы». А и В как части общей структуры здесь уже не те, что в структуре I, они явля­ются не противниками, каждый из которых играет толь­ко за себя, а двумя людьми, сотрудничающими ради об­щей цели.

Все элементы ситуации коренным образом меняют свой смысл. Например, подача не означает больше сред­ство выиграть у В, сделать невозможной ответную пере­дачу. В ситуации I игрок доволен, если он выигрывает, а другой проигрывает; но сейчас (II) игроки радуются каждому хорошему удару.

Последующие шаги свидетельствуют о переходе к рас­смотрению проблемной ситуации с точки зрения ее до­стоинств, а не с точки зрения той или иной стороны или простой суммы обеих сторон. Решение возникает, когда осознается структурное нарушение; тогда оно приобрета­ет более глубокий смысл. Напряжение не преодолевает­ся чисто внешними средствами, скорее новое направле­ние векторов обусловлено основными структурными тре­бованиями, ведущими к действительно хорошей ситуации. Возможно, вы считаете, что я прочел в умах мальчиков слишком многое. Я так не думаю. Возможно, вы слишком мало знаете о том, что может происходить в головах мальчиков.

Кратко подчеркнем следующее:

1) операции перецентрирования: переход от односто­роннего видения к центрированию, диктуемому объектив­ной структурой ситуации;

2) изменение смысла частой — и векторов — в соответ­ствии с их местом, ролью и функцией в данной струк­туре;

3) рассмотрение ситуации в терминах «хорошей струк­туры», в которой все соответствует структурным требо­ваниям;

4) стремление сразу перейти к сути, честно рассмот­реть проблему и сделать соответствующие выводы.

Я хочу заметить, что черты прямолинейности, чест­ности, искренности, видимо, не являются второстепенны­ми в таком процессе. Вообще говоря, точка зрения, со­гласно которой мышление рассматривают только как интеллектуальную операцию и полностью отделяют ее от человеческих установок, чувств и эмоций — «потому что эти темы принадлежат к другим главам психологии», — является весьма искусственной и узкой. Это становится особенно ясным в нашем примере, в переходе от слепого эгоцентрического видения с присущими ему эмоциями к последующим шагам. Но даже те процессы, которые, по-видимому, являются чисто интеллектуальными, предпо­лагают определенную установку человека — некую готов­ность рассматривать проблему, делать это открыто, чест­но и искренне. Хотя я только кратко упоминал этот факт в предыдущих главах, он, видимо, играет важную роль во многих случаях продуктивного мышления, и даже в на­ших элементарных геометрических задачах.

Возможно, конечно, что определенное решение нахо­дится тогда, когда субъект занимает как раз противопо­ложную позицию, когда он пытается действовать в дан­ной ситуации обманным путем или грубо нарушить ее требования. Но здесь такие факторы не просто со­провождают «интеллектуальные операции», скорее сама природа операций, их генезис и развитие глубоко связаны с отношением человека к проблеме и ее решению. Хит­рость и дух деспотизма, видимо, не лучшая установка в продуктивном мышлении, хотя иногда они и могут при­вести к практическому успеху и тем самым оказаться на короткое время и в ограниченных масштабах эффектив­ными.

С этими вопросами связан еще один момент, который, по всей видимости, имеет чрезвычайно важное значение

для правильного понимания продуктивного мышления как в теоретическом, так и в практическом плане. Это переход от первой стадии, когда субъект просто хочет достичь определенной цели — когда его мысли полностью сосредоточены на этой цели, — к следующей, когда векто­ры, операции, действия концентрируются вокруг более фундаментальных требований ситуации. Когда субъект видит только эту цель и полностью руководствуется жела­нием достичь ее, он в каком-то смысле может стать прак­тически слепым. Часто он должен сначала забыть то, чего он хотел раньше, чтобы почувствовать требования самой ситуации. И тогда, в лучшем случае, его установка будет больше похожа на установку врача или мудрого настав­ника, чем на установку умного и властолюбивого побе­дителя или агрессора.

Этот переход является одним из самых значительных моментов многих подлинных процессов мышления. Роль чисто субъективных интересов личности в действиях че­ловека, на мой взгляд, сильно переоценивается. Настоя­щие мыслители забывают о себе в процессе мышления. Главные векторы в подлинном мышлении часто не свя­заны с «я» и личными интересами, скорее они представ­ляют структурные требования данной ситуации ¹. Когда же такие векторы все-таки относятся к «я», то это «я» не является центром субъективных устремлений.

Конечно, этот переход может осуществляться в на­правлении более глубоких требований самого «я». Иногда наблюдается счастливое совпадение требований проблем­ной ситуации с реальными глубокими потребностями «я», как в случае с нашими мальчиками.

Это был только скромный небольшой рассказ. Однако некоторые его моменты, как, например, существенный прогресс, который произошел в связи с изменением цен­трирования, свидетельствуют о чрезвычайно важных воз­можностях ² людей, человеческого общества.

Удивительные изменения происходят иногда с людь­ми; например, очень пристрастный человек становится членом жюри, или арбитром, или судьей, и его действия свидетельствуют о переходе от предубеждения к честному

¹ См.: Levy E. Some aspects of the schizophrenic formal dis­turbance of thought. — "Psychiatry", 1943, vol. 6, p. 55—69.

² См.: Wertheimer M. A story of three days. — In: Anshen R. N. (ed.). Freedom: its meaning. New York, Harcourt, Brace, 1940, p. 555-569.

стремлению решать обсуждаемые проблемы справедливо и объективно. Именно в этом может состоять идея усо­вершенствования правосудия.

Центрирование — то, как мы рассматриваем части, отдельные элементы ситуации, их значение и роль по от­ношению к центру, сути или корню, — является наиболее важным фактором в мышлении. Традиционная логика и психология пренебрегали проблемами центрирования. Мощные силы действуют в ходе центрирования, в ходе — или в попытке — рассмотрения действительного центра той или иной ситуации; но они в равной степени сильны и в случаях слепого, принудительного или волевого децентрирования, столь эффективно используемого в неко­торых видах политической пропаганды. Хотя многие мощ­ные силы препятствуют правильному центрированию, лю­ди совсем не хотят быть слепыми, они стремятся к правильному, справедливому центрированию ситуаций в соответствии с природой объекта и объективными струк­турными требованиями.

Что же касается понятия центрирования, то тут, види­мо, молчаливо признается, что адекватное центрирование и его последствия для объективности и справедливости являются чрезвычайно важными. Иначе почему же невер­ное центрирование тем сильнее маскируется и выдается за истинное и справедливое, чем меньше оно является таковым?

II

Как это выяснилось в примере с бадминтоном, в про­цессе перецентрирования происходит довольно много ин­тересного. Некоторые основные моменты станут яснее, если мы рассмотрим сейчас более простую историю.

Я навещал одну семью. Дочь пришла домой, и меня познакомили с ней. Отец спросил ее, как она провела день. Она ответила, что было много работы, но что у нее все прекрасно. Я спросил: «Вы работаете?» «Да, — отве­тила она. — Я работаю в одной фирме». «Это крупная фирма?» «Пожалуй, — сказала она, — в конторе много народу. Я имею дело непосредственно с м-ром A, м-ром В и м-ром С, которые часто подходят к моему столу, задают вопросы, приносят письма и т. д. В конторе рабо­тают и другие люди, с которыми я непосредственно не общаюсь. М-р А имеет дело с м-ром D, м-р В — с м-ром E, а м-р С — с м-ром F. D и Е так же связаны друг с другом,

как и E — с F. Таким образом, кроме меня, в конторе шесть человек».

Я спросил: «Вы начальник?» «Нет», — ответила она. «Вы отдаете кому-нибудь распоряжения?» — «Да. Иногда я отдаю распоряжения м-ру А и м-ру С. Я получаю ука­зания от м-ра В, м-р D получает их от м-ра Е, м-р E — от м-ра, В, а м-р F — от м-ра Е». (У нее, видимо, был логи­ческий склад ума, и она пыталась рассказать мне все, что знала.)

Чего-то мне недоставало — полагаю, что и читателю тоже, — и я сказал: «Я все еще ничего не знаю о людях в вашей конторе». «Но я ведь рассказала вам все», — от­ветила она. Я, однако, оставался в неведении. Вдруг я сказал — это было догадкой: «Таким образом, м-р В — ваш начальник, и вы непосредственно подчиняетесь ему, так же, как и м-р Е?» «Да», — подтвердила она.

В ее представлении о своей конторе присутствовали все отношения, и тем не менее она не смогла создать яс­ной картины. Большинство людей, если бы им задали такой вопрос, начали бы примерно со следующего: «Я ра­ботаю непосредственно под руководством В, как и м-р Е». И возможно, добавили бы: «У меня и у м-ра Е находятся в подчинении по два человека, которым мы отдаем рас­поряжения». И может быть, продолжили бы: «Двое из них иногда имеют дело друг с другом». Это было бы разумным описанием; оно дало бы ясное представление о структуре данной конторы. Но эта девушка перечислила людей и отношения между ними в путаной последователь­ности, которая фактически игнорировала структуру дан­ной ситуации; все, за исключением последнего туманного заявления во втором описании, она сконцентрировала во­круг себя.

Это — невинный пример глупой установки в жизни и мышлении, которая часто оказывает сильное влияние на формирование взглядов и поступков человека.

Конечно, это могло быть просто неудачным описани­ем, но из последующих замечаний и поведения девушки я понял, что такова была ее реальная установка. Некоторое время спустя я встретил одного из ее сотрудников испро­сил, как у нее идут дела. «Очень хорошо, — сказал он, — она прекрасный человек. Но мы не уверены, что она про­работает у нас долго. Она странно относится к другим людям и даже к своей работе. Кажется, что она относит все происходящее к себе, как будто она всегда является

центром ситуации, даже в деловых вопросах, когда никто о ней лично не думает. Это нехорошо для дела».

Чрезмерное самоцентрирование является известным симптомом психопатологического состояния, которое часто ведет к опасным последствиям как в личной, так и в об­щественной жизни ¹. Самоцентрирование отнюдь не являет­ся общей, естественной установкой, как предлагают нам считать некоторые влиятельные умы нашего времени.

Посмотрим внимательнее, что сделала девушка в сво­ем описании. Схематично это можно представить так:

Первое описание

Рис. 109

Эта схема очень похожа на то, как логик представил бы список связей в сети отношений. Он выразил бы отно­шения Ego r X и т. д. следующим образом:

Рис. 110

Если попросить кого-нибудь начертить схему, которая соответствовала бы данному девушкой описанию, то она выглядела бы следующим образом:

¹ См.: Wertheimer M. Über Gestalttheorie. Erlangen, Philo­sophische Akademie, 1925. См. также: Ellis W. P. Op. cit. Selection 1; L e v у E. Op. cit., p. 59—69; Schulte H. Versuch einer Theorie der paranoischen Eigenbeziehung und Wahnbildung. — "Psychologi­sche Forschung", 1934, vol. 5, S. 1—23.

Рис. 111

Ego («я») выступает в ней как центр. Ничто не ме­няется, если прибавить две линии от D к E и от E к F. Некоторые также могут спросить: «А разве нет еще со­единительной линии от F к D?»

Рис. 112

Второе описание

В этом описании девушка определяла отношения, ука­зывая их направления. Но теперь список представляет собой настоящий клубок таких направлений:

Рис. 113A Рис. 113B

Если мы представим это в виде графа, то получим:

Рис. 114

В этот момент обычно что-то происходит с теми, кто смотрит на эту схему. Им начинает казаться, что она «неправильно начерчена», «искажена». И тогда они при­дают ей форму, которую мы сейчас покажем.

Третье описание

Как схема, так и граф адекватного описания выгля­дят совершенно иначе:

или в виде сети отношений

Рис. 115 Рис. 116

Граф имеет следующий вид:

Рис. 117

что дает совершенно другую картину с четким центриро­ванием вокруг В.

Четвертое описание

При определении направлений схема приобретает сле­дующий вид:

Рис. 118А Рис. 118Б

или

Рис. 119

Теперь все структурно ясно; нет путаницы, как в пре­дыдущих описаниях, схемах и графах. Девушка действи­тельно отметила все существующие отношения, но сдела­ла это в виде весьма беспорядочной нецентрированной совокупности. Первое и второе описания и соответствую­щие графы противоречат объективной структуре ситуации: они игнорируют, разрушают, неправильно ее центриру­ют. Нечего возразить против того, что описание начина­лось с Εgο, но в разумном описании нельзя все, что отсю­да следует, концентрировать вокруг Εgο. Напротив, сле­дует рассматривать и описывать Εgο, учитывая его (вто­ростепенное) место в структуре.

Если читатель сравнит первый и второй графы с третьим и четвертым, то он поймет, что я имею в виду, когда говорю, что на первом и втором графах последова­тельность, группировка и центрирование не адекватны

структуре. Но посмотрим более внимательно: если мы хотим охарактеризовать место, роль и функцию различ­ных частей картины, то можем в первом приближении поступить так, как логики характеризуют элементы и ли­нии связей в сети отношений. Имплицитное определение точек по их относительным местам в сети, в терминах числа отношений (г) к ближайшим (P ₁), к более далеким (P _II) точкам и т. д., в нашем примере дает следующую схему:

Рис. 120

Рис. 121

тогда как первое описание дает:

Рис. 122

Если мы обозначим индивидов трех классов буквами α, β, γ, то получим:

в первом описании и в третьем описании

Рис. 123 Рис. 124

Что касается отношений, то мы получим:

в первом описании в третьем описании

Рис. 125 Рис. 126

Мы придем к аналогичному результату, если примем во внимание направленный характер отношений во вто­ром и четвертом описаниях.

Мы обнаружили, что в этом примере есть три вида людей: можно назвать их начальником, секретарями и клерками. Концентрируясь в группировках первого и вто­рого описаний вокруг Еgо, они оказываются смешанными» В соответствующих схемах в качестве членов одной груп­пы выступают два клерка и один начальник, а в качест­ве членов другой — два клерка и один секретарь; один секретарь — наша девушка — отдельная единица слева, тогда как другой секретарь является членом тройки спра­ва. Аналогично обстоит дело с отношениями: с левой сто­роны схемы отношений (с. 213—214) у нас есть два отно­шения между секретарем и клерками, одно — между секре­тарем и начальником; правее — два отношения между клерками, одно между начальником и секретарем; спра­ва — два отношения между секретарем и клерками.

Напротив, все находится в полном, обозримом, без­упречном порядке, когда мы обращаемся к третьему

и четвертому описаниям и соответствующим схемам (с. 215—216). Отправной пункт — начальник, затем идут два секретаря и, наконец, четыре клерка. Первые два отно­шения — это отношения между начальником и секретаря­ми, затем отношения между секретарями и клерками и, наконец, отношения между клерками.

Короче говоря, первое и второе описания с точки зре­ния отдельных элементов являются в общем-то коррект­ными и во всех отношениях полными, но они вводят цен­трирование и группировку, не соответствующие структу­ре и искажающие логическую иерархию ситуации. Они объединяют людей с различными ролями и функциями и позволяют считать различными по месту в структуре людей, которые таковыми не являются. Принадлежащее девушке субъективное описание, то есть описание, не учитывающее ее второстепенного положения, искажает структуру; в нем девушке не удалось отразить структур­ное значение частей.

То, что мы сейчас сказали относительно различия между неправильно центрированным и структурно адек­ватными описаниями, имеет силу даже тогда, когда си­туация характеризуется в терминах неявных определе­ний, числа отношений и т. д. (И все же суть дела заклю­чается не в определенности классов, выраженных в этих терминах. Читатель должен сознавать, что, применяя этот логистический метод, мы должны соблюдать осторож­ность.)

Предположим, что в описании следует учесть владель­ца предприятия. Сеть отношений будет выглядеть следую­щим образом:

Рис. 127

В терминах числа отношений к другим точкам В легко может оказаться гомологом Εgο и Е, поскольку все они имеют одни и те же имплицитные характеристики.

Рис. 128

Эти числа не создают полной картины. Например, в II число 4 имеет различное значение в разных случаях: для В оно означает 2 + 2, для Еgо и Ε — 1 + 2 + 1.

В таких случаях решающее значение имеет распреде­ление направленных отношений. Что можно сказать о си­туации, в которой присутствуют начальник, два секрета­ря и один клерк?

Рис. 129

Если не принимать во внимание направленность отноше­ний, то Εgο и В будут подлинными гомологами.

Рис. 130

Здесь мы сталкиваемся с обстоятельством, которое имеет решающее значение: стрелки исходят от B, идут по левой стороне через Еgо и заканчиваются в А. В, а не Еgо является источником стрелок и в этом смысле их центром. Εgο нужно рассматривать на его месте в ориен­тированном графе. Никакая характеристика в терминах числа ненаправленных отношений к ближайшим точкам (Ρ _I), к вторичным точкам (Р _II), даже ко всем точкам не является достаточной.

Более глубокое значение центра не определяется тем, что единичное всегда выделено; более важно, что центр — это источник направленных отношений, что он суть дела. Могут, например, быть два начальника-партнера и один секретарь, и все же этот секретарь, Еgо, не будет цент­ром данной структуры. (Конечно, секретарь могла бы при

пределенных условиях стать центром, например в том случае, если бы поведение ее начальников определялось желанием жениться на ней.)

Рис. 131

Центрирование, таким образом, — это не просто во­прос распределения числа отношений; это вопрос внут­ренней структуры ситуации, которая возникает только тогда, когда задается направление отношений внутри це­лостной картины и тем самым — функциональное значе­ние каждого элемента.

Как реагируют люди на неадекватные описания? Пер­вое описание девушки создавало впечатление, что она была центром. «Вы начальник?» — спросил я. Этот во­прос предполагал, что стрелки соответствовали ее описа­нию.

Второе описание вначале приводило в замешательст­во, так как распределение стрелок не соответствовало данной структуре (с. 215). С точки зрения распределения направленных отношений Еgо более не находится в рав­новесии, что характерно для центра. В то же время на­чинает выясняться, что В является источником векторов.

Рис. 132

Если испытуемый смотрит на эту схему, то часто на­блюдается следующий процесс: «Это очень странно. Как

сложно в центре (Ego) с этими стрелками! Как странно выглядят линии без стрелок!» Затем некоторые испытуе­мые внезапно фокусируют свое внимание на В и говорят: «Странно. Относительно линии, которая проходит через B, схема выглядит как два крыла, которые следует привести в порядок...»

Рис. 133

— и чертят новую схему. Другие же сначала обнаружи­вают, что «странная усложненная констелляция стрелок в Ego» — «две стрелки направлены от Ego, одна — к Ego» — структурно повторяется в Е, и таким образом при­ходят к нашей последней схеме.

Предыдущая схема действительно кажется странной, неупорядоченной, нуждающейся в улучшении. Затем сле­дует сильный динамичный процесс, в ходе которого эта схема превращается в структурно ясную (см. рис. 119).

У некоторых испытуемых — их меньшинство — подоб­ные реакции наблюдаются уже тогда, когда они сталки­ваются с графом первого описания

Рис. 134

и когда они получают отрицательный ответ на свой во­прос, существует ли линия FD. Припомнив, что длина линий в сетях отношений является произвольной, они иногда видят «два крыла» и таким образом реорганизуют картину, как показано на рис. 133.

В экспериментах без схем, когда используется только второе описание девушки или символический список на­правленных отношений, реакции не являются столь оп­ределенными и ясными, но все же иногда оказываются правильными. Пытаясь найти лицо, которое отдает рас­поряжения и не получает их, испытуемые фокусируют внимание на В итаким образом осознают промежуточное положение девушки.

И в этих случаях переход часто оказывается процес­сом переструктурирования, хотя и не таким отчетливым, как в случаях с графами: сначала Ego рассматривается как центр, а большинство других элементов оказывается в тени на периферии; затем внимание сосредоточивается на B, a Ego занимает свое второстепенное место, хотя другие элементы все еще не имеют своего определенного места в структуре.

Для только что упомянутых случаев особенно харак­терно то, что «новая идея» возникает как «догадка» вви­ду отсутствия изначальной ясности, чему в значительной мере способствуют очень многие детали. Основания для догадки часто неясны и просто связаны с направлением центрирования. В экспериментах со схемами ситуация сначала также представляется неясной, затем возникает «какая-то смутная идея», которая связана с направлени­ем перецентрирования, и, наконец, картина кристаллизу­ется и образует новую завершенную структуру.

ГЛАВА 8

Поиск по сайту: