И ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ ИДЕИ АМЕРИКАНСКОЙ НАЦИИ

Подавляющее большинство народов, населяющих земной шар, живут компактными группами, каждая из которых в течение длительного исторического периода занимает определенную территорию. Различные поколения людей, живущих на ней, связаны друг с другом нитями исторической преемственности, с помощью которых передаются обычаи, верования, традиции, хозяйственный опыт, бытовой уклад и т. д. На материальной и духовной культуре парода, его психологии, привычках отражается также природный ландшафт, который порождает в сознании народа образ «родной земли» со своей исторической судьбой, кровно связанной с принадлежащей ему территорией. В процессе формирования национального самосознания каждого народа важную роль играли специфические условия его социально-экономического, общественного и государственно-политического развития, в ходе которого складывались социальная психология, традиции, обычаи, культура и т. д., присущие только ему и отличавшие его от всех других народов.

С точки зрения живучести национальной идеи, большое значение имеет то, что общественно-политический процесс имеет двойственную природу. Это, с одной стороны, эволюция, развитие и отрицание старого, разрыв с прошлым и творение нового. С другой стороны, он сохраняет и переносит в настоящее и будущее все жизнеспособное, непреходящее, общечеловеческое. Любая общественно-политическая система, трансформируясь во многих своих аспектах, в то же время сохраняет преемственность в других. Это положение верно и в отношении социальных революций, таких, например, как Великая французская революция конца XVIII в. и Великая Октябрьская социалистическая революция в России. После них Франция и Россия не потеряли свою идентичность, свое национальное лицо, поскольку в обоих случаях были сохранены основополагающие национальные традиции, обычаи, верования, стереотипы поведения и другие элементы, составляющие субстрат национального самосознания. Это свидетельствует о том, что, несмотря на глубочайшие революционные по своему характеру социально-экономические и политические преобразования, формационные начала не могут полностью заглушать и аннулировать национальное начало. Национальные мифы, образы, стереотипы, традиции, обычаи, взятые в совокупности, дают философскую и обыденную значимость фактам повседневной жизни. В этом качестве они представляют собой одну из реальностей истории, способные оказывать немаловажное влияние на практические действия людей, на их социальное и политическое поведение, сыграть роль элемента, вокруг которого могут сплотиться те или иные социальные группы и силы. Они суть воплощения опыта парода и повторяют трактовку им этого опыта в его отношении к своим богам и космосу, сводя их к определенной парадигме. Они вместе с корректировками, вносимыми развитием цивилизации, реальностями конкретной исторической эпохи, составляют ткань национального самосознания, во многом определяющую поведение, помыслы, идеалы, установки, ориентации людей, как представителей той или иной нации в различных сферах общественной жизни, в отношении своей страны, нации, политической системы, остального мира и т. д. В данном плане в тех или иных вопросах национальный опыт может иметь большую значимость, чем идеологические установки и ориентации. Иначе говоря, независимо от системо-образующих и формационных факторов, важнейшие компоненты национального сознания сохраняют живучесть и дееспособность. Не будет преувеличением сказать, что человек как носитель определенных национальных традиций, обычаев, стереотипов и т. д. признает в последних свои собственные черты и опыт, жизнь и образ своих предков, сущностные силы, управляющие его миром. И это естественно, поскольку состояние общества в каждый конкретный исторический период представляет собой результат сцепления социально-экономических, политических, социально-психологических и не в последнюю очередь национально-культурных факторов.

В определенном смысле важнейшие компоненты национального сознания можно рассматривать в качестве социально-философских конструкций, заполняющих разрыв между миром мыслей и миром действительности, между идеальным и реальным, мечтами и действительностью. В совокупности они составляют комплекс «коллективных представлений», не всегда отражающих эмпирические факты. Взятые в специфически философской мировоззренческой функции, они как бы воспроизводят картину «чистого существования», освобожденного от всего социального, исторически подвижного. Это «исходная схема», «изначальный образ», «неизменно покоящееся вглуби». В религиозных и сказочных преданиях, мифах и притчах в искаженном виде воспроизводятся определенные ситуации и явления, действительно имевшие место в прошлом.

О живучести и дееспособности национального самосознания свидетельствует и исторический опыт американской нации, которая, как будет показано ниже, «переплавила» в себе представителей наций и народностей всех континентов. Так, начиная с конца 60х годов в США наблюдается тенденция к подъему этнического самосознания, углублению линии разделения различных этнических групп и даже усилению межэтнических конфликтов. Как пишет советский этнограф Н. Я. Дараган, «усиливается сознание принадлежности к разным этничеcким группам, из которых состоит американская нация: даже лица скандинавского и венгерского происхождения, сравнительно сильно ассимилированные в США, начинают вспоминать о своих этнических корнях, что выражается, в частности, в написании своих имен и фамилий по традиционной орфографии, позволяющей определить этническое происхождение (в первой половине века они стремились к максимальной англизации в ономастике) ².

Если народам Европы для формирования чувства национального самосознания и национальной идеи, национальной общности и форм управления понадобились столетия, то американцы добились этого в течение двух-трех поколений. Вместе с тем этот момент не следует абсолютизировать, поскольку потребовалось немало времени, чтобы США консолидировались в качестве единой нации и государства. Важное значение имело то, что этот процесс разворачивался на огромном континенте. В течение менее чем 75 лет 13 колоний на атлантическом побережье превратились в огромное государство, в 20 раз превышающее по размерам и населению первоначальное ядро.

Жители колоний еще в середине XVIII в. были преданными патриотами Британской империи. Североамериканских колонистов привязывали к метрополии их приверженность английскому искусству, литературе, архитектурным формам, английским вкусам, манерам, традициям и обычаям, а также военно-политические, экономические и иные узы. Однако к последней трети XVIII в. в колониях в ходе длительного развития в общих чертах сложились некоторые существенные факторы, необходимые для формирования американской нации со специфическим для нее национальным сознанием. Речь идет об общности экономических интересов североамериканских колонистов, противостоящих экономическим интересам Британской империи, общности территории, на которой они совместно проживали уже в течение более полутора столетий, общности языка и т. д. К тому периоду сложились некоторые важные элементы социально-психологической и духовной общности американцев. Как правильно отмечает Р. Кэчем, колониальная мысль находилась в «едва заметном состоянии кинетического напряжения», которое подтачивало институты и формы мировоззрения, перенесенные из Европы в Америку переселенцами, способствовало появлению в Новом Свете новых форм мысли, идей и воззрений. Война за независимость как раз и была призвана окончательно утвердить эти «новые формы». В период революции, столкнувшись с проблемой отделения от Великобритании, американские колонисты оказались вовлеченными в острые споры не только относительно характера и методов юридического разрыва с метрополией, но и по более широким вопросам, связанным со свободой, переоценкой и пере-формулированием национальных ценностей, идей самоуправления, национализма и т. д.

Война за независимость наполнила материальным содержанием слова одного из отцов-основателей Патрика Генри, сказанные им на первом континентальном конгрессе: «различия между вирджинцами, пенсильванцами, ньюйоркцами и жителями Новой Англии более не существует. Я теперь не вирджинец, а американец». С тех пор бывшие колонисты рассматривали себя не как подданных Британской империи, а как представителей совершенно новой американской нации. Однако нельзя не отметить, что процессы формирования и утверждения национальных форм сознания, начавшиеся задолго до выстрелов в Лексингтоне, положивших начало войне за независимость, продолжались и после победы 13 североамериканских колоний над Великобританией. Америке, в частности, предстояло утвердить себя в качестве самостоятельной нации, формировать свой образ жизни, создать свою собственную литературу, сугубо американские формы искусства, сформировать национальные цели и т. д.

В Европе национальное сознание «культивировалось и поддерживалось королями и баронами, маршалами и адмиралами. прелатами и клиром, судьями и магистратами и сеньорами». А в XVIIIXIX веках к ним присоединились купцы, торговцы и банкиры. Все они высказывали свою преданность нации, которая воплощалась в монархе и церкви, а также в национальных символах и традициях. Что же касается американского национального сознания, то оно, как отмечает известный историк Г. С. Коммейджер, было «творением самого народа». Его ткань составляли «фермеры, пограничники, рыбаки и охотники, юристы мелких городов, деревенские учителя» и т. д. ³ Оно не было навязано иностранным завоевателем или монархом, не опиралось на официальную церковь или же власть правящего класса.

По мнению ряда буржуазных авторов, у американцев не существовало каких-либо специфических культурных и духовных элементов, которые давали бы основание идентифицировать их как самобытную нацию. В качестве главного аргумента они приводили тот факт, что язык, закон и литература американцев связывали их с Великобританией. Отсутствие же древних традиций и обычаев лишало их исторических корней, которые, например, для народов стран Европы служили мобилизующим началом в переломные моменты истории. Так, по мнению Г. С. Коммейджера, в Старом свете люди были связаны «вековыми традициями», «тысячами приверженностей», «тысячами прецедентов», «тысячами компромиссов» и «тысячами воспоминаний». Американская же нация не знала «традиций, приверженностей или воспоминаний о прошлом». В действительности же романтизированные устные и письменные предания о переезде первых пилигримов через океан, идиллические картины жизни первых поселенцев в диком окружении, мифологизированные фигуры капитана Джона Смита и спасшей его индейской принцессы прекрасной Покахонтас, пуритане, призывавшие создать в Америке «град на холме» в пример всем другим народам, «день благодарения» и многое другое стали к тому времени прочно укоренившимися национальными символами и мифами, почитаемыми всеми американцами. Конец франко-английской войны 1763 г., завершившейся переходом Канады от Франции к Великобритании и тем самым ликвидировавшей постоянную угрозу американским колониям с Севера, способствовал лишь ускорению процесса кристаллизации основных элементов американского национального сознания, которые складывались в течение всей их 150летней истории. Поэтому доводы относительно того, что американцы не знали традиций, приверженностей и воспоминаний о прошлом, представляются преувеличенными. К тому же сам Коммейджер один из лучших знатоков американской истории и американского национального сознания — в другом месте пишет: «веков, но и двух тысячелетий. То, что Америка была детищем Великобритании, было общепризнано, Американский характер явился продуктом взаимодействия наследия и среды, каждый из которых характеризовался разнообразием и сложностью. Ибо наследие было не только английским, но и европейским, не только семнадцатого и восемнадцатого, а то, что корни ее культуры и ее институтов восходят к Греции, Риму и Палестине не следовало забывать». С этой мыслью нельзя не согласиться, поскольку американцы в подавляющем своем большинстве являются выходцами из европейских стран и в этом смысле являются наследниками культурной традиции Европы.

Как отмечает историк Д. Чэндлер, «XVIII в. ознаменовал интеллектуальное и физическое рождение Америки. XIX в. эру ее территориального расширения, а XX в. стал свидетелем выдвижения новой нации на мировую арену» В десятилетия, последовавшие за войной за независимость, в США развернулись дискуссии по вопросу о месте страны среди остальных народов и стран земного шара. В этих дискуссиях активное участие приняли такие знаменитые представители художественной культуры США того времени, как У.Э. Чаннинг, Н. Уэбстер, А. Эверетт, Э. Эверетт, самый популярный романист Дж. Ф. Купер и многие другие. Так, путешествие по Европе в 18261833 годах сделало Дж. Ф. Купера решительным сторонником и защитником «американских принципов», а также миссии американской литературы защищать и пропагандировать эти принципы. В книге «Заметки американцев», опубликованной в 1828 г.

одновременно в США и Англии, Купер утверждал, что американская читающая публика обладает лучшими, чем английская, вкусами, что американцы более лояльны в отношении своей страны, чем европейцы к своим странам. «Для этой (т. е. американской) нации, писал он, наступает новая эра. Она перестает пресмыкаться, она начинает шагать в полный рост среди других держав мира. Все эти вещи совершились в течение жизни одного человека. Возможно, европейцам трудно признавать требования конкурента... но природа заставит подчиниться своим законам и все станут на свои места. Дух величия присущ этой нации: ее потребности достижимы. Бесполезно попытаться отрицать очевидные результаты, которые с каждым годом становятся все более ясны, все более важны и все более неизбежны».

Националистически настроенные американцы прилагали все усилия к тому, чтобы объединить многочисленные колонии обширного континента в единое государство. Но вплоть до 40х годов XIX в. разделение континента на несколько самостоятельных государств многими рассматривалось как вполне реальная возможность. Исходя из географических особенностей и права на самоопределение, предполагалось, что на североамериканском континенте могут сосуществовать два и более государств. Несмотря на то, что, купив у Франции огромную территорию Луизианы, Джефферсон сделал заметный шаг в направлении имперской экспансии на Запад, он в то же время был далек от идеи единого континентального государства. В 1812 г. он писал Дж. Астору, основавшему поселение на реке Колумбии, что предвидит время, когда весь Запад будет населен американцами, но он не верит в политический союз с этими «свободными и независимыми американцами, связанными с нами лишь узами крови и интересов и осуществляющими, как и мы, свои права самоуправления» 8.

Однако история распорядилась по-иному. Покупка Луизианы, аннексия Техаса, Мексиканская война, покупка Флориды и Аляски стали самыми крупными событиями в процессе экспансии США до 90х годов XIX в. За ними последовала американская экспансия в бассейне Карибского моря и Тихого океана. Одним из краеугольных камней в строительстве американской нации стал так называемый «Северо-западный ордонанс» 1787 г., согласно которому ни один из 13 первоначальных штатов не мог претендовать на территории, лежащие к западу от их расположения. Западные территории превращались в общенациональное достояние, в некотором роде цементирующий элемент, в котором будущие поселенцы пограничья из различных штатов вступали во взаимодействие друг с другом и подобно иммигрантам США из Европы теряли свои старые приверженности, заменяя их новыми. Принципы гражданской и религиозной свободы, господствовавшие в штатах, переносились на новые территории по мере того как там устанавливались постоянные правительства, они в соответствующем порядке получали свою долю представительства в федеральном правительстве наравне с другими штатами. При всей непопулярности войны 1812 г. с Англией, она, тем не менее, способствовала интенсификации национальных чувств.»Люди, отмечал министр финансов в правительстве Джефферсона A. Галлатин, который был одним из американских представителей при заключении мира с Великобританией в Генте, теперь объединены более общим целям, с которыми связаны их гордость и политические воззрения. Теперь они в большей степени американцы, они в большей мере чувствуют и действуют как одна нация».

Важным моментом в истории формирования идеи американской нации стал, повидимому, 1819 г. В феврале того года государственный секретарь Дж. К. Адамс обозначил на карте границы владений США на североамериканском континенте. А в марте Верховный судья Дж. Маршалл вывел национальное правительство из-под действия восьмого пункта первой статьи конституции. Комментируя эти два события, верховный судья заявил: «Во всей этой обширной республике от Святого креста (на Севере) до Мексиканского залива, от Атлантического океана до Тихого океана должны собирать доходы, которые могут расходоваться для содержания армии» 9.

Для американцев в принципе было чуждо чувство укорененности на исторически определенной территории, чувство, так характерное для европейских наций. Еще А. де Токвиль удивлялся тому, что простой американец придавал большую значимость правительствам штатов, нежели федеральному правительству и в случав конфликта между ними, он отдавал предпочтение первому. Но в данном случае речь по сути дела шла не о территориальной укорененности или приверженности определенной географически очерченной территории, а о политических приверженностях среднего американца, его позициях в вопросах, касающихся сферы властных отношении. Руководствуясь постулатом, согласно которому «наилучшее правительство это то, которое правит как можно меньше», он был склонен поддерживать местное правительство или правительство штата, па, которых он при желании мог оказать воздействие, в то же время с подозрением, относясь к федеральному правительству, как потенциальному нарушителю его неотчуждаемых прав па жизнь, свободу и собственность.

Этот фактор, однако, не мог служить сколько-нибудь серьезным или тем более непреодолимым препятствием для формирования у американцев, проживающих в различных штатах и па различных территориях, национальной идеи, чувства со-принадлежности к единой нации в едином общенациональном государстве. Важное влияние на формирование идеи американской нации и национального сознания оказала так называемая «американизация» следовавших друг за другом волн иммигрантов. изменивших физический, социальный и политический облик страны. Недаром бывший президент Дж. Кеннеди называл американцев «Нацией иммигрантов». Следует отметить, что в XVIII в. в колонии Нью-Йорк проживало сравнительно много выходцев из Голландии, в Пенсильвании — значительные контингенты колонистов немецкого и шотландско-ирландского происхождения. Но при всем том, было бы преувеличением говорить об этническом плюрализме североамериканских колоний. Дело в том, что колонисты английского происхождения не только преобладали численно, но и пользовались политической и культурной гегемонией. Как пишет известный историк Дж. Хайем, «подобно голландцам в Нью-Йорке, англичане во всех колониях в период до революции считали себя не иммигрантами, а основателями поселенцев, важной частью, формировавшей колониальное население. Им принадлежали сфера политики, язык, формы труда и поселений, а также многие умственные привычки, к которым иммигрантам предстояло приспособиться». Отцы-основатели в такой этнической гомогенности усматривали залог успеха предпринятого ими эксперимента. «Провидению, — говорилось, например, в одном из номеров серии публикаций отцов-основателей, под общим названием «Федералист», — было угодно отдать эту воедино связанную страну в руки одного объединенного народа — народа, произошедшего от одних предков, говорящего на одном языке, придерживающегося одной и той же религии, приверженного одним и тем же принципам правления, очень похожего в своих манерах и обычаях» 11.

Очевидным признаком английского культурного преобладания явилось утверждение английского языка в качестве главного языка общения между колонистами. «Победа и принятие английского языка утверждал в 1814 г. будущий губернатор Нью-Йорка Де У. Клинтон, явились главными средствами, переплавившими нас в единый народ и уничтожившими те грубые предрассудки и насильственные враждебности, которые создавали стену отчуждения между жителями одной страны».

Первая из крупных волн иммиграции пришлась на 1640-1720 гг. Она состояла главным образом из англичан, шотландцев и валлийцев. Согласно доступным ныне статистическим данным, в 1790 г. 61% белого населения Соединенных Штатов были по происхождению англичанами, а 17 % — шотландцами и ирландцами. Другими словами, 3/4 всех жителей 13 штатов были выходцами с Британских островов. Остальную 1/4 часть населения составляли немцы — 9%, голландцы — 3%, шведы — 1% и т. д. В общей сложности 99% белых колонистов были протестантами по вероисповеданию. Иначе говоря население колоний к моменту революции как в этническом, так в значительной степени и в религиозном отношении было гомогенным.

В XVII в. и первой половине XVIII в.в колонии была завезена значительная часть негров-рабов из Африки. Представители других наций и этнических групп прибыли в страну в основном в XIX и XX вв. Вторая волна продолжалась с 1840 по 1924 гг. и включала так называемую «новую иммиграцию» конца XIX в. Она имела в своем составе англичан, немцев и выходцев из стран Восточной и Южной Европы. Третья волна приходилась на конец 60х — начало 70х годов и включала главным образом выходцев из Латинской Америки и стран Азии. В 1950 г. 11, 5% американцев родилось за границей, а в 1980 г. 16, 6%. В период 19011910 гг. в Америку прибыло 8, 8 млн. новых иммигрантов, в 1960—1970 гг. — лишь 3, 5 млн. или же 1, 9% от общей численности населения 1960 г. В целом с 1820 по 1971 гг. более 45 млн., иностранцев стали американцами. В период между 1860 и 1929 годами в США прибыл самый крупный за всю историю страны контингент иммигрантов — около 32, 5 млн. человек, причем большая их половина — 18, 8 млн. человек приходится на первые три десятилетия XX в. Этот

огромный приток иммигрантов изменил национально-этнический состав населения, поскольку 13,5% всех прибывших были выходцы на Германии, 15,3% — из Центральной Америки, 10,2%из России и балтийских стран, 13,8%из Италии и лишь 10,6%из Великобритании.

О национально-этническом составе иммигрантов наглядное представление можно составить по следующим данным.

Численность иммигрантов, прибывших в Америку в 18201986 гг. 14 Из всех стран вместе взятых.

18201986 гг. 19611970 ГГ. 10711880 гг.

Из европейских стран

36743 тыс. 1123,5 тыс. 800,4 тыс.

Из азиатских стран

4893 тыс. 427,6 тыс. 1588,2 тыс.

Из стран Западного полушария

10784 тыс. 1716,4 тыс. 1982,5 тыс.

С Африканского континента

247 тыс. 29 тыс. 80,8 тыс.

Примечательной особенностью иммигрантов являлась их тесная сплоченность, опора на добровольный союз с себе подобными. Поэтому процесс культурной адаптации и взаимодействие различных религиозных, этнических и политических организаций не вызывал глубоких противоречий. Это было новым, чисто американским явлением, не имевшим аналога в Старом свете. Они, писал Д. Коул, находили приют и в «группах» и в «американизме». Многие иммигранты, по образному выражению Т. Смита, рассматривали этническую общину не как комнату, а как коридор, поскольку она оказывала психологическую и материальную поддержку, что помогало им удержаться на плаву и продвинуться вперед. Следует отметить, что община сыграла довольно значительную роль в освоении бескрайних просторов Запада и, соответственно, в становлении американской нации и национального самосознания. Фермер, заселявший эти пространства, при всей своей преданности индивидуалистическому идеалу, нуждался в обществе людей. Двигаясь вдоль границы, он не мог обходиться без их помощи, защищаясь от индейцев, земли которых он присваивал, при постройке дома, при расчистке земли от гигантских деревьев. Если он поселялся в прериях центральной равнины, он нуждался в помощи для подготовки пашни, а в засушливых районах дальнего Запада при проведении ирригационных работ, которые были не под силу одному человеку. Такую помощь он мог получить только в общине. Вкладывая средства в землю, он был заинтересован в других поселенцах, присутствие которых подняло бы цену на эту землю. В то же время он мог кооперироваться с поселенцами для покупки инструментов и инвентаря, необходимых для ведения хозяйства. Оказание помощи новоприбывшему фермеру па пограничье стало в некотором роде признаком гостеприимства. Другими словами, во всех вопросах фермер был тесно связан со своей общиной.

Это, естественно, не могло не отразиться на национальном сознании. В рассматриваемом отношении большой интерес представляет тот факт, что еще в XVIII—вв. многие авторы обращали внимание на необыкновенную приверженность американцев к различного рода ассоциациям — церквам, ложам, союзам, к кооперативам, лигам, товариществам и т. д. и т. п., а также различным организациям — благотворительным, сбора данных о прошлом, молодежным, студенческим и т.д. В настоящее время в стране насчитываются десятки тысяч организаций бизнесменов, профсоюзов, национальных торговых, благотворительных, гражданских и иных ассоциаций, женских клубов и т.д.

В первое время этнические общины предоставляли новоприбывшим соплеменникам права, которые иначе не были доступны иммигрантам. Итальянские общества, например, предоставляли помощь в случае болезни, на похороны, в несчастных случаях и т. д. Большую помощь им оказывали врачи и юристы, входящие в эти обществу. Иммигрантам не удалось создать собственные экономические институты, способные обеспечить жизнеспособность этнической общины. В прогрессистский период начала в профсоюзы предлагали иммигрантам более высокую заработную плату, страхование от несчастных случаев, соблюдение техники безопасности и т. д. Правительство также брало на себя ответственность за обеспечение их потребностей, как показывают, в частности, примеры строительства парков и игровых площадей, введение 8часового рабочего дня, нераспространение на профсоюзы антитрестовских законов и т.д.

Религиозные институты зачастую также представляли собой механизмы регулирования процессов культурной интеграции. Что касается, например, иммигрантов-католиков — немцев, итальянцев, поляков — членство в церкви вело к ослаблению этнического партикуляризма, поскольку оно предполагало подчинение церковной иерархии, в которой доминировали ирландские прелаты. Она зачастую использовали язык и традиции, побуждая своих прихожан американизироваться. Поэтому неудивительно, что среди этнических групп раздавались голоса против слишком быстрой американизации, за создание отдельных церквей по национальному признаку, назначение священнослужителей из среды этнически гомогенных прихожан, богослужение на их собственном языке.

В первые десятилетия XX века усилился напор в пользу американизации иммигрантов. До этого промышленники занимали двусмысленную позицию в данном вопросе, считая, что этническая вражда между различными национально-этническими группами служит в качестве барьера на пути достижения профсоюзной солидарности. Однако постепенно работодатели пришли к выводу, что унять профсоюзы можно другими методами и что американизация способствует росту производительности труда рабочих-иммигрантов. Определенный вклад в решение этой проблемы косвенно внесли участники прогрессистского движения, проведя законодательство, предусматривающее безопасные условия труда на рабочем месте и требующее от компании возмещения материального ущерба травмированным на работе и их семьям. В результате с целью сокращения несчастных случаев промышленные предприятия стали нанимать переводчиков для объяснения рабочими-имигрантам правил соблюдения техники безопасности и сотрудничать с государственными учреждениями в создании кинофильмов, в которых в общедоступной форме объяснялись правила техники безопасности. Однако вскоре промышленники осознали, что лучшая гарантия против дорого обходящихся несчастных случаев это обучение иммигрантов английскому языку. По мере того, как выяснилось, что американизация способствует улучшению поведения иммигрантов на рабочем месте, корпоративные менеджеры вносили значительный вклад в программы обучения английскому языку, разработанные во многих случаях прогрессистами. Сменой поколений иммигрантов неуклонно сокращалось число американцев неанглийского происхождения, которые говорили на языке своей этнической группы. По данным ряда исследований, в США наблюдалась тенденция почти к полному прекращению передачи неанглийских языков между вторым и третьим поколениями потомков иммигрантов. Как показывает, например, социолог Дж. Фишман, в 1960 г. в стране имелось 2300 тыс. итальянцев второго поколения, которые могли говорить по-итальянски, однако среди тех же итальянцев третьего поколения эта цифра упала до 147 тыс. человек. Подобным образом между вторым и третьим поколениями число говорящих на идише евреев упало с 422 тыс. до 39 тыс.; поляков — с 1516 тыс. до 87 тыс., шведов— с 187 тыс. до 17 тыс. Даже среди немцев, отличающихся довольно сильной приверженностью своему языку, это число сократилось с 1279 тыс. во втором поколении до 588 тыс. в третьем15. Интересные данные приводит другой американский социолог X. Нелли. По его словам, в годы, предшествовавшие первой мировой войне, в США выросло число этнических институтов, но их функции изменились. Как показывает X. Нелли, второе поколение итальянцев проявило уже мало интереса к прессе на иностранных языках, среди них участились браки с лицами неитальянского происхождения. Игнорируя или обращая мало внимания на проблемы соседства, общества итальянцев строили отношения между собой почти исключительно по принципу исторической общности. Итальянцы начали движение за объявление дня Колумба национальным праздником. Они собирали деньги в пользу жертв землетрясения в Италии. Однако апеллирование к итальянскому национализму уже не всегда находило горячий отклик. Но общества все же сохранились. Они служили в качестве прибежищ от предрассудков, местом, где культивировалось национальное наследие, но при этом не отвергались американские ценности16.

Это объяснялось тем, что, пройдя через тигель американизации, иммигранты разных национальностей попадали под влияние идеи американской нации. Анализируя данное явление, Г. С. Коммейджер, в частности, писал: «В то время как в Европе с ее вековыми традициями феодализма и национализма специфическое одержало победу над общим, в Америке, которая пришла к зрелости в период индустриальной революции и признавала мало традиций сильной местной приверженности, с которыми ей следовало бы порвать, общее одержало победу над специфическим».¹⁷

С рассматриваемой точки зрения особо стоит вопрос об ассимиляции чернокожего населения Америки. Согласно многим данным, процесс физического внебрачного и брачного смешения белого и негритянского населения происходил в Америке с самого начала ввоза сюда негров в XVII в. Ко времени освобождения негров-рабов в период Гражданской войны 1861—1865 годов 1/10 всех рабов и более 1/3 свободных «цветных» были мулатами. Небезынтересно, что первоначально в ряде колоний, а затем после образования США в некоторых штатах были приняты законы, запрещающие браки между белыми и неграми под страхом наказания. После ликвидации рабства эти законы были отменены, по снова были приняты во многих штатах на рубеже XIXXX веков. Накануне второй мировой войны такие законы действовали в 21 штате. Однако процесс внебрачного межрасового смешения продолжался и, по некоторым данным, к началу второй мировой войны удельный вес «чистых» негроидов среди негритянского населения США не превышал 22-25%¹⁸. Комментируя такое положение вещей, известный американский этнограф М. Терсковиц писал: «Мы говорим о неграх в нашей стране, но очевидно, что было бы абсурдным употреблять слово „негр" в его биологическом смысле. Американский негр — результат смешения, и применение к нему термина „негр" — чисто социологическое» ¹⁹. Несмотря на наличие законов, запрещающих неграм выдавать себя за белых, за последние 100 лет, как считает советский исследователь Э. Л. Нитобург, многие миллионы людей в США, «имевшие не поддающуюся определению примесь „негритянской крови", успели войти в число белых американцев». В результате доля «чистых» негроидов среди черных американцев в настоящее время не превышает 15—18% 20. При всем том чернокожее население США, равно как и индейцы, сохранилось в качестве более или менее компактной расово-этнической группы, сохранившей многие специфические для нее признаки, заметно отличающие ее от других этнических и национальных групп. В последние два—три десятилетия наблюдается тенденция к увеличению в составе населения США удельного веса выходцев из стран Азии и Латинской; Америки, что добавляет дополнительные штрихи к национальному и этническому портрету Америки. Следует отметить, что эта категория новых американцев не особенно стремится следовать путем интеграции, традиционным для иммигрантов из европейских стран. Они, в частности, не спешат выучить английский язык и принять принципы и нормы американского образа жизни.

Начиная с последней трети XIX в. США неоднократно принимали меры по ограничению иммигрантов. Так, например, закон 1956 г. отдает предпочтение на въезд лицам, члены семей которых уже официально проживают в Америке. В силу этих ограничений, а также сложных процедур получения американского гражданства миллионы людей живут в стране незаконно. По данным 1986 г. здесь жили и работали около 5 млн. нелегальных иммигрантов.

Немаловажную роль в американизации как жителей отдельных штатов и территорий, так и новоприбывших иммигрантов, в победе общего над специфическим и, соответственно, самой идеи американской нации сыграла так называемая концепция «границы» как ключевого фактора в общественно-историческом развитии США. Впервые отдельные элементы этой концепции в более или менее четко очерченной форме были сформулированы еще в XVIII в. французом Г. Кревекером, в течение многих лет прожившим в Америке. В начале XIX в. идею о влиянии «свободных» земель па характер формирования американской демократии выдвигали Гегель, А. де Токвиль и другие. В 1865 г. Э. Л. Годкин опубликовал в редактируемом им журнале «Нейшн» статью «Американские взгляды на демократию», где довольно подробно был разработан тезис о решающей роли «границы» в формировании общественно-политических институтов США. Сходные идеи развивал Г. Джордж в своей получившей широкую известность книге «Прогресс и бедность», опубликованной в 1879 г. Один из лучших знатоков истории США лорд Брайс считал, что Запад представлял собой «наиболее американскую часть» Америки.

Наибольший вклад в разработку этой концепции внес известный американский историк конца XIX в. — начала XX в. Дж. Ф. Тернер, написавший в 1893 г. ставший знаменитым очерк «Роль границы в американской истории». Тернер, в частности, утверждал, что американская общественно-политическая система — это, прежде всего продукт естественных условий самой Америки, продукт последовательных этапов продвижения «границы», которые привели к радикальным и глубоким переменам в характере американского народа и его общественно-политических институтов. По его мнению, каждый шаг «границы» на запад отделял Америку от Европы, и тем сильнее становилось ее влияние на общественное развитие, в процессе которого формировался американский «демократический индивидуалист» со своими специфическими характерными чертами «твердым индивидуализмом», «эгалитаризмом», «практичностью», «материалистическим взглядом на жизнь» и т. д. Тернер особенно подчеркивал мысль о том, что «граница» служила своего рода «предохранительным клапаном», выполняла социальные функции умиротворителя всякого рода противоречий и конфликтов в американском обществе, функции предотвращения радикальных движений и доктрин, призванных изменить существующую систему.

Позже эта концепция была развита Г. Н. Смитом, Р. Биллингтоном и многими другими американскими исследователями. Большинство их рассматривало Запад как родину свободы и демократии, как «райский сад», где каждому человеку были открыты все возможности для устройства жизни в соответствии со своими желаниями, а фермерское хозяйство — как основу благосостояния всего общества. Как утверждал, например, профессор Р. А. Биллингтон. «ни одна сила не сделала для американского населения и институтов страны больше, нежели постоянное возрождение цивилизации на западном острия поселений в течение трех столетий, которые понадобились для занятия континента» ²¹.

В Америке подвижность «границы» носила не только географический, но и социальный характер, поскольку здесь, как нигде в капиталистических странах, были аморфны и неопределенны преграды, отделявшие классы, социальные слои и группировки. Охватывая огромные просторы «свободных» земель, населенных выходцами из различных штатов, регионов и территорий, пограничье содействовало переводу прежних местных приверженностей в общеамериканские приверженности, переплавляя их из ньюйоркцев, пенсильванцев и т. д. в американцев. Хорошо известны слова Г. Кревекера, сказанные им еще в конце XVIII в. о «странном смешении кровей, которое вы не найдете ни в одной другой стране». «Я могу вам показать человека, продолжал Кревекер, чьим дедом был англичанин, женой которого была голландка, чей сын женился на француженке и чьи нынешние четыре сына женаты на четырех женщинах разной национальности» ²². Движение на Запад и освоение пограничья способствовали формированию идеи о том, что Америка нечто далекое и совершенно отличное от Европы и остального мира. В американском сознании и поныне существенное место занимают символы и стереотипы, сложившиеся в течение XVII—XIX вв., в период движения многих поколений американцев на Запад. Вплоть до конца XIX в. в экономической жизни США доминирующее положение занимало сельское хозяйство. Именно сельский труженик сыграл главную роль в продвижении американского общества на Запад, в освоении его бескрайних земельных просторов. Огромные пространства «свободных» земель давали обильную пищу для воображения изголодавшегося по земле европейского иммигранта. С каждой новой волной на Запад возникали новые общины, которые со временем превратили великую внутреннюю равнину Североамериканского континента в настоящую житницу, что способствовало формированию у широких слоев американского народа умонастроений, устремленных в прошлое, своего рода «эндемического комплекса».

Образ «обширного, постоянно растущего аграрного общества, — писал известный историк Г. Н. Смит, — стал одним из доминирующих символов американского общества XIX в., коллективным представлением, поэтической идеей о „райском саде". Этот символ представлял собой совокупность метафор, выражавших „плодородие, рост, увеличение и упорный труд на земле", метафоры, связываемые с „героической фигурой идеализированного пограничного фермера", вооруженного „священным орудием земледельца — плугом". Став отражением надежд и чаяний множества людей, эта идея приобрела характер мифа» ²³.

Предполагалось, что мелкий фермер, обрабатывающий землю с помощью своей семьи, является, как отмечал американский историк Р. Хофстедтер, «воплощением простого, честного, независимого, здорового, счастливого человека», и что он обладает честностью и искренностью, недоступными «испорченным обитателям городов». Если в XVIII в. этот аграрный миф пользовался большой популярностью, то в начале XIX в. он превратился в массовое кредо, часть политического фольклора страны, ее национальную идеологию. Упрочению этого мифа во многом способствовали аграрные доктрины Т. Джефферсона и его современников, которые в свою очередь были развиты па основе целого комплекса идей, заимствованных из европейской культурной традиции: элегических восхвалений земледельца, восходящих к Гесиоду, Вергилию и их многочисленным подражателям; учений французских физиократов, рассматривавших сельское хозяйство как источник богатств общества, а крестьян и фермеров как столпов, па которых зиждется благополучие всего общества; идей французского мыслителя XVIII в. Рейнала и других, видевших в свободном крестьянине и фермере символ республиканизма. Переработка этих идей на американской почве в колониальный период и особенно в период революции придала им форму тщательно разработанной социальной теории или философии жизни.

Дальнейшее развитие миф о «границе», Западе и сельском труженике получил в период джефферсоновской и джексоновской демократии. Т. Джефферсон утверждал, что именно здоровые и благородные фермеры Северной Америки, осваивающие бескрайние свободные земли, избавленные от коррумпирующего влияния европейской цивилизации и городской жизни, следуют простому и благородному образу жизни «избранного богом народа». В сознании широких народных масс в первые десятилетия XIX в. настолько прочно утвердилось отождествление Джефферсоном республиканских достоинств с приверженностью аграрным формам жизни, что многие видные государственные деятели и мыслители того времени видели единственный путь улучшения статуса рабочего в превращении его в фермера.

Легкость, с какой был принят в конце XIX в. тезис Дж. Ф. Тернера о Западе США как родине американской демократии, отчасти объясняется тем, что многие положения этого тезиса пустили глубокие корни в сознании американцев еще задолго до его формирования. Подчеркивание Тернером роли Запада в становлении американского характера современный американский историк Т. Хартшорн обоснованно рассматривал как одно из свидетельств «всеобщего романтического отношения к Западу, которое с самого начала стало интегральной частью интеллектуального и эмоционального багажа нации». Характерно, что постепенное ослабление позиций сельского хозяйства и аграрного общества в результате стремительной индустриализации и урбанизации во второй половине XIX в. многие американцы рассматривали как угрозу самой американской системе. Почти во всех произведениях американского писателя У. Д. Хоуэллса, опубликованных в последние десятилетия XIX в., перед нами предстает общество, обеспокоенное безответственностью приобретательского капитализма, многочисленными пороками, порожденными наступлением индустриализма и урбанизма, разрушением традиционных стандартов морали. Брукс и Генри Адамсы в преобладании в американской жизни жажды наживы, приобретательства, коммерческих интересов и т. д., отождествляемых ими с демократией, видели признаки упадка американской цивилизации. Не случайно Г. Адамс начинает свою знаменитую автобиографию с описания достоинств маленького провинциального городка Куинси и недостатков Бостона, олицетворявшего бурно развивающуюся индустриальную и урбанистскую Америку. Неприятие этой Америки можно обнаружить у таких «традиционалистских» писателей, как Г. Джеймс, Э. Глазгоу, У. Кэзер и др.

При оценке факторов и процессов формирования идеи \ американской нации и национального самосознания следует отметить также то, что первоначально Америке предстояло преодолеть комплекс провинциализма в области литературы и искусства. Если американцам легко было убедиться в том, что их национальный гений проявляется прежде всего в экономическом прогрессе, то несколько иным было положение в культурной и интеллектуальной сферах. Если в странах Европы культурные, литературные, художественные традиции насчитывали многие века, то этого нельзя было сказать об Америке. В течение всей американской истории вплоть до середины XIX в. Национально-культурная идентичность оставалась невралгической точкой Америки.

В колониальный период Америка, как выше говорилось, особенно в области литературы и искусства, зависела от Англии. Б. Франклин оттачивал свой литературный стиль, копируя английский журнал «Спектейтор» («Наблюдатель»). Мысль Дж. Эдуардса была стимулирована книгами Дж. Локка, И. Ньютона, Дж. Аддисона, Д. Дефо и других английских мыслителей из коллекции Даммера, подаренной в 1714 г. Йельскому колледжу. У. Шекспир, А. Поп, Б. Джонсон служили для колониальных поэтов непревзойденными образцами для подражания. В вопросах моды колонисты брали за образцы одежду королевских губернаторов и членов их семей. Не без основания многие как в самой Америке, так и в Европе даже в первые десятилетия XIX в. считали, что Америка не имеет своей оригинальной культуры и искусства. И действительно, в первые десятилетия существования США по сравнению с высокой европейской культурой американская культура значительно отставала как в плане профессионального мастерства, так и в художественно-эстетическом отношении. Более того, у самих американцев долгое время сохранялся своего рода культурный комплекс неполноценности, а европейцы в свою очередь долгое время не проявляли желания признать американскую культуру как таковую. Сетуя на это, получивший довольно широкую популярность в середине XIX в. журнал «Демократическое обозрение», проводил мысль о том, что статус и авторитет того или иного художника зависят не от его творческих способностей, а от статуса и авторитета его страны. В первом же номере говорилось о том, что «наше сознание находится в рабстве у прошлой и нынешней литературы Англии» ²⁴. Поэтому естественно, что сразу после революции вопрос о развитии специфически американской культуры выдвинулся на передний план. Так, Н. Уэбстер пытался утвердить культурную независимость США от Англии путем создания особой американской системы произношения английского языка. Г. Б. Браун призывал писателей использовать в своих произведениях американскую среду и местный материал. В романе «Виланд» он проиллюстрировал свою точку зрения, перенеся действие готического романа в американскую глушь. Знаменитое обращение Р. У. Эмерсона «Американский ученый» (scholar) писатель О. У. Холмс назвал «нашей интеллектуальной декларацией независимости». В нем Эмерсон выражал надежду, что Америка осознает и реализует универсальный человеческий идеал индивидуальной свободы и независимости. Причем, как писал историк литературы Б. Спенсер, для Эмерсона «американский дух был важен не потому, что он был американским, а потому, что он составлял самодостаточную веру в настоящее и будущее»

Важной вехой укрепления американского «культурного» и «литературного» национализма явилось создание в конце 30х годов в Нью-Йорке литературно-политической группировки «Молодая Америка», которая ставила своей целью стимулирование и пропаганду американской литературы, выступала за национальную самобытность, стремясь «смастерить своих Вергилиев и Мильтонов». Для участников «Молодой Америки» были характерны демократизм, гражданственность, стремление правдиво изобразить жизнь американского народа. В то же время в работах и деятельности некоторых из них приверженность американской тематике переходила в националистические крайности. Это особенно рельефно проявлялось в полемике со сторонниками так называемого «универсализма», отрицавшими необходимость национального своеобразия литературы, обосновывая это доводами о недопустимости в большой литературе «локальной ограниченности». «Пусть Америка восхвалит хотя бы посредственность в собственных сыновьях, — говорил Герман Мелвилл, возражая против такого подхода, — прежде чем восхвалять превосходство в детях любой другой нации...» Мелвилл был убежден в том, что «люди, мало чем уступающие Шекспиру, рождаются сегодня на берегах Огайо». Однако, говорил он, «если с Шекспиром нельзя сравняться, то его, безусловно, можно превзойти. И превзойдет его американец».

Подобные преувеличения во многом являлись результатом того, что долгое непризнание Европой самобытного характера американской культуры и литературы вызывало у части американской интеллигенции ответную реакцию в виде формирования своего рода «культурного» и «литературного» национализма.

Такие крайние выражения энтузиазма в отношении Америки создали условия для превращения патриотизма, националистических устремлений и законного чувства гордости достижениями страны в шовинистические и ура-патриотические умонастроения, в некритическое восхваление всего американского. На это обращали внимание многие авторы XIX в. О патриотизме и национальной гордости американцев, переходящих в само-бахвальство, писал А. де Токвиль: «Все свободные народы гордятся собой, но проявление национальной гордости у всех различно. Американцы в своих отношениях с иностранцами не выносят, по-видимому, ни малейшего осуждения и в то же время ненасытны к похвалам. Им приятно самое ничтожное одобрение, но редко бывает довольно и самой большой похвалы, чтобы удовлетворить их. Они преследуют вас па каждом шагу, чтобы вызвать вашу похвалу, и если вы противитесь их настойчивости, то они хвалят себя сами»²⁶.

В формировании и дальнейшей эволюции идеи американской нации в XIX в. все более возрастающую роль играл убыстряющийся процесс перерастания сельской Америки в Америку урбанистско-индустриальную. Своеобразная революция в транспорте и системе коммуникаций наложила глубокий отпечаток на развитие региональных и общенациональных институтов, социально-классовой и этнической структуры страны. Растущая сеть каналов, железных и шоссейных дорог, а также

распространение пароходов содействовали расширению и укреплению экономических и социальных связей в масштабах всей страны. Важное значение имела также революция в системе передачи информации в результате изобретения телеграфа, беспрецедентного развития сети городских ежедневных газет, еженедельников и журналов. На верху социальной и экономической лестницы шел процесс роста и консолидации промышленного производства в рамках все более и более крупных предприятий в городах и вокруг них. Это, в свою очередь, вело с одной стороны, к росту количества богачей с крупными состояниями и, с другой стороны, к формированию класса наемных рабочих. Причем в ряды наемных работников вливалось значительное число ранее независимых мелких хозяев. Немаловажное значение имел также вызванным экономическим развитием стремительный рост потока иммигрантов.

Определенное представление о процессе вовлечения мелких городов и сельской местности в общенациональную орбиту можно получить на примере развития городка Кингстон. Американский исследователь Блюмин рассматривает этот городок в качестве своего рода лаборатории для изучения социальных и политических изменений в США в 20—60х годах XIX в. Определенную роль в судьбе городка сыграло строительство в 1820х годах делаверско-гудзоновского канала, который включил его в общенациональную транспортно-коммуникационную систему и ускорил экономическое развитие. В течение двух веков Кингстон был «сельским городком», составляющим «комплекс ферм и фермеров с центральной деревней», в которой никогда не проживало более ¹/₃всего населения городка. Но с открытием канала сюда пришли тысячи людей, большинство из которых поселялись ближе к каналу вокруг старой деревни, а также нового городка, возникшего вокруг доков делаверско-гудзоновского канала у Кингстона. Постепенно фермы по своему значению отошли на периферию экономической и социальной жизни города, который стал приобретать новые конфигурации. Выявилась тенденция к обособлению городского центра от окраин, концентрации состоятельных семей в центре и отодвижению менее состоятельных семей на периферию, формированию пригорода и системы городского транспорта, отделения места жительства людей от их места работы и т. д. ²⁸

В то же время глубокие изменения произошли в составе городского населения. Так, в 1820 г. Кингстон представлял собой «относительно гомогенную общину» коренных американцев-протестантов, восходивших по своему происхождению к ранним поселенцам-нидерландцам. Но по мере роста города и диверсификации экономики, старая протестантская голландская гегемония уступила дорогу этническому, религиозному и профессиональному разнообразию. Экономическое развитие рождало много новых занятий, и вело к резкому сокращению доли местной рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве. Данные переписи 1860 г. содержат 150 разных профессий, в то время как фермеры составляли лишь 10% всей взрослой мужской рабочей силы. Индустриализация привела к разрушению более или менее интегрированной общины, основанной на целом комплексе семейных, родственных, религиозных и иных традиционных связях, способствуя постепенному преобладанию во взаимоотношениях людей индивидуалистических начал. Как указывал известный социолог Уоррен, формы и тенденции развития общины определяются столкновением «горизонтальных» и «вертикальных» связей. «Горизонтальные», т. е. внутриобщинные связи содействуют ее укреплению, в то время как «вертикальные», т. е. вне общинные связи ведут к ее дезинтеграции. Уоррен считал важным фактором эволюции общины в современной Америке «растущую ориентацию локальных общин на вне общинные системы, частью которых они являются, при ослаблении связей внутри самих общин и сокращении их автономии» ²⁹.

Следует отметить, что общественно-исторический процесс в Америке с самого начала определялся стремлением к экспансии и созданию империи. «Американцы полагали,— пишет историк левой ориентации У. Э. Уильямс,— что они создают свою собственную империю еще на заре своего национального существования. Эта идея была неотъемлемой частью пробуждавшегося самосознания нации, которое нашло свое завершение в американской революции»³⁰. Причем решающую роль в формировании важнейших его компонентов сыграло аграрное большинство, которое уже в колониальное время осознавало, что наличие свободных земель для неограниченной экспансии является необходимым условием сохранения и расширения политической и социальной свободы. Сама свобода отдельного индивида отождествлялась с наличием свободного рынка, предоставляющего условия для ocyществления принципов свободы. Более того, «расширения рынка рассматривалось аграрным большинством как непрерывный процесс распространения принципов свободы по всему миру».

Эта убежденность аграрного большинства в своей «евангелической правоте»,— заявляет Уильямс, «не только не сплотила экономические и философские силы, создавшие (современную американскую) империю, но и создала еще сильный психологический толчок» к формулированию идеи «предопределения судьбы», предписывающая Америке «вести за собой и реформировать... весь мир» ³¹.

Такой подход прямо или косвенно обусловливал концентрацию внимания на идее, согласно которой «американская демократия и экономическое благополучие непосредственно связаны с наличием излишка свободной плодородной земли»³², что в свою очередь предполагало необходимость поисков новой стратегической границы Америки. Так, если до конца XIX в. в США делалось ударение на завоевание и освоение североамериканского континента, то с исчерпанием свободных земель была сформулирована новая концепция «стратегических границ Соединенных Штатов», содержанием которой явился переход от «идеи, основанной на континентальных рамках», к «более динамической и активной идее» мировой экспансии американского рынка.

В то же время конец XIX в. характеризовался тенденцией ко все большему росту значения и места промышленного сектора в экономике страны. Более того, произошла промышленная революция, превратившая ее в могущественную экономическую державу. Эта революция включала три взаимосвязанных компонента: «революция в источниках энергии», а именно, дальнейшее развитие паровой силы, электричества и создание двигателя внутреннего сгорания; огромный рост производства и производительности труда в результате механизации производственного процесса; «революция в средствах связи» в результате серии технологических нововведений. Огромную роль в развертывании этой революции сыграло формирование мирового рынка, которому способствовало развитие трансокеанского транспорта и средств связи, в том числе подводного кабеля, Суэцкого канала, телефона, телеграфа и железных дорог. Важными аспектами экономической революции было также открытие и освоение западных районов страны и переворот в сельском хозяйстве³³.

Характер экономической революции в США определялся следующими факторами: наличие огромных естественных богатств, раннее начало промышленного развития, господство идеи «равных возможностей для всех», использование результатов технического развития и капиталов Старого света, наличие более высокой по сравнению с Европой заработной платы, и наличие неквалифицированной рабочей силы иммигрантов, что заставляло предпринимателей поднять производительность труда посредством механизации и т. д.

Экономическая революция оказала глубокое влияние на все сферы социальной, политической и интеллектуальной жизни США. Она содействовала трансформации американской религии. Протестантизм подвергся секуляризации, в результате чего многие религиозные деятели пришли к выводу, что таким проблемам, как бедность, безработица, плохие жилищные условия, низкая заработная плата и т. д. необходимо найти мирские решения на общественном, а не на индивидуальном уровне. Интеллектуальной реакцией на экономическую революцию явились книги «Прогресс и бедность» (1879 г.) Г. Джорджа, «Оглядываясь назад» (1888 г.) Э. Беллами, «Путешествие из Альтрурии» (1894 г.) У. Д. Хоуэльса и другие, в которых особо осуждались ее антигуманные последствия. Экономическая революция, как пишет К. Деглер, содействовала утверждению «реализма науки» и «материализма индустриального общества», которые вместе с «мобильной индустриальной демократией» коренным образом изменили философию, литературу, искусство, архитектуру страны. В итоге, пишет Деглер, американское мировоззрение приобрело «секулярный и материалистический» характер³⁴.

Промышленность, которая основывалась на принципах laissez faire в сущности порождает стремление к экспансии, являющейся стержнем этой идеологии, в силу чего деятельное и растущее городское меньшинство приняло имперские аспекты внешней политики CШA. Поэтому неудивительно, что политические деятели обеих главных партий страны — демократической и республиканской — начали рассматривать идею заморской экономической экспансии в качестве основы своих политических программ. В конце XIX — начале XX вв. правящие круги страны предприняли энергичные меры для усовершенствования дипломатической и консульской службы США, призванные прежде всего обеспечить заключения выгодных для американского экспорта договоров, укрепить и расширить военно-морской флот и строить канал, соединяющий два океана, на перешейке северной и южной части Американского континента. Для развития и обоснования этих устремлений широко применялись лозунги, заимствованные опять же из миссионерской мифологии. В частности, правящие круги страны оправдывали свои империалистические притязания стремлением обеспечить условия, необходимые для того, чтобы положить конец всем формам империализма. Ряд буржуазных идеологов говорили о необходимости усиления американской мощи на том основании, будто она служит делу расширения границ «свободного рынка» и, стало быть, самой свободы.

Важное значение в формировании американского национального сознания, как отмечает Г. С. Коммейджер, имело то, что американцы начали не с какой-либо теории, а с наблюдений и фактов. Их интересовали «не философские доктрины, а таблицы весов и измерений, сведения о количестве выпадаемых осадков, описания фауны и флоры, статистические данные о рождаемости» и т. д.35 Они порой впадали в теоретизирование или в морализирование относительно человеческой природы прогресса, но их чувства концентрировались на конкретной реальности. Такое умонастроение толкало их изучать свой национальный и природный характер. В этом отношении процесс формирования американского национального сознания определялся идеями и духом Просвещения.

Краеугольным камнем Декларации независимости была естественно-правовая теория, и руководители американской революции в борьбе с английской короной использовали весь идейно-теоретический арсенал Просвещения, начиная от идеи разумной природы человека до теории общественного договора. Показательно, что в отличие от Старого света, где большинство просветителей философов были представителями естественных наук» медицины и церкви, в Америке их большинство составляли юристы и правоведы. Так, право служило в качестве «общего знаменателя» для Т. Джефферсона, Дж. Мэдисона, Дж. Мэсона, Дж. Уайса, А. Гамильтона, Дж. Джея, Дж. Адамса и т. д. Именно юристы написали Декларацию независимости, Северо-западный ордонанс, конституции штатов и Конституцию США. Вместе с тем этот момент не следует абсолютизировать, поскольку помимо правоведов и юристов в Америке немаловажную роль играли и представители других областей знания. Например, выдающиеся представители просветительской мысли в США Б. Раш и К. Холден были медиками по образованию, Б. Франклин был не только общественным деятелем, но и крупным естествоиспытателем, Т. Купер наряду с правом изучал философию, медицину и химию, Дж. Визерспун был священником и т. д.

Исходя из того, что Конституция США, являясь «живым инструментом управления», американский экономист Миллер проводит различие между «книжным» и «позитивным правом», зафиксированным в первоначальном тексте конституции, с одной стороны, и, с другой стороны, «действующим» или «живым правом», которое складывается из поправок к конституции, законодательных актов, правительственных, юридических и административных решений. «Живое право» — это «поток решений», принимаемых каждым поколением американцев в соответствии не с буквой, а с собственной интерпретацией конституционного текста.

Конституция во многом представляет собой своеобразное воплощение американского духа. По форме — это сухой и деловой документ, в котором не провозглашается в какой-либо торжественной форме суверенитет нации или же высокие моральные или религиозные принципы. Ее сила коренится не в том, что она говорит, а в том, что она есть, а именно в воплощении идеи, на основе которой США были созданы. Суть этой идеи — принцип свободы, восходящей к английской буржуазной революции 16491652 гг. и так называемой «славной революции» 1688 г., и в наиболее законченной форме сформулированной в философии Дж. Локка.

Очевидно, что складывание и утверждение американской нации и американской государственности представляли собой единый процесс, что, как будет показано в соответствующих разделах данной работы, оказало самое непосредственное влияние на характер и содержание американского национального сознания.

Поиск по сайту: