IV. ИДЕЯ АМЕРИКАНСКОЙ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТИ В СТРУКТУРЕ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ

Нередко формирование той или иной нации, ее вступление на общественно-историческую арену обосновывается ссылками на божественное провидение. В поисках аргументов часто обращаются к Библии, особенно на те ее места, где говорится, что бог не только правит миром, но и избирает из среды всех народов только один народ, на который он посылает свою благодать. Крайние формы этого мифа отводят другим народам и странам лишь роль фона, на котором разворачивается история богоизбранного народа. Если эти народы и страны случайны и преходящи, то избранный народ и царство вечны и непреходящи, поскольку они выполняют божественное призвание.

История древнего и христианского мира показывает, что идея величия и богоизбранности в тех или иных вариациях была присуща каждому сильному и восходящему народу.

Так, например, автор «Сказания о князьях Владимирских», рассказав о преемственности мировых монархий от древнейшего царства до Римской империи, выводит мировую власть от римского императора Августа. Согласно этому сказанию, Русь является наследницей всех древних мировых монархий, а Рюрик ведет свой род от римских императоров. Постепенно сформировалась идея Москвы как третьего Рима, как наследницы Рима и Константинополя. В наиболее законченной форме эта идея была сформулирована в посланиях старца Филофея. Так, в послании к Мунехину он писал: «Мала некая словеса изречем о нынешнем православном царствии пресветлейшаго и высокостольнейшаго государя нашего, они во всей поднебесной единаго христианского царя и браздодержателя святых Божник престол, святыа вселенския апостольские церкве, иже вместо римской и константинопольский, иже есть в богоспасном граде Москве, святаго и славнаго Успения Богородицы, иже едина в вселенней паче солнца светится... два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти, уже бо на христианской церкви исполнился блаженнаго Давида глагол: „покой мой в век века: зде вселюся, яко изволих"» ¹

Следует отметить, что важную роль в освоении и покорении Русским государством новых земель, стран и народов сыграло православие, которое давало возможность русским противопоставить себя на Востоке мусульманам, а на Западе католикам, которые представляли угрозу их политическому и религиозному существованию. Хотя религиозные принципы никогда не преобладали в ущерб политическим, религия всегда использовалась для обоснования власти и притязаний сначала русских князей, а потом московских царей. Пропагандируя грандиозную концепцию рассматривавшую Москву как «новый Вечный город, наследницу Рима и Константинополя», церковная иерархия постоянно предупреждала московских князей об их священном долге превратить Московию в «новую христианскую империю», при этом четко не определяя ее границы. Эта неопределенность в конечном счете послужила для оправдания многих экспедиций, организованных для подчинения нехристианских народов. В значительной степени русский экспансионизм стимулировался также династическими амбициями русских царей. Если на Запад они двигались в качестве духовных наследников византийских императоров, то на Восток они шли как наследники ханов той огромной Евразийской империи монголов, частью которых они некогда были.

В той или иной форме религия использовалась и другими имперскими государствами. С этой точки зрения не являются исключением и Соединенные Штаты Америки. С самого начала формирования американского национального сознания важнейшим его компонентом было убеждение в исключительности путей общественно-исторического развития Америки и ее роли в мировой истории. «Американский вариант мифа о Herrenvolk (высшей расе),— пишет современный буржуазный историк Т. Бейли,— сопровождал нас с первых дней основания колонии Массачусетского залива. Убеждение в том, что мы являемся избранным богом народом и обладаем божественным мандатом распространить наши благородные демократические институты по всему остальному погруженному во мрак миру, поощряло нас нести на себе бремя белого человека на Филиппинах и всюду на рубеже XIX—XX вв. Мы, американцы, продолжаем верить, что являемся могущественной нацией не потому, прежде всего, что нас наделили чудесными природными ресурсами. а потому, что в наших генах было нечто врожденной, которое дало нам возможность стать великими. Этот комплекс превосходства усилил убеждение, что мы можем навязать нашу демократию неграмотным крестьянам на далеких рисовых плантациях, включая и вьетнамцев»².

Казалось, что сама природа и мировоззрение эпохи предназначили английские колонии в Северной Америке для «великого эксперимента». Подобно ранним утопиям в воображении европейцев XVII—XVIII вв. Америка представлялась сказочным островом, отделенным от остального мира морями и океанами. Пуритане и другие ранние поселенцы надеялись найти здесь «обетованную землю» для практического осуществления истинного закона божия, для повторения истории Ветхого завета. Последователи Руссо XVIII в. видели в Америке арену для реализации естественных законов, свободных от влияния коррумпированных аристократических дворов и больших городов Европы, убежище для истинного философа и достойного человека.

Прибывшие на Североамериканский континент поселенцы из Европы оставили там свои дома в поисках лучшей жизни, в поисках места для осуществления своих вековечных надежд о совершенном и справедливом обществе. Они надеялись, как утверждал один из руководителей американских пуритан первого поколения Э.Джонсон, создать «новые небеса и новую землю, новые церкви и новое государство одновременно». Все их эмоции, мечты, умонастроения и идеалы переносились на Америку. Пуританская церковь да и другие общины верующих основавших колонии Плимут, Пенсильванию и др.,носили сектантский характер. Секта, как правило, настаивает на своей исключительности и придерживается эсхатологического подхода к объяснению мира.

Как показывает Э.Тювесон, эта тема приобрела особую важность в середине XVIII в., когда протестантские теологи во главе с Дж.Эдуардсом переносили библейскую эсхатологию на повседневные события и достигла апокалипсического накала в период революции. Концепциям «нации спасительницы» сохранила жизнеспособность и воплотилась в ожиданиях наступления тысячелетнего царства перед Гражданской войной, в надеждах превратить первую мировую войну в «войну для уничтожения всех войн», а также в убеждении американцев в последние десятилетия в том, что бог не только на их стороне, но и вручил в их руки саму «судьбу человечества».

Специфические взаимоотношения американского протестантизма и американской политики начинаются с так называемой договорной теологии. Дело в том, что протестанты XVII столетия считали себя наследниками договора Авраама, согласно которому Америка завершает собой длинную цепь поколений, восходящих к Аврааму, современным «избранным народом» или «новым Израилем».

Такая оценка имела ключевое значение не только для американского протестантизма, но и для американского национализма, поскольку концепция нации, вступившей в договорные отношения с самим Авраамом, стала составной частью различных версий американского национализма, включая «Американский век» Г. Льюса, отождествление Дж. Ф. Даллесом Америки с «свободным миром» и характеристику Р.Рейганом Америки как «сияющего града на холме».

Пуританские историки и духовные вожди представляли дело таким образом, будто пуритане и пилигримы пересекли океан, боролись против индейцев, осваивали дикую природу и т. д., преследуя ясную и осознанную цель претворить в жизнь постулаты божественного провидения. От успеха этого предприятия, по их мнению, зависело ни больше ни меньше как выполнение самой божественной воли. Взоры всего мира, говорил Дж. Уинтроп своим спутникам на борту «Арбеллы», будут обращены на пуритан, которые призваны создать «град на холме». Их примеру последует весь христианский мир. При этом в многочисленных памфлетах «поощрительного» характера того периода настойчиво проводилась мысль религиозном долге колонистов распространить Евангелие среди язычников-индейцев. В определенной степени попытки пуритан обратить индейцев в христианскую веру рассматривались как модель для обращения «язычников» в самой Англии, т. е. приверженцев англиканской церкви, в свою веру. Именно в этом русло сформировалась первоначальная американская мифология, героями которой стали участники индейских войн и покорители дикой природы.

В конечном итоге пуританское мессианство вылилось в грандиозную религиозную философию истории и про грecca, согласно которой Америка представляет собой высший этап развития человечества и последнюю лучшую надежду всех людей.

В глазах колонистов Новая Англия выступала связующим звеном между историей западного мира и будущей реализацией божественного плана для всего человечества. С завоеванием независимости вера в особую судьбу Америки стала важнейшим компонентом формирующегося американского национализма. В народной мифологии американская буржуазная революция оценивалась не иначе как кульминационный пункт библейского «исхода». Новая республика рассматривалась как эксперимент, призванный создать институты для коренной перестройки и переделки мировой истории. Еще Т.Пейн в своей знаменитой работе «Здравый смысл» излагал идеи и концепции, которые давно циркулировали в колониях: отдаленность Америки от Европы, коррупция Старого Света и чистота Нового Света, абсурдность наследственных привилегий и возможность возникновения будущей американской империи — ни одну из этих идей нельзя назвать оригинальной. Новой, как правильно отмечает историк левой ориентации Е.Фонер была манера, в которой Пейн их сформулировал. «Пейн,— пишет Фонер,— трансформировал язык грядущего тысячелетнего царства в секулярный образ утопии в Новом Свете»3. К господствовавшему в тот период взгляду на американское прошлое как этап в процессе установления царства божия на Земле Пейн присовокупил идею о будущей судьбе Америки как родины свободы. Он был убежден в том, что американская революция совершена не только для самой Америки, но и для всего остального человечества.

«Свобода человечества и слава человеческой природы в руках "избранного" американского народа,— писал в конце революции Дж. Адаме.— Божественное провидение предначертало Америке стать той ареной, где человек проявит свои истинные способности, где наука, добродетель, свобода, счастье и слава будут мирно сосуществовать»⁴. Характерно, что континентальный конгресс в 1782 г. рекомендовал начертать на государственной печати США слова «Novus ordo seclorum» — «новый порядок на века» — заимствованные у Вергилия. Обосновывая исключительное место Америки в мировой истории, Джефферсон в 1785 г. предлагал изобразить на государственной печати США сынов Израиля, идущих вслед за лучом солнца. Почти все отцы-основатели были глубоко убеждены в том, что Америке уготована особая судьба, особая божественная миссия.

Смерть двух отцов-основателей Т.Джефферсона и Дж. Адамса в один и тот же день — именно 4 июля 1826 г., т. е. в день пятидесятилетия принятия Декларации независимости стала одним из драматических моментов в процессе утверждения американского национального самосознания. Как отмечает историк М. Питерсон, это событие стало «легендой республики», великая потеря нации по сути дела превратилась в ее триумф, закрепивший веру американцев в провиденциальную судьбу своей страны. Это удивительное событие, заявил тогдашний президент Дж. К. Адаме в официальной прокламации, подтверждает, что деятельность этих двух замечательных людей по созданию республики «направлялась небом» и поставило «новую печать» на убеждение в том, что нация находится под особым наблюдением провидения. «В этом уникальном совпадении,— продолжал Дж. К. Адамс,— отчетливо виден перст провидения! Оно освещает Декларацию независимости, как слово божие, и является радугой на небосклоне, которая обещает, что ее принципы будут жить вечно и распространяться по всему Земному шару»⁵.

Упрочению уверенности американцев в коренном отличии судеб их страны от остальных стран земного шара, в ее особой, провиденциальной миссии в определенной степени способствовали также европейские мыслители, государственные и политические деятели различных направлений, начиная от консерваторов и кончая революционными демократами. С самого начала Америка занимала особое место в европейской мысли. Уже фраза Америго Веспуччи «Mundus novus» («Новый Свет») содержала идею особого, нового мира. В своей «Утопии» Томас Мор один из первых выразил идею об омоложении, возрождении человечества, стимулированную открытием Нового Света. «Новая Атлантида» английского философа Ф. Бэкона вновь возродила интерес к преданиям об «исчезнувшем континенте» Платона.

Вольтер приветствовал республику У. Пенна в Пенсильвании, где, по его словам, терпимость, простота, естественная моральность и религиозность сделали жизнь завидной и прекрасной. Рейналь доказывал, что американские республиканские институты и любовь к свободе примирили критику цивилизации Руссо с защитой ее благ Вольтером. Французский государственный деятель и уче ный А. Тюрго в 1778 г. писал, что американский народ — «надежда всего человечества», который может стать образцом для всех остальных народов». Видные деятели немецкого просвещения Г. Лессинг, И. Гердер и Ф. Клопшток называли Америку «сторожевым постом человечества» на Западе.

Предполагалось, что нация, сознающая свою исключительность и особое место в истории, должна служить примером всему остальному миру. Поэтому, неудивительно, что уже «отцы-основатели» соединили идею новой нации и национализм с идеей экспансии на огромные просторы неосвоенных, так называемых «свободных» земель запада североамериканского континента. Независимость США и экспансия стали неотделимыми друг от друга компонентами американского национального сознания. Как пишет историк С. Стейнберг, «судьба Нового Света и "американская миссия" превратились во взаимозаменяемые и взаимодополняемые элементы американского мира». Приверженность идее «американской исключительности» стала основой для различных вариантов американского национализма и шовинизма, основой «имперской» идеологии, которую правящие круги США превратили в руководящий принцип в сфере внешней политики. Уже в середине XIX в. попытки обосновать и практически реализовать идею о превосходстве и избранности Америки, ее миссии руководить миром были предприняты в так называемой доктрине «предопределения судьбы» или «явного предначертания». Само выражение «manifest destiny» («явное предначертание» или «предопределение судьбы») было впервые использовано в 1840 г. журналистом либерально демократического толка Дж. О'Салливеном. В него составной частью вошли всемерно культивировавшиеся мифы о превосходстве и избранности Америки, проповедовавшиеся, начиная от пуританских вождей до «отцов-основателей», от первых поселенцев до идеологов экспансии на Западе, которые особенно активно распространялись в первые десятилетия XIX в. Сущность этой доктрины состоит в утверждении, будто судьба американского народа с самого начала предопределена самим богом и ему суждено стать образцом подражания для народов земного шара.

В тот период начал осуществлять свой грандиозным замысел по созданию всеобъемлющей истории США Дж. Бенкрофт. Подобно всем националистически ориентированным историкам он стремился сообщить читателю не столько то, что действительно имело место, сколько то, как это, по его мысли, должно было случиться, излагая исторические события в логической последовательности, призванной обосновать национальную идею, деяния и славу нации. Националистическая историография стремится не только описать жизнь народа, но и способствовать ее формированию, изображать его историю как процесс выполнения предполагаемой национальной судьбы. Такая историография в действительности менее важна для получения самого исторического знания, чем для понимания образа, который та или иная нация создает о себе.

В более вульгаризированной и одиозной форме подобные идеи проповедовались историками-популяризаторами а иногда и просто ремесленниками от истории. Примечательна, например, 12томная работа историка первой половины XIX в. Д. Рамсея, опубликованная под красноречивым названием «Американизированная история мира».

Теория «предопределения судьбы» служила удобным орудием оправдания и обоснования территориальной экспансии Америки, поскольку утверждалось, что главная цель экспансии — распространение принципов американской демократии и ее благодеяний на новые районы. Так, «во имя распространения равенства» О'Салливен призывал захватить Орегон, Калифорнию, Канаду, Техас, Кубу, Мексику.

В определенной степени концепция «явного предначертания» была разновидностью национализма, который в тот период и в Европе стремительно набирал силу. В ней были синтезированы специфически американские религиозные, политические и экономические идеи и концепции, а также библейские легенды и мифы о новом земном рае. Составной частью и одновременно продуктом доктрины «явного предначертания» явились также отдельные мифы об американском Западе как «райском саде». Следуя за джефферсоновской традицией, американцы того периода рассматривали движение на Запад, освоение новых земель и территориальную экспансию как путь расширения пределов «свободного общества» и претворения в жизнь доктрины «явного предначертания».

Идея американской экспансии как средства распространения принципов свободы и демократии не только объединяла «экономические и философские силы, создавшие империю,— пишет историк левых взглядов А. Уильямс,— но также породила психологический настрой, который сами участники движения быстро окрестили как "явное

предначертание" Америки вести и реформировать мир»6.Это в конечном итоге подготовило почву для превращения концепции «града на холме» первых поселенцев-пуритан XVII в. в концепцию «мировой империи» и одновременно для утверждения чувства евангелической правоты Америки. поскольку ее экспансия на все новые районы мира представлялась выражением самой логики божественного провидения.

Особенно сильный толчок концепция «явного предначертания» получила во второй половине XIX в., когда США все глубже и неотвратимее вовлекались в водоворот общемировых событий. Более того, эта концепция пережила как бы второе рождение. При всех разглагольствованиях о грядущей «американской империи», о будущем мире, облагодетельствованном американскими «свободами» и «демократическими» принципами, под теорией «явного предначертания» до этого периода в основном подразумевалось «континентальное предначертание» т. е. распространение американской системы на весь север континента. Теперь же в ней все явственнее стали звучать новые нотки о долге США вести за собой весь мир, которые все более усиливались с ростом империалистических устремлений правящих кругов Америки.

Само за себя говорило, например, название книги «Новый Рим, или Соединенные Штаты мира», опубликованной в 1853 г. некими Т. Пеше и Ч. Генном. Они утверждали, что в ближайшем будущем США станут центром, вокруг которого все нации объединятся в единый народ. Автор многих учебников XIX в. У. Макгаффи в одном из изданий своей «Избранной хрестоматии» выражал уверенность в том, что США, подобно солнцу, окажут «славное влияние» на «страны Европы и дальше на азиатские империи».

Частью идеологии «американской исключительности» является принцип расовой сегрегации, или «этнического аристократизма», который практиковался правящими кругами США, чуть ли не с самого основания североамериканских колоний. В особенно крайних формах этот принцип проявился в рабстве негров, которое вплоть до 60х годов XIX в. служило основой хозяйства на значительной территории страны. В оправдание рабства приводились доводы из Библии, истории Древней Греции и Древнего Рима, где якобы под присмотром своих благочестивых и поотцовски любящих их хозяев рабы вели вполне сносную или даже счастливую жизнь. Более того, паука XIX в. всячески легитимизировала культурный белый шовинизм. Еще до гражданской войны исследования, проведенные антропологом Дж. Мартоном и другими, якобы установили более низкие по сравнению с белыми умственные способности негров. По мнению некоторых ученых, различия настолько велики, что можно предположить отдельное происхождение белых и негров. Один южанин даже утверждал, что негры созданы до Адама и что змей в раю в действительности был садовником негром. Воззрения относительно неполноценности негров получили особенно сильный импульс после гражданской войны в условиях широкого распространения социал-дарвинизма. Первоначально именно пример рабства негров в значительной степени способствовал формированию американского варианта идеи о «бремени белого человека». Негрырабы в самой Америке служили как бы живым и наглядным воплощением превосходства англосаксонской расы над всеми остальными, «низшими» народами живущими на земном шаре.

Показательно, что только американцы из всех западных народов изобрели такой изуверский механизм институционализированного насилия в отношении представителей негров или иных расово-этнических групп как виджилянтизм, наиболее известными выражениями которого стали «суд Линча» и Куклуксклан. Виджилянтизм или виджилянтистские движения, основанные на принципе отправления «правосудия» самими гражданами, возникли как реакция на типично американскую проблему: отсутствие эффективного закона и порядка в зоне «пограничья». Продвижение «границы» на Запад стимулировало возникновение сотен виджилянтистских движений. Главная их цель состояла в том, чтобы воссоздать в каждой новой пограничной зоне структуры прежних поселений с ценностями индивидуализма, неприкосновенности частной собственности, закона и порядка. Характерно, что руководящие позиции в виджилянтистских движениях занимали правящие крути. Они включали сенаторов и конгрессменов, губернаторов, бизнесменов. Начиная с колониальных времен, любая угроза существующим социально-политическим структурам встречалась официальным и неофициальным насилием со стороны сил, выступающих в защиту «закона и порядка». В условиях еще не сложившихся структур жизни на «границе», обострения расовых, этнических, социальных конфликтов «солидные» граждане объединялись в защиту порядка. Сначала объектом виджилянтистских движений были разного рода правонарушители, но постепенно они приобрели политическую и националистическую окраску, виджилянтизм стал орудием защиты и насаждения американизма. В этом качестве виджилянтистские движения в равные периоды американской истории делали объектами нападок католиков, негров, евреев, иммигрантов, политических радикалов, профсоюзных лидеров и вообще нонконформистов всех мастей. Так называемые «нейтивисты», антимасоны, кланисты, антикатолпки в XIX в. и многочисленные «супер патриотические» организации вроде «общества Джона Бёрча» и «минитменов» в наше время использовали и используют различные формы насилия для утверждения «стопроцентного» американизма.

Еще в 90х годах XVIII в. французский путешественник де Лианкур обнаружил, что в глазах американца «никто, кроме американцев, не имеет мозгов, что разум, воображение и гений Европы уже одряхлели». В учебниках по географии середины XIX в. с презрением говорилось о «ленивых и никчемных» народах Востока, о «неполноценных» латиноамериканцах и народах Европы, неспособных сбросить бремя своего прошлого и следовать американскому примеру. В учебниках по истории опускались многие столетия европейской истории. Греция и Рим давали героев для сравнения с Вашингтоном, а Ватерлоо и Аустерлиц, естественно, стояли значительно ниже Саратоги и Йорктауна.

С появлением во второй половине XIX в. расистских и социал-дарвинистских концепций теория превосходства американцев над другими народами получила «научное» обоснование. «Из всех современных рас,— писал историк Ф. Шафф,— англосаксонская и англо-американская раса обладает самым сильным национальным характером, который наилучшим образом пригоден для мирового господства»7. Буржуазный политический философ Дж. Стронг превратил киплинговскую формулу «бремени белого человека» в «христианский долг» американцев. Историк и теоретик военноморской науки А. Мэхен рылся в истории в поисках аргументов для обоснования морского превосходства США, историк Дж. Берджес восславлял американский национализм, а Т.Рузвельт размахивал «большой дубинкой» для утверждения американского господства. Дж. Фиске всерьез предсказывал в 1885 г. наступление в ближайшем будущем такого времени, когда все страны мира «станут английскими по языку, религии, своим поли тическим обычаям й в значительной степени по крови населяющих их народов».

Свидетельством огромной популярности в тот период в стране идей «явного предначертания» является то, с каким энтузиазмом принимались слушательской и читательской аудиторией выступления Д. Фиске, Д. Стронга и других популяризаторов идей англосаксонского превосходства, американского экспансионизма и мессианизма.

Война США против Испании в 1898 г. стала началом нового этапа в экспансии янки за счет Испанской империи или испано-язычных народов. Явно империалистический характер носила аннексия США Филиппин и их действия в бассейне Карибского моря и Центральной Америке.

Другими словами, после завоевания континента правящие круги США перенесли идею «предопределения судьбы» на весь остальной мир. Отождествляя свои моральные ценности с нормами, якобы пригодными для всего человечества, американцы стали претендовать на решение проблем всего мира. Постепенно чувство материального прогресса США, которое укреплялось по мере интенсификации их экономического развития, перешло в чувство морального превосходства Америки над всеми другими странами. В итоге в главах «среднего американца» сила приобретает обличье добродетели.

Сравнительная легкость территориальной экспансии явилась результатом односторонних действий американцев, которые не встречали должного сопротивления со стороны внешних сил. Действуя против практически беззащитных индейцев и мексиканцев, правящие круги США достигали своих целей ценой незначительных финансовых издержек и человеческих жертв. Даже на рубеже XIX и XX вв., когда США вступили на мировую арену и включились в действительно большую мировую политику, они имели дело с уже ослабленной в военном отношении, недееспособной, разлагающейся Испанской империей. Война с последней дала Америке большие преимущества ценой незначительных потерь. Победы, подобные той, которую американский флот под командованием адмирала Дьюи одержал над испанским флотом в Манильском заливе, можно было интерпретировать как признак «божественного одобрения». В первую мировую войну США вступили почти «триумфально», провозгласив своей целью «спасение мира для демократии».

Из второй мировой войны Америка вышла признанным лидером капиталистического мира. После окончания войны она взяла на себя роль самой могущественной капиталистической державы. Все это в совокупности способствовало формированию у правящих кругов США и американских буржуа комплекса превосходства над остальными странами и народами. Они объявили о наступлении «американского века».

Идея «американской исключительности» с самого начала включала в себя двойственные и порой противоречивые элементы. С одной стороны, она опирается на миссионерские идеи «возрождения всего человечества» в соответствии со сформулированными самими американцами принципами свободы, индивидуализма, демократии, а, с другой стороны, она предполагала изоляционизм, который на первый взгляд отвергал идею американской миссии. С одной стороны, американец принял убеждение, что США заложили основы прогресса, свободы и демократии не только самой Америки, но и всего человечества, что в силу этого ей предназначено и даже вменяется в долг помочь другим народам преодолеть бремя своей истории и идти по американскому пути. С другой стороны, он подвержен страху, что, если США вовлекутся в борьбу за претворение этих целей в жизнь, они подвергнут риску сам успех «американского эксперимента». Если изоляционизм означал лояльность в отношении Америки с целью продвижения дела свободы внутри страны, доктрина «американской миссии» предусматривала продвижение дела свободы в остальном мире.

Политическая по своей сущности, американская националистическая идеология родилась в борьбе за независимость американского государства. Она опиралась на универсалистские по своему характеру идеи Просвещения и классического гуманизма. В то же время в становлением американского национализма заметную роль сыграла протестантская идеология. При всей своей близкой связи с американской культурой протестантская идеология носила во многом сверхнациональный характер, подчиняя политические структуры и территориальные образования божественной воле. Любопытно, что сама идея американской нации, независимости и государственности в период революции обосновывалась абстрактными универсалистскими и во многих случаях космополитическими аргументами и идеалами о равенстве и братстве всех народов, справедливости, свободе и т. д. Такая трактовка национализма позволяла ставить знак равенства между Америкой и де лом мировой свободы, придавать ему миссионерскую форму в глобальном масштабе.

Характерно, что идея прав английского народа, под лозунгом которой американцы вели войну за независимость от Британской империи, постепенно была трансформирована в идею свободы всех людей, независимо от национальной принадлежности, в идею прав человека. Завоевав в результате войны за независимость право на самоопределение, как они его сами понимали, американцы признавали «неотчуждаемые права на жизнь, свободу и стремление к счастью» и за всеми остальными народами земного шара. В начале XX в. Б. Харрисон сформулировал американскую концепцию индивидуальных прав. «Сначала,— отмечал он,— мы говорили об английских правах и лишь недавно мы начали говорить о правах человека. То, что даровали короли и парламенты они могут взять обратно. И поэтому наши отцы были вынуждены апеллировать к общественному дару и распространить его па всех людей, поскольку бог сотворил всех из одной крови». Признание этих прав за другими народами предполагало их право на самоопределение и недопустимость вмешательства в их внутренние дела. Однако Америка часто нарушала эти принципы, если это отвечало ее интересам.

Культ «американской исключительности» всячески насаждается и подогревается тщательно разработанной системой внедрения в сознание подрастающего поколения национальных традиций и мифов, легенд и т. д. Большую роль в этом отношении играют церковь и школа. Для проповедников почти всех религиозных деноминаций американская история служит важным источником тем проповедей, стоящим по своей значимости на втором месте после Библии.

Приверженность идее «американской исключительности» в сочетании с такими особенностями американского характера, как склонность к конформизму, героепочитанию, гигантизму, о которых говорилось выше, послужили той питательной почвой, на которой пышным цветом расцвели различные варианты американского национализма. Следует отметить, что в целом в политических и идеологических лозунгах правящих кругов США и в массовом сознании американского буржуа миссионерские и экспансионистски-империалистические компоненты выступают в неразрывном единстве, во многом дополняя друг друга. Однако в мировоззрении отдельных социальных групп

или отдельных политических и государственных деятелей один из этих элементов выдвигается на передний план. Например, в лозунге «Американский век», провозглашенном Г. Льюсом, экспансионистски-империалистические элементы доктрины «американской миссии» выступают в более или менее чистом виде. Льюс убеждал американцев в необходимости навязывания после войны всему миру американских идеалов и мощи. По его словам, преследуя свои частные интересы и интересы всего человечества легионы американских капиталистов, учителей, врачей, агрономов п инженеров, поддерживаемых американской мощью, должны взять на себя бремя белого человека неся с собой повсюду «стабильность» и «прогресс» американского образца.

Следует отметить, что идея «американской миссии» включала в себя и абстрактно-гуманистический, космополитически-демократический элемент, который время от времени проповедовался отдельными группами либерально-демократической интеллигенции. Они выдвигали различные идеи «американизации» мира, подразумевая под ней содействие установлению во всех странах буржуазно демократических порядков американского образца. Так, в 1941 г., когда США вступили во вторую мировую войну, леволиберальные круги в коалиции Ф. Рузвельта объявили войну как бы на два фронта: с одной стороны, для расширения и углубления «нового курса» внутри страны и, с другой стороны, для претворения в жизнь программы, которую позже окрестили «новым курсом для всего мира». Г.Уоллес противопоставил «американскому веку» Г. Льюса свою программу «мировой народной революции», которую по его словам, Америка начала в 1775 г. в первых битвах против Британской империи у Лексингтона и Конкорда.

С самого начала составной частью формировавшейся в конце XVIII — первой половине XIX в. идеи американском нации стало убеждение в том, что само существование американской нации как единого целого зависит от coхранения и укрепления принципов социальной и политической организации, сформулированных при ее создании. А главное условие достижения этой цели видели в дистанцировании США от европейских конфликтов, политике не вовлечения в какие-либо обязывающие союзы с другими государствами. Наиболее отчетливо такая позиция была сформулирована в так называемых прощальных посланиях президентов Дж. Вашингтона и Т. Джефферсона и проводилась в жизнь почти всеми президентами от Дж. Адамса до Ф. Рузвельта, когда это отвечало интересам американской буржуазии. Следует отметить также, что теория изоляционизма с самого начала носила противоречивый характер. Отчасти это объясняется тем, что в основе своей она восходит к воззрениям столь разных политических и государственных деятелей, как Вашингтон и Джефферсон. Вашингтон предостерегал против вовлечения страны в постоянные союзы, в то время как Джефферсон в принципе возражал против любых союзов. Вашингтон говорил лишь о гибкости и необходимости сохранения способности маневрировать. Его возражения против вовлечения в длительные союзы, дружбу и вражду с другими государствами были вполне совместимы с классическими правилами европейской внешнеполитической практики XVIII в. По сути дела он проповедовал сугубо прагматический подход к внешней политике. Прав советский исследователь Г. А. Трофименко, считающий, что уже первый американский президент «исповедовал не изоляционизм, а «просвещенный эгоизм», не концепцию «замыкания на Североамериканском континенте», а принцип свободы маневра, при котором всякий союз с иной державой должен рассматриваться как временный, т. е. соблюдаемый США лишь до тех пор и постольку, пока и поскольку Соединенные Штаты с помощью такого союза могут продвигать собственные интересы.

Джефферсон высказывал свои опасения по поводу того, что вовлечение США в дела других стран может ограничить американские свободы. Поэтому, как правильно отмечает Н. Д. Марковиц, можно выделить по сути дела две «изоляционистские» традиции, восходящие соответственно к Вашингтону и Джефферсону. В 20—30х годах XX в., например, первой придерживались консерваторы и националисты вроде Г. К. Лоджа и А. Ванденберга, а второй — либералы, пытавшиеся ограничить вовлечение США в иностранные дела с целью поддержания внутренних приоритетов. Повидимому, не случайно то, что некоторые из сторонников «нового курса», такие как С. Чейз, Ч. Бирд, Дж. Фрэнк и др., высказывались против вступления США во вторую мировую войну, выдвинув изоляционистский лозунг «Америка прежде всего».

Но в целом как изоляционисты всех оттенков, так и универсалисты, империалисты и интервенционисты являются сторонниками концепции особой роли Америки в мире, расходясь между собой лишь в акцентах и способах достижения целей американской буржуазии, а не в принципе.

После второй мировой войны тема американской исключительности активно разрабатывалась представителями так называемой консенсусной школы в историографии, политологии и социологии. Суть основных доктрин и концепций консенсусной школы состоит в идее «согласованности интересов» всех американцев, «бесконфликтном» развитии американской общественно-политической системы и беспрерывной преемственности истории США.

Наиболее типичными представителями консенсусной школы в американской историографии и политологии Являются Д. Бурстин, Л. Харц, С. Хантингтон и др. В. Бурстин предпринял попытку проследить связь характера и содержания государственно-политических и правовых институтов Америки с формами социальной жизни, с умонастроениями, господствовавшими в различных слоях общества в различные исторические периоды, историческими и географическими особенностями Североамериканской континента. Как утверждает Бурстин, в отличие от Европы, где борьба происходит между различными идеологиями, в Соединенных Штатах Америки имеет место столкновение двух партий, которые в принципе одинаково смотрят на общество, расходясь лишь в средствах достижения сохранности и стабильности этого общества. Такая двухпартийная система в сфере политики и отсутствие какой-либо господствующей государственной религии, по его мнению, является отражением «фундаментального согласия» между различными частями американского общества.

В основе рассуждений Бурстина лежит понятие «данности» («giveness»), которое, по его мнению, определяем характер общественно-политических институтов Америки. Причем, само это понятие социально-психологический феномен, порожденный историко-географическими особенностями Североамериканского континента и особым пуританским духом отцов-основателей. В этом понятии автор выделяет три компонента.

Во-первых, говорит он, Америка получила свои ценности в качестве дара от прошлого, поскольку «самые первые поселенцы или отцы-основатели снабдили наш народ уже при своем рождении совершенной и законченной теорией, соответствующей всем нашим нуждам в будущем». Во-вторых, Америка получила свои ценности в качестве дара от настоящего, поскольку «наша теория всегда имплицитно присутствует в наших институтах» или, иначе говоря, «американский образ ЖИЗНИ» В каждый данный момент питает «американский образ мысли». В-третьих, «непрерывность и гомогенность» американской истории, характер «исторического опыта» Америки, заявляет Бурс тин, «заставляет нас рассматривать наше национальное прошлое как непрерывный континуум похожих друг на друга событий в том смысле, что наше прошлое незаметно перерастает в наше настоящее» 10.

Все это, по Бурстину, обусловливало то, что американцы рассматривают свой исторический опыт как единое целое. При этом, по его мнению, «отдельные аспекты этого опыта — частное и общественное, религиозное и политическое..."существующее" ("is") и "должное" ("ought"), мир фактов и мир воображаемого, мир науки и мир морали, которые всюду резко отличаются друг от друга, здесь (в Америке), кажется, проникают друг в друга». «Если бы мы могли понять идеи первых поселенцев — отцов-пилигримов или отцов-основателей,— утверждает он,— то мы нашли бы в них не просто философию правительственного управления XVII или XVIII веков, а совершенную теорию в зародыше, теорию, которою мы в настоящее время руководствуемся. Поэтому мы убеждены в том, что зрелые политические идеалы нации существовали в ясном виде в мыслях наших предков, т. е. пуритан» Если так, заявлял он, то Америка не нуждается в политической философии, поскольку сама ее история и общественно-политические институты содержат философию, адекватную для всех случаев.

«Истинная задача гражданина и государственного деятеля,— заявляет он,— заключается скорее в сохранении и реформировании, чем в изобретении новых институтов»12. Поэтому любая философско-политическая доктрина, согласно Бурстину, должна представлять собою не руководство к действию, не «проект создания новых общественных и политических институтов», а всего лишь их «рационализацию», т. е. констатирование факта их наличия и того, что они функционируют в каждый данный период времени.

Большой популярностью в американской историографии и политологии пользуется так называемая концепция «либерального консенсуса» профессора Гарвардского университета Л. Харца, который использовал метод сравнительного анализа американского национального сознания и общественно-политической системы с общественно-политическими системам других стран. Для сравнения он берет страны Латинской Америки, Канаду Австралию, Южную Африку и др., при этом рассматривая их как продолжение истории социокультурных и общественно-политических традиций Европы.

Согласно Харцу, в Европе на всем протяжении ее истории действовал незаметно протекавший «процесс заражения», сущность которого, по его мнению, заключается в следующем. Вступая во взаимодействие и борьбу друг с другом, различные идеологические системы в Европе порождали новые идеологические системы, во многих своих аспектах «зараженные» элементами старых, породивших их идеологий. Включаясь в эту борьбу, они, в свою очередь, способствовали зарождению новых идеологий.

Так, утверждает Харц, на почве феодализма в Европе возник «вигизм» со своими «либеральными формулировками», последний породил «якобинизм», который, в свою очередь, подготовил почву для возникновения социализма и марксизма. В результате ни у одной из этих идеологий не остается «свободы развития». Та или иная идеология могла получить свободу лишь отделившись от европейского общества и переселившись на новую почву, свободную от каких бы то ни было иных идеологий. Причем, отделение от европейского общества какой-либо идеологии, или, как говорит Харц, «фрагмента» этого общества на определенном этапе его истории имело роковые последствия для последующей истории этого «фрагмента». Покидая Европу, «фрагмент» резко порывал с процессом «европейского заражения» на том этапе европейской истории, на котором он ее покидал, при этом он нес в себе отдельные фазы «европейской революции». Так, «фрагмент», из которого впоследствии образовались Соединенные Штаты Америки, отражал пуританскую фазу этой революции, а «фрагмент», служивший основой Австралии — ее «фазу чартистского радикализма» ¹³.

Прервав процесс «заражения» и прибыв на новое место, «фрагмент» теряет стимул к переменам и переходит в состояние «неподвижности». Именно это состояние «неподвижности», согласно Харцу, определяет процесс превращения «фрагмента», бывшего раньше лишь отдельной частью европейского общества, в целое, т. е. процесс превращения группы переселенцев в самостоятельную нацию, а идеалов, принесенных этой группой,— в национальную идеологию. Одним словом, происходило как бы «бегство от истории», т. е. потеря «фрагментом» памяти о прошлом, когда он был частью европейского феодального общества, и «фиксация состояния неподвижности, где действовала одна — единственная идеология».

Так Соединенные Штаты Америки, этот фрагмент Европы, отколовшийся от нее в период «пуританской революции» были основаны английскими пуританами, убежавшими от феодализма Стюартов, на принципах пуританского протестантизма. Первые переселенцы, будучи в Англии, могли мириться со статусом части целого английского общества, но здесь в Америке быть только частью для них становится невыносимым. Поэтому перед переселенцами возникает проблема «самоопределения», превращения уже самих себя из «части» и «целое». Объединяющим началом для этого «самоопределения» послужил пуританизм, «иррациональный локковский либерализм», превращенный «социальными идеологами» в «новый национализм», «новый национальный дух», в более великое, чем «что-либо до сих пор известное» — «американизм».

Таким образом, «американский фрагмент» (как и «фрагменты» франко-канадцев, англо-канадцев, африканеров, австралийцев) развивает собственную, присущую только ему традицию «нового национализма», радикально отличную от «европейского национализма», поскольку она возникает, действует и развивается при отсутствии враждебных ей идеологий, способных бросить ей сколько-нибудь серьезный вызов. Причем этот новый национализм складывается в процессе «американизации» нового общества и членов этого общества, в процессе становления «американского демократа». В отличие от «федералистов» и «вигов», «американский демократ» специфически американское явление. Его нельзя объяснить и в терминах «европейской мелкой буржуазии» и отождествлять с «континентальными (европейскими) лавочниками Маркса и Энгельса», утверждает Харц. В отличие от «европейского мелкого буржуа», который якобы состоял из мелких торговцев и лавочников, «американский мелкий буржуа», «американский демократ» сложился из тех групп, которые в Европе стояли вне «мелкой буржуазии»: крестьянина, «трансформировавшегося в капиталистического фермера», и рабочего, переродившегося в предпринимателя. Америка расширила и трансформировала европейского мелкого буржуа, синтезировав личность, воплотившую в себе черты «крестьянина», «пролетария» и «южного аристократа».

Создав «американского демократа» на такой широкой социальной базе, Амернка уничтожила и те опоры, на которые опирались отдельные его компоненты и создала «психологическую» основу, единую для всех «американских демократов». Необходимым следствием этого, по Харцу. явилось исчезновение прежнего разнобоя в мыслях, идеях, стремлениях н возникновение единства воли всех американцев. Иначе говоря, возникает не просто Геркулес, а Геркулес с мозгом Гамлета и «геркулесовская сила» Америки в результате этого стала направляться «гамлетовским умом» в русло «всеобщей воли» Америки.

Вот почему, по мнению Харца, невозможно объяснить американскую историю в европейских терминах раскола общества на противоположные классы, непримиримых противоречий и неизбежных конфликтов между различными классами и общественными группами. Американцам нравилось свое прошлое, и это знакомое им прошлое создавало в них «мистическое чувство руководства божественного провидения». К началу XX в., считает Харц, при всех разногласиях между различными группами по тем или иным социально-экономическим вопросами в культурном отношении американское общество было едино как никогда раньше поскольку в его основе лежал «американский национализм» — этот новый «исторический абсолютизм». «Абсолютистский характер» этого национализма определялся тем фактом, что он не «аргумент, требующий доказательств, а эмоция», которая основывается не на доказательствах, а чувстве.

По словам С. Хантингтона, своеобразие и исключительность американского национального самосознания заключается в том, что оно имеет определенную доктринальную основу — «американизм», который сопоставим с другими идеологическими и религиозными системам, тогда как в приложении к любой другой нации невозможно выделить некий «изм», имеющий то же значение в определении ее исторической индивидуальности 15.

Отождествление самосознания нации с политическим кредо, по Хантингтону, превращает США в уникально государство: американская политика в отличие от политики в западноевропейских странах не знала столкновений между идеологиями, выражающими интересы «горизонтальных» общественных формирований или социальных классов, и национализмом, выражающим интересы «вертикальных» формирований или этнических и лингвистических групп. По той же причине исторический политический опыт американцев гораздо скромнее политического опыта других наций: политические идеи и убеждения, не согласующиеся с американским кредо, в американском обществе и в американском сознании пребывает «где-то на задворках», а за два столетия существования американского государства конституция и форма правления, принятые в момент его образования, ни разу не подвергались кардинальному пересмотру, тогда как в ряде западноевропейских стран конституция и форма правления за этот же период изменялись неоднократно.

Несмотря на расплывчатость и абстрактность американских идеалов и ценностей, они продемонстрировали в XX столетии свою огромную жизнеспособность и относительно безболезненную приспособляемость к потребностям сменяющих друг друга поколений. Постоянные же социальные перемены в США подчеркивают лишь их незыблемость. Различные социальные и этнические группы США, по мнению Хантингтона, должны стремиться к восстановлению, активизации и укреплению веры в эти ценности с тем, чтобы содействовать своему доступу к благам американского общества.

В воспроизводстве и распространении от поколения к поколению идеи американской исключительности важную роль играют такие институты социализации, как семья, церковь, община, школа, система образования в целом, важнейшие символы, атрибуты нации и государственности, политическая культура и т. д. Большое значение в утверждении и популяризации идеи американской исключительности имеют и средства массовой информации. Еще в 30х годах XIX в. она была сформулирована известным в тот период журналистом Дж. О'Салливеном. Вслед за идеей американской исключительности газетным магнатом Г. Льюсом была выдвинута идея «американского века» которая пропагандировалась через ведущие органы его издательской империи,— журналы «Форчун», «Лайф», «Тайм». Вскоре к ним присоединилась вся индустрия средств массовой информации от местных газет до общенациональных радиотелевизионных корпораций гигантов Сибиэс, Энбиси, Эйбиси.

Говоря об исключительности и особом пути общественно-политического развития США, многие исследователи среди прочих причин выделяют устойчивый иммунитет американского национального сознания к идеям марксизма, социализма и особенно коммунизма. Следует отметить, что США стали одной из первых капиталистических стран, в которых возникли рабочие политические партии. Начиная с последней четверти XIX в. США превратились в арену борьбы рабочего класса против капитала. Б конце XIX — начале XX вв. здесь развернулось широкое рабочее движение, приведшее в частности к образованию довольно влиятельного профсоюзного объединения Американская федерация труда. К тому же времени относится формирование американского социалистического движения, которое в период до первой мировой войны пользовалось довольно широким влиянием. О размахе классовой борьбы в США свидетельствует хотя бы тот факт, что именно американский пролетариат подарил миру международный праздник солидарности трудящихся 1 Мая.

Однако несмотря на это Америка является все же одной из немногих стран Запада, где нет массовой социалистической партии с парламентским представительством на общенациональном уровне. Сложилось в некотором роде парадоксальное положение, когда социалистическое движение в принципе оказалось сравнительно слабым в самой развитой капиталистической стране. Во многом основываясь на этих фактах, уже со времен А. де Товиля постепенно утвердилось убеждение о неудаче социализма в США в силу исключительности условий их исторического развития и особенностей американского национального сознания. Согласно этой точке зрения, политическая интеграция рабочего класса в существующую систему была предопределена уже до самого его рождения в силу сущности американской общественно-политической системы, характеризующейся отсутствием феодальных институтов, господством локковской либеральной традиции, наличием «границы», служившей в качестве «предохранительного клапана» для недовольных и т. д. Подобное обстоятельство препятствовало возникновению каких бы то ни было радикальных идеологических конструкций, призывающих к изменению существующего строя. Так, еще в 1867 г. редактор популярного и влиятельного журнала «Нейшн», который продолжает выходить и в настоящее время, Э. Л. Годкин пытался объяснить, почему, несмотря на волну стачек, в США отсутствовало «интенсивное классовое чувство», которое так характерно, например, для Великобритании. В Европе, утверждал Годкин, трудящийся человек, участвующий в забастовке, не просто работник, который желает получить больший заработок, а «член определенного четко очерченного сословия в обществе», вовлеченного в борьбу с другими сословиями. В свою очередь, его «наниматель — не просто капиталист», а «член враждебного класса». Иное положение сложилось в США, где социальная линия разграничения между рабочим и капиталистом едва различима. Большая часть работодателей в прошлом была наемными работниками, а значительное число рабочих стремилось стать капиталистами. В случае же неудачи продвинуться вверх по социальной лестнице американский рабочий мог попытать счастья на «границе», осваивая «свободные» земли16. Все это, согласно Годкину, притупляло социальные антагонизмы между буржуазией и рабочим классом и стремление последнего к изменению существующей системы.

Наиболее завершенную форму эта мысль получила у немецкого политэкономиста XIX — начала XX в В. Зомбарта. В своей статье «Почему нет социализма в Соединенных Штатах» Зомбарт поставил вопрос: «действительно ли верно утверждение, что в Соединенных Штатах нет "никакого социализма", в частности — никакого "американского" социализма?» ¹⁷ и ответил на него так: «Нельзя не признать, что утверждение: американский рабочий класс держится в стороне от социализма, в значительной степени правильно»¹⁸. Зомбарт объяснял это такими факторами как подвижность классовой структуры и линии разграничения классов, «открытая граница», которая способствовала такой подвижности, экономическое изобилие и неуклонное повышение жизненного уровня. Другими словами, Зомбарт приписывал неудачу американского социализма «успехам американского капитализма».

Эти идеи получили дальнейшее развитие в работах американского буржуазного политэкономиста начала XX в. З. Перлмана. В книге «История тредюнионизма в Соединенных Штатах» он делал особый упор на тезисе Зомбарта о подвижности классовой структуры американского общества, о наличии в США «возможностей для каждого трудящегося общества покинуть свой класс и организовать собственное дело»¹⁹. Перлман вслед за А. де Токвилем и В. Зомбартом подчеркивал фактор существования в США «демократической» буржуазии и отсутствия «старого режима», которые мешали ремесленникам и рабочим конституироваться в качестве самостоятельной политической силы.

На протяжении всего XX столетия, особенно после второй мировой воины, в разных вариациях и аранжировках эта идея разрабатывалась буржуазными обществоведами и пользовалась популярностью в массовом сознании. Особенно настойчиво она разрабатывалась такими известными обществоведами, как Л. Харц, С. М. Липсет, С. Хантингтон и др.

Отсутствие в Америке феодальной, реакционной идеологической традиции и трансформация «европейского мелкого буржуа» в условиях Америки за прошедший период ее истории в «американского мелкого буржуа», по Харцу, является гарантией сохранения либерального характера американского общества и американских реформистских движений, стало быть, и гарантией против возникновения социалистической идеологии. Как утверждает Харц, «скрытые корни социалистической мысли всюду на Западе следует искать в феодальном характере западного общества. Старый режим воодушевил Руссо, и оба они вместе — Маркса». Америка же, утверждает Харц, «не имея феодальной традиции», «не имела также и социалистической традиции,...не имея своего Робеспьера, она не имела и Мэстра, не имея своего Сиднея, она не имела и Карла II»²⁰.

Несколько по-иному данный тезис обосновывается американским политологом С. М. Липсетом. По его словам, социалистическое движение легче формируется в обществе, где господствуют консервативные ценности, нежели в обществе с «эгалитарными» либеральными традициями, не только в силу того, что в первом случае есть противник, которого легко распознать, но также в силу близости между консервативными, аристократическими ценностями, признающими законность государства, и стейтистскими ценностями социализма. В Америке же, утверждает Липсет, «эгалитарная традиция связана с идеей индивидуализма и антистейтизма, а не с идеей коллективизма или планирования. Поэтому стремление навязать стейтизм эгалитарной либеральной традиции казалось многим американцам попыткой ввести своеобразный реакционный европейский принцип». Как считает Липсет, базовые ценности равенства и успеха, которые американцы унаследовали от пуританской и революционных эпох обусловили слабость классового сознания американского рабочего класса, он по сравнению с рабочим классом европейских стран главным образом ориентировался на индивидуальный успех и равенство и поэтому не был склонен рассматривать себя как представителя определенного класса. Не затрагивая вопрос об обоснованности или необоснованности тех или иных аргументов и доводов рассмотренных авторов, отметим здесь то, что они в принципе правы, говоря о слабости американского социализма.

В США в силу целого комплекса социально-экономических, демографических и общественно-исторических факторов главенствующая роль в формировании национального сознания и культуры принадлежала буржуазии. Процесс выделения пролетариата из преобладающей мелкобуржуазной массы фермеров и отчасти ремесленников как самостоятельного класса, сознающего свои особые интересы, по сути дела по-настоящему начинается лишь после Гражданской войны 1861—1865 гг. Это объясняется главным образом тем, что история США вплоть до конца XIX в. характеризовалась экспансией американского буржуазного государства на бескрайних просторах «свободных» земель огромного Североамериканского континента. Как известно, одним из главных условий возникновения рабочего класса является «экспроприация», отчуждение значительных слоев населения от земли, собственности, средств производства. Именно экспроприация в широких масштабах крестьянства на заре нового времени, как писал Ф. Энгельс, «положила начало современному классу наемных рабочих, которые не владеют ничем кроме своей рабочей силы и могут жить, только продавая эту рабочую силу другим».

Индустриализация пришла в Европу до того, как рабочие получили право голоса. А в США всеобщее право участия в голосовании всего мужского населения стало установившейся нормой до того, как индустриализация приобрела широкий размах. Америка обладала практически неограниченными возможностями для своего развития вширь и вверх. В процессе экспансии на безграничные просторы «свободных» земель американские поселенцы осуществляли экстенсивное воспроизводство частнособственнических отношений. Происходило нечто совершенно иное по сравнению с тем, что имело место в Англии. Количество владельцев земли в Америке вплоть до конца XIX в. не только не уменьшалось, а, наоборот, неуклонно росло. В некотором смысле шел процесс, казалось бы, обратный тому, который требовался для формирования двух основных классов капиталистического общества — пролетариата и буржуазии. Налицо в некотором роде парадоксальная ситуация, когда в стране, где пережитки феодализма были весьма слабы и в силу этого становление и развитие капитализма протекало, так сказать, в чистом виде, становление класса буржуазии и особенно вычленение пролетариата как самостоятельного класса происходило замедленными темпами и носило весьма сложный и противоречивый характер. Примечательно, что Америку первой половины XIX в. К. Маркс характеризовал как общество, где классы, специфичные для буржуазной системы, «еще не отстоялись и в беспрерывном движении постоянно обновляют свои составные части и передают их друг другу».

Что касается рабочего класса США, то вплоть до первых десятилетий XX в. он находился как бы в состоянии постоянного «обновления». Через более или менее длительный период времени часть прибывших в Америку неквалифицированных рабочих или же их потомков получала квалификацию. Новая волна иммиграции доставляла новые партии неквалифицированных рабочих. В определенной степени каждая волна иммиграции как бы подталкивала предшествующую волну «наверх», создавая барьер единству рядов трудящихся. Существовал и языковой барьер между рабочими разных национальностей. Трудности общения обусловили тот факт, что новоприбывшие иммигранты зачастую составляли национальные или языковые группы или же присоединялись к уже обосновавшимся здесь национальным группам. Национальная неоднородность американского пролетариата, существование между различными группировками американского рабочего движения расово-этнических, культурных, религиозных и иных противоречий, особенно на первых этапах его истории, стали фактором, в значительной степени тормозившим процесс формирования классового самосознания и чувства социально-политической и общественно-психологической общности. К тому же географическая и профессиональная мобильность, характерная для американских трудящихся, служила в некотором роде эквивалентом социальной мобильности, притупляя или задерживая формирование у пролетариата США классового сознания.

Базовые ценности равенства возможностей и успеха вытекающие из «американской мечты» и концентрирующие внимание на индивидуальной ответственности за успех или неудачу, способствовали тому, что американский рабочий порой был склонен рассматривать свой низкий социальный статус как результат собственных недостатков. Примечательно, что, хотя по многим данным, масштабы вертикальной мобильности представителей рабочего класса в США фактически немногим отличались от масштабов в других индустриально развитых странах Запада, вера в возможность достижения неограниченного успеха, будто открытого всем американцам, служила фактором, сдерживающим потенциальные социально-классовые конфликты и широкое распространение в стране радикальных, в том числе социалистических, общественно-политических установок.

Пребывание на фабрике, заводе многие рабочие часто рассматривали как временное состояние, необходимое для накопления сбережений, покупки в дальнейшем земли и обзаведения собственным хозяйством. Некоторой части рабочих удавалось осуществить на практике свои мечты, а подавляющая масса до конца жизни так и не могла претворить их в жизнь. Но тем не менее часть рабочих так и не смогла избавиться от мелкобуржуазных иллюзий о наличии в Соединенных Штатах равных шансов на успех, равных для всех возможностей продвинуться вверх по социальной лестнице, открыть свое собственное дело.

Определенный ущерб делу создания в США сколько-нибудь дееспособной радикальной рабочей партии нанесли и зигзагообразные изменения позиций американских коммунистов в отношении к социалистической партии и политики Ф. Д. Рузвельта.

Вместе с тем в ходе длительной классовой борьбы рабочий класс США вырвал у буржуазии ряд крупных экономических и политических уступок, что в определенной мере служило питательной почвой для иллюзий о возможностях разрешения в рамках капиталистической системы всех проблем трудящихся. Живучести подобных иллюзий способствовало и то обстоятельство, что в периоды более или менее глубоких изменений в социально-экономической структуре страны наиболее дальновидные представители американской буржуазии выдвигали программы реформ, призванные нейтрализовать пробуждающееся классовое сознание пролетариата посредством удовлетворения наиболее насущных требований. Все это способствовало тому, что, как говорил еще Ф. Энгельс,«буржуазные предрассудки крепко засели также и в рабочем классе»

На редкость благоприятные условия развития капитализма на территории США привели к укоренению представления о том, что главной движущей силой довольно быстрого выдвижения Америки па роль ведущей капиталистической державы было прежде всего частное предпринимательство в его ничем не стесненном «классическом» виде. В США морально-этические ценности и идейно-политические установки, ассоциируемые с капиталистической системой, сформировались и утвердились в наиболее завершенной и «чистой» форме. В некотором роде они стали интегральной частью американской национальной психологии. Поэтому неудивительно, что широкие слон рабочего класса США приняли и усвоили теорию американской исключительности и созданной на ее основе концепции «американского века».

Однако следует учесть, что в последние три десятилетия статус теории американской исключительности в сознании широкой публики нельзя оценить однозначно. В силу целого комплекса внутри и внешнеполитических факторов, которые будут подробно проанализированы в последней главе данной работы, уже к началу 60х годов стало очевидно, что «американскому веку» пришел конец. В последующие годы это осознание приходило ко все более растущим слоям населения. В результате в 70х годах, как отмечает А. И. Никитин, «впервые в американской истории широко подверглись сомнению представления об "американской исключительности" и существовании какой-либо особой "американской миссии". Распространились суждения,.что американская цивилизация уже миновала период своего взлета и теперь преисполненная неуверенности, пессимизма и беспокойства американская нация становится свидетелем крушения,"американского века", отставания Америки от других стран по многим параметрам, утраты не только качеств "державы номер один", но и вообще превращения Соединенных! Штатов во второсортную державу», в «вызывающего жалость беспомощного гиганта» ²⁴.

Поиск по сайту: