Мильтон как революционный мыслитель

Д еятельность Мильтона протекала в критический период английской революции. Мильтон вырос в сознании назревающей перемены, начала новой эры «попечения бога о человечестве», и еще в молодости посвятил весь свой талант осуществлению этого провиденциального плана. Он намеревался многолетней умственной и нравственной работой подготовить себя к высшему творческому усилию, чтобы возвышенной по замыслу и совершенной по мастерству поэмой внушить нации «любовь к справедливости, воздержанию и мужеству» и повести ее к осуществлению их. Но для того чтобы наполнить содержанием эти отвлеченные понятия, показать их в свете очищенной религии, нужно было переоценить все ценности, освященные двумя предрассудками — обычаем и «авторитетом»[1]

Такая общественная, политическая и правовая, культурная и этическая «реформация» должна была, казалось Мильтону, возникнуть из церковной реформации и заложить основы нового общественного строя. Если в действительности переменам в церкви предшествовали другие перемены, причем материальные изменения требовали разрушения средневековой системы идей и нового отношения к природе, к богу и к обществу, то от участников упомянутых великих событий это было скрыто. Мы не поймем Мильтона, если не будем помнить, что он считал себя не просто поэтом, а участником этого жизненно важного процесса, и вклад его в общее дело был не просто украшением, а актом созидания, как вклад Бэкона и Ньютона.

Канонизации Мильтона как героя победоносной буржуазии положил начало Маколей в 1825 г.; но идеальные ценности Мильтона превратились в проповедуемые в церквях избитые истины, перешли в повседневную речь и стали использоваться в избирательных кампаниях, причем смазывался тот факт, что Мильтон в свое время едва спасся от виселицы и ножа за стремление воплотить свои идеи свободы, осуществить их как реальные отношения в реальном человеческом обществе.

Что Мильтон обладал великим умом, нравственной стойкостью и поэтическим дарованием, — это теперь общеизвестно.

В его жизни была такая сознательная целеустремленность, какой мы не встретим ни у одного другого английского поэта. Единственное подобие ей «а протяжении нового времени мы видим лишь у Данте. Гений Мильтона развился преждевременно. То обстоятельство, что ранние произведения Мильтона написаны главным образом на международном языке того времени, латинском, до некоторой степени помешало понять последовательность его развития, но новейшие работы о Мильтоне устранили это препятствие. Еще не для всех ясно, что восторженная хвала, воздаваемая Мильтоном завоеваниям свободы, символами которой являются республиканская Греция и Рим, явно исходит из глубокого чувства, так как он сам в молодости достаточно испытал, что значит тираническое государство. Он находил это государство не менее грязным и унизительным от того, что оно принимало благообразные черты жертвы Стюартов или облачалось в безукоризненный стихарь, необходимый, по ограниченному воображению Лода, для «красоты святости».

Признавая гений и темперамент Мильтона, мы видим, что именно среда вызвала в нем пыл борьбы, выявила его скрытые еще силы и сделала его законченным эпическим поэтом мощного полета. Общественное положение и опыт развивали его способности в том же направлении, что и исторические события его времени. Родись он аристократом, он, несмотря на свою философию, мог бы в момент кризиса вооруженной борьбы поколебаться в своих убеждениях, как это сделал искренний Фоклэнд. Будь он экономически зависим, он никогда не приобрел бы той универсальной культуры, которая одна лишь могла дать основу для его эпических произведений.

Такой мальчик, рожденный и воспитанный в сердце Лондона, сын преуспевшего дельца, не мог избежать влияния тех пылких и тревожных лет, в течение которых назревало решение главного политического вопроса эпохи.

В 1620 г. ему было 12 лет. Родись он на двадцать лет раньше, он не получил бы стимула к решительному политическому действию, на двадцать лет позже — и он нашел бы прогрессивные элементы в состоянии разброда и смятения. Но в первые двадцать лет жизни поэта его дом был центром успешной практической деятельности; отец сочувствовал возвышенным стремлениям сына, а окружающая среда была проникнута духом растущего единства, воинственности и оптимизма.

Все эти факторы вместе взятые резко отличали Мильтона от поэтов и интеллигентов, зависевших от двора, господствующей церкви или от культурной аристократии. Он был членом, и очень сознательным членом, общества, которое постепенно вырабатывало взгляд на свое великое будущее — взгляд, соответствовавший учению просвещенного протестантизма о всеобщем предопределении. Здесь находило свое выражение растущее сознание религиозного братства избранных, противопоставлявшего себя порочному и гнилому прошлому и отделявшего себя от него; международное общество («светоч всех существующих. церквей»), выступающее в строгом боевом порядке на борьбу с темными силами зла духовным угнетением, олицетворенным в папстве, и с его светскими притязаниями, поддержанными вооруженной мощью Испании. Так религиозный импульс сочетался с патриотизмом, который впервые осознал себя благодаря той ниспосланной богом буре, когда для нас, англичан, «Северный океан даже до самого замерзшего Туле[2] был усеян великолепными обломками Испанской Армады и сама адская пучина лишилась скрытых в ней разрушительных сил, прежде чем смогла своим ужасным и проклятым дуновением дать им волю»[3] Однако ярый патриотизм Мильтона не мешал ему быть ревностным и последовательным интернационалистом. Он считал, что возрожденная Англия должна, первая среди равных, повести вперед возрожденную Европу.

Отец Мильтона был видным представителем профессии, которая вое больше забирала в свои руки финансы страны. Нотариусы были состоятельными людьми, не такими богачами, конечно, как крупные землевладельцы или крупные купцы, но зато они контролировали гораздо большие богатства, чем те, которыми владели сами. По мнению одного современного нам, весьма авторитетного автора, первыми банкирами были не ювелиры, а нотариусы. Их первоначальная функция заключалась в составлении юридических документов: долговых обязательств, арендных договоров, документов о передаче земли и т.д., так что они оказывались в близких отношениях с сельскими джентри, одна часть которых разорялась под давлением новых условий, а другая извлекала из этих условий выгоду. Было вполне естественно, чтобы нотариус давал взаймы клиентам, у которых временно не хватало наличных денег, конечно, за известный процент, так как ограничения ростовщичества, которые никогда строго не соблюдались, к тому времени совсем вышли из употребления. Но поскольку для займов всем безденежным или предприимчивым дворянам, с которыми дела приводили его в соприкосновение, у нотариуса не хватало свободных капиталов, для него было естественным шагом принимать вклады от тех, кто имел лежащие без употребления деньги, чтобы пустить их в дело на пользу владельцам. Мы имеем доказательство одной такой сделки, совершенной отцом Мильтона. Сделка эта стала предметом судебного разбирательства, что свидетельствует о раннем появлении злоупотреблений в профессии нотариусов, хотя сама по себе эта сделка но порочила личной репутации отца Мильтона. Дело касалось суммы в 3 600 ф. ст., на которую вкладчик в течение многих лет получал 8 процентов годовых.

Необходимым условием для успеха такого дела была, очевидно, непрестанная активность капитала, его постоянное обновление. Отсюда возникла тенденция давать взаймы людям прогрессивного типа, производителям, а не потребителям. Если же заем давался старомодному джентльмену, живущему не по средствам, то лишь под залог поместья. Тогда просрочка закладной была лишь вопросом времени, и земля поступала в капиталистическую эксплоатацию. Старомодные джентльмены, естественно, поднимали крик по поводу махинаций выскочек, и нередко их чувства выражали драматурги, высмеивавшие толстых купцов, которые мечтают стать землевладельцами. Они считали своими врагами и нотариусов, что видно из стихотворения «По случаю прокламации его величества в 1630 г., повелевающей дворянам жить в деревне, в своих поместьях»[4] В этом стихотворении перечисляются преимущества сельской жизни, и среди них то, что у себя в поместье непредусмотрительный сквайр будет «свободен от тисков нотариуса».

Однако существование феодальных прав на землю должно было серьезно затруднять нотариальные сделки, и кроме того, нотариусы, как и купцы, вероятно, страдали от произвола во взимании налогов, который практиковали Стюарты. Следовательно, как корпорация (нотариусы объединились в 1628 г.), они должны были склоняться к поддержке той партии, которая выступала за реформу церкви и государства, хотя, конечно, принадлежность отдельных представителей этой профессии к королевской или парламентской партии определяется не так просто[5].

Но хотя ле каждый нотариус был поборником воинствующего протестантизма, Мильтон вырос в таком кругу, где господствовали именно эти взгляды. Его отец был изгнан из родительского дома за преданность реформированной религии, противоречившей взглядам его собственного отца, который во время преследований католиков при Елизавете смело оставался приверженцем католической церкви. Первый учитель Мильтона Эндрю Юнг (вместе с ним Мильтон вел потом памфлетную войну против епископов) был ревностный пресвитерианин, который не мог получить средства к жизни в Англии, находившейся под властью Высокой церкви.

В школе св. Павла Мильтон приобрел друзей, которые имели большое влияние на его развитие. Одним из них был. Александр Джил, сын директора школы, работавший в ней младшим учителем. Это была анархическая, мятежная натура. Джил сочинял по-латыни ядовитые стихи, направленные против папистов и придворной клики. Позднее Мильтон рассказывал, как высоко он ценил беседы с Джилом. Судя по конфликту с властями, который произошел впоследствии у Джила едва не стоил ему ушей, может быть, именно он возбудил у Мильтона интерес к парламентской борьбе, принявшей тогда форму оппозиции герцогу Бэкингемскому, а по существу ставившей под угрозу королевскую прерогативу.

Другого рода дружба была у Мильтона с учеником той же школы Чарльзом Диодати. Его преждевременная смерть лишила Мильтона товарища, к которому он испытывал горячую привязанность, какую на протяжении всей его жизни не вызвало в нем ни одно другое человеческое существо.

Диодати был из семьи протестантов-изгнанников. Эта семья бежала из Италии во Францию, а когда, после Варфоломеевcкой ночи, по всей стране начались преследования протестантов, — в Женеву. Дед Чарльза был купец и банкир, отец его практиковал в Лондоне как врач, и сам он должен был заняться тем же. В этой семье Мильтон получил наглядный урок н-а тему о гибельном проникновении повсюду щупальцев папской власти, о преследовании ею истинной религии, о ее обскурантизме, мешающем благочестивому и деятельному накоплению богатств и препятствующем распространению прогрессивных знаний. С какими мрачными предчувствиями взирали, вероятно, друзья на политику английского правительства, которое, отнюдь не искореняя остатков католических суеверий, вынуждала протестантов уходить в подполье или уезжать за море и выдвигало раболепствующих льстецов и низкопоклонников! Таким образом, к тому времени когда Мильтон, получивший прекрасную классическую подготовку, отправился в Кембриджский университет, у него сложилась твердая уверенность, что решительная борьба, в которой неразрывно переплетались интересы религии, политики и предпринимательства, неминуема[6].

Поиск по сайту: