Памфлетист — поборник свободы

Если вообще поэт имеет право уйти от политических волнений, чтобы посвятить себя искусству, то таким поэтом был Мильтон. Стихотворными произведениями, написанными после окончания Кембриджа, — «L'Allegro», «Il Penseroso», «Comus», «Lucidas» — он вознес английское стихосложение ка новые высоты совершенства. Но Мильтон сознавал, что еще не в силах поднять христианскую английскую поэзию до уровня высших достижений языческих Греции и Рима. Накануне гражданской войны он уже далеко продвинулся в осуществлении своего подготовительного плаиа, который предусматривал не более, не менее как освоение всей существующей культуры в ее историческом развитии, и обдумывал форму и сюжет своей будущей поэмы, колеблясь между эпической и драматической формой и фабулой, заимствованной из истории или священного писания. Однако почти двадцать лет, от тридцать третьего до пятидесятого года жизни, Мильтон добровольно посвящал себя совершенно иным задачам. Как объяснить это?

Первые мероприятия Долгого парламента, собравшегося в ноябре 1640 г., глубоко подорвали фундамент того зданий единоличной власти, которое возвели и укрепили Карл, Страффорд и Лод. Люди почувствовали, что устранено большое зло я что оставшиеся аномалии скоро канут в область забвения — вслед за судами, основанными на прерогативе, и произвольным налоговым обложением. Сам Карл еще не был разоблачен как упорный, коварный и непримиримый враг. Это настроение ярко отразилось в одной балладе, подводящей итоги первому году работы парламента. Она датирована началом 1642 г, и представляет собой одну из немногих сохранившихся баллад, в которых находит выражение народная точка зрения.

Нас, как баранов, стригли день за днём,
Мы, как ослы с навьюченным горбом,
Из года в год работали с трудом,
Без отдыха я без надежд притом.
Спасибо Королевскому Совету,
Великому Совету Короля!
От монополий, сборов меркнул свет,
От корабельных денег жизни нет,
От рыцарства, солдат один лишь вред,
Какое счастье нам несут, сосед,
Законы Королевского Совета,
Великого Совета Короля.
Вы видите всю нашу нищету,
Все беды, скорби, слезы и нужду,
Побои, страх, изгнанье, наготу.
Вы слышите; воздайте же хвалу
Заботам Королевского Совета,
Великого Совета Короля[9].

В течение первой широкой кампании прогрессивного законодательства, проводившейся долгожданным парламентом, Мильтон разделял это всеобщее настроение уверенности. «Я спокойно ожидал исхода борьбы, которую вверял мудрому руководству провидения и смелости народа»[10].

Но легкость, с которой были достигнуты эти важные завоевания, оказалась обманчивой, ибо Карл намеревался взять их обратно, как только ослабнет давление масс, — он уже поступил так с прежними «уступками». Более дальновидные люди обоих лагерей сознавали, что, в конце концов, вопрос о том, кому владеть государственной властью, королю или парламенту, решит, сила. Но следующим шагом парламента было внесение билля об отмене епископата. Выбор вопроса был тактически правилен, — это доказали бешеные усилия придворной партии спасти светскую власть епископов. Конфликт послужил ареной, некоторой обе партии проводили предварительную мобилизацию своих сил. Парламент имел то преимущество, что народ, особенно в Лондоне и восточных графствах, был решительно настроен против сословия, которое самонадеянным вмешательством в его повседневную жизнь уже давно восстановило весь народ против себя. Церковь была одним из крупнейших и наиболее отсталых землевладельцев, а дисциплинарная власть епископов в их епархиях и участие всего духовенства в местном управлении тормозили экономический прогресс и стимулировавшую его идеологическую революцию, пуританство. В политическом же отношении право подбора епископов обеспечивало короне мощный блок голосов в палате лордов.

Борьба бушевала в течение многих месяцев. Со всей страны в парламент посылались петиции и контрпетиции. Лондонские граждане устраивали перед палатами парламента бурные демонстрации. После отмены епископской цензуры печати защитники новой системы церковного управления могли излагать свои взгляды, не опасаясь за уши и ноздри, и партизанская памфлетная война приняла крупные размеры. Мы не знаем, участвовал ли Мильтон в демонстрациях, но он безусловно поддержал петицию, представленную в парламент солидными и почтенными гражданами квартала Олдерсгейт стрит в Сити, где он жил.

В период, когда решался этот вопрос, Мильтон принял то нравственное решение, которое оказало глубокое влияние на всю его жизнь. Как он указывает в одном из немногих автобиографических мест своих памфлетов (а из них мы узнаем многое о его мыслях и стремлениях, но мало о его чувствах), именно в этот момент у него возникло предчувствие, что в данных условиях революция может потерпеть поражение. И как бы он в качестве христианина ни был уверен в ее конечной победе, — пишет он, — провидение не (следует смешивать с фатализмом, — при наличии милости божьей исход борьбы зависит от «умелости и мужества верных людей». Поэтому, продолжает Мильтон, если бы церковь подпала под тяжелое угнетение, а он не принял бы участия в ее защите, то «я предвижу, какой упадок духа и какие угрызения совести я испытывал бы всю последующую жизнь»:

«Робкая и безответная, церковь божья теперь опять у ног своих врагов и хулителей. И если ты ее оплакиваешь, то какое значение имеешь ты или твой плач! Когда было нужно, ты не мог найти ни единого слога из всего читанного и изученного тобою, чтобы произнести в ее пользу. Ведь труд других людей дал тебе покой и досуг для мыслей. Ты обладал прилежанием, способностями, человеческим языком, если нужно было украсить пустой сюжет, но когда потребовалось защищать дело бога и его церкви, а для этой цели тебе и был дан язык, которым ты владеешь, — то бог внимал, не расслышит ли он твоего голоса среди голосов своих ревностных слуг, а ты был нем, как Животное Отныне будь тем, чем сделало тебя твое собственное тупое молчание»[11].

Так Мильтон принял обязательство активно участвовать в общественной борьбе и присоединился к небольшой кучке памфлетистов, нападавших на главную позицию епископата — его претензию на божественное происхождение. Ибо если епископы не были поставлены на свои места по божьему повелению, изложенному в писании, то людям остается исследовать писание и с помощью разума восстановить тот способ управления церковью, который был первоначально указан богом, но искажен честолюбием и жадностью людей.

Меньше чем за два года Мильтон написал на эту тему пять памфлетов. Хотя ему приходилось пользоваться модной в то время техникой аргументации, цитированием текстов и ссылками на авторитеты, он применяет все особые дары своего красноречия — высокий лиризм, бичующее осуждение и силу убеждения. А поскольку все его доводы вдохновлены принципами, которые, хотя и в других формах, касаются нас и сегодня, памфлеты его сохраняют интерес, в то время как большинство памфлетов, написанных его соратниками, превратилось в антикварные курьезы. В особенности нападал Мильтон на светские претензии прелатов, причем с различных точек зрения. Он изобличал их хвастовство, чревоугодие, покровительство суеверным обрядам и, самое главное, их связь с государственной властью, связь, которую осуждал, как порочащую чистоту религии и опасную для гражданской свободы[12]. Поскольку их (прелатов) «достоинство, средства и привилегии основаны не на евангелии, а лишь на милости государя... то по необходимости все их намерения и деяния должны служить лишь его целям».

Так что

«если случится, что тиран... завладеет скипетром, он тут же найдет своих копьеносцев, свои пики и ружья, ему не потребуется другая преторианская банда, другие наемники, — пусть только они запугают народ своими вероломными поучениями».

Уже на этой стадии Мильтон требовал демократизации церкви путем избрания священников отдельными религиозными общинами. В тех условиях это должно было развивать политическую демократию, что доказали преследования диссентеров после реставрации. Ненависть ко всякому принуждению в религиозных делах заставила Мильтона понять необходимость абсолютного отделения церкви от государства, терпимости ко всем протестантским сектам и ликвидации имущественной основы могущества духовенства путем отмены десятины. Мы вполне можем поверить рассказу одного издателя Мильтона в XVIII в., что крайние церковники того времени скупали его памфлеты, чтобы уничтожать их.

Если стиль Мильтона восхищает нас и сегодня, то это объясняется не только высоким литературным мастерством поэта, но и тем, что стиль этот возник из непоколебимой интеллектуальной честности. То, что Мильтон отвергал авторитет всех непроверенных опытом традиций и утверждал адекватность человеческого разума, было важным шагом в процессе умственного освобождения человечества. Против защитников накопленных ошибок истории, мертвый груз которых грозил навсегда задавить пытливый дух, Мильтон выдвинул теорию постепенного достижения подлинного знания через социально мотивированное поведение:

«Мудрость бога создала способность познания, которое соответствует истине, являющейся его предметом и конечной целью, как восприятие глаза соответствует видимой вещи».

Таким образом, хотя с первого взгляда может показаться, что Мильтон чересчур страстно говорил о стихарях и литургиях, в действительности эти вопросы касались сути дела не в меньшей степени, чем любые вопросы, способствовавшие выработке нашего современного мышления. Билль об исключении епископов из палаты лордов был принят королем, и Мильтон, опубликовавший наиболее зрелые свои мысли на эту тему в «Основаниях управления церковью», на несколько лет оставил вопрос о церковной реформе.

«У меня был досуг, — пишет он, — чтобы обратить свои мысли на другие предметы: на развитие настоящей и действительной свободы... Я понял, что есть три вида свободы, необходимых для счастья в общественной жизни, — религиозный, домашний и гражданский».

Поскольку главное препятствие религиозной свободе казалось устраненным, а парламент в то время «усердно занимался» приобретением третьего вида свободы, Мильтон занялся вторым, или домашним, видом свободы — разводом. Главный аргумент, выдвигаемый им в «Учении о разводе» («The Doctrine and Discipline of Divorce»), заключается в том, что при первоначальном, а следовательно, при правильно реформированном христианстве развод разрешается не только вследствие половой неверности, но и по соображениям несоответствия темпераментов.

Право еще не пришло к человечному и разумному выводу Мильтона, и в этом — критерий связанных с данным вопросом предрассудков и интересов. Мильтон, видимо, не подозревал, какое потрясающее воздействие произведут подобные аргументы на его современников.

Я веку предложил отбросить гнет оков,
Жить по примеру вольности былой,
И тут же окружен был дикою толпой
Кукушек, сов, собак, мартышек и ослов.

Самыми шумными из этих существ были пресвитериане, эти клирики, проявлявшие такую же жадность и такие же тиранические наклонности, как и прежние сторонники прелатов. В такой обстановке Мильтон сочинил свою «Речь о свободе печати» («Speech for the Liberty of the Unlicensend Printing») с целью помешать организации церковной цензуры, обращенной против богохульных и еретических взглядов и сопровождаемой зловещим ритуалом позорного столба и виселицы. Эта речь не была только его личным выступлением, — Мильтон указывает, что многие ревностные сторонники парламента докучали ему просьбами оказать им помощь в устранении препятствия, стоящего на пути науки, какое представлял собою указ от 14 июня 1643 г. Согласно этому указу, не позволялось печатать ни одной книги или памфлета, «если она сперва не будет одобрена и разрешена таким лицом или лицами, каких назначат обе указанные палаты или любая из них для разрешения ее». Знаменитый памфлет Мильтона выражает «общую жалобу всех тех, кто возвысил свой ум и знания над уровнем пошлости, чтобы нести истину другим» и протестовать против возвращения к старорежимной практике Звездной палаты, сметенной первым подъемом революции. В сороковые годы XVII в. было посеяно многое из того, что мы теперь считаем факторами нашего социального прогресса. Умственное брожение тех лет выражалось в необычайном изобилии сект, чьи взгляды считали разрушительными как робкие пресвитериане, так и пресвитериане с диктаторскими замашками. Пытливый ум Мильтона был восприимчив к новым идеям, и в тех случаях, когда Мильтон не мог определить достоинства и недостатки предмета, то был убежден, что истину можно обрести лишь при свободном обсуждении. Рассматриваемый памфлет доказывает, что мысли Мильтона о реформации заходили гораздо дальше спора о епископате. «Лишение епископа его сана не сделает еще нас счастливой нацией». Нужно изменить и другое — не только в церкви, но и «в управлений жизнью, как экономической, так и политической»[13]. Очищение религии должно привести к установлению социальной справедливости.

Приводим Восторженное описание Мильтоном характерного для периода революции всеобщего стремления к просвещению; как отличается оно от направленной против революционных элементов сенсационной книжки пресвитерианина Эдеардса «Gangraena» с ее нарочито устрашающими рассказами о толпах портных, сапожников и других «представителей механических ремесел», которые осмеливаются думать о себе сами.

«Взгляните теперь на этот огромный город, город-убежище, центр свободы. В кузнице войны не больше наковален и молотов, кующих орудия вооруженной Справедливости для защиты осажденной Истины, чем есть в этом городе перьев и голов, занимающихся при свете ламп, размышляющих, ищущих, обдумывающих новые понятия и мысли, которые они могли бы дать близящемуся Преобразовавию вместе с клятвой верности; другие с такой же быстротой читают, испытывают все вещи, уступают силе разума и убеждения. Чего еще можно потребовать от нации, которая так стремится искать, истину? Чего еще, кроме мудрых и верных работников, нехватает такой благодарной и плодородной почве, чтобы произвести народ, богатый знанием, нацию пророков, мудрецов и достойных людей?»

Схватка с пресвитерианской фракцией, этими соглашателями в революционных рядах, была для Мильтона прелюдией к полному политическому разрыву с ней. Он все больше сознавал ее зловещую роль. Это проявилось в том факте, что из нескольких стихотворений, написанных им в эти годы, три представляют собой нападки на этих «новых притеснителей совести» и резюмируются в известной строчке:

Новый пресвитер — это тот же священник, только пишется длиннее[14].

Как бы по контрасту с этой низменной темой Мильтон приблизительно в тот же период написал три прекрасных сонета, прославляющих мужество, доблесть и разум лидеров парламента — Кромвеля, Ферфакса и Вейна Младшего.

Первым публичным политическим выступлением Мильтона, если принять слово «политическое» в узком смысле, был краткий памфлет «Должность королей и судей» (The Tenure of Kings and Magistrates), опубликованный через две недели после казни Карла. Цель памфлета заключалась в том, чтобы дать этому акту религиозное и философское оправдание, а также выработать противоядие пропаганде против армии и парламента, которую вели пресвитериане, боявшиеся демократического развития революционного движения. Эта двойная цель исчерпывающим образом изложена в полном заглавии памфлета.

Политическая позиция Мильтона в это время сводится к чистому республиканизму, который, как он сам пишет, можно обосновать с помощью разума, а также вывести из писания:

«Поскольку король или судья получает свою власть от народа и, прежде всего, как по происхождению, так и ло естественному характеру своей власти для блага народного, а не своего собственного, народ имеет право так часто, как сочтет нужным, избирать или отвергать, оставлять или низлагать его, хотя бы о» и не был тираном, — просто в силу свободы и правя свободнорожденных людей быть управляемыми так, как представляется им наилучшим. Это положение, хотя и вполне совместимое с очевидностью разума, может быть доказано также писанием. См. Второзаконие, XVII, 14».

Один автор[15] замечает, что тезис Мильтона «совпадает с главной линией развития либеральной политической теории в течение средних веков и эпохи Возрождения» и что Мильтон «не говорит ничего, что не было уже сказано сотни раз». Но утверждать идею народного суверенитета вообще и утверждать ее при таких особых обстоятельствах, как публичное и церемониальное (ибо законным назвать его было нельзя) — обезглавление короля, чья законность была бесспорна, — это вещи совершенно различные. Убийство и низложение королей казалось делом естественным для английских баронов, как и для всяких крупных феодальных вассалов; это не было нарушением правил игры, которую они вели между собой. Но тот факт, что низшие сословия (а зная, как богаты были многие парламентские, лидеры, мы иногда забываем о пропасти, разделявшей знатность и богатство) не убили Карла втихомолку, а намеренно бросили вызов общественному мнению своим призывом к праву и справедливости, — вот что заставило правящие классы Европы понять, что в круг их расчетов вступило нечто новое.

Открытое присоединение столь выдающегося своей ученостью и литературным талантом человека к революционной точке зрения явилось для правительства таким подкреплением, которое оно не замедлило оценить. Через несколько недель после выхода в свет «Власти королей и судей» государственный совет пригласил Мильтона стать его секретарем «по иностранным языкам». Можно представить себе удовлетворение, с каким Мильтон, для которого гражданская ответственность была важной обязанностью интеллигента, принял это назначение. Помимо обычной переписки с иностранными державами, ему почти сразу же пришлось отражать нападки на политику правительства, его принципы и его персонал. Старый порядок пользовался еще симпатиями большинства интеллигенции, чье общественное положение было связано с ним, и церковники, журналисты, поэты и сатирики вели по новому правительству меткий огонь, на который оно не могло дать достаточно внушительный ответ.

Самым сильным образцом роялистской пропаганды был памфлет «Eikon Basilike» («Королевский образ»), выпущенный из печати через месяц после казни короля. В нем воспроизводились, — будто бы, личные размышления Карла ею время гражданской войны. В действительности это был обман. Подлинным автором памфлета оказался некий де Годен (de Gauden), получивший при реставрации епархию. Подзаголовок памфлета «Подливное изображение его священного величества в одиночестве и страданиях», достаточно определенно характеризует его стиль и направление. Это смесь софистики и сентиментальности, которая, с помощью портретов Ван-Дейка и «Истории» Кларендона, сохранила нам легенду о Карле — мученике за свою религию «за благополучие своего народа». Книгу умело пропагандировали, и она получила такое широкое распространение, что правительство сочло нужным ответить на нее, сообщив об истинных событиях, которые были извращены подставными авторами. Контратака Мильтона «Иконоборец» («Eikonoklastes») последовала в октябре того же года. Иконоборец (Мильтон) тщательно аргументированными параграфами, без обычных великолепных интерлюдий других своих памфлетов пункт за пунктом разбивает «Королевский образ». Однако стиль памфлета очень живой. Мильтон как бы вновь переживает этап за этапом годы жестокой борьбы и рвет паутину лжи и искажений, с помощью которой поверхностный защитник короля пытается запутать вопрос. Этот памфлет в самой сжатой форме обосновывает необходимость вооруженного восстания. В нем доказывается, что ни на одном этапе нельзя было доверять гарантиям религиозной и гражданской свободы, которые давал Карл. Памфлет обнаруживает новое для Мильтона — умение использовать сухой материал практической политики. Даже если Мильтон, когда писал памфлет, прибегал к чужой помощи, сочинение это показывает, что возвышенное представление о свободе не помешало ему искать самых непосредственных сведений о средствах, которыми люди ее добывают.

Быстрое подавление мятежа 1648 г., известное под названием Второй гражданской войны, показало, что нет пока надежды на свержение нового правительства без помощи иностранной интервенции. В течение следующих нескольких лет роялисты-эмигранты вели интриги в Париже, Брюсселе, Мадриде и Риме, стремясь заручиться сочувствием их реакционных дворов. Сочувствия они, несомненно, добились, но деньги и войска, необходимые для возвращения им поместий и привилегий, вовсу не появлялись, так как иностранные властители отлично знали, что, пока цела армия Кромвеля, они обожгутся на подобном предприятии. Поэтому борьба разгоралась в области идеологии. Роялисты старались организовать европейское общественное мнение и создать коалицию против представительного правительства, этого чудовища, появившегося в Англии, и предвещавшего освобождение угнетенным подданным всех абсолютных правителей.

Памфлеты Мильтона[16], написанные в ответ на два самых серьезных литературных нападения на республику, принесли ему европейскую славу, которой он справедливо гордился. По сравнению с ией потеря зрения, утраченного ради защиты правого дела, казалась оправданной жертвой.

В последнем из этих двух памфлетов обнаруживается та движущая сила, которая воодушевляла Мильтона в продолжение всего долгого и утомительного спора. Он ищет отдыха от перестрелки цитатами, от дискредитации нравственности и учености своего противника в восторженном прославлении достигнутой Англией свободы, этого великого образца, которому будут стремиться подражать все нации. Мильтон гордится именем англичанина, но не в узком смысле расового превосходства, и прежде чем развернуть нить своих рассуждений, он останавливается, чтобы окинуть взором величайшую аудиторию, к какой когда-либо обращался человек. В заслуженно знаменитом отрывке, выражающем главную мысль всех демократических революций, которые в дальнейшем потрясали цивилизацию и вливали в нее новые силы, Мильтон пишет:

«Как с огромной высоты, я озираю обширное пространство моря и земли и бесчисленные толпы зрителей, вид которых свидетельствует о живейшем интересе, о чувствах, весьма сходных с моими. Здесь я вижу упорную и мужественную доблесть немцев, презирающих рабство; там — благородную и живую пылкость французов; по эту сторону — спокойную и величественную храбрость испанцев; по ту сдержанное и осторожное великодушие итальянцев. Из всех людей, любящих свободу и добродетель, великодушных и мудрых, где бы они ни находились, некоторые втайне сочувствуют мне, другие открыто меня одобряют; некоторые приветствуют меня поздравлениями и рукоплесканиями; другие, которые долго не поддавались убеждению, сдаются, наконец, плененные силою правды. Мне кажется, что, окруженный толпами, я вижу, как от Геркулесовых столпов до Индийского океана все нации земли вновь получают ту свободу, которой они так давно лишились».

Затем Мильтон восхваляет мудрость и добродетель руководителей республики и увещевает их решительно продолжать тот путь, на который они столь смело вступили.

Теперь для нас ясно, что революционный порыв тогда уже слабел, что после подавления левеллеров нельзя было сохранить все демократические завоевания революции. Несмотря свою духовную энергию, на свой благородный оптимизм, Мильтон не мог не ощущать отлива революционной волны. Но это отнюдь не приводит его в отчаяние, а напротив, побуждает призывать своих героев к большим усилиям в искоренении «продажности и наклонности к жадности, честолюбию и чувственности», препятствовавшим завершению великого дела, основы которого были так хорошо заложены.

Начиная с этого времени поток событий обратился против всего, во что верил Мильтон, но он с высокомерием великого идеалиста не поплыл по течению, а боролся до потери сил, чтобы преградить этот поток. Накануне реставрации он обратился к людям, сохранившим верность революции, с призывом, самое заглавие которого выражает возвышенное презрение к случайным переменам. Обманутая толпа возвращается к рабству, но слепой мыслитель продолжает взывать к разуму и справедливости, которые еще не побеждены. Он предлагает ей «легкий и скорый путь к установлению свободной республики» и описывает «его превосходство по сравнению с неудобствами и опасностями, связанными с обратным допущением в наше королевство монархии» (”The Ready and Easy Way to Establish a Free Common Wealth, and the Excellence there of Compared with the Inconveniences and Dangers of Readmitting Kingship in this Kingdom”). Через месяц Карл II Стюарт высадился в Дувре как король Англии.

В этом последнем своем политическом выступлении Мильтон, как подтвердили дальнейшие события, правильно предсказал ужасающий упадок, характерный для царствования Карла, при котором религиозная «нетерпимость, отсутствие гражданской свободы и духовное низкопоклонство всего общества, за исключением немногих людей, имели большее значение, чем известная всем развращенность двора.

В течение этого долгого «безвременья рабства», о котором Мильтон во «Второй защите» предупреждал колеблющихся, ему, известному врагу старого строя, волей-неволей пришлось молчать. Было вполне вероятно, что защитник цареубийства последует за цареубийцами на виселицу. Мильтон не пошел на примирение с реакцией. Он не откупился от «ее, как толпа посредственных поэтов, которые посвящали оду Карлу с такой же легкостью, как Кромвелю. Лишь Эндрю Марвел выделяется на этом фоне своей безупречной честностью. Ему-то, поводимому, Мильтон преимущественно и обязан жизнью, а значит, теми годами, в продолжение которых он завершил свои эпические поэмы. Теперь, когда он уже не мог Служить своему делу, его энергия нашла выход в них.

Жизненность произведений Мильтона подтверждается тем, что вопросы, которыми он занимался, все еще не решены. Язык споров, которые он вел, далек от нас, но развитые им принципы требуют для своего осуществления переустройства общества. Вот почему его слава остается полем битвы, на котором ведут борьбу противоречивые устремления, а каждая новая книга о нем полемизирует с предыдущими. Рассеянный Мильтоном туман средневековья встает перед нами сегодня в форме недоверия к способности человечества уничтожить общественное зло. Если нужно вновь подчеркивать смелость мысли Мильтона, то лишь потому, что пуританизм совершенно неправильно отождествляют с простой умеренностью и другими земными чертами, а имя Мильтона нередко страдает от отождествления с этим видом пуританизма.

Мильтон боролся, чтобы освободить массы как от тирании приходского священника, так и от тирании произвольной и безответственной исполнительной власти. История сыграла с ним скверную шутку, но нельзя отрицать его убеждения в том, что люди могут построить для себя такое общество, в котором разумная и сознательная дисциплина освободят активную добродетель каждой личности.

Как случилось, что такое общество не было создано в дни Мильтона? Если люди не идут упорно по пути добродетели, — пишет Мильтон, — то потомство «увидит, что был богатый урожай славы, что представлялась возможность для величайших достижений, лишь не было людей для их осуществления; однако были люди, которые могли дать верный совет, увещевать, вдохновлять и возложить неувядаемый венок славы на голову знаменитых актеров столь славной сцены».

Здесь Мильтон почти попадает в цель, хотя смысл событий выступает перед его мысленным взором в аспекте отдельных личностей. Не было людей, способных воплотить в жизнь идеи организации, таившиеся в передовом мышлении того времени. Такому классу предстояло родиться лишь в горниле страдания, которое до конца поглотило справедливость и милосердие, вдохновлявшие Мильтона.

Опубликовано в сборнике К. Хилла Английская революция (Москва, ГИИЛ, 1949) (стр. 139-182)

Сканирование и обработка: Вадим Плотников.

1. Схоластическим авторитетом, основанным на произведениях отцов церкви, а не на непосредственном слове божьем, изложенном в священном писании.

2. Название легендарного острова в Атлантическом океане к северу от Шотландии. Туле у античных писателей служил символом крайнего севера. — Прим. ред.

3. Of Reformation touching Church-discipline in England.

4. Автор его сэр Ричард Фэвшо.

5. Один ю них, например, нажил состояние, помогая роялистской не подчинявшейся парламенту группе аристократии, из которой высасывала сохи парламентская система штрафов. Масштаб его сделок весьма внушителен. Его доходы от вознаграждений, начиная с 1639—1640 гг., составляли около 1000 ф. ст, в год. Одно время он имел в процентных ссудах 17000 ф. ст., распределенных между 100 клиентами, в числе которых были 16 пэров, епископ и около 40 баронетов и рыцарей. См. Max Beloff, Humphrey Shalerosse and the Great Civil War, “English Historical Review”, Oct., 1939. Другой — младший брат Мильтона — стал роялистом

6. Читатель найдет лучшее изложение точки зрения патриотического протестантизма в поэме о «пороховом заговоре» — «In Quintum Novembris». Совершенно новая, оптимистическая и воинствующая религиозная нота звучит в «Ode on the Morning of Christ's Nativity». А благословенное небом целомудрие, которое с такой прелестью прославляется в «Comus», не лишено связи с пуританско-капиталистическим протестом против безответственной расточительности.

7. W. Skeat The History of English Rythmus, 1882. — Прим. ред.

8. Переводы с латинского и значительная часть данных, приведенных в этой части очерка, почерпнуто мною ив прекрасного издания «Private Correspondence, and Academic Exercises» под редакцией P. B. и E. M. W, Tfflyard.

9. H. E. Rollins, Cavalier and Puritan. (перевод стихов здесь и дальше О.С. Моисеенко)

10. «Second Defence of the English People»

11. Основания управления церковью. Полемика с прелатами. (The Reason of Church Government urged against Prelatry.)

12. «Трактат о гражданской власти в церковных делах», 1659. «Об истинной религии, ереси, терпимости и росте папизма», 1673. «Соображения о лучших средствах для удаления из церкви ее ваймитов», 1659. («A Treatise of Civil Power in Ecclesiastical Causes», 1650. «Of True Religion, Heresy, Toleratiori and the Growth of Popery», 1673. «Considerations touchiiug the Likelirest Means to remove Hirelings out of the Church», 1659)

13. Его собственный «Трактат о воспитании» («Tractate on Education», 1644) является ценным вкладом в решение этой проблемы.

14. Игра слов: по-английски Ргеsbуtеr (пресвитер) и Priest (священник). — Прим. ред.

15. Hanford, A Milton Handbook.

16. «Защита англичанином Джоном Мильтоном английского народа против Салмасия», 1651 («John Milton the Englishman's Defence of English People against Salmasius») — ответ на «Defensio Regia pro Carolo I» (автор Claude Saumaise), «Вторая защита английского народа англичанином Джоном Мильтоном в ответ на бесчестную книгу», 1654 («The Second Defence of the English People be John Milton, Englishman, in reply to an infamous Book») — ответ на «The Cry of King's Blood to Heaven against English Parricides» (автор — Peter du Moulin). Этот спор, обращенный к международной аудитории велся по-латыни. Важнейшие части второго памфлета Милтона переведены на английский в издании его «Selected Prose» в серии «World's Classics».

Поиск по сайту: