Исторические корни правового нигилизма (Право и интеллигенция)

Введение

Скептическое и негативное отношение к праву, несомненно, существует в современном российском обществе и в немалых масштабах. Такое отношение вплоть до полного неверия в его потенциальные возможности решать социальные проблемы так, как того требует социальная справедливость называется правовым или юридическим нигилизмом. Он заключается не просто в юридической неосведомленности, хотя, несомненно, и в ней. Речь идет о большем — о неверии в право и неуважении к нему. По словам Ф. Искандера, "есть нечто сильнее нас и это закон. Сейчас же миллионы людей не верят ни в какой закон, они верят в ближайшего начальника". Сущность его - в общем, негативно-отрицательном, неуважительном отношении к праву, законам, нормативному порядку, а причины его кроются - в юридическом невежестве, косности, отсталости, правовой невоспитанности основной массы населения. Подобные антиправовые установки и стереотипы есть "элемент, черта, свойство общественного сознания и национальной психологии - отличительная особенность культуры, традиций, образа жизни".Речь идет о невостребованности права обществом. То, что общество высокомерно-пренебрежительно, снисходительно-скептически воспринимает право, относит его не к базовой, основополагающей идеи, а видит как второстепенное явление, отводит его на второй план, показывает меру цивилизованности общества, отражается на состоянии его духа, умонастроениях, социальных чувствах, привычках. Стойкое неверие в высокое предназначение, потенциал, возможности и даже необходимость права – таков основной признак данного феномена. Наконец, отношение к праву может быть просто индифферентным (безразличным), что тоже свидетельствует о неразвитом правовом сознании людей.

Проблема эта очень актуальна на сегодняшний день. Средства массовой информации, писатели, ученые, видные юристы постоянно обращают внимание на правовой нигилизм, юридический беспредел, правовое бескультурье, процветающие в обществе. Юридический нигилизм действительно принял широкомасштабные размеры: от сферы повседневных отношений людей до деятельности высших законодательных органов государства, от центрального управленческого аппарата до самодеятельности местных властей. Это — опасное социальное явление, могущее стать серьезным препятствием на пути реформ.

Правовой нигилизм в России – явление не только сегодняшнего дня. Он всегда существовал в нашей стране, разрастаясь или уменьшаясь в зависимости от множества различных причин. Правовой нигилизм имеет в нашей стране благодатнейшую почву, которая всегда давала и продолжает давать обильные всходы. Причем почва эта постоянно удобряется, поэтому "неурожайных лет" практически не было. Как и раньше, живем в море беззакония, которое подчас принимает характер национального бедствия и наносит обществу огромный и невосполнимый ущерб. Истоки же этого недуга уходят в далекое прошлое. Идея закона в России обычно ассоциировалась скорее с главой государства, монархом, чем с юридическими нормами. В общественном сознании прочно утвердилось понимание права исключительно как приказа государственной власти. Представления о праве как указаниях "начальства" настойчиво культивировались в народе - то, что исходит сверху, от властей, то и право. Но еще Фейербах заметил: "В государстве, где все зависит от милости самодержца, каждое правило становится шатким". Давно было сказано: на Руси всегда правили люди, а не законы. Отсюда - наплевательское отношение к закону как свойство натуры русского обывателя. Расхожими стали горькие слова Герцена о том, что жить в России и не нарушать законов нельзя. "Русский, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; совершенно так же поступает и правительство". С этим созвучна и мысль Салтыкова-Щедрина о том, что суровость российских законов смягчается необязательностью их исполнения. Известны крайне отрицательные суждения Л.Н. Толстого о праве. Все это, как пишет В.А. Кистяковский, дало повод одному из тогдашних поэтов-юмористов Б.Н. Алмазову сочинить следующие стихи, вложенные в уста К.С. Аксакова:

Россиянам присущ правовой нигилизм. Классики отечественной литературы основывали свои высказывания на наблюдениях за окружающей их действительностью. И если бы она была другой, то народ не сложил бы пословицы, вроде "Закон, что дышло - куда повернул, туда и вышло", "Закон - что столб, можно и обойти".

Где же корни правового нигилизма, столь распространенного и живучего в нашем российском обществе? Какие масштабы он принял сегодня и как избавится от этой "болезни общества"? В этом и заключается главная задача данной работы.

Исторические корни правового нигилизма (Право и интеллигенция)

Исторически сложившееся в России отношение к праву было по крайней мере двойственным. Со времен Петра I самодержцы учреждали такую систему правления, которая служила их интересам. Как уже отмечалось, идея закона ассоциировалась скорее с главой государства, нежели с юридическими нормами. И хотя время от времени предпринимались попытки кодификации права, монархи воздерживались от признания его общих принципов, на которых основывается власть и которые в иерархии ценностей выше, чем сама власть.

Екатерина Великая, несмотря на личные контакты с такими знаменитыми философами, как Дидро и Вольтер, тем не менее напуганная французской революцией. сочла идеи просвещения, в частности неотъемлемые права человека и гражданина, угрозой ее личной власти. Подобным же образом Николай I был напуган восстанием декабристов в 1825 г. и воздействием на них абстрактных представлений о праве и справедливости. С начала XIX в. возобладала (не без помощи Н.М. Карамзина) историческая школа права, отвергавшая концепцию обязательного соответствия национального права универсальным естественным нормам. Отсюда — отрицание каких бы то ни было ограничений для царских указов и установлении. В этот период было запрещено преподавание естественного права, а предпочтение отдавалось так называемому законоведению.

Один из западных исследователей отмечал: "Российская Империя XIX в. – это не полицейское (Polizeistaat) и тем более не как правовое государство (Rechtstaat) в прямом значении этих терминов, а скорее регламентарное (Reglamentstaat), действовавшее на основании множества актов и предписаний".

Двойственное отношение Александра II к праву в конечном итоге ослабило значение великих правовых реформ 60-х годов. В соответствии с этими реформами. которые проводились после ликвидации крепостничества, была создана система независимых судов — института присяжных и адвокатуры. К началу XX в. судьи стали назначаться пожизненно; они осуществляли правосудие публично, с участием присяжных, уважительно относясь к процессуальным правам подсудимых.

Если бы аналогичные судебные институты были распространены на территории всей Российской Империи, могла бы сформироваться и правовая культура, соответствующая состоянию общества, чего. однако, не случилось: когда независимость судей и присяжных начала представлять для правительства угрозу, оно стало вмешиваться в их деятельность.

Правовой статус личности в Российской Империи определялся социальным положением, что нашло отражение в сословной системе. Первым сословием было дворянство, затем духовенство, далее сословия мещан, крестьян и всех прочих. Каждое из сословий обладало юридически оформленными правами и обязанностями. И хотя соотношение классовых сил в обществе менялось, государство реагировало на рост социальных и политических волнений попытками укрепить status quo. Для новых же социальных групп — рабочих, ремесленников, интеллигенции — в устаревшей сословной системе места не находилось.

К началу XX в. классификация правового положения личности была настолько неопределенной, что некоторые ученые отмечают наличие в России того времени двух различных "миров". Один представлял собой традиционную систему сословий во главе со всемогущим самодержавием, другой — "неразвитое, но растущее гражданское классовое общество; его защищала реформистская бюрократия, призванная отвечать на запросы современного мира, который традиционная Россия предпочитала игнорировать".

После революции 1905 г. во время дебатов в первой и второй Государственных думах (в 1906 и 1907 гг.) выделилась явная оппозиция сословной системе. За день до столыпинского переворота 3 июня 1907 г. было внесено в Думу законодательное предложение о ликвидации сословий.

Но для царского режима сама идея создания новой правовой системы была неприемлемой. Самодержавие обращалось с населением, как с подданными, которым были дарованы определенные права и привилегии в соответствии с их социальным положением. Изменение правовой и политической системы потребовало бы изменения отношений между личностью и государством. Однако традиции французского Просвещения не имели в Российской Империи такого распространения, как в Западной Европе, где они вызвали к жизни доктрину естественных прав — не зависящих от государства, изначально присущих личности. Не случайно в общественном сознании довольно прочно укрепилось нигилистическое отношение к праву, понимание его исключительно как приказа (зачастую несправедливого) государственной власти.

Вообще, формирование национального сознания в России в течение длительного времени шло в таких условиях, которые не могли не породить широкомасштабного юридического нигилизма. Он — естественное следствие способов правления, которыми пользовалось русское самодержавие, многовекового крепостничества, лишавшего массу людей правосубъектности, репрессивного законодательства, несовершенства правосудия. Имело значение и отсутствие должного внимания к праву со стороны православной церкви (в отличие, например, от католической, роль которой в рецепции римского права весьма существенна). У Герцена было достаточно оснований, чтобы сказать: "Правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школою. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности".

После реформ 60-х годов XIX в. в России шел активный процесс развития юридических профессий, правовой науки, юридического образования. Важнейшие юридические проблемы, в том числе конституционные, оказались в фокусе общественно-политической жизни, что предполагает достаточно высокий уровень правовой культуры. Однако все это в столь исторически короткий промежуток времени не привело к сколько-нибудь радикальному преодолению юридического нигилизма в массовом сознании. Да и более высокий уровень общественного сознания был далеко не свободен от него. Достаточно вспомнить взгляды Л. Н. Толстого, который требовал заменить право нравственными заповедями, а юридическую науку называл "болтовней" о праве. В "Письме к студенту по поводу права" (1909 г.), Л.Н. Толстой писал: "Право государственное есть право отбирать у людей произведения их труда, посылать их на убийства, называемые войнами, а для тех, которые отбирают произведения их труда и которых посылают на войны, право пользоваться теми произведениями своего труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают. Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать, для людей же ссылаемых, заточаемых и вешаемых есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным".

Таким образом, Л.И.Толстой четко выразил взгляд, широко распространенный не только среди правовых нигилистов, но и среди марксистов: право есть орудие власти того или иного класса, инструмент для формирования такого общества, которое выгодно для находящихся у власти.

В преобладавшей философской мысли того периода право занимало весьма скромное место, будучи сильно потеснено абсолютным приматом нравственных и религиозных начал. Американский исследователь общественной мысли этого времени в России А.Валицкий пришел к выводу, что праву в ней не повезло. Он отмечал: "В России право отвергалось по самым разным причинам: во имя самодержавия или анархии, во имя Христа или Маркса, во имя высших духовных ценностей или материального равенства". Ни в одной развитой стране мира не было столько идеологических течений, отмеченных печатью антиюридизма, а в лучшем случае — безразличия к праву, как в России. Рассмотрим самые основные из них и определим отношение к праву их представителей.

Консерваторы и демократы. Отмечая принципиальное несходство исторических судеб России и Запада, представители консервативного крыла общественной мысли, так называемые славянофилы, считали, что России свойственно строить свою жизнь на началах нравственных, религиозных и (говоря современным языком) патерналистских. Запад же предпочитает "поклонение государству", "механическое юридическое устройство". В то время как в Европе активно формировались выдержавшие затем испытание временем публичное и частное право, представители славянофильской ориентации настаивали на том, что русский народ "есть народ негосударственный" (К.С. Аксаков), право и конституция ему не нужны. "Посмотрите на Запад. Народы увлеклись тщеславными побуждениями, поверили в возможность правительственного совершенства, наделали республик, настроили конституции и обеднели душою, готовы рухнуть каждую минуту" (И.С. Аксаков-младший).

Было бы большой ошибкой видеть в славянофильстве причуды группы консерваторов, пытавшихся заменить слово "галоши" на "мокроступы". Раздвоенность русской общественной мысли на западников и антизападников — ее константа. И в последующем вплоть до наших дней на идеологической арене постоянно присутствовали разнообразные варианты, предлагавшие стране особые, "самобытные" пути развития и при этом право всегда оказывалось на задворках, в лучшем случае чем-то второстепенным.

Обратимся к левому крылу общественной мысли — к ярким, представителям которого принадлежат А.И. Герцен и др. и "политико-правовые учения" которых в нашей литературе аттестуют как демократические и передовые. Таковыми они, очевидно, были, но вот были ли они правовыми?

Понятие "политико-правовое учение" неточно тем, что оно возводит в ранг правовых и такие учения, в которых право или отсутствует, или предстает в качестве придатка, подчас достаточно жалкого, к взглядам на государство, политику, власть. Рассматривать юридическую мысль как придаток политической — примерно то же самое, что видеть в праве лишь инструмент государства и политики.

Отдавая должное борьбе А.И. Герцена с самодержавно-крепостническими устоями, его критике российской государственности, административного произвола и т.п., нельзя не видеть, что осуждение существующего порядка отнюдь не сопровождалось у него должной оценкой созидательной роли и потенциала права. Взгляды Герцена отнюдь не отмечены юридико-мировоззренческими установками о роли правa и закона. Скорее наоборот.

Мы далеки от того, чтобы обвинять революционных демократов в юридическом нигилизме. Вместе с тем развитию правосознания общества в плане повышения престижа права их "политико-правовые учения" не очень-то способствовали, особенно с учетом революционных призывов "к топору". Напрасно это обстоятельство замалчивается в нашей литературе.

Хотя в программных документах народнических организаций (как и позднее в программных документах социал-революционеров и социал-демократов) содержался ряд демократических требований, тем не менее можно утверждать, что в целом идеология и практика народничества (так же как идеология и практика социал-революционеров и социал-демократов) невысоко оценивали право. Все, что было связано с правом, интересовало их преимущественно в той мере, в какой это способствовало или, наоборот, мешало революционным установкам.

Один из читателей трудов видного теоретика народничества, представителя его умеренного крыла П.Л. Лаврова обратился к нему с таким поистине провидческим вопросом: "Вы, вероятно, согласитесь, что поднять народ для резни, внушить измученному, умирающему с полуголода крестьянину и рабочему необходимость кровавой расплаты еще не значит сделать из него гражданина будущего свободного, идеального общества". В ответ П.Л. Лавров предостерег вопрошавшего от приверженности к конституционности, призывая его "бороться с конституционалистами, чтобы те, которые только сочувствуют нам, а не прониклись еще социалистическим сознанием, не могли пристать к фальшивому, ненадежному знамени конституционализма". В работе о государстве П.Л. Лавров развивал мысль о том, что "юридическая функция" государства ничего хорошего обществу не принесла. А еще раньше в "Исторических письмах", выдвинув странную альтернативу, утверждал, что "замена честности законностью есть явление антипрогрессивное". Это достаточно близко к известной формуле "жить надо не по закону, а по совести".

Разумеется, антиправовой была позиция экстремистского крыла народничества, а тем более анархистских и близких к ним течений. Если согласиться с Н.А. Бердяевым в характеристике русского сознания как сознания крайностей, одной из которых является дух анархизма, то не следует недооценивать влияние этих течений. В отношении права, как и государства, они бескомпромиссны. В "Программе международного социалистического альянса" М.А. Бакунин требовал немедленной отмены "всего того, что на юридическом языке называлось правом, и применения этого права". Он же утверждал, что для торжества свободы надо отбросить "политическое законодательство". В отрицании конституции теоретик анархизма как бы солидаризировался со славянофилами и их последователями. И совсем по-аксаковски звучит бакунинское изречение в его книге "Государственность и анархия": "Немцы ищут жизни и свободы своей в государстве; для славян же государство есть гроб".

Автор исследования о Бакунине посчитал в бакунинской критике права положительным то, что она "способствовала изживанию в среде рабочих и революционной молодежи иллюзий, связанных с надеждой достичь социалистического благоденствия исключительно с помощью всеобщих выборов в парламент и принятия надлежащих законов".

"Способствование изживанию" и без того не столь великих правовых и конституционных иллюзий, чем усиленно занимались и правые и левые, ничего хорошего России не принесло.

Толстовство. В 1910 г. в Москве с небольшим интервалом хоронили двух известных всей России людей, и оба раза похороны вылились в массовую политическую демонстрацию. Один из них — лидер кадетской партии, председатель I Государственной думы проф. С.А. Муромцев, другой — великий русский писатель Л.Н. Толстой. Очевидно, эта близость во времени и породила сопоставление, сделанное другим деятелем партии кадетов Н. Гредескулом в статье, посвященной памяти Муромцева. Оно звучало так: "И как общественный деятель, и как ученый Муромцев видел в праве величайшую общественную ценность.., он любил право как священник любит свою службу или как художник любит свое искусство... В этом отношении он был полной противоположностью, например, Л.Н. Толстому, который ненавидел и презирал право".

Как ни резко звучат последние слова, они справедливы. Если систематизировать все высказывания писателя о праве, правосудии, юридических профессиях и науке, то получится неплохое обвинительное заключение. А на склоне лет Л.Н. Толстой в уже упомянутом выше "Письме к студенту о праве" высказался предельно кратко, назвав право "гадким обманом". Закон и совесть для писателя — понятия альтернативные и даже полярные; жить нужно не по закону, а по совести.

Многие последователи справедливо отмечали, что антиюридизм Толстого сложился на благородной почве осуждения российских порядков, особенно беззащитности простого человека перед лицом закона и юстиции. Однако писатель не щадил и более развитые в демократическом плане правовые системы. В 1904 г., отвечая американской газете, Л.Н. Толстой утверждал, что усилия западных стран, результатом которых стали конституции и декларации прав, были напрасными и ненужными; это был неправильный и ложный путь. Досталось и юридической науке, которую писатель квалифицировал (в том же "Письме к студенту") как еще более лживую, чем политическая экономия.

По мнению известного юриста и политического деятеля В.А. Маклакова, известного своими трудами по истории русской общественной мысли, "ни на какую другую деятельность, кроме разве военной. Толстой не нападал так настойчиво и постоянно, как на судебную". Впрочем, в этом он не был одинок. В русской литературе подобное отношение к суду (а во многом и к праву, и к закону) получило достаточно широкое распространение. Известный писатель М. Алданов так писал об этом: "В русской литературе есть немало симпатичных убийц, но нет ни одного симпатичного адвоката... Она не любила суд вообще и в его изображении обычно шла "по линии наименьшего сопротивления". В двух знаменитейших романах о нем в "Братьях Карамазовых" и в "Воскресенье" происходит судебная ошибка".

"Вехи". Несомненно, что представители русской религиозной философии Н.Н. Бердяев, С.Н. Булгаков и др., объединившиеся в авторский коллектив получившего широкую известность сборника "Вехи", обладали высокой правовой культурой. И тем не менее общая мировоззренческая позиция авторов "Вех" отмечена печатью антиюридизма.

В Предисловии к сборнику эта позиция сформулирована так: "Признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства".

Поскольку право есть "внешняя форма общежития", "начало политического порядка", то сколько-нибудь существенного интереса для представителей религиозной философии оно не имеет и вольно или невольно изгнано из числа ценностей духовной жизни, призванных обеспечить успех общественного строительства. Оно не удостоено быть в одном ряду с христианскими идеалами, православной соборностью, нравственным началом и т.п.

Характерно, что даже Б.А. Кистяковский, единственный защитник права в сборнике, делал существенные уступки своим философским коллегам. Право, писал он, "не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно, его содержание создается отчасти изменчивыми экономическими и социальными условиями", т.е. право для Кистяковского — лишь внешняя свобода, обусловленная общественной средой и потому относительная. Она куда ниже рангом безотносительной внутренней духовной свободы. Но Кистяковский хотя бы признает, что эта внутренняя свобода зависима и от права, он понимает опасность "кризиса правосознания" и недооценки социальной роли права. Он сетует, что в России политические интересы всегда брали верх над нормальным функционированием судебной системы. Он оценивает как иллюзорное мнение о том, что русскому народу свойственно стремление к такому типу социальной организации, который превосходил бы тип, основанный на ценностях права. Но в сборнике он одинок.

B.C. Соловьев, яркий мыслитель и если не основатель, то предтеча школы религиозных философов, в своем поиске универсального мировоззрения помнил о праве, но отводил ему не очень значимую роль "некоторого минимума нравственности". Этого барьера правопонимания представители школы преодолеть не могли. По мнению Н.А. Бердяева, право имеет значение в человеческом общении лишь как средство помешать проявлению низменных свойств и пороков людей и гарантировать тем самым "минимум человеческой свободы". Правовой строй, по его мнению, — это лишь "узаконенное недоверие человека к человеку". Право не обладает потенциалом для серьезных преобразований и совершенствования общества. "Можно признавать неизбежность и относительную иногда полезность конституционализма и парламентаризма, но верить, что этими путями можно создать совершенное общество, можно излечить от зла и страданий, уже невозможно... Вера в конституцию — жалкая вера... Вера должна быть направлена на предметы более достойные. Делать себе кумира из правового государства недостойно."

Итак, праву отведено небольшое место в системе социальных ценностей, в ряду средств общественного прогресса. Видный русский юрист И.А. Покровский писал о позиции авторов "Вех", что за призывом к нравственному совершенству, в поисках абсолютного добра был оставлен без внимания тот практический путь, по которому приходится идти. "По этой же причине мы свысока и с презрением относимся к праву. Мы целиком в высших областях этики, в мире абсолютного, и нам нет никакого дела до того в высокой степени относительного и несовершенного порядка человеческого общения, которым является право. Даже более того. Многим кажется, что, оставаясь последовательными, они должны прямо отрицать право. Всякий правовой порядок,–говорят,– покоится на власти и принуждении; он по самой идее своей исключает свободу произволения и поэтому противоречит основным требованиям нравственности. И вот, как известно, мы, русские, весьма склонны к анархизму: ни для одного идейного течения мира мы не дали столько видных теоретиков, как именно для анархизма".

На страницах не менее известной книги "Из глубины. Сборник статей о русской революции", где примерно тот же круг авторов, но и в "Вехах" попытался осмыслить "то ни с чем не сравнимое морально-политическое крушение, которое постигло наш народ и наше государство". На страницах того же сборника Н.А., Бердяев резко обрушился на "толстовский анархизм". Он писал: "Толстой оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-религиозную санкцию". Однако в том, что касается права, различия между Толстым и Бердяевым не столь существенны. Ведь и Бердяев ставил нравственные и христианские заповеди куда выше права.

Однако, стоит отметить, что сторонники права, понимающие его ценность как для отдельного индивида, так и для всего общества в целом, конечно же существовали. В России в конце XIX — начале XX вв. существовало сильное либеральное течение, которое вело активную деятельность в защиту права, конституционализма, правовой государственности. Юридическая наука находилась на уровне самых высоких мировых стандартов, возросла роль юридических профессий. Но в стране с огромным, исторически образовавшимся дефицитом правосознания, низкой правовой культурой, активным антиюридизмом в духовной жизни этого оказалось мало.

Итак, юридический негативизм и "дефицит правосознания", к сожалению, имеют в нашей стране давние, в том числе и духовные истоки. Русская интеллигенция не понимала ценность права для нормального развития общества. Главной ошибкой их было то, что власть они ставили выше закона, права. В идеальном же демократическом государстве, создать которое стремится всякое общество, право не может и не должно полностью подчиняться властным структурам, а наоборот– законом устанавливаются полномочия государственных органов, порядок и принцип смены у власти различных общественно-политических движений, члены которых придерживаются различных взглядов на управление государством (нередко и противоположных). Нравственную и духовную составляющие жизни общества русские философы XIX века считают главенствующей. То, что соответствует нравственным устоям общества, для них является единственным правильным выходом, они не видят в системе правосудия инструмент разрешения конфликтов. Но ведь представление о нравственности чего-либо у каждого человека, несомненно, свое, и поступок, который один человек воспримет как норму, у другого может вызвать возмущение. Что же таким образом получается, что человек должен поступать, подчиняясь только нравственным догмам, не оглядываясь на закон (а он нередко и не соответствует нормам морали)? Немного людей в то время понимали первостепенность права для развития общества, и, несмотря на судебную реформу 1860 х годов, на уделение преподаванию юридических наук большого внимания в университетах, в основной своей массе "русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нее не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития".

Поиск по сайту: