АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

ТЕОРИЯ ОРГАНИЗАЦИИ 5 страница

Читайте также:
  1. ERG – теория Альдерфера
  2. I. Основы экономики и организации торговли
  3. I. Перевести текст. 1 страница
  4. I. Перевести текст. 10 страница
  5. I. Перевести текст. 11 страница
  6. I. Перевести текст. 2 страница
  7. I. Перевести текст. 3 страница
  8. I. Перевести текст. 4 страница
  9. I. Перевести текст. 5 страница
  10. I. Перевести текст. 6 страница
  11. I. Перевести текст. 7 страница
  12. I. Перевести текст. 8 страница

— Я потеряю работу, я потеряю работу, — стонал он. — Завтра я должен ехать в Кан, отвозить мебель.

Кан? Где-то я слышал это название. Кан? Я поискал его на карте, Городишко примерно в ста двадцати пяти милях от Парижа, в направлении Шербура, и в семидесяти пяти милях от самого Шербура. Пораски­нув мозгами, я подошел к нему.

— Я хочу добраться до Шербура или Гавра, — сказал я. — Я поеду вместо вас и доставлю мебель, если найдется кто-нибудь, кто приведет фургон обратно. Деньги за это можете взять себе. Мне довольно самой поездки.

Он обрадовано посмотрел на меня.

— Ну конечно, все можно устроить, фургон приведет мой напарник. Мы должны загрузить мебель здесь, в одном большом доме, отвезти ее в Кан и там выгрузить.

Довольно быстро все устроилось, и с завтрашнего утра мне предстоя­ла работа дармового помощника в фирме по перевозке мебели.

Водитель по имени Анри без всякого труда мог бы получить аттестат полнейшего неумехи. Лишь в одном он был вне конкуренции. Ему были известны все мыслимые способы отлынивать от работы. Только мы отъехали от дома, как он остановил машину и сказал:

— Садись за руль. Я устал.

Он перебрался в кузов, отыскал среди мебели местечко поудобнее и завалился спать. А я повел машину дальше. В Кане он заявил:

— Начинай разгрузку, а я пойду подписывать бумаги.

К его возвращению в дом было внесено все, кроме вещей, требующих для переноски двоих человек. Но он и здесь «просачковал», приведя садов­ника, который помог мне втащить мебель в дом. Сам он «руководил» нами, чтобы мы не поцарапали стены! Разгрузившись, я сел на место водителя, Анри, ничего не подозревая, сел рядом. Я развернул фургон и поехал к вокзалу, который заприметил немного в стороне от дороги. Там я остановился, вытащил два своих чемодана и сказал Анри:

— Теперь ты садись за руль!

И с этими словами я повернулся и вошел в здание вокзала.

Через двадцать минут уходил поезд на Шербур. Я купил билет, немно­го еды, вскоре подъехал поезд, и мы загрохотали по рельсам в густеющие сумерки. На городском вокзале Шербура я оставил свои чемоданы в каме­ре хранения и отправился по набережной Антрепо искать пристанище на ночь. Наконец я отыскал пансион для моряков. Зайдя туда, я заказал очень скромную комнату, уплатил вперед и вернулся за багажом. Вконец устав­ший, я лег в кровать и заснул.

С утра я постарался как можно больше общаться с другим постояль­цами-моряками, дожидавшимися своих кораблей. Счастливый случай предоставил мне возможность в течение нескольких следующих дней по­бывать в машинных отделениях судов, стоящих в порту. Целую неделю я осаждал пароходное агентство в поисках работы на судне, которое доставило бы меня через Атлантику. В агентстве просмотрели мои бумаги и спросили:

— Так значит, вы потратились, пока были в отпуске? И теперь хотите смотаться в рейс в один конец? Хорошо, мы будем иметь вас в виду и дадим знать, если что-нибудь подвернется.

Я тем временем все больше общался с моряками, запоминая терми­нологию, узнавая все, что мог, о людях. Прежде всего я постиг, что чем меньше болтаешь и чем больше слушаешь, тем выше твоя репутация умного человека.

Наконец дней десять спустя меня вызвали в пароходное агентство. Рядом с агентом сидел невысокий, плотно сбитый человек.

— Вы готовы отплыть сегодня же, если потребуется? — спросил агент.

— Я готов отплыть хоть сейчас, сэр, — ответил я.

Коротышка окинул меня пристальным взглядом, после чего выпалил в меня целый залп вопросов, говоря с акцентом, которого я почти не понимал.

— Этот главмех — шотландец, его третий механик заболел и попал в госпиталь. Он хочет, чтобы вы немедленно поднялись с ним на борт, — перевел агент. Ценой огромных усилий я понял смысл дальнейших речей шотландца и даже смог удовлетворительно ответить на его вопросы.

— Забирайте вещички, — сказал он наконец, — и поднимайтесь на борт.

В пансионе я поспешно уплатил по счету, сложил чемоданы и взял такси до причала. Это была потрепанная штормами старая посудина, вся в потеках ржавчины, с облезшей на бортах краской и прискорбно маленькая для рейсов через Атлантику. — Это точно, — сказал какой-то человек, стоящий у ближнего борта, — корыто не первой молодости, а когда выхо­дишь в открытое море, оно так болтается на волнах, что тебе все кишки выворачивает наизнанку!

Я быстро поднялся по сходням, оставил вещи у камбуза и загремел по железному трапу в машинное отделение, где меня уже поджидал главный механик. Он поговорил со мной о судовых двигателях и остался доволен моими ответами.

— О'кей, парень, — сказал он наконец, — сейчас мы подпишем контракт. Стюард покажет тебе твою каюту.

Мы поспешили в агентство, подписали контракт и вернулись на ко­рабль.

— Сейчас выходим в море, парень, — сказал главмех.

Так, возможно, впервые в истории тибетский лама, выдающий себя за американца, занял место на борту судна в качестве вахтенного механика. По счастливой случайности первую восьмичасовую вахту я отстоял, когда судно еще стояло у причальной стенки. Мое интенсивное чтение учебников дополнилось теперь некоторым практическим опытом, и я почувство­вал, что справлюсь.

В грохоте звонков, в шумном шипении пара блестящие стальные штоки заходили вверх-вниз, вверх-вниз. Маховики вращались все быс­трее, пробуждая корабль к жизни. Кругом стоял запах пара и разогретого машинного масла. Для меня это была совершенно чуждая жизнь, столь же чуждая, какой показалась бы жизнь в ламаистском монастыре главному механику, который сейчас так уверенно стоял на своем месте с трубкой в зубах и слегка опираясь рукой о блестящий стальной маховик управления. Звонок прозвенел снова, и стрелка телеграфа показала «средний назад». Едва удостоив его взглядом, главмех покрутил маховичок и щелкнул ры­чагом. Глухой рокот машины усилился, и весь корпус слегка задрожал. — «Стоп!» — сказала стрелка телеграфа, после чего сразу последовало: — «средний вперед». Не успел главмех покрутить ручки управления, как опять звонок и команда «полный вперед». Судно плавно двинулось впе­ред. Главмех шагнул ко мне:

— А, это ты, парень. Свои восемь часов ты уже отстоял. Проваливай. Будешь проходить мимо, скажешь стюарду, чтобы принес мне какао.

Какао, еда! Только теперь я вспомнил, что не ел вот уже больше двенадцати часов. Я заторопился по стальному трапу на палубу, на откры­тый воздух. Нос корабля, выходящего в открытое море, то и дело окаты­вали волны, обдавая все кругом тучей брызг. Позади таяли во мраке огни французского берега. Резкий голос за моей спиной вернул меня к действи­тельности:

— А вы кто такой?

Я обернулся и увидел рядом с собой первого помощника капитана.

— Третий механик, сэр, — ответил я.

— Тогда почему вы не в форме?

— Я подвахтенный механик, сэр, поднялся на брот в Шербуре и сразу же заступил на вахту.

— Гм, — сказал первый помощник. — Немедленно наденьте форму, на борту должен быть порядок.

И он удалился с таким достоинством, словно был первым помощни­ком на каком-нибудь океанском лайнере вроде «Куин Мэри», а не на грязной, ржавой, полуразвалившейся посудине.

Зайдя на камбуз, я передал заказ главмеха.

— Это вы новый третий? — раздался голос у меня за спиной. Я обернулся и увидел только что вошедшего второго механика.

— Да, сэр, — ответил я. — Я как раз иду надевать форму, а потом хочу чего-нибудь поесть. Он кивнул.

— Я составлю вам компанию. Первый помощник только что пожало­вался, что на вас нет формы. По его словам, он решил было, что вы корабельный «заяц». Я ему сказал, что вы только что поднялись на борт и сразу заступили на вахту. — Он пошел со мной и показал мою каюту, которая была напротив его собственной. — Когда будете готовы, позовете меня, — сказал он, — и пойдем ужинать.

В свое время мне пришлось отдавать всю форменную одежду в пере­делку, чтобы она пришлась мне впору. Теперь, стоя в форме моряка тор­гового флота, я думал, что бы сказал мой Наставник, Лама Мингьяр Дон­дуп, если бы меня увидел. Я даже фыркнул от смеха, представив, какую сенсацию произвел бы в Лхасе, появившись в подобном одеянии. Я позвал второго механика, и вместе мы пошли в офицерскую кают-компанию ужинать. Капитан уже сидел за столом и лишь коротко взглянул на нас из-под кустистых бровей.

— Тьфу! — сказал второй механик, когда перед ним поставили тарел­ку с первым блюдом. — Все то же старое свиное пойло. Хоть бы раз приготовили что-нибудь другое для разнообразия.

Мистер! — Голос капитана чуть не сорвал нас с мест. — Мистер! Вечно вы жалуетесь, вам будет лучше перейти на другое судно, когда мы придем в Нью-Йорк.

Послышался чей-то подавленный смешок, сменившийся смущенным покашливанием, когда капитан сердито взглянул в ту сторону. Остаток ужина проходил в полном молчании, пока капитан не ушел, покончив с едой раньше нас.

— Проклятая посудина, — заметил один из офицеров. — Во время войны дед был «Первым Джимми*» и служил в британском военном фло­те. Он ходил на транспорте и теперь не может отвыкнуть от прежней системы.

* Первым помощником.

— А вы тоже хороши, придурки, вечно скулите, — сказал другой голос.

— Нет, — шепнул мне второй механик, — он не американец. Он всего лишь пуэрториканец, который насмотрелся американских фильмов.

Я очень устал и перед тем, как лечь спать, вышел на палубу. С подвет­ренного борта матросы сбрасывали в море горячую золу и прочий мусор, скопившийся за время стоянки в порту. Была небольшая килевая качка, и я ушел к себе в каюту. Переборки в ней были сплошь заклеены фотографи­ями голых девиц. Я сорвал все эти плакаты и швырнул в корзину для мусора. Раздеваясь и укладываясь спать, я уже не сомневался, что справ­люсь и с этой работой.

— Пора! — послышался громкий голос, чья-то рука открыла дверь и щелкнула выключателем.

Неужели пора? — подумал я про себя. Да ведь я только что уснул. Но бросив взгляд на часы, я мигом вывалился из койки и, наспех умывшись и одевшись, побежал завтракать. В кают-компании в этот час было пусто, и я быстро поел в полном одиночестве. Взглянув мельком на первые лучи рассвета за бортом, я поспешил по стальным трапам в машинное отде­ление.

— А вы пунктуальны, — заметил второй механик. — Это мне нравит­ся. Докладывать не о чем, только в туннеле гребного вала сейчас двое смазчиков. Ну, ладно, я пошел, — сказал он, тяжело зевнув.

Двигатели глухо рокотали, ритмично и монотонно, с каждым оборо­том приближая нас к Нью-Йорку. У топок «черная братия» кочегаров следила за огнем, подбрасывая и вороша уголь, удерживая пар у самой красной черты. Из туннеля гребного вала выползли двое мокрых от пота и грязных смазчиков. Удача меня не покидала, температура была в норме, докладывать было не о чем. Мне сунули в руки промасленные бумажки, — расход угля, процентное содержание двуокиси углерода и прочие сведе­ния. Я поставил подпись, сел и заполнил вахтенный журнал машинного отделения за свою вахту.

— Ну, как он себя ведет, мистер? — спросил главмех, гремя ботинка­ми по сходному трапу.

— Все в порядке, — ответил я. — Все в норме.

— Хорошо, — сказал главмех. — Хотел бы я и этого... капитана привести в норму. Он говорит, что за прошлый рейс мы сожгли слишком много угля. А что я могу сделать? Приказать вам сесть на весла?

Он со вздохом надел очки в стальной оправе, прочитал записи в вахтенном журнале и расписался.

Корабль, пыхтя от натуги, рассекал воды бурной Атлантики. День шел за днем в монотонном однообразии. Атмосфера на корабле была безрадос­тная. Палубные офицеры презрительно относились к людям из машинно­го отделения. Капитан был мрачным типом, воображавшим, что он ко­мандует трансатлантическим лайнером, а не старым грузовым корытом. Даже погода была скверная. Однажды я всю ночь не мог заснуть из-за сильной качки и вышел на палубу. Ветер заунывно выл и свистел в такела­же, больно напоминая мне о том времени, когда я стоял на крыше Чакпори вместе с ламой Мингьяром Дондупом и Джигме, готовясь к путешест­вию в астрал. В средней части судна у подветренного борта чья-то одино­кая фигура, отчаянно вцепившись в леер, дергалась в судорожных позы­вах, «чуть не выворачиваясь наизнанку», как позже сказал этот человек. Я был совершенно невосприимчив к морской болезни и немало потешался, глядя, как она валит с ног просоленных морских волков. Подсветка накто­уза на мостике излучала вверх слабое сияние. В капитанской каюте было темно. Волны, разбиваясь о нос корабля, окатывали палубу до самой кормы, где стоял я. Корабль, словно обезумевшее существо, переваливался с волны на волну, да еще при сильной бортовой качке. Его мачты описывали в ночном небе немыслимые дуги. Далеко по правому борту нам навстречу шел атлантический лайнер с полными огнями, выписывая по дороге такие кренделя, что его пассажирам было, надо думать, очень неуютно. Он шел очень быстро, подгоняемый попутным ветром, поскольку все его над­стройки служили хорошим парусом. Скоро он будет на подходе к Саутгэмптону, — подумал я, собираясь спускаться вниз.

В самый разгар шторма водозаборное отверстие одного из трюмных насосов забилось каким-то предметом, сдвинувшимся с места при качке, и мне пришлось спуститься в трюм и руководить людьми, устранявшими неисправность. Стоял невообразимый грохот, гребной вал то сотрясался от бешеного вращения винта, когда корма поднималась над водой, то глухо вибрировал, когда корма снова погружалась, чтобы снова взлететь на гребень очередной волны.

В трюмных отсеках матросы с лихорадочной поспешностью закреп­ляли тяжелый деревянный ящик с каким-то механизмом, сорвавшийся с места. Мне казалось очень странным, что на этом корабле были такие трения в экипаже, ведь все мы работали на пределе своих возможностей. И так ли это важно, что один человек работает у машин в чреве корабля, а другой в это время разгуливает по палубе или стоит на швартовочном мостике, глядя, как вода скользит вдоль борта?

Работа? Работы здесь была уйма, — капитальный ремонт насосов, набивка сальников, осмотр и проверка прокладок, ремонт лебедок перед швартовкой в Нью-Йорке.

Сам главмех был хорошим работником и порядочным человеком. Свои машины он любил, как мать любит своего первенца. Как-то днем я сидел на вентиляционной решетке, дожидаясь начала вахты. По небу нес­лись легкие штормовые облака, начинал накрапывать дождь, предвестник сильного ливня. Я сидел и читал, укрывшись под навесом вентилятора. Неожиданно на плечо мне опустилась тяжелая рука, и раскатистый голос произнес с шотландским акцентом:

— Эй, парень, я все думал, куда ты деваешь свободное время. Что это? Вестерны? Секс?

Я с улыбкой подал ему книгу.

— Судовые двигатели, — сказал я, — представляют для меня больший интерес, чем вестерны или секс!

Прежде чем вернуть мне книгу, он перелистал ее и одобрительно хмыкнул. — Молодец, парень, — сказал он. — Мы еще сделаем из тебя механика, и скоро ты сам станешь главмехом, если не сменишь профес­сию. — И он приветливо кивнул мне, сунув старенькую, потрескавшуюся трубку в рот: — Можешь принимать вахту, парень.

Однажды на корабле грянула всеобщая суматоха.

— Капитанская проверка, третий, — шепнул второй механик. — Он совсем выжил из ума, все воображает, будто он на лайнере, и инспектирует все судно — каюты и все такое — каждый рейс.

Я стоял у койки, когда в каюту вошел капитан в сопровождении первого помощника и старшего стюарда.

— Гм, — буркнул Великий Человек, — окидывая пренебрежительным взглядом помещение. — Ни одного плакатика с красотками? — сказал он. — А я-то думал, что все американцы поведены на стройных ножках! — Он глянул на мои книги по судовой механике, и рот его скривился в циничной улыбке. — А может, под технической обложкой прячется ка­кой-нибудь романчик? — спросил он.

Я молча шагнул вперед и стал открывать перед ним взятые наугад книги. Капитан провел пальцем там и здесь, — по поручню, под койкой, по выступу над дверью. Глядя на свои оставшиеся чистыми пальцы, он разочарованно кивнул и величественно выплыл из каюты. Второй пони­мающе ухмыльнулся:

— На этот раз вы его достали, а ведь он порядочный придира!..

В воздухе повисло напряженное ожидание. Моряки доставали свою гражданскую одежду, приводили себя в порядок, прикидывали, как про­нести через таможню свои вещи. Люди заговорили о семьях, о своих подружках. Все языки развязались, отбросив всякие ограничения. Скоро уже они сойдут на берег и пойдут к друзьям, к любимым. Только мне одному некуда было идти и не о ком поговорить. Лишь я один сойду на берег в Нью-Йорке как чужак, без знакомых, без друзей.

На горизонте встали высокие небоскребы Манхэттена, блестя на сол­нце, умытые недавней грозой. Отдельные окна отражали солнечные лучи, окрасив их червонным золотом. Статуя Свободы — как я заметил, стоя­щая спиной к Америке — выросла из моря прямо перед нами. «Средний вперед», — звякнул телеграф. Судно замедлило ход, и невысокая носовая волна стала понемногу гаснуть. «Стоп», — скомандовал телеграф, как только мы коснулись причала. Отданы и приняты швартовы, и снова корабль оказался привязанным к земле. «Машинам работу закончить», — сказал телеграф. Пар со стонами и шипением умолк в трубах. Гигантские поршни замерли, и судно тихо закачалось на швартовах, слегка потрево­женное волной от проходящих мимо кораблей. Мы занялись открывани­ем вентилей, запуском вспомогательного оборудования, подъемных меха­низмов и лебедок.

Палубная команда суетилась наверху, отдраивая крышки люков, стас­кивая брезентовые чехлы, открывая трюмы. На борт поднялись предста­вители пароходной компании в сопровождении стивидоров. Вскоре судно превратилось в сумасшедший дом, наполненный громовыми голосами, ревущими команды. Лязгали и пыхтели портовые краны, повсюду слыша­лись тяжелые шаги. Заместитель портового врача углубился в списки эки­пажа. На борт поднялась полиция и забрала несчастного «зайца», о кото­ром мы и не подозревали у себя в машинном отделении. Беднягу увели в наручниках под конвоем двоих дюжих по лицейских к поджидавшей непо­далеку машине и безжалостно швырнули внутрь.

Мы встали в очередь, получили свое жалованье, поставили подписи и пошли получать трудовые книжки. Главмех написал в моей: «Проявил большую преданность делу. Знающий и квалифицированный работник. В любое время буду рад работать с ним в одном экипаже». Как жаль, подумал я, что от всего этого придется отказаться, что я не смогу продолжать заниматься этой чудесной работой.

Я вернулся в каюту, все прибрал, сложил в стопку одеяла и постельное белье. Затем упаковал книги, переоделся в гражданское и уложил все вещи в два чемодана. Бросив прощальный взгляд на каюту, я вышел и захлопнул за собой дверь.

— Ты так и не передумал? — сказал главмех. — Ты здесь пришелся ко двору, и я с удовольствием представлю тебя на должность второго механи­ка, когда мы вернемся из этого рейса.

— Нет, шеф, — ответил я, — я хочу еще поколесить по свету, набрать­ся опыта.

— Опыт — это, конечно, замечательная вещь. Желаю удачи!

С чемоданами в руках я спустился по трапу и пошел дальше вдоль стоящих у причалов кораблей. Снова передо мной иная жизнь; до чего же я ненавидел все эти скитания, всю эту неуверенность, когда некого назвать другом.

— Место рождения? — спросил таможенник.

— Пасадена, — ответил я, как и было сказано в моих бумагах.

— Что везешь? — требовательно спросил тот.

— Ничего, — сказал я. — Он метнул на меня острый взгляд. — О'кей, открывай, — прорычал он. Поставив перед ним свои чемоданы, я открыл их. Он долго в них рылся, потом вывалил все наружу и прощупал подклад­ку. — Можешь складывать, — сказал он и с этими словами ушел прочь.

Я снова уложил чемоданы и вышел из ворот. А там бешено ревела городская улица. Я на минуту остановился, чтобы прийти в себя и перевес­ти дух.

Вчемделопарень? Этонъюйорк! — произнес грубый голос у меня за спиной. Оглянувшись, я увидел свирепо уставившегося на меня полицейс­кого.

— А что, останавливаться запрещено?—ответил я.

Валиотсюда! — рявкнул он.

Я не спеша подхватил чемоданы и побрел по улице, восхищаясь ру­котворными стальными горами Манхэттена. Никогда я не чувствовал себя более одиноким, чем сейчас, будучи совершенным чужаком в этом мире. Позади меня фараон взревел на какого-то другого бедолагу:

Такмывньюйоркенеделаем. Понял!

Люди выглядели напуганными, все были в постоянном напряжении. Автомобили с бешеной скоростью проносились мимо. В воздухе висел неумолчный визг шин и вонь паленой резины.

Я шел все дальше. Наконец я наткнулся на вывеску «Гостиница для моряков» и, возблагодарив судьбу, вошел в дверь.

— Распишитесь, — сказал холодный безликий голос. Я старательно заполнил грубо подсунутый мне бланк и вернул его обратно, сказав «спасибо».

— Нечего меня благодарить, — сказал холодный голос, — я не делаю вам никакого одолжения, это моя работа. — Я немного постоял в ожи­дании. — В чем дело? — спросил голос. — Комната 303, это указано на бланке и на бирке ключа.

Я отвернулся. Разве можно спорить с человеческим автоматом. Я подошел к какому-то человеку, на вид моряку, который, сидя в кресле, читал журнал для мужчин.

— Все мы тут уже достали Дженни до самых печенок, — сказал он, не дав мне и рта раскрыть. — Какой номер комнаты?

— Триста три, — подавленно ответил я. — Я здесь впервые.

— Тремя этажами выше, — сказал он. — Это будет третья комната по правому борту.

Поблагодарив его, я подошел к двери с надписью «Лифт».

— Нажмите кнопку, — сказал мужчина в кресле. Я так и сделал, и немного погодя дверь распахнулась настежь, и мальчишка-негр дал мне знак войти.

— Номер? — спросил он.

— Триста три, — ответил я.

Он нажал кнопку, кабинка быстро поползла вверх и резко останови­лась. Мальчишка-негр открыл дверь и сказал:

Туда. — Дверь за моей спиной закрылась, оставив меня в одино­честве.

Неловко повертев ключ в руках, я взглянул на бирку, чтобы убедиться, какой мне нужен номер, и пошел по коридору отыскивать комнату. А вот и она — номер «303» красовался над третьей дверью по правой стороне от лифта. Я сунул ключ в замок и повернул его. Дверь открылась, и я вошел в комнату. Комнатушка оказалась очень маленькой, похожей на корабель­ную каюту. Закрыв дверь, я увидел отпечатанный список Правил. Внима­тельно ознакомившись с ними, я узнал, что могу провести в номере всего

двадцать четыре часа, если только чуть позже не ухожу в рейс, то есть максимум дозволенного времени не превышал сорока восьми часов. Двад­цать четыре часа! Даже теперь мне не было покоя. Я поставил чемоданы, почистился от пыли и отправился на поиски еды и газет, чтобы найти среди объявлений о найме какую-нибудь подходящую работу.

 

Глава 6 АМЕРИКА — АНГЛИЯ — АМЕРИКА

 

 

Нью-Йорк показался мне очень неприветливым местом. Люди, кото­рых я пытался остановить, чтобы расспросить дорогу, испуганно смотрели на меня и уходили чуть ли не бегом. Хорошо выспавшись, я позавтракал и сел в автобус, идущий в Бронкс. Из газет я узнал, что жилье там несколько дешевле. Неподалеку от Бронкс-Парк я вышел из автобуса и не спеша побрел по улице, ища глазами вывеску «Сдается комната». Какая-то машина промелькнула между двумя фургонами, ее занесло на противоположную сторону улицы, и, вылетев на тротуар, она ударила меня в левый бок. И снова я услышал, как с треском ломаются кости. Падая на тротуар, еще до того, как призвало меня к себе милосердное забытье, я увидел, как какой-то тип хватает оба мои чемодана и убегает с ними прочь. Воздух был наполнен звуками музыки. Мне было хорошо и радостно после стольких лет лишений и невзгод.

— А! — воскликнул голос ламы Мингьяра Дондупа, — Стало быть, тебе пришлось вернуться?

Я открыл глаза и увидел, как он с улыбкой склонился надо мной, глаза его светились искренним сочувствием.

— Жизнь на Земле трудна и горька, а на твою долю выпали испыта­ния, от которых многие, к счастью, избавлены. Это всего лишь интерлю­дия, Лобсанг, неприятная интерлюдия. После долгой ночи придет пробуж­дение навстречу прекрасному дню, когда тебе уже не надо будет возвра­щаться ни на Землю, ни в один из нижних миров.

Я вздохнул. Здесь было так хорошо, и это лишь подчеркивало суро­вость и несправедливость жизни на Земле.

— Ты, мой Лобсанг, — продолжал мой Наставник, — живешь на Земле свою последнюю жизнь. Ты завершаешь всю Карму и выполняешь также задание исключительной важности, задание, которому стремятся воспрепятствовать силы зла.

Карма! Это слово живо напомнило урок, который был мне преподан в любимой далекой Лхасе.

Умолк легкий перезвон серебряных колокольчиков. Морозный раз­реженный воздух над долиной Лхасы не оглашали больше звонкие трубы. Вокруг меня воцарилась необычная тишина, тишина, которой не должно было быть. Я очнулся от дремоты в тот самый момент, когда монахи в храме начали низкими голосами Моление за Усопшего. Усопшего? Да! Конечно же, это было Моление за старого монаха, который недавно умер.

Умер после долгой жизни, полной страданий, служения другим, без ожи­дания понимания или благодарности.

— Какая, должно быть, у него была ужасная Карма, — промолвил я в душе. — Каким, должно быть, скверным человеком он был в своей преж­ней жизни, чтобы заслужить такое возмездие.

Лобсанг! — голос у меня за спиной был подобен отдаленному раскату грома. Но удары, градом посыпавшиеся на мое сжатое в комок тело, они-то, к сожалению, отдаленными не были. — Лобсанг! Ты отлыни­вал, проявляя неуважение к нашему отошедшему брату, так вот тебе за это, и вот, и вот! — Внезапно удары и ругательства прекратились, как по мановению волшебной палочки. Я повернул свою многострадальную го­лову и поднял глаза на возвышавшуюся надо мной гигантскую фигуру с дубинкой, все еще занесенной в высоко поднятой руке.

— Проктор, — произнес такой любимый голос, — это было слишком жестокое наказание для маленького мальчика. Что он сделал, чтобы так страдать? Разве он осквернил Храм? Разве он проявил непочтение к Золо­тым Изваяниям? Говори и поясни причину своей жестокости.

— Господин мой Мингьяр Дондуп, — заскулил рослый храмовый надзиратель, — мальчишка погрузился в свои фантазии в то время, когда должен был участвовать в Молении вместе с соучениками.

Лама Мингьяр Дондуп, сам отнюдь не маленького роста, поднял пе­чальный взгляд на стоявшего перед ним двухметрового уроженца про­винции Кам. Наконец лама жестко произнес:

— Можешь идти, проктор, я займусь этим сам. Надзиратель, отвешивая почтительные поклоны, удалился, а мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, обернулся ко мне.

— Теперь, Лобсанг, идем ко мне в комнату, и там ты мне расскажешь историю своих многочисленных покаранных грехов.

С этими словами он ласково склонился и помог мне встать на ноги. За всю мою короткую жизнь никто, кроме Наставника, не был добр ко мне, и я с трудом сдерживал слезы любви и благодарности.

Лама повернулся и неторопливо пошел по длинному пустому коридо­ру. Я скромно шел следом за ним, но шел я весьма охотно, зная, что от этого великого человека не может исходить никакая несправедливость.

У входа в свои покои он остановился, обернулся ко мне и положил руку на плечо.

— Входи, Лобсанг, ты не совершил никакого преступления, входи и расскажи мне об этой неприятности. — С этими словами он подтолкнул меня вперед и велел сесть. — Еда, Лобсанг, Еда — это тоже у тебя на уме. Пока мы будем беседовать, нам надо будет подкрепиться и выпить чаю.

Он неторопливо позвенел в колокольчик, и на пороге появился слу­житель.

Пока перед нами расставлялись еда и питье, мы сидели в молчании. Я думал о той неотвратимости, с какой все мои проступки обнаруживались и подвергались наказанию, чуть ли не до того, как я успевал провиниться. И снова голос вторгся в мои мысли.

— Лобсанг! Ты опять погрузился в мечтания! Еда, Лобсанг! Перед тобой Еда, а ты, именно ты ее и не видишь.

Добродушно-насмешливый голос вернул меня к действительности, и я почти автоматически потянулся за сладким сахарным печеньем, от кото­рого был без ума. Это печенье доставлялось из далекой Индии для Далай-Ламы, но благодаря его доброте кое-что перепадало и мне. Некоторое время мы сидели и ели, вернее, я ел, а Лама наблюдал за мной с благодуш­ной улыбкой.

— А теперь, Лобсанг, — сказал он, когда я дал понять, что насытил­ся, — что же все-таки произошло?

— Учитель, — ответил я, — я размышлял об ужасной Карме монаха, который умер. Должно быть, много жизней назад он был очень дурным человеком. Думая об этом, я совсем позабыл о храмовой службе, и проктор налетел на меня, прежде чем я успел сбежать.

Он разразился громким хохотом.

— Стало быть, Лобсанг, ты бы попытался избежать своей Кармы, если бы смог!

Я ответил ему угрюмым взглядом, так как знал, что вряд ли кому-ни­будь удалось бы убежать от наших надзирателей, прекрасных атлетов и легконогих бегунов.

— Лобсанг, поговорим о Карме. О, как превратно понимает ее кое-кто даже здесь, в стенах этого Храма. Сядь поудобнее, ибо разговор об этом у нас получится долгий.

Я чуть повозился на месте, делая вид, что «устраиваюсь поудобнее». Мне ужасно хотелось выйти на воздух вместе с остальными, а не сидеть здесь, выслушивая лекцию. Ибо даже у такого великого человека, как лама Мингьяр Дондуп, лекция была лекцией, как приятное на вкус лекарство все равно остается лекарством.

— Все это ты уже знаешь, Лобсанг, во всяком случае, должен знать, если внимательно слушал учителей (в чем я сомневаюсь!), но я вновь напомню тебе об этом, так как боюсь, что твое внимание все еще несколь­ко рассеянно.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.018 сек.)