Зеверинг уступает силе

Самостоятельнее и оригинальнее по своему замыслу были внутриполитические мероприятия Папена: насильственное устранение социал-демократического правительства Брауна – Зеверинга в Пруссии. Несмотря на толерирование правительства со стороны Гитлера, новый канцлер никак не мог отказаться от попытки помешать дальнейшему росту национал-социализма. Для этой цели он сам должен был повести энергичную борьбу против марксизма в обоих его видах. Нападение на коммунизм и социал-демократию можно было даже под разными предлогами объединить. Папен упрекал правительство Брауна – Зеверинга, на которое коммунисты нападали как на своего смертельного врага, что оно якобы недостаточно энергично борется с коммунистами. Главным свидетелем в подтверждение этих обвинений был привлечен один из чиновников Зеверинга, оберрегирунгсрат Диль, который позднее, при Геринге, был назначен в Пруссии начальником тайной полиции. Целью этих обвинений было придать по возможности популярный характер походу против Пруссии. Более серьезным политическим основанием служил аргумент, что Пруссией управляет кабинет, не пользующийся авторитетом в парламенте, формально смещенный, кабинет, против которого парламентское большинство вело яростную борьбу. Правда, база самого Папена была еще уже, тем не менее рейхсканцлер, казалось, чувствовал себя прекрасно и проводил в жизнь обширные политические проекты.

Именно этого не делали Браун и Зеверинг. Они довольствовались тем, что продолжали вести дела. Так поступали они уже задолго до своего падения. Считаясь с множеством мельчайших интересов партий большинства, они не занимались никакой конструктивной работой, не считая двух-трех полицейских законов и соглашений с церковью. К тому же министр-президент Браун, после того как он был формально смещен, получив вотум недоверия, был против сохранения власти и ушел в отпуск. Уже давно шли толки о том, что имперское правительство назначит в Пруссии комиссара для контроля над деятельностью прусского кабинета. Зеверинг в душе уже давно был готов к такому назначению и рассчитывал, очевидно, что сумеет все же сохранить и дальше свой пост.

Утром 20 июля Папен внезапно вызвал к себе трех наиболее неудобных в политическом отношении прусских министров: Зеверинга, министра финансов Клеппера и министра общественного призрения Хиртзифера – и заявил им, что Зеверинг, равно как и отсутствующий министр-президент Браун, должны считать себя отставленными. Он, Папен, берет на себя обязанности министра-президента на правах имперского комиссара, а эссенский бургомистр Брахт, человек, принадлежащий к правому крылу центра, вечный претендент на высокие посты, назначается комиссаром по внутренним делам. Зеверинг ответил на это, что уступит только силе, после чего Папен спросил, какую именно форму насилия он считал бы желательной. Папен полагал, что речь идет лишь о жесте для сохранения апарансов (видимости). Зеверинг ответил, что речь идет не об апарансах, а о праве. На этом разговор был прекращен. Три прусских министра вернулись в свои министерства, а Папен, по соглашению с Шлейхером, немедленно объявил страну на исключительном положении.

В послеобеденные часы к Зеверингу явился новый министр внутренних дел Папена, Брахт, и потребовал, чтобы тот передал ему дела. Зеверинг снова повторил, что уступит только силе, и Брахт удалился, выразив сожаление по поводу того, что теперь ему действительно придется применить силу. В это время в здании Всеобщего объединения германских союзов собрались политические вожди германской социал-демократии, профсоюзов и союза имперского флага. Нужно ли обороняться? Ведь это был именно тот случай, во имя которого в течение ряда лет они сохраняли прусские «позиции», несмотря на всю непопулярность такой политики, обучили полицию и напоследок преобразовали союз имперского флага в «Железный фронт». Оглядываясь назад, можно сказать, что продолжительное сопротивление было, вероятно, невозможно, ибо рабочие технически, а значительная часть полиции морально не смогли бы устоять против рейхсвера. Одни из них были бы разбиты, в то время как другие в лучшем случае сохраняли бы нейтралитет. Социал-демократические вожди, вероятно, считали, что отступление перед Папеном дело плохое, однако если они окажут сопротивление, на сцену могут выступить штурмовые отряды, и путч правящей «дворянской клики» превратится в революцию национал-социалистов, а это была куда большая опасность. Против не имеющего никакой опоры в народе Папена можно было с успехом заниматься оппозицией, но против Гитлера с его 13 миллионами избирателей такая оппозиция была бесполезна. Наконец социал-демократические вожди не хотели поставить под угрозу выборы 31 июля и дать этим повод Папену отсрочить их.

Все эти соображения вполне соответствовали духовному складу социал-демократического руководства. Разумеется, можно было рассуждать и иначе: можно было предпочесть славную смерть позорной капитуляции, можно было превратить конец республики в памятный день борьбы и славы, который, подобно 18 марта 1848 г.,^[128] в течение десятилетий сохранился бы в памяти людей, в день воспоминаний о славном конце, который затмил бы все позорные полумеры истекших 13 лет. Только такая гибель обеспечивает бессмертие в истории и служит залогом грядущего воскресения.

Но, разумеется, кто уже мертв, тот не может умереть славной смертью. Люди, которые 20 июля заседали в берлинском доме профсоюзов, были слишком трезвы для подобных фантазий. Их не хватило даже на жест, о котором заявил ранее Зеверинг. Когда вечером Брахт появился у него с парой полицейских и учтиво попросил очистить помещение, Зеверинг беспрепятственно удалился на свою частную квартиру. Точно так же берлинский полицей-президент Гжезинский вместе со своим вице-президентом Вейсом^[129] и полковником Хеймансбергом спокойно дали арестовать себя. Двор полицей-президиума гудел от прощальных приветствий полицейских чиновников, которые были политически близки к своему арестованному начальнику. «Свобода!» – восклицали они. Это было приветствие «Железного фронта». Таково было прощание с веймарской свободой.

Всех трех арестованных вежливо отвели в полицейскую камеру, где они пользовались хорошим уходом. Там они, очевидно, пришли к выводу, что незачем было, собственно, идти под арест, после того как даже Зеверинг не был насильно удален из министерства. Чтобы положить конец этому зрелищу, они дали подписку, что больше не будут вмешиваться в полицейские дела, пока верховный суд в Лейпциге не вынесет решения по этому вопросу. Браун и Зеверинг, благоразумно уступив силе, вспомнили под конец о том, что есть еще судьи в Лейпциге, и возбудили жалобу против Папена. Этот процесс, тянувшийся много месяцев, в котором дело шло, собственно, о канцеляриях и служебных автомобилях, был достойным завершением этого режима, который хотел быть популярным, а в действительности стал еще бюрократичнее старого, кайзеровского правительства.

20 июля положило конец тому выродившемуся социал-демократическому господству в Германии, которое представляло собой не что иное, как полицейский социализм. Во имя борьбы за бессмысленную, самым бесполезным образом используемую власть это правительство годами оттачивало и полировало полицейскую саблю. Когда же наконец пришло время пустить ее в ход, оно побоялось затупить ее.

Поиск по сайту: