ВВЕДЕНИЕ 22 страница. Культурно-символические формы

Культурно-символические формы. Властные иерархии поддерживаются не только насильственными или редистрибутивными средствами, но и путем символического господства. Партия, организованная на жестких корпоративных принципах и вооруженная “передовой теорией” в виде однозначных схем рационализации происходящего, в полном соответствии с советской Конституцией, составляет организующее ядро и направляющую силу всего общественно-государственного устройства. Через своих полномочных представителей (секретарей-комиссаров) она контролирует деятельность всех хозяйственных предприятий.

Роль культурно-символического оформления хозяйственной деятельности в обществе советского типа трудно переоценить, ибо для него характерно стремление одновременно к крайней идеологизации и научной рационализации совершаемых и планируемых действий. В этом обществе управляют те, кто способен к “правильному”, “научному” истолкованию сакральных текстов классиков марксизма-ленинизма применительно к любому явлению и событию, кто в состоянии указать приемлемые формы поведения, не противоречащие “генеральной партийной линии”, кто дает “установку”, подсказывает наиболее точные слова и лозунги текущего момента.

Весь строй советской жизни пронизан ориентацией на производство. Города возводятся как “спальные районы” при производственных узлах. Основные научные силы сосредоточены в отраслевых институтах. Культура и искусство перегружены производственной тематикой. При этом особая роль принадлежит капитальному строительству, которое наилучшим образом символизирует прорыв и позволяет занять массу неквалифицированных рабочих рук. Всю страну принято изображать в качестве огромной нескончаемой стройки (или гигантского котлована, пользуясь образом А. Платонова).

В советском обществе проводятся в жизнь сразу две схемы социального структурирования (чисто логически они исключают друг друга). Первая — схема горизонтального устройства общества и
его возрастающей социальной однородности — служит официальным прикрытием. Вторая — схема стратификации: “Вожди — Партия (ее Аппарат) — Народ — Антинародные элементы” — становится основой реальной политики. Важной точкой опоры для правящих слоев является использование психологии массовидных низших слоев. Сначала разрушительные инстинкты масс используются как таран в революционной борьбе против буржуазных элит, а после победы революции — как орудие сдерживания наиболее активной и образованной части средних слоев. Этот союз правителей и “народа” против средних слоев становится важным способом стабилизации иерархических порядков.

С культурно-нормативной точки зрения общество советского типа принято представлять, с подачи Дж. Оруэлла, как общество двоемыслия и двойной морали^17[536]. Нам кажется, что здесь утверждаются даже не два, а как минимум три сосуществующих стандарта поведения:

• официальные стандарты (поведение на публике);

• формальные неофициальные стандарты (поведение среди коллег или сотоварищей);

• неформальные стандарты (поведение в своем узком, семейном или дружеском, кругу).

В результате поведение одного и того же человека на открытом собрании трудового коллектива столь же резко отличается от поведения среди коллег, как последнее от его вечерних “кухонных” разговоров.

Два этапа в развитии советской системы. Хозяйство и общество советского типа не остаются неизменными в течение семи десятилетий. Можно выделить по крайней мере два крупных этапа, водоразделом между которыми стала “хрущевская оттепель” середины 50-х годов. Первый этап иногда условно называют “казарменным социализмом”, второй — “патерналистским социализмом”. Для “казарменного” этапа характерны значительная централизация властных полномочий в центре и достаточно жесткие административные иерархии. Самостоятельность отдельных политических, хозяйственных и культурных корпораций существенно ограничена. Частая ротация, периодические чистки кадров обеспечивают высокую социальную мобильность в верхних слоях общества.

Низшие слои удерживаются в подчинении угрозой карательных мер. Дело доходит до административного прикрепления рабочих рук к предприятиям и учреждениям.

Существенных различий в стиле жизни разных страт еще не наблюдается. Это является свидетельством не только бедности и уравнительности, но, может быть, даже в большей степени, результатом полувоенного единообразия, дополняющего строй полувоенной дисциплины. Не допускается поступление “неотфильтрованной” информации как извне, так и изнутри страны, чем облегчается идеологическое манипулирование, решение задач рационализации проектов предлагаемого будущего устройства, а также возможности формирования образа “врагов”, мешающих реализации этих проектов. Отсутствие обратной связи в обществе с необходимостью компенсируется внутренним шпионажем за собственными гражданами.

Что же касается второго, “патерналистского” этапа, то он характеризуется общим размягчением иерархических порядков, переходом от прямого принуждения к социальному обмену. Бюрократизация эшелонов власти приносит им желанную стабильность. Вертикальная социальная мобильность принимает более умеренные и более зарегулированные формы. В результате невозможности перепрыгивания, как раньше, через несколько карьерных ступеней, постепенно наступает господство геронтократии в правящих слоях.

В ранговой системе утрачивается дискриминирующая роль социального происхождения (из дворян и буржуазии, рабочих и крестьян-бедняков и т.д.). Возрастает значение образовательных аттестатов и дипломов. Обладание символической властью все менее зависит от личных и профессиональных качеств, а в большей степени определяется принадлежностью к корпорации определенного ранга (крупный завод, передовой совхоз).

Организационная структура общества в целом становится более гибкой, а власть — более фрагментарной. Собственность государства постепенно переходит в руки отраслевых и региональных корпораций, крупнейших предприятий и объединений, отвоевывающих у Центра все больше фактических распорядительских функций. Ширятся и множатся сети неформальных обменных связей. Торговля за ресурсы принимает более открытый характер. Расцветают “черные” и “серые” рынки, через которые перекачивается возрастающая часть государственных ресурсов. Соответственно повышается материальное и социальное положение групп, причастных к распределительным процессам в сферах торговли, снабжения, транспорта.

Заканчивается эпоха “полувоенного френча и казенной мебели”. Элементарное разнообразие в потреблении влечет за собой и развитие престижного потребления у правящих слоев. При невозможности удержать просачивающуюся неофициозную информацию, допускается возникновение зачаточных контркультур и альтернативных стилей жизни и поведения. Размывание веры в проповедуемые социалистические ценности и одновременно снижающаяся роль мер силового принуждения заставляют использовать более гибкие способы стимулирования — через предоставление жилья и прописки, прибавки к зарплате и сопутствующие льготы.

Все эти сдвиги и привели в конечном счете к тому, что позднее было названо “перестройкой”, ознаменовавшей конец советского периода.

Заключение. В завершение необходимо подчеркнуть всю важность исследования советской социально-экономической системы. Во-первых, она намного сложнее, нежели сегодня порою пытаются представить. Во-вторых, несмотря на обилие трудов, советское общество недостаточно нами изучено. И прошедшие годы могут помочь пересмотреть значительную часть наших взглядов. Наконец, в-третьих, советская система не ушла в безвозвратное прошлое. Многие ее черты продолжают воспроизводиться и в постсоветский период, к анализу которого мы обратимся в следующей лекции.

Лекция 22. ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ МИР РОССИИ: ПОСТСОВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО

Заключительная лекция посвящена проблемам постсоветской России. Первое, что привлекает наше внимание в данный период, — это заметно возросшее значение социально-экономических процессов практически во всех сферах общественной жизни. В их описании мы постараемся воздержаться от чересчур смелых гипотез и глобальных модельных схем, фиксируя то, что можно утверждать с большей или меньшей уверенностью по истечении реформаторского десятилетия.

Изменение социально-экономической структуры. Принято считать, что необходимость перестройки и последующих реформ была вызвана замедлением темпов экономического роста и нарастающими структурными диспропорциями, усиливающимся отставанием страны в области научно-технического прогресса и кризисом хозяйственной мотивации. По крайней мере на начальном
этапе дело выглядело именно так. Сегодня, не умаляя значения экономических факторов, следует обратить внимание и на более глубокие, социальные основания перемен^1[537].

Полагаем, что помимо экономических причин, осуществленные преобразования опирались в конечном счете на два стержневых социальных фактора. Первым стало сильное давление со стороны советских новых средних слоев — городских, высокообразованных, мало знающих о Западе, но западнически настроенных. Именно их профессиональные, культурные и потребительские ожидания в большей степени, как казалось, ущемлялись советской системой. В результате относительного перепроизводства образованных кадров и невостребования их квалификации, уравниловки в оплате труда и падения престижа квалифицированных профессий миллионы дипломированных специалистов в советское время вынуждены были встать на места обыкновенных рабочих. И многие испытывали серьезные сомнения в том, что их детям уготована приличная профессиональная карьера. Запреты на совместительство и режим секретности, положение “невыездных” и гнет цензуры, материальная неустроенность и отчуждение от всяких властных полномочий усиливают состояние неудовлетворенности этой части населения. Обрывочный характер информации о западной жизни порождает идеализированные представления о ней и болезненно усиливает контраст с советскими реалиями, побуждая наиболее активную часть новых средних слоев к покушению на основы общественного строя.

Впрочем, одного прилива активности средних слоев недостаточно. Почему же именно на рубеже 90-х годов он увенчался частичным успехом? Потому что их порыв совпал с интенциями более “молодого” поколения номенклатурных кадров и наложился, таким образом, на второй важ­нейший фактор — тенденцию к “обуржуазиванию” правящей элиты. Новые лидеры стремились не просто занять места своих обюрократившихся предшественников, но также представить Западу иное, более цивилизованное лицо. И главное, им хотелось сочетать восточную власть с западным стилем жизни. А для этого нужно было “конвертировать” часть политической власти в более осязаемую форму экономического капитала, и, следовательно, допустить правомочность институциональных
реформ. В рамках этих реформ появляется возможность использовать монополию на распоряжение государственными ресурсами и информацией, а также общее несовершенство хозяйственного законодательства для перекачки государственного имущества в частную собственность.

Процесс приватизации при этом проходит не столь прямолинейно. Вместо четко разделенного государственного и частного секторов экономики возникает система “рекомбинированной собственности”, состоящей из множества смешанных форм, размывающих границы между традиционными секторами. Причем экономические агенты глубоко заинтересованы в “непрояснении”, расплывчатости прав собственности, ибо именно это позволяет им гибко адаптироваться в новой ситуации^2[538].

За институциональными реформами скрывается и другой процесс, связанный с дроблением властных структур ^3[539]. С разрушением руководящей роли Компартии и ослаблением милитаризма (а советская экономика не только политизирована, но и крайне милитаризована) отключаются ключевые интегративные рычаги. Разворачивается яростная борьба за ресурсы между хозяйственными комплексами (военно-промышленным, топливно-энергетическим, аграрным и банковским). Региональные элиты используют центробежный заряд перестройки для усиления собственной автономии, реализации своих групповых интересов. При этом Москва, растеряв часть административных полномочий, вырастает в мощнейший финансовый центр, из которого разворачиваются новые корпоративные структуры в виде финансово-промышленных групп.

Одновременно эволюционирует социальная структура общества. Наблюдается серьезное обновление элиты за счет выходцев с предноменклатурных должностей (в основном руководителей среднего звена) и перехода старых кадров в новые сферы деятельности. Причем в большей степени это обновление касается столицы и наиболее крупных городов (на периферии, за некоторыми исключениями, старые местные элиты сохраняют достаточно прочные позиции). В конечном счете при всей видимости кардинальных преобразований основные группы партийно-хозяйственной номенклатуры, перегруппировавшись и переплавив в своих рядах наиболее активных выходцев из средних слоев, сумели сохранить властные
позиции, конвертировав старые связи в новый политический и экономический капитал. Причем, хозяйственная элита претерпела меньшие изменения, чем политическая^4[540].

Перестройка “выпустила пар” из котла социального напряжения. И произошло это ценой распада полигруппы интеллигенции и переструктурирования значительной части новых средних слоев (в массовых нижних слоях населения структурные изменения менее заметны, их мобильность более ограничена). Первая и относительно небольшая часть представителей образованных слоев пробилась в политическую и предпринимательскую элиту. Более обширная группа превратилась в “обслуживающий класс”, обеспечивающий профессиональную поддержку деловых и политических структур. Третья часть эмигрировала или выехала за рубеж на длительные сроки. Четвертая — осталась на прежних местах в бюджетных или формально акционированных организациях. Разрыв между этими группами обозначился достаточно отчетливо.

Преобразование отношений собственности заметно усилило роль традиционных экономических классов — представителей капитала и наемного труда^5[541]. Важное место в социальной структуре заняли группы крупных и средних предпринимателей, сформировавшиеся из трех основных источников: директорского корпуса бывших государственных предприятий; квалифицированных специалистов; работников органов государственного управления и общественно-политических организаций^6[542]. Впрочем, российское предпринимательство вряд ли можно считать единым классом. Оно очень неоднородно — по масштабам и сферам деятельности, социальному составу и источникам первоначального капитала, управленческим и собственническим позициям^7[543].

После введения относительно либерального хозяйственного законодательства произошел взрывной рост в сфере малого бизнеса, продолжавшийся как минимум в течение пятилетия (1988–1993). Малое предпринимательство служило в первую очередь важнейшим способом легитимной конвертации государственных ресурсов в негосударственные формы собственности. Более свободные условия, в которых действовали негосударственные структуры, а также льготы, обеспеченные малым предприятиям всех форм собственности, способствовали осуществлению этой основной задачи. Одновременно быстро растущий малый бизнес отвлекал избыточную социальную энергию из политической сферы. С вовлечением в процесс акционирования крупнейших государственных предприятий и объединений фокус интересов сместился, и поток наиболее мобильных ресурсов ушел из сектора малого предпринимательства, рост которого несколько замедлился. Наблюдается прогрессирующая концентрация и централизация капитала, перестраиваемого в рамках новой системы полузакрытых и закрытых хозяйственных корпораций.

С социально-профессиональной точки зрения в России образовался современный средний класс, формируемый группами мелких и средних предпринимателей и менеджеров, дипломированных специалистов и высококвалифицированных рабочих. Однако общий уровень и качество жизни этого класса значительно отстают от западных стандартов. Ваучерная приватизация немногого достигла в деле формирования действительно массового слоя частных собственников. Куда более важную роль в этом процессе сыграла менее шумная по организации, не всеобщая, но достаточно массовая и, главное, фактически бесплатная приватизация городского жилья, связанная с передачей населению отнюдь не копеечной собственности. Впрочем, формальный акт приватизации жилья не слишком изменил реальные позиции его собственников.

По общему признанию, российские хозяйство и общество переживают период ускоренной мобильности. Речь идет о вертикальном передвижении социальных и профессиональных групп и о горизонтальной миграции трудовых ресурсов. В социальной мобильности сильна структурная составляющая. Так, важной долгосрочной тенденцией является относительное увеличение групп, занятых в растущей сфере услуг — финансово-кредитных и торгово-посреднических, информационных и консультативных — при соответствующем сокращении занятости в производственных отраслях. Однако количественные показатели происходящих сдвигов преувеличивать все же не стоит. При всей масштабности перемещений,
социальная мобильность в России, судя по всему, не затронула ядер основных социально-профессиональных групп^8[544]. А масштабы внутренней миграции по ряду параметров даже снизились (например, приостановился отток сельского населения в города)^9[545]. Но дело ведь не только в том, какой процент населения сменил профессиональную сферу или добился иных статусных позиций. На данном этапе важнее само появление новых ролей, несущих иные требования и украшенных своей особой символикой.

Отношения занятости. В целом социально-экономическое положение человека стало в большей степени зависеть не только от его профессии и квалификации, но и от сферы, в которой он работает — в коммерческой или производственной, на негосударственном или государственном предприятии, в иностранной или российской фирме. Важное воздействие оказывают и другие факторы. Так, на многих территориях актуализируется проблема этнической дискриминации представителей нетитульных национальностей и национальных меньшинств, отодвигаемых с наиболее престижных экономических и профессиональных позиций. Социально-профессиональная дискриминация женщин не только не уменьшилась, но скорее даже возросла: им предлагают относительно худшие условия найма и продвижения, они чаще оказываются в рядах безработных. А вот возрастная дискриминация временно снизилась. Мы стали свидетелями прорыва представителей молодых поколений в хозяйственную элиту, невозможного в условиях зрелого геронтократического советского общества.

Еще в конце 80-х годов в печати можно было встретить утверждения крупных хозяйственных руководителей, что в нашей стране безработицы нет и быть не может. И вот безработица появилась. На начальном этапе при значительном спаде производства ее официальный уровень казался минимальным. Конечно, многие фактические безработные просто не регистрируются на биржах труда по самым разным причинам^10[546]. Но даже по результатам обследований по методологии Международной организации труда, масштабы безработицы оказались ниже прогнозируемых. Они постепенно
растут. Тем не менее, многие предприятия, даже сокращая производство, не увольняют людей. Сохраняются устои патерналистских отношений и социальной ответственности руководителей, которые не позволяют идти на серьезные социальные конфликты. Сказывается давление местных органов власти, стремящихся поддержать уровень занятости в регионах. Выросла и скрытая безработица, когда работники считаются занятыми, но длительное время не получают зарплаты, а то и просто отправляются в вынужденные административные отпуска. В итоге реальная оценка потенциала безработицы остается одной из важных нерешенных проблем.

Вместе с тем наблюдается оживление внешнего рынка труда, связанное с повышением трудовой мобильности, коснувшейся в первую очередь двух крупных категорий занятых: работников без особой квалификации и работников высокой квалификации, не привязанной к конкретному производству. Одновременно произошла существенная эрозия внутренних рынков труда, характерных для советского периода. Трудовая конкуренция и угроза возможной безработицы разрушают каналы трансляции профессионального опыта молодежи и необученным. Для неквалифицированных групп плавное карьерное продвижение внутри предприятия становится все более затруднительным. А в глазах лучших кадров, ставших объектом конкуренции между предприятиями и секторами экономики, внутренний рынок труда зачастую утрачивает свою привлекательность^11[547].

В ситуации общей неопределенности подтачиваются сложившиеся нормы организации труда и его оплаты, размываются привычные иерархические порядки в отношениях между привилегированными и депривилегированными группами занятых. Так, вспомогательные рабочие могут оказываться в лучших условиях по сравнению с рабочими основного производства, а подразделения работников, не всегда самых квалифицированных, но выполняющих выгодные заказы, начинают диктовать свои условия, оттесняя вчерашних кадровых рабочих^12[548].

Если разделить группы работников с точки зрения стабильности занятости на “ядро” и “периферию”, то окажется, что большинство предприятий сохраняют “ядро” занятых. Однако, во-первых,
область стабильной и полной занятости сузилась. А во-вторых, стабильность далеко не всегда означает лучшие условия найма, ибо в “ядре” остаются значительные группы привязанного к предприятию “балласта”, который сохраняется, но постепенно скатывается на менее престижные позиции. В то же время разрастается разноликая “периферия”, охватывающая временных работников и занятых неполное рабочее время.

Возникшие в негосударственных секторах экономики новые отношения трудового найма, основанные на контрактных системах, отличаются большей гибкостью и неформальностью. Они предоставляют рядовым работникам более высокую степень свободы, но приводят к сужению их прав и уменьшению социальных гарантий. Поэтому часть работников предпочитает занятость сразу в двух секторах, оставляя за собой для страховки места в государственных учреждениях.

На первых этапах сегменты первичного рынка труда с более благоприятными условиями найма смещаются в негосударственные сектора экономики. Между ними и государственным сектором возникает значительная разность потенциалов, обеспечивающая переток кадров (зачастую наилучших). Переход в негосударственные сферы увеличивал заработок как минимум в 2–3 раза, а в зарубежные фирмы — на целый порядок. Впоследствии начинается постепенное сближение двух секторов. А с появлением множества промежуточных форм хозяйствования (формально приватизированных, полугосударственных предприятий) различия между ними постепенно сглаживаются.

Снятие запретов и прессинг материальных обстоятельств обусловили рост вторичной занятости. Каждый шестой-седьмой занятый, по данным социологических опросов, имеет дополнительную оплачиваемую работу, причем, показатель этот, скорее всего, занижен^13[549]. Расширяются периферийные зоны рынка труда, связанные с кратковременной и неполной занятостью. Обширные слои населения вовлекаются в сферы самостоятельной занятости (легальной и полулегальной). Среди них мы находим дипломированных специалистов-частников и мелких торговцев, фермеров и кустарных производителей.

В результате либерализации хозяйственной деятельности существенно ослаблен прежний контроль за “неформальной экономикой”. Как минимум каждый третий в России получает дополнительный доход от личного подсобного хозяйства, сада или
огорода^14[550]. Удельный вес заработной платы в доходах населения падает в пользу альтернативных источников дохода: поступлений от предпринимательской деятельности, самостоятельной занятости, сдачи в аренду собственного жилья.

Типы хозяйственной организации и трудовые отношения. Перед лицом экономического кризиса и снижения ожиданий государственной и корпоративной поддержки происходит восстановление традиционных способов хозяйствования и выживания, основанных на семейных, клановых или соседских связях, опирающихся на домашнее хозяйство и сети родственного бартерного обмена продуктами и услугами. Колхозы и совхозы на селе все более превращаются в структуры, обслуживающие потребности частных подсобных хозяйств^15[551]. Развиваются розничная и мелкооптовая торговля, индивидуальные услуги, сезонное отходничество, кустарные промыслы. В домашнем хозяйстве происходит частичное восстановление относительно замкнутого натурально-хозяйственного цикла. Возрастает регулирующая роль местных сообществ. Таким образом, Наряду с перестроением корпоративных учреждений и растущими свободными ассоциациями, происходит параллельное утверждение структур полуобщинного типа.

Что же касается государственных предприятий-корпораций, то многие из них прошли процесс приватизации, которая была осуществлена достаточно спокойно и не разрушила альянса между администрацией предприятий и трудовыми коллективами. Закрепление основной части акций за трудовым коллективом стало наиболее верным способом сохранения власти администрации. Авторитет директората подкрепился его собственническими позициями, что в принципе создает дополнительные стимулы заботиться о судьбе предприятий.

На первых этапах казалось, что материальные поощрения и санкции станут господствующей формой внутрифирменного контроля, утилитаризм в хозяйственных организациях подавит средства принудительной и символической мобилизации, а контрактные формы трудовых отношений вытеснят традиционный патернализм. Но ничто не исчезает окончательно. И тот же патернализм со всей системой сложных неформальных отношений и широким веером привязывающих к предприятию сопутствующих льгот
свободно проникает в новые сектора экономики. При этом вряд ли кто-нибудь сегодня всерьез задумывается о “новой философии управления”. Но формированию “человеческих отношений” в специфическом российском понимании придается немалое значение, особенно в малых коллективах. А вот у “демократизации управления” пока слабые шансы на успех.

Перестройка открыла каналы хозяйственно-политической мобилизации новых конфликтных групп. Первая шахтерская забастовка летом 1989 г. привела к изменению общего климата в трудовых отношениях. Обострение индустриального конфликта и выработка способов его институционализации взаимно подстегивали друг друга. Возник ряд новых альтернативных профсоюзов. Да и старые профсоюзы, в отличие от рухнувших в одночасье партийной и комсомольской организаций, были переименованы и сумели законсервироваться^16[552]. Однако при этом западные модели организации трудовых отношений типа “социального партнерства” не особенно прививаются на российской почве. Вообще институты официального представительства наемных работников остаются относительно неразвитыми. Роль как старых, так и новых профсоюзов в выражении и отстаивании интересов работников по-прежнему невелика. Наблюдается тенденция к абсолютному и относительному сокращению профсоюзного членства^17[553].

Рабочее движение, на которое возлагалось столько надежд радикальными демократами, со временем пошло на убыль. Такие формы групповой идентификации, как, скажем, этничность, оказались, по крайней мере на первых порах, весомее классовой мобилизации. Профессиональная же мобилизация локализована в отдельных группах, которые обладают либо особым потенциалом солидарности (шахтерское движение), либо монопольными профессиональными технологиями (движение авиадиспетчеров).

Новые социально-профессиональные группы. При советской власти люди жили под угрозой применения государственного насилия. Ныне происходит дисперсия ресурсов насилия, и в то же время оно утверждается как актуальная форма повседневных хозяйственных отношений. Силовые методы используются не только в качестве способа решения политических проблем — “выбора пути” или “выбивания” национально-государственной автономии. К ним
активно прибегают при невыполнении деловых обязательств, несоблюдении норм деловой этики, дележе рынков и вытеснении конкурентов. Отношения организованного насилия рутинизируются, становятся элементом нормальной хозяйственной жизни. Повсеместно формируются новые профессиональные группы, осуществляющие криминальное “налогообложение” и обеспечивающие так называемые “крыши”. Потенциал насилия в хозяйственной среде, судя по всему, возрастает.

Профессионализация затрагивает не только силовые группы. В реформенный период многие любительские виды деятельности получили профессиональный статус, превратившись в основные и специальные занятия. Множество людей занимается тем же, что и раньше, но их общественные позиции существенно изменились. “Фарцовщики” становятся торговцами, “шабашники” — строителями, “бандиты” — охранниками. Профессионалами становятся парламентарии и консультанты, предприниматели и спортсмены. Нищенство и проституция вырастают в массовые профессии, наделенные определенным социальным престижем.

Дело не только в том, что речь идет в совокупности уже о сотнях тысяч и миллионах людей. В обществе задается определенный тон: любое занятие, чтобы быть успешным, требует особых знаний и специальной подготовки, материального оснащения и, наконец, профессионального отношения к труду. Можно по-разному оценивать итоги последнего десятилетия. Но работать сегодня в среднем нужно больше и интенсивнее. Повышается общая степень социального риска, работающим чаще приходится менять специальность или даже профессию. Ролевые требования ужесточились — отчасти в силу конкуренции за лучшие места, отчасти под воздействием пафоса “борьбы за выживание”. И не переставая мечтать о быстром и легком заработке, люди в принципе вынуждены принимать более жесткие трудовые нормы.

Поиск по сайту: