Б) ПЕРИОД С СЕРЕДИНЫ ВЕКА ПО НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ -В СССР И НА ЗАПАДЕ

Этот более чем тридцатилетний отрезок времени не представляет, конечно, картины единства, в его пределах происходило интенсивное движение мысли и столкновение мнений, тенденций, принципов, предлагались разные концепции, но ряд важных отличий от прошлого позволяет говорить об этом периоде, как о некоем целом, хотя и требующем деления на два этапа, но имеющем свое лицо. Общая его характерная черта — постепенный отход от традиционных направлений исследования.

Черта эта определилась не сразу.

В первые послевоенные годы (конец 1940-х годов) темы перевода редко затрагивались в отечественной печати (отдельные статьи по частным поводам). Если не считать одного — двух практических учебных руководств к переводу специальных текстов, то в качестве единственной работы о принципах перевода можно назвать книгу Г. П. Сердюченко «Очерки по вопросам перевода» (Нальчик, 1948). В ней дается краткий содержательный обзор взглядов Маркса, Энгельса, Ленина и классиков русской революционной демократической критики на перевод; конкретным же переводческим приемам в ней посвящена глава, построенная на материале переводов политической литературы и деловых текстов на языки народов Северного Кавказа.

В начале 1950-х годов, после известной языковедческой дискуссии, прошедшей на страницах «Правды» (май — июнь 1950 г.), произошло явное оживление филологической мысли, и в связи с ним усилился интерес к проблемам перевода. Помимо большого числа статей в журналах, газетах, в «Ученых записках» разных высших учебных заведений, кандидатских диссертаций, где ставились как лингвистические, так и литературоведческие вопросы перевода, стали появляться и книги о переводе (в том числе сборники статей), в которых довольно скоро обнаружилась и четко наметилась тенденция — сперва к разграничению, затем и к противопоставлению лингвистического и литературоведческого направлений.

Значительную роль в развитии общей теории перевода сыграли несколько работ, помещенных в сборнике «Вопросы теории и методики учебного перевода» (М., 1950), содержание которых оказалось более ёмким, чем предполагалось его заглавием. Статья И. Р. Гальперина «Перевод и стилистика» освещала в сопоставительном плане на материале «Отелло» Шекспира и его прозаического русского перевода, принадлежащего М. М. Морозову (с привлечением также стихотворного перевода Б. Л. Пастернака), общность и различия смысловых и эстетических функций в средствах двух языков. В статье Л. Н. Соболева «О мере точности в переводе» была в общих чертах намечена классификация основных видов переводимого материала, в дальнейшем получившая широкое применение и подвергшаяся уточнению и детализации в других работах. Я. И. Рецкер в статье «О закономерных соответствиях при переводе на родной язык» установил три основных типа возможных соотношений между элементами языка оригинала (преимущественно лексико-семантическими) и средствами языка перевода, повторяющихся в зависимости от характера исходных данных и постоянно подтверждаемых наблюдениями над материалами переводов, т.е. представляющих определенную закономерность. Я. И. Рецкером были установлены три категории закономерных соответствий: перевод при помощи эквивалентов, аналогов и адекватных замен. Отмечая, что эти виды соответствий «являются различными путями, ведущими к одной цели — к достижению адекватности перевода, автор констатировал и характерность каждого из них для перевода одной определенной разновидности материала. Так, «в научно-техническом переводе решающее значение имеет значение терминологических эквивалентов» — т. е. постоянных равнозначащих соответствий, которые для определенного времени и места уже не зависят от контекста (например, — "House of Commons" – всегда «палата общин», a "House of Lords" — «палата лордов»). «В переводе общественно-политического текста преобладает метод нахождения аналогов» (а «аналог — это результат перевода по аналогии посредством выбора одного из нескольких возможных синонимов»). И, наконец, «при переводе художественного текста широко применяется метод адекватных замен», состоящий в том, что «для точной передачи мысли переводчик должен оторваться от буквы подлинника, от словарных и фразовых соответствий, исходя из целого:из содержания, идейной направленности и стиля подлинника»1.

Эти констатации следует понимать, конечно, лишь как указывающие на факт преобладания того или иного вида соответствий в определенном виде переводческой деятельности2. Разумеется, грубой ошибкой было бы думать, что тот или иной вид соответствия всецело относится только к одному какому-либо виду переводимого материала. Подобно тому, как в переводе художественной литературы может потребоваться применение эквивалентов (для терминов науки или общественной жизни, или для ряда общеупотребительных слов), так и в переводе научного или публицистического текста может потребоваться «аналог» или «адекватная замена».

К этой классификации закономерных соответствий ее автор в течение всего дальнейшего времени неоднократно возвращался, уточняя ее категории, детализируя ее рубрики, конкретизируя их сущность (понятие эквивалентности расчленено на разновидности, получившие свои терминологические обозначения, термин «аналог» заменен термином «вариантное соответствие», вместо понятия «адекватная замена», имевшего вначале весьма общее определение и выборочно представленного отдельными случаями его реализации, введено разветвленное понятие различных подробно описанных трансформаций данных оригинала). Как само понятие закономерных соответствий, так и их классификация пользуются сейчас широким признанием в теории перевода и могут рассматриваться как своего рода открытие в этой области.

Наряду с этими успешными шагами в изучении перевода вскоре в одной журнальной статье была предпринята попытка отвергнуть самую возможность построить какую-либо самостоятельную науку о переводе на том основании, что ее объектом выступает слишком сложное и многостороннее явление (как будто науке свойственно отступать перед трудностями, вызываемыми ее предметом). При этом, однако, была высказана справедливая мысль о пользе лингвистики для исследования любого вида перевода1.

Изданное вскоре же «Пособие по переводу с русского языка на французский» Л. Н. Соболева (М., 1953) явилось методически интересным и добротным учебным руководством с оригинальным подбором текстов для упражнений; пафос вводной главы направлен был на утверждение идеологической ответственности переводчика и против буквализма как едва ли не главной угрозы для смысла и идейного содержания оригинала.

Все теоретические публикации, в том числе и та, в которой отрицалась возможность науки о переводе, не послужили основанием для какой-либо полемики или дискуссии. Повод для последней дало 1-е издание настоящей книги («Введение в теорию перевода», М., 1953), о чем уже шла речь в предисловии к данной работе (с. 5). Выбор лингвистического направления исследования определялся в ней потребностью углубить специальную разработку важных вопросов, ранее затрагивавшихся обычно лишь в общих чертах, и тем самым восполнить имевшийся пробел, задача же рассмотрения и сопоставления разных видов перевода могла решаться только путем анализа их языковых особенностей как единственного существенного критерия, позволяющего и сравнивать их, и выявлять своеобразие каждого из них. Но именно это и вызывало наиболее ожесточенные возражения, так как в самой постановке задачи критики книги усматривали умаление достоинства художественного перевода и чуть ли не угрозу творческим правам переводчика, как художника, якобы ограничиваемым фактом объективного установления межъязыковых соответствий. Возможность идти в исследовании по новому пути, точнее сказать, до сих пор не испытанному, и возможность разграничения разных путей была отвергнута; вопрос был поставлен альтернативно, в форме противопоставления принципов.

В некоторых статьях, помещенных в сборнике «Вопросы художественного перевода» (М., 1955) и «Мастерство перевода» (М., 1959), фактически утверждалась плодотворность и правомерность только литературоведческого подхода к проблеме, и отрицалось либо всемерно ограничивалось значение ее лингвистического аспекта — с тем, чтобы в теории перевода можно было обойтись без применения языковедческих категорий1. Предлагалось концентрировать внимание на передаче «образов» подлинника как таковых, будто они существуют в литературе вне своего языкового воплощения2. В самом изучении языковых средств перевода усматривалась опасность формализма и с лингвистическим направлением исследования был поставлен в связь переводческий формализм и буквализм на практике, что, конечно, было свидетельством методологической наивности, поскольку в основе этих опасений лежало смешение теоретических принципов с возможными практическими результатами3. Подобные опасения и настроения противников лингвистической ориентации в теории перевода могли в известной мере питаться и поддерживаться той обстановкой, которая сложилась в мировом языкознании к началу и середине 50-х годов, т. е. бурным развитием структурной лингвистики, опытами формализации, распространявшимися и на язык художественной литературы, и первыми опытами машинного перевода (1954 г.), которые тогда же стали проводиться и в нашей стране. Что касается теоретической проблематики перевода, то на ее исследование за рубежом все эти факты оказали влияние и вызвали в нем реакцию несколько позднее — и в явной связи с борьбой мнений в советской теории и критике перевода.

В течение 1940-х годов переводческая мысль на Западе развивалась еще по прежним руслам и прежними темпами. Некоторый элемент нового внесла первая работа по сопоставительной стилистике (французского и немецкого языков) Альфреда Мальблана (1944). Более существенный сдвиг обозначился в начале 1950-х годов: он выразился в общем усилении интереса к переводу, в осознании его возрастающего социально-культурного значения, которое привело к созданию национальных переводческих организаций в отдельных странах, к образованию в 1954 г. объединяющей их Международной Федерации перевода (Federation internationale de la traduction — сокращенно FIT), к проведению ею периодических Международных конгрессов и к появлению во многих странах журналов, специально посвященных как практической стороне работы переводчиков, так и освещению теоретических проблем разных видов перевода (официально-делового, технического, научного, художественного)1, наконец, к более частому появлению книг о переводе.

Во многих журналах и издающих их организациях объединены (по большей части) переводчики книг (литературно-художественных, научных, научно-технических) и переводчики устные (interpretes, interpreti, Dolrrietscher, что соответствует значению ныне неупотребительного у нас слова «толмач»); некоторые из этих объединений имеют творческий или профессиональный профиль, либо сочетают тот и другой.

Что же касается зарубежных работ 1950-х годов о художественном переводе, то в них также применялись и литературоведческий, и лингвостилистический подход к проблеме: первый был наиболее значительно представлен книгой Эдмона Кари «La traduction dans le monde modeme» (Geneve, 1956), второй - книгой Жоржа Мунена «Les belles infideles» (Paris, 1956), но различие в принципе или методе не принимало формы столь резко полемического противопоставления, как это было в отечественных работах того же времени. Даже в пределах одного сборника — например, американского "On Translation" (Cambridge, Massachusetts, 1959) — сочетались статьи литературоведческой и лингвистической ориентации. Но наша полемика о принципах построения художественного перевода вызвала известный отклик и у зарубежных ученых, высказавшихся в пользу той или иной точки зрения2.

В странах социалистического содружества в 1940-50-х годах также наметился определенный интерес к теоретической проблематике перевода, преимущественно художественного — первоначально в традиционных рамках и без полемических ситуаций1, в дальнейшем — с откликами на «спор литературоведов и лингвистов» (как назвал полемику 1950-х годов между советскими теоретиками Э. Кари)/

Возвращаясь к развитию этого спора, надо подчеркнуть, что его участники не довольствовались одной полемикой и взаимной критикой, но искали и конструктивных решений, которые, однако, находились не легко и не сразу. Автор этой книги во 2-м ее издании подчеркнул необходимость и вместе с тем недостаточность лингвистического принципа в исследовании художественного перевода и постарался возможно более ясно изложить свою позицию (см. также предисловие, с. 5). С другой стороны, для более совершенной разработки вопроса о переводе И. А. Кашкиным было выдвинуто требование «построения теории художественного перевода как дисциплины в широком смысле филологической»2, т. е. сочетающей рассмотрение и языковых, и литературных вопросов перевода. Такая формулировка конечной задачи не вызывала, конечно, возражений применительно к проблеме художественного перевода, но решение ее было возможно только при условии одинакового внимания к обеим сторонам проблемы, требуя высокой общефилологической (т.е. литературоведческой и лингвистической) культуры и предполагая большую предварительную работу также и по раздельным специальным руслам (в особенности — по языковедческому, поскольку в этом направлении до сих пор сделано было меньше и поскольку проблема передачи содержания в любом случае приобретает форму вопроса о конкретных языковых средствах выражения, используемых для этого). Между тем приверженцы литературоведческой или даже «филологической в широком смысле» теории перевода в собственных статьях 1950-х годов ограничивались декларативными утверждениями и общим положением о том, каким должен быть перевод и как следует создавать его теорию, давая лишь иллюстрации к отдельным положениям.

Именно в связи с творческой практикой советских переводчиков художественной литературы и на основе опыта лучших мастеров этого искусства как современности, так и прошлого И. А. Кашкин предложил идею «реалистического перевода». Последний мыслился им и как теоретическое понятие, выражающее особый — наиболее совершенный — метод перевода, и вместе с тем как нормативный принцип, которому должна отвечать деятельность советских переводчиков, и на основе которого она должна оцениваться. Задача, решаемая методом реалистического перевода, обрисовывалась так: «...Переводчику, который в подлиннике сразу же наталкивается на чужой грамматический строй, особенно важно прорваться сквозь этот заслон к первоначальной свежести непосредственного авторского восприятия действительности. Только тогда он сможет найти настолько же сильное свежее языковое перевыражение. Советский переводчик старается увидеть за словами подлинника явления, мысли, вещи, действия и состояния, пережить их, и верно, целостно и конкретно воспроизвести эту реальность авторского видения... такой подход поможет переводчику и читателю различить за словесным выражением отраженную социальную сущность, ее противоречия, ее динамику»1.

По мысли автора, высказанной в другом месте, реалистический метод перевода является в этой сфере творчества соответствием методу социалистического реализма, осуществляемому в советской оригинальной литературе.

Предложенное И. А. Кашкиным понятие вызвало интерес, но также обсуждение и споры.

Некоторые теоретики перевода приняли его «на вооружение», как нечто окончательно проясненное, и стали широко применять его. Другие отнеслись к нему критически, подвергнув его более пристальному анализу, внеся в него свои поправки и иное содержание, либо откликнувшись на него скептически и полемически.

В приведенной только что формулировке сущности реалистического перевода прежде всего обращает на себя внимание явная недооценка роли подлинника как текста, как системы языковых средств выражения, а слова о «чужом грамматическом строе» как о «заслоне», сквозь который переводчик должен «прорваться... к первоначальной свежести авторского восприятия», вызывают недоумение: ведь грамматический строй, как и лексика чужого языка, может оказаться заслоном и преградой только для человека, недостаточно знающего этот язык, либо для переводчика, находящегося во власти наивного и ложного представления, будто чужой грамматический строй и лексико-семантическую систему можно механически скопировать. На самом же деле вся словесная ткань оригинала — и лексика, и грамматический строй — для переводчика, в полной мере владеющего языком оригинала и верно оценивающего его соотношение с родным, служит не «заслоном», а широко распахнутой дверью в ту художественную действительность, которая открывается в подлиннике и которую И. А. Кашкин предлагает искать не в нем, а как бы через него, за ним, за его текстом1.

Этот момент в предложенном И. А. Кашкиным принципе был наиболее уязвим. И конструктивно развивая идею реалистического перевода, Г. Р. Гачечиладзе внес существеннейшую поправку в понимание соотношения между текстом подлинника и отраженной в нем действительностью, а тем самым и в постановку задачи перевода. Вот его точка зрения:

«...И. Кашкин исходит из общего положения о том, что перевод должен реалистически и точно отражать действительность, отраженную в подлиннике. Специфика же перевода, по нашему мнению, заключается в том, что для переводчика непосредственным объектом отражения является сам подлинник, т. е. его художественная действительность, а не непосредственно та конкретная действительность, которая в свое время была отражена и опосредована оригиналом»2.

Тем самым в своих правах было восстановлено значение текста как формы выражения автором видения действительности и как наиболее надежного пути к нему.

Сильную сторону работы Г. Р. Гачечиладзе составляет то, что Свою концепцию реалистического перевода он обосновал философски, опираясь на ленинскую теорию отражения. Эту концепцию он убедительно развил на основании разнообразных примеров перевода из литературы прошлого и современности, уделив большое внимание конкретным художественным особенностям отдельных произведений, остановившись и на целом ряде языковых моментов переводческой работы, за которыми он, впрочем, в связи с общим литературоведческим характером своей книги признал лишь второстепенное значение технических средств.

Во избежание неясностей, необходимо вслед за самим автором концепции оговорить, что термин «реалистический перевод» в его понимании (как и в представлении И. А. Кашкина) не претендует на выражение историко-литературного содержания, так как реалистический метод передачи оригинала, с его точки зрения, возможен и в деятельности переводчиков, непосредственно не связанных с реализмом как литературным направлением, или работавших в дореалистический период развития литературы. Эта внеисторичность понятия «реалистический перевод» методологически снижает значимость концепции, внося в нее своего рода нормативную оценочность. В целом же, являясь несомненным шагом вперед в развитии теории перевода по литературоведческому руслу, концепция Г. Р. Гачечиладзе не преодолевает основного препятствия на пути к решению общефилологической задачи. Это препятствие — недооценка языковой стороны вопроса.

Язык в любом переводе (в том числе в художественном) — отнюдь не только вспомогательное средство работы. Всякая задача, возникающая в переводе (идейно-познавательная — применительно к научной литературе, идейно-эстетическая — применительно к литературе художественной), решается только языковыми средствами. Разумеется, идейно правильное истолкование подлинника, проникновение в его художественное своеобразие, высокая культура переводчика — все это необходимые предпосылки для решения задачи, но средство ее решения (не самоцель, конечно) — это язык. Пусть он будет подчинен определенному художественному и идейному замыслу, но сам по себе он представляет материал чрезвычайно богатый и сложный. И поскольку в переводе, в отличие от оригинального литературного произведения, не встают такие задачи, как поиски темы и героя, как создание сюжета, как композиционное построение и т. п., постольку работа над языком становится основной и единственной сферой, в которой развертывается творчество переводчика как истолкователя и выразителя авторского замысла. Образы подлинника, выраженные определенными языковыми средствами, могут быть переданы, «перевыражены» в переводе только с помощью определенных же (в очень многих случаях формально далеких) средств другого языка. Тем самым не только для практики перевода, но, тем более, и для теории его является необходимостью лингвистическая основа, строгий учет закономерностей, существующих между определенными языками1.

Это — чрезвычайно важно. Если же в течение 1950-х — начале 1960-х годов теоретическая работа по проблемам перевода продолжала в основном вестись по двум уже наметившимся и разграничившимся руслам, то это вызывалось и требованиями специализации, сосредоточения внимания на той или иной стороне проблемы и исследования богатейшего материала фактов, относящихся и к тому, и к другому ее аспекту. Но забывать о конечной задаче — о построении общефилологической теории, о синтезе — было нельзя. И постепенно делалось все более ясным, что настаивать на правомерности только литературоведческого или только лингвистического пути в исследовании художественного перевода было бы делом и не современным, и не прогрессивным. Наше время — время невиданного в прошлом тесного сотрудничества наук, порою даже Весьма далеких (как языкознание и математика), а между тем в филологии разобщение между столь близкими ее ветвями как литературоведение и языкознание еще далеко не изжито. Но расхождение не вызывается какой-либо роковой неизбежностью, а реальная возможность преодолеть его, т. е. совместить две линии изучения перевода, подтверждается на практике все более частым появлением работ, успешно сочетающих лингвистический и литературоведческий принцип (много статей, показывающих в этом отношении пример, опубликовано в ежегодниках «Мастерство перевода» и «Тетрадях переводчика» за последние двадцать лет).

Еще в пору продолжавшейся полемики вышел в свет сборник статей «Теория и критика перевода» (Л., 1962), объединивший авторов как с лингвистическими, так и с литературоведческими интересами. В статье-предисловии к нему под заглавием «Наши задачи» Б. А. Ларин выступил, как лингвист, с утверждением необходимости строить теорию художественного перевода на двуединой основе наук о языке и о литературе. Обсуждая «спор о том, в какое «ведомство» отнести теорию перевода — в лингвистическое или литературоведческое», он писал: «Как филология или стилистика, так и теория перевода немыслима без органического соединения лингвистических и литературоведческих методов»1. И далее: «Всякий перевод должен начинаться с филологического анализа текста, сделанного во всеоружии лингвистической подготовки, и завершаться литературным творчеством. Этот последний момент вне спора, как и первый. Есть и раздельные задачи для литературоведов и лингвистов в просторном плане теории перевода»2. К числу первых автор статьи отнес критику художественного перевода — с оговоркой, однако, о том, что невозможно довести ее до успешного результата без лингвистического анализа соотношений оригинала с переводом, ибо основой критики художественного перевода является не вкус, не талант литератора, а строгая теория художественного перевода как высшей разновидности билингвизма и как разновидности литературной работы»3.

Дальнейший ход развития науки о переводе в общем подтвердил правоту этих утверждений. Если в работах по истории перевода, в частности, в трудах о судьбе творческого наследия того или иного зарубежного писателя на почве русской литературы, дело могло обходиться без привлечения лингвистических данных, то в работах о методах перевода, о деятельности того или иного переводчика анализ материала не мог (как, впрочем, и ранее — притом даже в работах противников языковедческой трактовки вопроса) обходиться без проведения конкретного анализа языковых фактов. Сейчас вся эта полемика уже утратила свою остроту, хотя отголоски ее раздавались еще и в начале 1970-х годов4.

В дальнейшем, как будет показано ниже, разработка лингвистической проблематики пошла преимущественно в русле общей теории перевода и в основном на базе материала нехудожественного. Наиболее же значительным явлением в области теории художественного перевода стала книга чешского филолога Иржи Левого (1927-1967) «Искусство перевода», вариант которой, подготовленный автором специально для международной публикации, появился в русском переводе в 1974 г.1 Автор — выдающийся литературовед с разносторонними интересами, в том числе стиховедческими, сторонник литературоведческой теории перевода; литературоведческим же является и замысел книги, но реализация замысла оказалась подлинно широкой и пошла в направлении как философско-эстетическом на марксистско-ленинской основе, так и общефилологическом, включая глубокое рассмотрение языковых вопросов перевода. Базой для этого послужила конкретная методология Пражского лингвистического кружка - известной группы чешских структуралистов. В книге И. Левого для постановки и решения теоретических вопросов оригинально и успешно использованы выработанные пражской лингвистической школой категории, основанные на функциональном подходе к языковым явлениям и к фактам языка литературы.

Проблематика художественного перевода охвачена в книге исчерпывающим образом. Первая часть посвящена общетеоретическим задачам — таким, как оценка состояния теоретической мысли в области перевода, рассмотрение процесса перевода и эстетических проблем перевода («творческое воспроизведение», «перевод как литература и языкотворчество», «верность воспроизведения»), некоторых общих и частных вопросов теории перевода, одной из жанровых проблем («перевод пьес») и, наконец, переводу как историко-литературиой проблеме. Вторая часть книги — стиховедческая: в ней трактуются и общие, и частные вопросы сопоставительного стиховедения и основные категории стихотворного перевода.

Материал этого «международного варианта» книги — в отличие от ее чешского издания — обширен и разнообразен и почерпнут из различных переводов с западноевропейских языков на славянские, в том числе на русский, и со славянских на западноевропейские. Картина, изображающая общее состояние искусства перевода (преимущественно современного), получилась весьма полной.

В связи с тем, что И. Левый высоко оценивал достижения теоретической мысли советских исследователей перевода и плодотворно применял их, в своем предисловии к книге В. М. Россельскак их итог формулирует «...выдвинутые в работах теоретиков нашей школы постулаты: принципиальная переводимость любого художественного текста; необходимость для переводчика ставить себе писательскую задачу, то есть изучать не только подлинник, но и самое жизнь; примат литературных аспектов, художественных аспектов художественного перевода над лингвистическими; наконец, сквозной принцип функциональности, установление которого положило предел извечному спору о переводе "точном" и "вольном"...»1

Представляется возможным принять эту обобщающую формулировку- с одним только изменением, касающимся ее третьего пункта, который возвращает к старому спору: следует говорить не о примате какого-либо аспекта над другим, а о синтезе обоих аспектов, их органическом соединении, которое не исключало бы того, что в ряде случаев — в зависимости от изучаемого материала и от задач изучения — соотношение их могло бы меняться то в пользу одного, то в пользу другого, вплоть до превалирующей роли того или иного. Ведь и сама книга И. Левого — блестящий пример именно синтеза методов.

Труд И. Левого в его международном варианте сделался достоянием читателей позднее своего создания (немецкий перевод вышел в ФРГ в 1969 г.), когда в теории перевода уже ставились и решались задачи, требовавшие привлечения иного материала. Уже успел начаться новый — второй в послевоенном периоде — этап развития науки о переводе.

В связи с этим необходимо вернуться к вопросам того вида перевода, который, являясь менее сложным по своему характеру, не вызывал и таких споров, как перевод художественный, но всё же послужил основой для постановки и решения специфических проблем. Как в послевоенные годы, так и в начале 1950-х годов не переставали выходить учебники и руководства по технике чтения и перевода научно-технических текстов, а проблематика, связанная с последними — преимущественно в терминологическом плане — находила отражение и в некоторых диссертациях на эти темы.

Начало нового этапа в изучении научно-технического перевода может быть датировано серединой 1950-х годов, когда в отечественном языкознании стали интенсивно применяться структурные принципы, и стали все активнее использоваться точные методы количественного анализа языковых фактов, когда были проведены и первые опыты машинного перевода, на который тогда возлагались огромные надежды. Последние, правда, не оправдались; если машинный перевод не принес до сих пор ощутимых практических результатов, то выросшая вокруг него теория сыграла плодотворную роль именно для исследования функционального стиля научной и технической литературы и вопросов ее перевода в практической и теоретической плоскости. Именно в силу определенного единообразия в лексическом составе ее языка, где безусловно преобладают термины и нейтральные общеупотребительные слова, а синтаксис отвечает четким условиям логической композиции, стиль научной и технической литературы позволяет не только констатировать устойчиво действующие тенденции построения текста, но и найти строгие закономерности, подтверждаемые данными статистического характера и путем применения более сложных математических принципов.

В то же время и методы традиционной лингвистики, нисколько не устаревшие и, в частности, положения и категории общей теории перевода продолжали применяться к стилю научной и технической литературы и приносить отнюдь не меньшую пользу; интересным показал себя также их синтез с принципами структурного языкознания, как это подтвердили и книги И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» (М., 1964) и Н. Д. Андреева «Статистико-комбинаторные методы в теоретическом и прикладном языкознании» (М.; Л., 1967). Несколько подробнее о первой из них: эта книга значительна, прежде всего, как первый в мировой научной литературе опыт синтеза понятий и положений той теории перевода, которую авторы называют «традиционной» (т.е. общей теории перевода), и категорий структурного языкознания. Свою задачу авторы формулируют как

«...попытку изложить проблематику традиционной теории перевода в терминах, принятых в структурной лингвистике. Такое переложение традиционной теории необходимо потому, что в том виде, как эта теория излагалась до сих пор, она представлялась специалистам в области прикладной лингвистики малосодержательной и вообще не применимой на практике... Нам хотелось, однако, показать, что в традиционной теории перевода имеется ряд ценных и достаточно легко формализуемых понятий»1.

И далее:

«...несмотря на стремление авторов остаться в рамках чистого переформулирования традиционной теории, им пришлось ввести ряд новых понятий... и в некоторых местах изменять эту теорию по существу... По-видимому, другого пути здесь нет, и любой контакт с практикой машинного перевода, а так же рассмотрение теории перевода в общем контексте структурной лингвистики не может не менять этой теории»2.

Это — лишнее подтверждение интенсивности интереса к разнообразным аспектам перевода, многообразия направлений, в которых развивается этот интерес, а вместе с тем и столь быстрого развития в разработке всего круга вопросов, относящихся к переводу, что потребовалось и неожиданное, казалось бы, сочетание методов из весьма различных областей науки о языке. Показательно и то, что теория перевода — эта едва ли не самая молодая дисциплина, возникшая в русле традиционной филологии, на фоне которой она еще совсем недавно выглядела весьма нетрадиционно и не всеми лингвистическими авторитетами признавалась, получает от авторов название «традиционной». В то же время самая постановка вопроса о ней в их книге говорит об актуальности и жизнеспособности этой «традиционной» теории в том виде, как она, излагалась раньше для более широкой аудитории. При этом естественно, что в ходе осуществляемого авторами синтеза положений и категорий, относящихся к одному объекту (переводу), но заимствованных из различных сфер, им приходится вступать и в полемику против «традиционной» общей теории перевода.

Из арсенала средств лингвистической общей теории перевода особенно оправдало себя относительно возможностей перевода научных и технических текстов понятие закономерных соответствий перевода, выдвинутое Я. И. Рецкером в статье 1950 года и потом развившееся и уточнявшееся им в позднейших работах (1956,1968,1973 и 1974гг.). При этом, как уже указывалось выше, особенно полезное применение в теории и практике научно-технического перевода получило понятие эквивалента как соответствия, не зависящего от условий контекста в пределах материала определенной отраслевой тематики. С помощью эквивалентов передаются прежде всего термины — и простые, и составные, т. е. те элементы, которые в научной и технической литературе занимают столь значительное место. Применимы они и для передачи многих служебных элементов — связочных и полусвязочных глаголов, нередко — для устойчивых оборотов и т.п.

В отличие от публицистических текстов и в особенности от произведений художественной литературы, в языке которых огромный перевес на стороне индивидуального начала и эстетического принципа, функциональный стиль литературы научной и технической подчинен принципу формально логической организации речи и заставляет говорить о господстве в нем коллективного начала, т. е. черт, постоянно свойственных огромному множеству текстов определенного типа, постоянно повторяющихся в них (положение, четко сформулированное в свое время А. Л. Пумпянским1). Именно отсюда — возможность гораздо более широких обобщений в характеристике особенностей этого стиля и выведения гораздо более четких и строгих принципов перевода (вплоть до прямых рекомендаций), основанных на закономерностях в соотношении языков.

Относительно четкий и строгий характер закономерностей, присущих стилю научных и технических текстов и способов их перевода отнюдь не означает, однако, отсутствия сложностей в этой области. Нет, сложности сами по себе (т.е. безотносительно к переводу текстов другого рода — художественных и публицистических) часто очень велики, и неслучайно то обстоятельство, что проведенные до сих пор опыты автоматического перевода продемонстрировали возможность доверить машине лишь относительно простой, даже элементарный материал и необходимость большой дополнительной человеческой работы - так называемой постредактуры. Бесспорно, что в сфере научного и технического перевода для творческой деятельности человека — широчайшее поле приложения. Так, важной и ответственной, требующей постоянного внимания задачей остаются здесь поиски соответствий для непрерывно рождающихся иноязычных терминов самого различного типа, которые еще не зарегистрированы ни в каких словарях и с которыми переводчик встречается впервые. Кстати, ведь и те эквиваленты, которыми сейчас, как готовым материалом, постоянно пользуются в переводах, появились не сами собой, а тоже были созданы людьми, авторство которых осталось, впрочем, не отмеченным. К тому же многие термины омонимичны в пределах разных сфер науки и техники. Задачи нахождения соответствий решаются, как известно, разными путями — часто по аналогии (хотя бы частичной) с имеющимися уже прецедентами, но нередко и в зависимости от более сложных факторов того или иного конкретного случая, требующих изобретательности, гибкости и точного учета языкового окружения термина, т. е. вовсе не по стандарту. А так как с развитием науки и техники неизменно возрастает количество наименований для все время возникающих новых понятий, то и необходимость в нахождении эквивалентов для них и учета особого характера употребления термина никогда не отпадает. Другими, словами: и перед переводчиком, и перед лексикографом, и перед исследователем будет стоять эта задача — углубленное изучение вопроса об эквивалентах.

Можно назвать и другую своеобразную задачу научно-технического перевода. Это — забота о высоком качестве переводного научно-технического текста — независимо от того, предназначается ли он для печати или для использования в стенах учреждения. А это предполагает не только полное отсутствие ошибок по содержанию и нарушений нормы данного стиля, но и ясность, точность, строгость изложения, которые должны делать содержание легким для понимания и уж во всяком случае не усложнять текст. В научно-техническом тексте есть своя эстетика, та эстетика, о которой теперь часто говорят и пишут в связи с промышленным и жилищным строительством, с планировкой, устройством и оформлением цехов и других помещений, с внешним видом и функционированием машин. Это эстетика целесообразности, четкости, продуманности формы. А в тех более редких случаях, когда в произведении научной литературы на фоне общих формально-логических норм стиля выступают черты индивидуального мастерства, выражающиеся в средствах образности или в использовании иронии для целей полемики, встают и такие эстетические задачи, которые не чужды и переводу художественной литературы.

Задачи лингвистического обеспечения научно-технической революции сложны, богаты возможностями, разнообразны. Очень опасна недооценка их. Технику у нас уважают, порой боготворят, а то, что связано с языком и тем более — с его теорией, нередко считают чем-то подсобным, вспомогательным, т. е. второстепенным или третьестепенным, и потому не заслуживающим внимания. Не может быть ничего ошибочнее и вреднее такого отношения к делу, идущего вразрез с ленинским определением языка, как «важнейшего средства человеческого общения» (о нем уместно напомнить именно в этой связи). Как на войне для самого лучшего офицера штаба или самого талантливого военачальника, если они не знают языка противника, даже и ценнейшие трофейные документы мертвы без помощи переводчика, так и важнейшая научно-техническая информация на иностранном языке бесплодна для самых способных инженеров и руководителей, если они лишены помощи переводчика, а данным языком не владеют. И не только Переводчик-практик, но и лингвист-теоретик — сейчас отнюдь не кабинетная фигура, а активный и необходимый деятель научно-технического прогресса1. Неслучайно стало актуальным и положение: «лучшая практика — это лучшая теория», идущее, конечно, от общепризнанной истины, что лучшей проверкой теории всегда служит практика.

Изучение перевода в течение последнего периода (начиная со 2-й половины 1960-х годов) и в СССР, и за рубежом пошло в значительной степени по линии общей теории перевода, т. е. по лингвистическому пути. Причина тому — все растущая в современном мире актуальность исследования всех видов перевода (включая и художественный) и связанная с этим потребность в обобщении итогов, получаемых в результате этой работы. При этом дает себя знать и тот интерес, который у современных языковедов вызывает перевод как особый объект для собственно лингвистических исследований, как материал для постановки вопросов, связанных с соотношением языков. Возникло специальное ответвление языковедческой науки, которое вполне точно можно обозначить как «лингвистику перевода»2.

Выше уже говорилось о том особом месте, которое во многих современных работах заняло понятие процесса перевода. Обращение к этому понятию вызвано стремлением 1) определить в комплексе все условия, определяющие переход от ИЯ к ПЯ, и в зависимости от них — характер результата, т. е. структуры речевого произведения на ПЯ, и 2) тем самым получить возможность обобщить факторы — лингвистические и экстралингвистические, которые воздействуют на процесс и его результат, выясняя при этом а) различные стороны данных факторов и б) - через них — специфику различных форм переводческой работы. При этом понятие процесса перевода оказывается удобным и для более широкого использования принципа формализации (и схематизации) как хода самого анализа, так и его итоговых данных. При осуществлении названной задачи полностью сохраняет значение понятие функции языковых средств в многообразии их речевых проявлений.

Общей чертой, находящей то более, то менее резкое выражение в работах этого типа, должна быть признана тенденция к возможно большей точности и строгости способа изложения, к максимальной терминологической дифференциации понятий, фактически приводящая и к известной (иногда большой) его сложности, «закодированности», которая не всегда оправдывается степенью сложности предмета. Неслучайно при этом особое внимание уделяется определениям как основных, так и производных категорий. Большое место при формализованном подходе к проблеме уделяется схемам, условным буквенным обозначениям и т. п.

Названная тенденция сложилась под бесспорным воздействием такой современной отрасли знания как теория информации, обращенная к естественным и точным наукам, с одной стороны, и к гуманитарным, с другой. Одним из частных проявлений этой же тенденции оказывается и большая степень распространения, которую ныне получил термин «информация» даже в работах о художественном переводе, где он используется для обозначения и таких трудно поддающихся точному учету элементов текста (или отдельных его отрезков), как эмоциональное содержание. Следует констатировать и сказывающуюся во всем этом тягу не только к обычному обобщению, но и к абстракции, признаки отказа от эмпирической конкретности и далее — преобладание принципа дедукции над принципом индукции.

В новейших зарубежных (западноевропейских и американских) работах по общей лингвистической теории перевода названные черты выступают очень четко. В книге «Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике» под общей редакцией и со вступительной статьей В. Н. Комиссарова (М., 1978) достаточно полно и объективно отражены различные аспекты науки о переводе, представленные тщательно отобранными главами из книг и отдельными статьями четырнадцати авторов, за два с лишним десятилетия.

Выделение главных аспектов, по которым и сгруппирован материал в сборнике, обосновано в содержательной статье редактора. Прежде всего подчеркивается органическая взаимосвязь между современным теоретическим (общим) языкознанием и теорией (общей) перевода, значение их друг для друга, интерес и важность перевода как материала и метода для постановки и решения языковедческих задач и необходимость лингвистической теории для углубления в сущность перевода. Эти темы и составили содержание I раздела книги.

Второй аспект - эквивалентность перевода. Необходимо оговорить, что В. Н. Комиссаров в своей оригинальной книге «Слово о переводе» (М., 1973) придает этому понятию огромное значение во всей своей теоретической концепции перевода и трактует его (в отличие от Я. И. Рецкера) не как определенную разновидность закономерных соответствий, т. е. не как постоянно реализуемое однозначное соответствие между определенными единицами ИЯ и ПЯ, а как нечто гораздо более общее — как равноценность в целом, как объективно прослеживаемую взаимосоответственность между оригиналом и переводом (это понятие приближается к понятию адекватности). Как показывает смысл помещённых во II разделе сборника глав и отрывков из книг, в основу понятия эквивалентности кладется критерий функционального соотношения между оригиналом и переводом.

Третий аспект — и соответственно заглавие III раздела — процесс перевода, понимаемый здесь в узком смысле, т. е. и как применение «технических приемов перевода», легко выводимых из соотношения между элементами речевых произведений на ИЯ и, ПЯ, и как творческий акт человеческого сознания, членимый на отдельные этапы.

Последний, IV раздел книги озаглавлен «Прагматика и стилистика перевода». Этот аспект включает два круга вопросов: сложные и многосторонние отношения между характером переводимого высказывания (его формальной структурой и семантикой,, отражающей объективную реальность) и говорящим, и зависимость методов перевода от стилистического типа текста.

Не вдаваясь в анализ и критику положений, выдвинутых отдельными авторами, надо констатировать, что небольшой по объему сборник дает достаточно представительную картину современного состояния лингвистической теории перевода на Западе и позволяет судить, с одной стороны, о разнообразии и многообразии в направлениях и оттенках мысли, о различиях в трактовке проблем и материала, о конкретных принципах характеристики рассматриваемых фактов, и, с другой, о тех основных общих чертах, которые нашли выражение в материале книги. Это — то большое место, которое во всех работах, в целом представляющих теоретико-переводческую мысль за рубежом, занимает категория процесса перевода в широком смысле, т. е. не как применение частных переводческих приемов, а как проявление акта коммуникации (не случайно именно этому понятию как центральному, посвящена известная статья Отто Каде, помещенная в I разделе книги). Тем самым следует подчеркнуть, что одной из важнейших тем в современной зарубежной лингвистической теории перевода служит акт коммуникации в целом и как одноиз его осуществлении — процесс перевода. Другой принципиально важный момент, который необходимо оттенить — это то, что идея переводимости никем фактически не отрицается, имплицитно допускается, а целым рядом авторитетных исследователей доказывается и эксплицитно — как данными практики, так и некоторыми дедуктивными соображениями. В этом отношении особенно показательна позиция Жоржа Мунена (выраженная, правда, за пределами опубликованной в сборнике главы).

Для верного понимания принципа переводимости недостаточно учитывать формальное соотношение двух языков как таковых; осуществление этого принципа предполагает и такие условия, как наличие у переводчиков и у читателей перевода знаний о жизни той страны, на языке которой создан оригинал, как наличие контактов между данными двумя народами и, наконец, как существование переводов с одного языка на другой, их количество и их характер. Именно об этом говорит Жорж Мунен:

«Исследование вопроса о переводимости с русского на французский должно или должно будет считаться с сопоставительной типологией обоих языков (в плане чисто описательной лингвистики); но оно уже должно будет принимать во внимание и всю историю контактов между этими двумя языками: переводить с русского на французский в 1960 году — совсем не то, что переводить с русского на французский в 1760 (или даже в 1860) году, когда не было еще и первого французско-русского словаря (1786), когда контакты были редки. Начиная с XVIII века каждый новый перевод с русского, каждое путешествие, каждый рассказ о путешествии приносят новую ситуацию, общую для русского и французского, каждый новый контакт помогает осветить последующие, пока, наконец, не достигает апогея популярность Тургенева, Толстого, Достоевского во Франции, когда контакты охватывают уже миллионы французских читателей, а тем самым всякий раз уменьшается степень расхождения и между необщими ситуациями (как языковыми, так и внеязыковыми)»1.

Жорж Мунен в своей книге четко формулирует динамическое или (как он его называет) диалектическое понимание переводи-мости, которая отнюдь не является чем-то раз и навсегда данным и установленным, всегда находится в движении - вместе с развитием внеязыковой действительности, самих языков и контактов между ними2. Такая точка зрения в высшей степени плодотворна.

Идея переводимости не может рассматриваться безотносительно к конкретным историческим условиям. Так, при переводе с языка, обладающего богатой лексикой, на язык, не обладающий еще достаточными словарными средствами для выражения тех или иных понятий, для выражения смысловых и образных оттенков, не приходится ожидать полноценного воспроизведения любого подлинника. История культуры знает много случаев, когда при переводе с языка одного народа, более развитого в экономическом, политическом и культурном отношении, на язык народа, еще не достигшего такого уровня, возникали препятствия, но в ходе истории они постепенно преодолевались. И вообще можно признать исторической закономерностью тот факт, что вместе с экономическим, политическим и культурным развитием народа, с обогащением его словаря, с появлением и ростом переводной литературы создаются все более благоприятные условия для полноценного перевода на данный язык, для более полной реализации принципа переводимости в отношении к нему.

Выше было отмечено, что для современных работ по теории перевода характерна тенденция к строгости и точности описания, к эксплицитному изложению формулировок и определений исходных понятий, к построению, по возможности, формализованных или полуформализованных моделей переводческого процесса. Это, однако, отнюдь не означает, что современные теории перевода строятся исключительно на формально-лингвистической основе, без учета внешних по отношению к языку, но существенных, а порой и определяющих по отношению к процессу перевода социологических, психологических и культурно-исторических факторов. В этом отношении показательна статья известного специалиста в области теории перевода из ГДР проф. О. Каде (1927-1980), напечатанная в сборнике «Тетради переводчика» (вып. 16. М., 1979). В статье, озаглавленной «К вопросу о предмете лингвистической теории перевода», утверждается, что семиотическое и микролингвистическое исследование перевода должно стать частью более широкого подхода, который автор называет «макролингвистическим» и который должен учитывать взаимодействие языковых и неязыковых факторов в процессе перевода, в частности, социальные аспекты этого вида речевой деятельности, и их влияние на результат, то есть на перевод как речевое произведение. Совершенно аналогичный вывод — о «макролингвистическом» (можно было бы, используя современную терминологию, сказать «социолингвистическом», хотя это понятие в целом, безусловно, уже, чем понятие «макролингвистики») характере теории перевода как науки в соответствии с самим процессом перевода был сделан ранее Л. С. Бархударовым в его монографии «Язык и перевод» (М., 1975)1.

Работы отечественных исследователей, за тот же период имеют много общего с работами их зарубежных коллег, но также и черты отличия. Общее - в интересе ряда теоретиков к процессу перевода и к его моделям как обобщающему отражению различного сочетания условий, определяющих его, включая и речевую ситуацию, и вообще прагматические (внеязыковые) факторы (см. в особенности книги А. Д. Швейцера «Перевод и лингвистика» (М., 1973) и упомянутую выше работу Л. С. Бархударова «Язык и перевод»). Так же широко, как и у зарубежных авторов, но в соответствии с давно установившейся отечественной традицией, применяется понятие функции и вообще — функциональный принцип в подходе к проблеме. Близкой к работам отечественных авторов как по направлению интересов, так и по методологическим принципам, является книга болгарской исследовательницы Анны Лиловой «Увод в общаята теория на перевода» (София, 1980).

В трудах названных авторов может быть отмечено большое (в целом) внимание к конкретностям, к эмпирическому материалу, более ярко выраженное сочетание теоретических интересов с практическими, ориентация на прямое использование полученных научных результатов для практических целей. Характерно в этом отношении заглавие последней по времени книги Я. И. Рецкера «Теория перевода и переводческая практика», а также членение названных книг А. Д. Швейцера и Л. С. Бархударова и книги В. Н. Крупнова «В творческой лаборатории переводчика. Очерки по профессиональному переводу» (М., 1978) на части, в которых концентрируется с одной стороны, теоретическая проблематика, с другой - постановка и решение практических задач (в свете общетеоретических предпосылок). В понимании процесса перевода обнаруживаются также некоторые черты, восходящие к отечественной филологической традиции: так, А. Д. Швейцер в статье «К проблеме лингвистического изучения процесса перевода» охарактеризовал процесс поиска оптимального решения при переводе как применение «метода проб и ошибок»1, что близко к идее стилистического эксперимента, предложенной пол века тому назад А. М. Пешковским, как это уже отмечал и автор этих строк2. Наконец, в литературе вопроса предложено и такое понимание процесса перевода, при котором он убедительно рассматривается как последовательность трех конкретных этапов реальной работы переводчика — анализа текста оригинала, поисков необходимых соответствий в своем языке, синтеза, а также самокритической проверки достигнутого результата3.

В практике советских исследователей перевода представлен (в рамках рассматриваемого периода) и традиционный оправдывающий себя метод, основанный на анализе соотношения текстов перевода и оригинала как в их целом, так и в деталях (названные книги Я. И. Рецкера 1975 г., А. Д. Швейцера и Л. С. Бархударова; В. Н. Крупнова — в разделах, посвященных практическим задачам; книга В. С. Виноградова «Лексические вопросы перевода художественной прозы», 1978; третье издание настоящей книги, 1968). В тесной связи с этой последней задачей теории перевода находится и сопоставительное изучение конкретной пары языков в целом или на определенном уровне их иерархии. Эта ветвь филологии также охватывается деятельностью советских языковедов.

Пожалуй, одной из основных проблем, интересующих авторов современных работ по общей теории перевода, является по-новому ставящаяся проблема эквивалентности. О самом термине «эквивалент» речь пойдет ниже; здесь же необходимо отметить, что само по себе понятие перевода предполагает установление соответствий между единицами исходного текста и создаваемого на его базе текста перевода, иначе говоря, единицами двух разных языков. На какой же основе строятся эти межъязыковые соответствия? Более традиционная точка зрения, согласно которой эти соответствия устанавливаются на основе тождества значения (семантики) единиц двух языков — ИЯ и ПЯ, представлена в уже упомянутой выше книге Л. С. Бархударова «Язык и перевод», в которой автор, исходя из принадлежности семантически тождественных единиц ИЯ и ПЯ к тому или иному уровню языковой иерархии, говорит о существовании системы уровней перевода — перевод на уровне фонем или графем, на уровне морфем, на уровне слов, уровне словосочетаний, уровне предложений и на уровне всего текста как такового (см. гл. 4 указанной книги). Иначе решается вопрос в работе В. Н. Комиссарова «Слово о переводе» (М., 1973), где автор выдвигает свою оригинальную концепцию «уровней эквивалентности». Согласно этой концепции, смысловая структура текста представляет собой сложный комплекс, в котором можно выделить несколько основных уровней плана содержания, а именно, уровень языковых знаков, уровень высказывания, уровень структуры сообщения, уровень описания ситуации и уровень цели коммуникации (см. гл. II книги). В процессе перевода, по мнению В. Н. Комиссарова, эквивалентность перевода подлиннику может быть, в принципе, установлена на любом из этих уровней, причем эквивалентность на низшем уровне, разумеется, автоматически предполагает эквивалентность на более высоких уровнях (но не наоборот),

Развитие каждой научной дисциплины вызывает потребность в новых понятиях и обозначающих их терминах. Так, за последний период в отечественных работах по теории перевода появилось очень важное (особенно при изучении перевода художественной я общественно-политической литературы, а также публицистики) понятие фоновых знаний (т.е. реальных сведений б действительности иной страны, иного народа, сведений, необходимых как изучающему тот или иной язык, так и переводчику и читателю переводов для верного и полного осмысления того, что открывается в тексте). Подробнее об этом понятии — в следующей главе.

Происходят также и изменения в значении и употреблении терминов. Это более всего относится к уже упоминавшемуся выше термину «эквивалент». В работах как по теории перевода, так и по многим другим лингвистическим и вообще филологическим вопросам этот термин, первоначально предложенный в качестве обозначения для постоянного и однозначного соответствия между единицами ИЯ и ПЯ и долгое время употреблявшийся в этом значении, в дальнейшем стал все чаще применяться как синоним любого соответствия. В настоящее время можно констатировать существенное расширение значения данного термина. Кроме того, распространение получил (как уже указывалось) этимологически связанный с ним термин «эквивалентность», выражающий более общее понятие равноценности в соотношении оригинала и перевода1. А так как само понятие постоянного однозначного соответствия остается необходимым для исчерпывающей классификации средств перевода и требует ясного обозначения, то фактически на смену ему — во избежание путаницы -приходит понятие и термин «константное соответствие», удачно использованное, например, в названной книге В. С. Виноградова. По-видимому, будущее принадлежит этому термину как исключающему двузначность, противопоказанную в науке. А само понятие и термин нужны при исследовании всех видов перевода — ввиду распространенности обозначаемого явления.

Проблематика художественного перевода входит, естественно, тоже в состав общей теории как охватывающей все виды перевода, хотя и сохраняет свою автономию, связанную со спецификой объекта. Все охарактеризованные выше работы - и зарубежные, и отечественные — строятся на разнообразном материале, в том числе и на материале текстов художественных. Понятие процесса и модели перевода находит применение и здесь (ср. работы словацкого филолога А. Поповича)2 — разумеется, с модификациями, вызываемыми сложностью самого объекта, который требует внимания и к такому важному фактору, как индивидуальность и индивидуальный стиль переводчика. Надо сказать, что в советских работах этот вопрос неоднократно и успешно, хоть и эпизодически, уже рассматривался (в книге К. И. Чуковского, отдельных статьях Ю. Н. Тынянова и др.). Но именно за последнее десятилетие индивидуальный стиль переводчика, то созвучный со стилем автора оригинала, то трудно совместимый с ним или несовместимый вовсе, стал предметом специального изучения. Здесь должны быть названы работы М. А. Новиковой, ставшие значительным шагом вперед на пути исследования сложного и актуального для художественного перевода явления во всей его литературной и языковой конкретности3.

И, наконец, проблема переводимости, актуальная и для общей теории перевода, но всегда особенно острая для теории перевода художественного. С этой проблемой органически связывалось и определение адекватности перевода. Нельзя не отметить, что изучение этой проблемы составляло уже с 1930-х годов, может быть, наиболее оригинальную и сильную сторону отечественных работ о переводе.

Поиск по сайту: