Застой Спарты и ее закат

В шестом веке до н.э. в Спарте совершилось сужение человеческого существа и деятельности, начало застоя, который, наконец, стал одной из причин ее заката. Спарта была старой по своему мировоззрению властью, которая в других эллинских государствах боролась с формой господства тираний, произошедшей из устранения аристократических правителей. Еще в шестом веке до н.э. Спарта стоит во всей своей силе; она занимает бесспорно доминирующее положение для всей Эллады и оказывает влияние на все эллинские государства. В поколении перед началом Персидских войн можно заметить время расцвета спартиатства (смотри Вильгельма Рошефа). В борьбе против направленного на Элладу удара могущественной персидской империи Спарта взяла на себя руководство, которое у него не могло оспаривать ни одно другое эллинское государство. Другие государства без Спарты, вероятно, смирились бы, с господством персидского царя, которое уже распространялось тогда на греков Малой Азии. Под командованием спартанского полководца Павсания спартанцы и платейцы как ядро эллинского вызова сражались под Платеями в 479 году до нашей эры против персидского войска. Наивысшим блеском спартанской чести оружия и государственной идеи была гибель спартанцев во главе с царем Леонидом в узком горном проходе Фермопилы, когда в 480 году до н.э. царь добровольно пожертвовал собой с 300 спартанцами и 700 феспийцами для Эллады. Спартиаты потеряли при Фермопилах примерно одну двадцатую часть их состава; смертная битва трехсот спасла благодаря задержке персидского продвижения флот афинян, что, тем не менее, мало значило для исхода похода, но величие поступка, самопожертвование спартанцев, не только для Спарты, а для всей Эллады, действовало отныне как ода спартанской сущности и убеждало других эллинов, что Элладу можно было спасти, только если Спарта возглавит ее, и воины Спарты составили ядро эллинской армии. В Спарте гибель трехсот при Фермопилах продолжала воздействовать как призыв, пока еще существовали спартанские роды.

Еще в пятом веке до н.э. Спарта оставалась могущественной и внушающей страх. Но ее закат был уже предопределен вымиранием семейств спартиатов: уже потери при Фермопилах больше нельзя было скомпенсировать. Л. Циен предполагает, что число спартиатов сильно уменьшилось уже между Персидскими и Пелопоннесскими войнами. В 480 году до н.э., во время, когда спартанский слой состоял еще примерно из семи – восьми тысяч глав семейств, спартанцы еще могли без больших сомнений пожертвовать тремястами их самых умелых мужчин при Фермопилах, но самое позднее после связанного с большими потерями землетрясения в 464 году до н.э. использование спартиатских воинов происходило со все большей осторожностью, чтобы не вызвать дальнейших невосполнимых потерь. Вымирание аристократических родов, таким образом, должно было быть заметным. Землетрясение 464 года до н.э. согласно Плутарху (Kimon, 16), было самым страшным, которое когда-нибудь случалось. По сведениям Диодора (XI, 63, J) при этом погибло двадцать тысяч лакедемонян. Это число, по оценке Циена, вероятно, только в малой степени преувеличено. При землетрясении рухнул Гимнасион, большое здание, состоящее из залов, служащих для физических упражнений, и погреб под собой эфебов, подрастающих юношей и помогающих им мужчин. Много женщин и детей в городе Спарте были погребены под рухнувшими домами.

Непосредственным последствием землетрясения было восстание гелотов в Лаконии и мессенских крестьян, предки которых стали гелотами: они убивали спартиатов, находившихся в их поместьях в Мессении. Из посланной в Мессению спартанской армии под командованием полководца Аримнеста,который при Платеях убил персидского предводителя, в бою пали триста спартиатов. Мессению удалось снова покорить только после десятилетней борьбы и больших потерь спартанской армией во главе с Архидамом. Это было Третьей Мессенской войной. Теперь потери спартиатского слоя больше не могли быть восполнены. Искусство государственного управления Спарты после землетрясения сузилось до стараний, направленных на сохранение существующего положения, защиты от упадка, который стал очевидным после восстания мессенцев. После землетрясения в Спарте нельзя было найти ничего схожего с ее прежним процветанием и благосостоянием. Угроза со стороны западных мессенцев сохранилась; с восточной границы, с Аргоса, поднимаются новые опасности; борьбу с Аргосом удалось выиграть, Аргос отдал спартанцам Кинурию.

Из спартиатского коллективного союза возник спартиатский мужской союз, дух которого разрушил семью в Спарте и обескровил, таким образом, силу Спарты. Заблуждение в виде смены коллективного союза настоящим мужским союзом, в том виде, в котором он существует, как правило, только при матриархате, как раз угрожало сохранению спартанских родов и, наконец, ускорило их вымирание.

Окостенение государства вошло в завершающую стадию, когда в конце пятого века до н.э. эфоры победили царскую власть, когда таких значительных людей как Павсаний и Леотихид, царей и полководцев, стало возможно свергать и приговаривать к смерти, как в шестидесятые годы пятого в.а до н.э. Примерно в 400 году до н.э. в Спарте господствовал холодный, повелительный эгоизм, усмиренный жестким самообладанием в мужском союзе. Против чужих мыслей и людей Спарта была теперь закрыта. Вследствие этого страна осталась сохраненной, наверное, от проникновения неполноценных или бунтующих людей, которые направлялись в Афины в большем числе и населяли Пирей; однако, это препятствовало и иммиграции замечательных мужчин, что принесло Афинам ценные силы. В Спарте, как в республиканском Риме, боялись влияния чужих воззрений, учений и обычаев. Спарта хотела сохранить свои обычаи Ликурга в сохранности; она осознавала ценность этих обычаев для защиты и сохранения своих семей и также должна была понимать, что даже одно сомнение в этом, вызванное чужим духом, означает угрозу отбора. Из слов Плутарха (Lykurgos, 13) следует, что сущность и значение обычаев понимали, что считали, что лучше закрепить заповеди и запреты в обычаях, чем только выразить их в законах; законы должны были корениться как обычаи в образе мыслей и нравов граждан. Так неограниченная ценность обычая и ограниченная ценность закона должна была пониматься, например, в том смысле, который получается из описания германской жизни у Тацита (Germania, 19,15): хорошие обычаи ценятся у германцев больше, чем у римлян хорошие законы.

Из этой уверенности в значении и ценности обычая проистекает недоверие спартанцев к чужим людям и чужому духу. Плутарх полагает, Ликург хотел уберечь Спарту от «нравственного заражения» еще больше, чем от занесения эпидемий. Но изоляция страны стала, в конечном счете, удушением спартанской жизни и происходила, наконец, только лишь в бездушном намерении сохранять привычное и существующее без изменений. Спарта потому осталась отсталой в эпоху перемен, утратила доминирование над Элладой, так как ее взгляд сузился на одном лишь Пелопоннесе, и так как она неисправимо придерживалось того, что с новыми ситуациями можно по-прежнему справиться старыми испытанными или привычными средствами обычного искусства управления государством, лишь бы только спартанское пешее войско благодаря своим длительным упражнениям всегда было в боеготовности. (...)

Состав и власть господствующего слоя были предопределены для исчезновения, когда в период, который еще нельзя определить точно, вероятно, в начале четвертого века до н.э., по Закону Эпитадея вся пашня из государственного владения перешла во владение отдельных людей, когда из не подлежащего прежде продаже наследственного имущества, одновременно наследных ленов государства спартиатским родам, теперь получилось отчуждаемое недвижимое имущество одиночек, наследование которых больше не было гарантировано для потомков, так как отдельный человек свободно мог располагать теперь своей последней волей. Свобода распоряжения могла вести к завуалированным продажам, теперь, после внедрения денег, к продажам за деньги. (...) из господства аристократии с сельским образом мыслей возникло такое господство городских богачей (олигархия), которое поддавалось разложению.

Последствием закона было объединение нескольких поместий в руках меньшего количества людей, становящихся слишком могущественными спартиатов, т.е. образование больших поместий, которые, начиная с определенной пропорции, всегда представляют собой угрозу государству. Из-за образования больших поместий при уменьшении количества средних и маленьких хозяйств в истории большинства народов индогерманского языка произошел поворот к беде. Среди спартиатов возникло противоречие между многими бедняками и немногими богачами. Спартиаты, которые больше не могли нести расходы на свое вооружение, и больше не могли делать свой взнос в общие трапезы, теряли полные права граждан и опускались к урезанным правам спартиатов, на ступеньку hypomeiones, неполноправных, примерно на уровень периеков. С конца пятого века до н.э. сыновья из таких урезанных в правах спартиатских семейств, как Kinadon, начинали помышлять о свержении. (...)

В середине пятого века до н.э. пагубное перенесение отношений владения зашло уже настолько далеко, что немногие могущественные семейства владели самой большой частью земли граждан, и что из этих больших поместий ²/₅ были во владении дочерей-наследниц, так как в их семьях больше не было наследников мужского пола. (Аристотель: Политика II, 9, 15 и Плутарх: Agis, 5,7).

При Агисе III ( после середины третьего века до н.э.), по сведениям Плутарха (Agis, 7), «самая большая часть богатства Спарты была в руках женщин»; но большинство из них предавалось одной лишь беззаботности. Богатые и независимые наследницы были следующей бедой для государства, которое в то же самое время все больше и больше ослабляла Пелопоннесская война, и господствующий слой которого уже численно сократился.

Внешние события (землетрясение) и внутренние изменения (наследование дочерьми) способствовали вымиранию слоя спартиатов. Связанная с большими потерями борьба должна была вестись против Аргоса и Аркадии, потом против восстаний гелотов; наконец, больше нельзя было надеяться на восполнение потерь за счет рождений. (...) Одно сказание сообщает, что уже в 700 году до нашей эры в Первой Мессенской войне, когда спартанцы обещали, что не вернутся до победоносного конца, но война слишком затянулась, воюющие стороны опасались того, что при длительном отсутствии мужчин не будет хватать подрастающего поколения; поэтому более молодая дружина, которая не была связана этим торжественным обещанием, была послана назад в Спарту, чтобы они позаботились о рождении потомков для связанных клятвой более старых воинов. Зачатые таким образом дети по одному из свидетельств назывались partheniai, сыновья дев; они должны были позже основать новое дорическое поселение в Тарасе (Таранто). (Аристотель: Политика V, 7, 2) и Страбон (VI, 3,2) писали об этом. (...) Более зловещим, однако, чем внешняя угроза из-за военных потерь была внутренняя угроза из-за падения рождаемости при разрушении семьи.

Поиск по сайту: