Глава 9. У двери моей квартиры сидела Вик

У двери моей квартиры сидела Вик. Точь-в-точь как тогда, в памятный вечер ограбления клиники. И с тем же рюкзачком, при виде которого меня бросило в дрожь.

Правда, на этот раз она была настроена вполне дружелюбно. Увидев меня, встала, отряхнула сзади брюки и улыбнулась.

– Привет, – сказала она, – Не ждал?

– Честно говоря, нет.

– Выглядишь неважно. – Она озадаченно посмотрела на мою рубашку. – Ты что, блевал?

Поразительная проницательность.

– М-м-м, – промычал я, открывая дверь.

Мы зашли в квартиру. Переступая порог, я немного забеспокоился. Не будет ли еще каких-нибудь сюрпризов вроде записок и обезьян?

В прихожей все было в порядке.

В комнате тоже.

Не обращая внимания на Вик, я стянул грязную рубашку и упал в кресло. Закрыл глаза.

– Тяжелый день? – участливо спросила Вик.

– Скорее, тяжелая неделя.

– Что случилось?

– Из последних новостей – меня чуть не сбил автобус.

Про обезьяну я решил ничего не говорить.

– Автобус? Ничего себе! Как это случилось?

Я коротко рассказал.

– Большая была у него скорость?

– Приличная. Замешкайся я на мгновение, отмывать сегодня автобус было бы куда сложнее.

Вик задумалась о чем-то. В этой задумчивости она прошла несколько раз по комнате, села на краешек стола, слезла, опять прошла туда-сюда и, наконец, остановилась напротив меня.

Я равнодушно следил за ней, закинув руки за голову.

– Нет, – пробормотала она. – Хлороформ лучше. С автобусом может не повезти. Как заранее узнаешь, где и когда по улице с достаточной скоростью пронесется автобус? Никак. Можно неделю прыгать под колеса. Наудачу. И отделаться парой переломов.

– Ты о чем?

– О том, что кончают жизнь самоубийством, прыгая под колеса только дураки. Очень ненадежный способ. Хотя сегодня тебе повезло…

– Да что ты говоришь? Мне так не показалось.

Она пожала плечами. В глазах ясно читалось: придурок.

– Я пока не стала звонить в полицию. Решила, сначала с тобой поговорить.

– Ты хотела поговорить по телефону, – напомнил я.

– Не люблю телефон. Не люблю компьютеры и тамагочи. Не люблю еду из микроволновки. И рис из рисоварки. Секс с презервативом тоже не люблю. Лучше уж онанизм.

Все это она сказала, вышагивая по комнате. Совершенно ровным голосом. Никаких эмоций. Так читают незнакомые тексты, изучая иностранный язык.

Я пропустил ее признания мимо ушей. У меня есть тоже много чего такого, что я не люблю. Но это исключительно мое дело. Рассказывать об этом не собираюсь. И не горю желанием выслушивать высказывания из разряда «я не люблю» от других. Не любишь – не пускай в свою жизнь. Очень просто. Получается не сразу, конечно. Тут главное понять, что ты действительно не любишь. Как ни странно, не всем это удается. А от разговоров толку мало.

– Не хочешь сходить куда-нибудь? – опять остановившись напротив меня, спросила Вик.

– Ограбить еще какое-нибудь заведение?

– Нет, – она даже не подумала смутиться, – просто выпить. Ну, или пройтись.

– Сегодня я нагулялся. До сих пор, как вспомню, бросает в дрожь…

– А о чем ты думал в этот момент? – она уселась на пол.

– Когда?

– Ну, когда увидел прямо перед собой автобус? И когда понял, что вот-вот можешь погибнуть? Что ты почувствовал?

– Ничего, – честно ответил я.

– Неужели ни одной мысли? Говорят, что в такие моменты человек вспоминает всю свою жизнь…

– Ничего подобного не было.

– Ужас? Панику? Дикое желание жить?

– Я же сказал: ничего я не чувствовал и ни о чем не думал. Даже толком не понял, что происходит.

Вик выпятила нижнюю губу.

– Такой момент, а ты ничего не можешь рассказать…

– Прости. В следующий раз буду внимательнее. Специально для тебя.

– Ха-ха-ха, – сказала она. – Ну так что, давай выпьем где-нибудь?

И тут мне в голову пришла одна мысль. Кажется, дельная.

– Хорошо, – кивнул я. – Пойдем, выпьем. Тут недалеко есть одно местечко. Тебе понравится.

Я принял душ, почистил зубы, надел чистую футболку и джинсы. На все ушло минут двадцать. За это время я окончательно утвердился в правильности своей идеи.

Мне нужен независимый наблюдатель. Свидетель. Своего рода арбитр. Желательно, конечно, чтобы у него с головой все было в абсолютном порядке. У Вик не все в порядке. Это минус. Но в любом случае, одинаковых галлюцинаций у нас быть не может. Если она и не совсем нормальна, то ее ненормальность здорово отличается от моей. Так что на нее можно положиться.

Главное, чтобы она не затеяла очередное побоище. Кто знает, что у нее на уме…

– Куда идем? – спросила Вик, когда мы оказались на улице.

– Я же сказал, тут неподалеку есть одно неплохое место. Бар. В американском стиле. Там нет вообще ничего японского. Ни одного намека на то, что мы в Японии.

– Он тебе этим так понравился?

– Да нет. Там очень интересный бармен. Старый негр растаман.

– Чем может быть интересен старый негр растаман?

– Увидишь, – тоном я дал понять, что говорить больше не хочу.

Мне нужно было вспомнить дорогу. Не то чтобы я сомневался, что найду ее. Но все-таки я был здорово пьян, когда шел оттуда. Как бы не запутаться.

В полном молчании мы прошли два квартала. Людей на улицах хватало. Яркие вспышки неоновых вывесок, отблески на мокром асфальте, шумные стайки молодежи, огоньки проезжающих машин. Обычный вечер обычного города. Цель нашего похода казалась мне теперь абсурдной.

Еще полчаса назад я жаждал положить конец всей этой истории. И Вик должна была помочь мне. Но сейчас, глядя на беззаботные лица прогуливающихся людей, освещенные витрины магазинов, огни фонарей, на всю эту привычную уличную ярко-шумную суету, я казался сам себе обыкновенным психом.

Тем не менее, менять решение я не стал. Если я псих, то хочу в этом убедиться. Если все-таки нет – должен найти объяснение всему происходящему.

Я скосил глаза на Вик. Она опять шла, не разбирая дороги. Со своим рюкзачком за плечами… Типичная студентка. Только слишком погруженная в себя. Хотя это ведь не преступление.

Кстати, о преступлении… Я снова ощутил приступ страха. Интересно, закончатся они когда-нибудь, эти приступы? Ни в одном детективном романе не написано, сколько лет проводит в страхе удачливый преступник. Все они заканчиваются на том, что герой успешно уходит от полиции. А потом летит проматывать краденые денежки куда-нибудь на Гавайи. В жизни все не так. В жизни все самое неприятное начинается как раз тогда, когда тебе удается уйти с места преступления. Теперь я знаю точно. Осталось выяснить, когда же можно будет воздохнуть спокойно. Надеюсь, мне это удастся.

Из газет и тех же детективов я знал, что подобные преступления раскрываются по горячим следам. Или не раскрываются вообще. Прошло два дня. Интересно, сколько дней следы можно считать горячими. Я пожалел, что у меня нет ни одного знакомого в полиции. Было бы полезно поговорить с приятелем-следователем. «Я тут ввязался в неприятную историю. Проломил голову одному нехорошему парню, а его потом зарезали. Как думаешь, сколько времени понадобится вашим, чтобы вычислить меня и убийцу?» – «Если через неделю не придут с ордером на арест, можешь спать спокойно».

– Эй, долго нам еще? У меня ноги уже мокрые, – Вик вернула меня из кабинета следователя на вечернюю Окубо-дори.

– Да вроде нет, – неуверенно ответил я.

На самом деле, мы уже должны были прийти. От моего дома до бара – самое большее три квартала. Их мы уже прошли. Я не видел ничего похожего на ту маленькую улочку. Неудивительно, успокоил я себя, в том состоянии, в котором я был тогда, можно было ошибиться. Один квартал принять за два, а два за четыре. Очень просто. Если попытаться, все можно объяснить.

Мы прошли еще немного. Я уже перестал узнавать места. Тогда решил повернуть налево, потом еще раз налево и замкнуть круг. Беспроигрышный вариант. Во всех книжках это срабатывало на сто процентов.

В книжках, но не в жизни. Круг-то мы замкнули. Но с тем же успехом могли двигаться по прямой. Какая разница, как промокнуть и устать, – блуждая по кругу или бредя прямо? На собственном опыте я понял, что разницы абсолютно никакой.

– Ну? – сказала Вик, – Попытаешься еще раз или прекратишь валять дурака?

– Попытаюсь, – ответил я.

Ничего особенного. Остается еще один вариант. Начать путь не от дома, а от станции Накано. Ведь к бару я вышел с той стороны. Правильно определить исходную точку, и все проблемы с ориентировкой решаются. Во всяком случае, если мыслить логически, должно получится именно так.

Кратчайшей дорогой мы направились к метро. Вик опять ушла в себя. Вот и хорошо. Не хватало только ее комментариев. А так – дергай время от времени за рукав, чтобы не врезалась в какого-нибудь зеваку и думай спокойно о своем. Если бы не моросящий дождь, получилась бы неплохая прогулка.

Хитрый ход, задуманный мною, дал нулевой результат. Один раз я увидел улицу, похожую на ту, где располагался бар. Мы свернули в нее и прошли два раза туда и обратно. От начала до конца. Никакого бара. Пара крошечных мисэ да ятаи[31]и все.

Мы зашли в одну из лавочек. Владелец, он же продавец, старик с торчащими из ушей пучками седых волос, подслеповато прищурился глядя на нас.

– Добрый вечер. Извините, мы немного заблудились… Вы не подскажете? Где-то здесь недалеко небольшой бар. Его владелец гайдзин, негр, достаточно пожилой. Я был там не так давно, но вот теперь не могу найти…

– К сожалению, ничем не могу вам помочь, я не очень интересуюсь барами. К тому же хозяева которых гайдзины. Так что мне очень жаль.

В переводе это означало – нечего-шляться-по-кабакам-тем-более-по-иностранным-даже-если-бы-знал-ничего-бы-вам-не-сказал… И так далее.

Вик шумно чавкала жвачкой. На старика она смотрела, как на засохшего паука, благополучно сдохшего в центре собственной паутины.

Мне осталось только поклониться и выйти.

– Куда теперь? – спросила она, когда мы оказались на улице.

Я пожал плечами. Что я мог ответить? Бар где-то в этом районе. Я был уверен. Но вот где эта чертова улица?

– Давай сделаем еще одну попытку, – сказал я. – Мне очень нужно найти это место.

– Зачем?

– Долго объяснять. Но это очень важно для меня.

– Хо-ро-шо, – отчеканила Вик и выплюнула жевательную резинку под ноги, – Давай сделаем еще одну попытку, Котаро-тян.[32]

Я скривился, но ничего не сказал. Мне нужен бар и мне нужна Вик. Придется потерпеть.

Еще час мы бродили по улицам. Прохожих стало меньше. Машин – тоже. Восточная окраина Накано это все-таки не Гинза и не Сибуя,[33]хотя и близко.

Через час я понял, что все бесполезно. Бар куда-то исчез. Да что там бар, исчезла целая улица. Словно кто-то взял и перетащил ее на другой конец города. Ага, за пару дней.

Я валился с ног. Вик тоже. Надо отдать ей должное, за весь час она не проронила ни слова. Шла молча. Пыхтела, хмыкала, сплевывала себе под ноги, что-то насвистывала, но ничего не сказала. Я тоже был нужен ей. Нужда друг в друге заставляет проявлять человека чудеса терпимости. Даже любовь на это не всегда способна.

На всякий случай, я побродил еще немного. Чуда не произошло. Улицы с баром не было. Ничего даже отдаленного похожего.

– Ладно, бесполезно. Ничего мы не найдем. Он куда-то исчез. Бар-невидимка…

– А ты уверен, что он был?

– Не понял?

– Ну-у… Сначала обезьяна, потом этот бар.

Я поежился. Действительно, со стороны можно сделать определенные выводы. Но ведь не мог же я напиться в собственной галлюцинации! Похмелье было абсолютно реальным.

– Если уж с баром-невидимкой не получилось, давай зайдем хоть куда-нибудь, – сказала Вик.

Я вяло кивнул.

– Ты знаешь, что есть поблизости? – спросила Вик. – Хотя… Лучше не надо. Направление выбираю я.

– Делай, как знаешь.

Мне было все равно. Я потерпел поражение. Мой замечательный план провалился. С оглушительным треском. Кто-то мог от души повеселиться.

А ведь это мог быть неплохой ход. Прийти в бар с Вик и в упор спросить бармена о записках и обезьянах за рулем. Неважно, что бы он ответил. Скорее всего, стал бы все отрицать. Но улови я хоть малейшую фальшь, все было бы понятно – вокруг меня происходит что-то ненормальное. В обратном случае – ненормален я сам… Логично? Вполне.

Однако я слишком озабочен этим вопросом. Почему бы не сходить к врачу? Вместо того, чтобы устраивать нелепые проверки… Просто обратиться к психологу и рассказать ему обо всем.

Но тогда, возразил я сам себе, неминуемо поставят диагноз. А может быть, направят на лечение в какую-нибудь клинику с щадящим режимом. Кому ты будешь нужен после психушки?

Да, да, называй все своими именами. Именно после психушки, а не какого-нибудь центра реабилитации или релаксационного стационарного комплекса. Эвфемизмы ни к чему. Упекут в психушку. Будут пичкать таблетками, от которых постепенно у тебя перестанет стоять. Будешь рассказывать идиотские истории о своем детстве другим психам на групповой терапии. И заниматься полезным физическим трудом на свежем воздухе. Выращивать какую-нибудь репу…

Нет, репа от тебя не убежит. Пока ты можешь здраво рассуждать, не надо никуда идти. Вот если начнешь бросаться головой на стены… Вот тогда будет пора. А сейчас еще рано.

Мне захотелось рассказать Вик обо всем, что со мной произошло. Я понял, что уже почти две недели держу в себе это. Еще немного и меня просто разорвет. Бац! И стены домов в горячих скользких кусках мяса. То-то Вик заинтересуется таким оригинальным способом самоубийства. Очень эффективным. Надо ей посоветовать. Сойти как следует с ума, но никому об этом ни звука. И в один прекрасный день – бац!

– Вот здесь, по-моему, неплохо, – голос Вик вернул меня в реальность.

Мы стояли около обычного идзакая. С караоке, толпой пьяных сарариманов и школьниц, подрабатывающих эндзё косай.[34]

– Может, найдем место потише? Мне бы хотелось с тобой поговорить. Рассказать кое-что.

– Где ты сейчас найдешь место потише? – спросила Вик.

Это была почти точная копия разговора на нашем первом свидании. Только мы поменялись ролями. Судя по выражению лица Вик, она тоже это помнила.

Мы зашли в бар. Уши сразу резанул пронзительный голос девицы поющей караоке. Кажется, что-то из репертуара Миюки Накадзимы. Точнее сказать сложно. Девица отчаянно перевирала мотив, компенсируя отсутствие слуха громкостью завываний. Она была уже порядочно пьяна. Рядом, за столиком, ее отчаянно поддерживала не менее пьяная компания. Трое мужчин в рубашках с расстегнутым воротом и ослабленных галстуках. Четыре девушки похожих одна на другую, словно их клонировали. Про себя я окрестил их овечками Долли.

Все остальные столики тоже были заняты. Официантка с каучуковой улыбкой с трудом отыскала для нас места. К счастью, подальше от надрывающейся девицы.

– Не самая лучшая идея – остаться здесь, – сказал я.

– Ты уже попытался найти что-нибудь потише. Хватит. Я не собираюсь провести всю ночь под дождем.

Возразить нечего.

Песня закончилась. Компания захлопала и одобрительно захохотала. Довольная девица заняла свое место. Вместо нее взяла микрофон одна из овечек.

– Что ты будешь пить? – спросил я.

– А ты что?

– Я виски.

– Ну тогда я тоже.

– Не крепко будет?

Вик безразлично махнула рукой.

– Возьми виски с колой, раз уж хочешь пить виски.

Снова взмах. Мол, делай, как хочешь.

Когда нам принесли заказ, другая овечка сменила у микрофона подругу. Овечка решила произвести на компанию впечатление. На сносном английском она завизжала «Нас не догонят» русской группы «Та-ту». Произвести впечатление ей удалось. Я и не предполагал, что это можно петь под караоке.

Гайсэны[35]и любители школьниц оживились.

– Ничего себе, – сказал я.

– В твоем баре-невидимке такого не услышишь, да? – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Вик.

– Точно. Там очень тихо и спокойно. Жаль, что мы его не нашли.

– Наверное, ты порядочно набрался там, раз забыл дорогу.

– Набрался – да. Но мне кажется, не в этом дело.

– А в чем? – Вик прихватила губами соломинку. Прихватила очень мягко. Красивые чуть пухлые губы. Даже без помады они были достаточно яркими…

Я вспомнил ее крики там, в клинике. У меня вдруг потеплело внизу живота. Пришлось усилием воли отвести взгляд от ее губ.

– Так почему, по-твоему, мы не нашли этот дурацкий бар? – повторила Вик.

Она не заметила моего замешательства.

– Я думаю, что это из-за тебя… То есть, если бы я был один, я бы его нашел. А так он просто не захотел показываться тебе. Бар-невидимка. Такой же, как ты. Ну, в известном смысле, конечно. Когда хочет – он виден. Когда не хочет – идите слушать караоке. Такая вот теория.

Я сделал глоток Синторю.[36]

– Придурок.

Ничего другого я не ожидал.

– Может быть. Даже не представляешь, насколько ты можешь быть права.

Она непонимающе уставилась на меня.

И тут я не выдержал. Будь что будет, но я должен выговориться. Поймет она или нет – неважно. Мне нужен не ее совет, а простое внимание.

Я начал с того момента, когда ее лицо превратилось в жуткую маску. Рассказал про обезьяну, про негра в баре, про записку, про пиццу, про ту же обезьяну за рулем автобуса. Рассказал обо всех моих страхах и сомнениях.

Я говорил, говорил, говорил и не мог остановиться. Весенняя река прорвала плотину. Никогда не думал, что могу без перерыва произнести такое количество слов.

Лед в моем стакане растаял.

Во рту пересохло.

Пальцы бесцельно шарят по столу.

То и дело меня бьет нервная дрожь.

Говорить об этом мучительно. Но и замолчать я уже не могу.

Наконец, все закончилось. Река вышла из берегов, прорвала плотину, затопила пару деревень и иссякла. Несколько секунд я сидел, глядя в стол. Почему-то было страшно посмотреть в глаза Вик. Там я мог увидеть сочувствие, за которым прячется любопытство ребенка, разглядывающего калеку.

Не поднимая глаз, я взял стакан и сделал глоток.

Уже когда заканчивал свой рассказ, я знал, что болен. Здоровому человеку такое и в голову не придет. Даже в кошмарных снах. Я слетел с катушек. Тронулся. Меня отправят выращивать репу… И рассказывать идиотские истории из детства. А я совершенно не помню, до какого возраста писался. Вот незадача…

Я все ждал, когда Вик что-нибудь скажет. Но она молчала. Странно, но молчали и овечки, певшие караоке… И вдруг я понял, что в зале ресторана стоит мертвая тишина.

Медленно, очень медленно, уже начиная понимать, что произошло, но отказываясь верить, я поднял глаза. Рука судорожно сжала стакан, поднятый на уровень лица.

Так и есть.

Я в музее восковых фигур. Вик исчезла. И на меня… внутрь меня смотрит маска.

Ледяной холод поднимается снизу от живота. Сковывает легкие, замораживает сердце. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Не могу дышать. Легким удается вобрать в себя кубический сантиметр воздуха. На выдохе они замерзают окончательно. Покрываются тонкой коркой льда.

Мои губы немеют.

Мои глаза превращаются в хрустальные шарики.

Моя воля парализована.

Я сам становлюсь восковой фигурой.

Единственное, что во мне живет и не дает окончательно заледенеть, – ужас. Он горячим, обжигающим комом ворочается внутри.

Рука больше не в силах держать стакан. Неподъемная тяжесть. Стакан скользит из пальцев.

В полной тишине он падает на пол. Из него студенистой медузой медленно выползает светло-коричневая жидкость. По стеклу расползаются тонкие трещины. Паутина трещин. Она растет. Количество нитей неудержимо увеличивается. Появляются все новые и новые. Они на глазах становятся шире, будто кто-то вбивает в эти трещины невидимые клинья. В щели просачивается коричневая медуза. От нее отделяются тяжелые маслянистые капли и медленно летят в разные стороны. Стакан перестает существовать, как единое целое. Он превращается в сотню ничем не связанных между собой осколков. Они неторопливо разлетаются, как космические челноки от орбитальной станции…

До слуха долетает слабое «дзинь». Это «дзинь» проделывает крошечную дырочку в непроницаемом покрывале тишины. И вслед за этим звуком разрывая тишину в клочья, в мое сознание вторгается голос. Он произносит:

– Обалдел ты, что ли, придурок?!

Вик раздраженно отряхнула брюки, на которые попало несколько капель виски с содовой. К нам уже спешила официантка. Несколько человек, смотрящих в нашу сторону, перехватив мой взгляд, вежливо отвернулись.

– Что с тобой? – спросила Вик уже спокойнее.

К горлу по очереди подкатывали смех и тошнота. Руки дрожали, будто я весь день таскал мешки с рисом.

– Ты не поверишь, – прохрипел я. – Опять было то же, что и в том ресторане. Маска. Ты превратилась в маску. В эту чертову маску…

Я вытер пот со лба.

Она посмотрела на меня, как ребенок на калеку. С любопытством, страхом и брезгливостью. Именно так. Словно прочитала несколько минут назад мои мысли.

– Ну и дела! А я-то думала, что это я ненормальная.

Мне принесли взамен разбитого стакана новый. Виски на палец. Остальное – лед и содовая.

– А раньше ты за собой никаких странностей не замечал? – спросила Вик.

– Да нет, – я потер лоб. – Ничего такого. Иногда даже поражался собственной нормальности. У всех есть какой-нибудь заскок. Ну, один руки по двадцать раз моет после туалета. Другой за ношеные женские трусики готов огромные деньги платить… Знал парня, который каждый вечер ровно в девять включал телевизор и записывал на бумажке, сколько раз и на каком канале скажут «извините». Я спросил его как-то, зачем он это делает. Знаешь, что он сказал? Успокаивает. Вот так. Просто успокаивает. Еще один катался в метро с листком бумаги и пытался нарисовать карту метрополитена. Ведет линию карандашом, поезд поворачивает, он тоже карандашом поворот отмечает и дальше ведет… Зачем? Интересно ему было. Короче, почти у всех моих знакомых был какой-нибудь заскок. У одних посерьезнее, у других совсем безобидные. А у меня ничего такого не было. Вообще ничего, понимаешь? Вот я и удивлялся иногда… Порой даже ущербным себя чувствовал. Парадокс. Чувствовал себя ненормальным из-за собственной нормальности.

– Ну, теперь ты можешь успокоиться. Нормальным тебя не назовешь. Видел бы ты себя минуту назад. Придурок. Ты меня напугал. Такое лицо было, будто ты кумо[37]увидел.

Я вспомнил маску. Меня передернуло.

– Скорее, Они,[38]– мрачно сказал я. – Не знаю, что со мной происходит. Похоже на сумасшествие… Но я не верю, что чокнулся.

– Зайди в любую психушку. Ты не найдешь никого, кто бы верил, что он чокнутый. Все считают себя нормальными.

– Да. Самое мерзкое, что я тоже так думаю. В смысле, что ни один псих не думает, что он псих. В этом плане я псих стопроцентный. Ну, с учетом обезьяны и маски, конечно.

– А ты не пробовал посмотреть с другой стороны? – спросила Вик. Похоже, что ее занимал этот разговор.

– С какой?

– Почему такая паника? Зачем она? Ты ведь не делаешь никаких глупостей, у тебя ничего не болит, ты не бросаешься на людей. Что тебе с этой обезьяны? Она же не кусает тебя… Пускай появляется изредка. Про бар вообще смешно говорить. Заблудился и все. С кем не бывает. И вообще, зачем ты так цепляешься за это?

– За что?

– За мысль, что все происходящее – реальность. Что лучше быть здоровым и знать, что столкнулся с чем-то совершенно необъяснимым, пугающим, может быть, враждебным, или быть тихим психом с веселыми галлюцинациями? Которые, к тому же, никак не мешают жить. Да и возникают нечасто. Что тебе предпочтительнее?

Вик с любопытством смотрела на меня. Для нее это всё лишь забавная игра.

Но вопрос она задала хороший. Правда, что лучше? Считать все галлюцинацией или необъяснимыми, но реальными явлениями? Обезьяна, маска… Что я, интересно, буду делать, если они хоть в какой-то степени реальны, и я смогу в этом убедиться? Тронусь. Тогда я тронусь. И поеду выращивать репу.

А если галлюцинация? Значит, я уже тронулся и скоро поеду выращивать репу.

Ловушка.

Я потенциальный псих.

Вопрос «что делать?» уже настолько утомил меня, что не казался даже смешным.

Хотя что такое, по сути, сумасшествие? Просто выбор другой реальности. Отличной от той, в которой живет большинство людей. Да и большинство ли? Откуда мне знать, как воспринимают мир люди в этом ресторане? Например, говорят, что внешность – дело вкуса. Одному нравится какой-то человек, а другой считает его уродом. Что это, разница во вкусах? А может, просто второй видит иначе? Допустим, ему кажется, что нос у человека кривой. Вот видит он его кривым, и все тут. В его реальности нос кривой. Или чуть длиннее, чем нужно. Просто никому не приходит в голову сравнивать досконально свои реальности, вернее, свои видения реальности. И все сходятся на том, что это дело вкуса.

Или такой пример – красный цвет. Ребенку показывают на предмет и говорят, что он красного цвета. А ведь может быть так, что я вижу красный цвет так, как кто-то другой видит салатный. И, наоборот, мой салатный, заберись я к нему в голову, будет его красным. И попробуй, докажи обратное.

Нет, конечно, скорее всего красный – он и есть красный… Но все равно, объективная реальность штука хитрая. Тут с простыми мерками не подойдешь…

– Ладно, давай не будем больше об этом, – сказал я. – Что толку обсуждать… К врачу я не пойду. А просто болтать… Невозможно сделать выводы, даже не представляя себе, о какой реальности идет речь.

Я допил виски. Ожидаемого облегчения не чувствовал. Вот, вроде все высказал, всем поделился. Выпустил всех чудовищ. А результат? Равен нулю.

Вообще-то забавно получается. Вик хочет убить себя. А я вместо того, чтобы как-то помочь ей отказаться от этой затеи, вываливаю на нее свои проблемы. И еще сетую на то, что не чувствую облегчения. Интересно, а каково ей-то?

Она сидела, рассеянно скользя взглядом по столикам. Волосы всклокочены больше обычного. На шее платок. Но синяки все равно видны. Неожиданно я заметил, какая у нее хрупкая шея. Удивительно, как тот якудза ее не сломал. Ведь мог запросто. Даже одной рукой. Мне впервые показалось, что я сделал тогда, в клинике, что-то хорошее. Ну, если не хорошее, то, во всяком случае, нужное.

Синяк был и на запястье. Я заметил его, когда рукав ее рубашки скользнул вниз по тонкому предплечью. Кроме синяка, я увидел еще кое-что. Несколько тонких белых шрамов. Совсем тонких. Как от бритвы. Почему же я раньше их не замечал? Ведь она почти всегда ходила в футболках.

Потому что тебе было абсолютно наплевать на нее – ответил я себе. А что, сейчас не наплевать?

– Откуда у тебя это? – спросил я, показывая на шрамы.

Вик отвлеклась от изучения зала и повернулась ко мне. Правый глаз чуть съехал к переносице.

– Ты и так догадался, чего спрашиваешь?

– Первая попытка?

– Вторая.

– А первая?

– Таблетки… Сейчас даже не помню, какие.

– Не сработало?

– Как видишь. Отравление вызывает сильную рвоту. Этого я не знала. Проблевала весь день. Хорошо еще, что почки да печень уцелели. А то стала бы калекой. Но повезло. Я же еще и саке напилась. Для храбрости. Вот и блевала, как сумасшедшая. Потом уснула. Проснулась – даже головной боли нет. Отлично себя чувствовала.

Вик усмехнулась и отпила из своего стакана. В усмешке не было ни горечи, ни разочарования. Так улыбаются потешной детской выходке.

– А вены?

– Почитала нужные книги, с людьми поговорила. Выяснила, что надежный вариант. Куда лучше, чем отравление… Ошиблась. У меня очень быстро сворачивается кровь. Не помогла ни горячая вода, ни алкоголь. Кровь сворачивалась и все. Я даже сознание не успевала потерять. Пришлось несколько раз резать. Резать собственную руку то еще занятие. Потом уже узнала, что неправильно резала… Нужно было вдоль, а я поперек. Вот так. Видишь, я же говорила, что у меня всегда все наперекосяк. Даже убить себя не могу.

– Вот уж из-за этого расстраиваться не стоит, по-моему, – вяло сказал я.

Ничего себе, уже две попытки. А мне казалось, что она просто валяет дурака. Выходит, все не так.

– Почему ты мне раньше не рассказывала?

– Ты не спрашивал. Да и зачем? Это разве что-то меняет?

– Еще как. Честно говоря, я не верил, что у тебя это всерьез.

– Знаю. Это было видно. Но что теперь может измениться? Начнешь меня отговаривать?

Я промолчал. Что я мог сделать? Отговаривать – бесполезно. Тут и сомневаться нечего. Вести к психологу? Еще глупее. Не спускать с нее глаз? Она все равно найдет момент… Но с другой стороны, знать, что человек вот-вот убьет себя и ничего не делать – тоже не подходит. Сказать «я ей ничего не должен» и заниматься своей жизнью – я так не смогу. Может быть, это единственно правильный ход, но я так не смогу. Это недалеко от обыкновенного убийства.

Вдруг мне стало смешно. Встретились два психа. Один другого ненормальнее. Вопрос: кто кого будет спасать? Хотя, если подумать, все чуть сложнее. Я псих, который хочет спасать и быть спасенным. Она – псих, который не желает ни того, ни другого. При такой расстановке сил мы неминуемо должны проиграть. Вернее, я. Для нее смерть – не проигрыш. А на меня ей наплевать. Так что проигрываю только я. Она умрет, а я окончательно слечу с катушек. И вся эта история закончится. Не слишком хороший финал. Но разве у жизни вообще может быть хороший финал? Каждая история заканчивается смертью. Так почему же я так огорчен?

– Значит, будет третья попытка? – спросил я, чтобы отвлечься от своих мыслей. Они нагоняли тоску.

Вик кивнула.

– Надеешься на успех?

– Я хорошо подготовилась. Из библиотек не вылезала… Знаешь, удивительно, сколько известных людей убили себя.

– Я слышал только про Мисиму и Кобейна.

– Интересный выбор… – она хмыкнула. – Вот смотри, – Вик принялась загибать пальцы, – Демокрит убил себя голодовкой из-за старческой немощи. Диоген Синопский замотал голову плащом и задохнулся. Метрокл покончил с собой, задержав дыхание. Дионисий уморил себя голодом. Ганнибал принял яд. Клеопатра приказала принести корзину с фруктами, в которых была змея. Она сунула в корзину руку и умерла от укуса. Нерон приказал рабу проткнуть ему мечом горло. Ван Гог дорисовал «Ворон на пшеничном поле» и выстрелил себе в голову. Эрнест Хемингуэй приставил к груди ружье и пальцем ноги спустил курок. Стефан Цвейг с женой выпили снотворное и не проснулись. Джек Лондон вколол себе смертельную дозу морфия. Вирджиния Вульф утопилась, набив карманы камнями. Луи Буссенар уморил себя голодом. Акутагава Рюноскэ принял веронал. Юкио Мисима сделал харакири. Ясунари Кавабата отравился газом.

– Стой, стой… Хватит. Тебя послушать, так естественная смерть – это извращение. Где ты все это вычитала?

– Я же сказала – готовилась.

– Серьезная подготовка, судя по всему.

– А ты попробуй два раза говорить: прощай жизнь, а потом: ох, симатта![39]ну, здравствуй, жизнь… Поневоле начнешь готовиться, как следует. Я решила довести дело до конца. Вот и готовилась. Вот и с тобой связалась. Нужно исключить малейшую возможность неудачи, понимаешь? Если не выгорит и в третий раз, я отправлюсь прямиком в психушку. Чувствую, что так оно и будет. Поэтому, – она стукнула кулачком по столу, – никаких ошибок, никаких случайностей. И ты мне поможешь.

Ее решимости можно было позавидовать. Если не думать, на что она направлена.

– Чем же я тебе могу помочь? Подносить бритву? Выбивать стул из-под ног? Ты в своем уме?

– Если будет нужно, сделаешь и так, – жестко перебила Вик. – Но, надеюсь, до этого дело не дойдет. Осечки быть не должно… От тебя потребуется только то, о чем мы говорили. Побыть со мной, позаботиться о моем теле, отправлять открытки отцу. Все. Не так уж и много.

– Но послушай…

– Ты меня уже достал, чистоплюй несчастный! – крикнула она.

Девушка, поющая караоке, сбилась и пропустила пару тактов. Официантка тревожно улыбаясь посмотрела в нашу сторону. Я сделал знак, что все в порядке.

– Успокойся, – тихо сказал я Вик, – Вовсе необязательно быть сукой каждый день в своей жизни.

Я так и сказал: сукой. Подействовало. Она, похоже, не предполагала, что я знаю слова покрепче, чем «пожалуйста» и «извините».

– Ух, ты! Чистоплюй умеет ругаться… Ладно, суку я тебе прощаю. Но свое чистоплюйство засунь себе в задницу. Кто тебе внушил, что ты в ответе за все и всех? Какое тебе дело до моей жизни? Тебя просят помочь. Какого черта ты начинаешь хныкать «вот это нехорошо, а это хорошо?» Еще тогда в клинике сопли распустил. Ах, грабить нехорошо! Теперь та же песня: помогать человеку совершать самоубийство нехорошо… Знаешь, что нехорошо? Подставлять того, кто тебе доверился. Вот это нехорошо…

– Ну да, вот я тебе доверял. А теперь не могу спокойно пройти мимо полицейского. Все жду, что меня схватят. Как это называется?

Вик скорчила презрительную гримасу. Такие пустяки ее не заботили.

Я подумал, что мы похожи на детей. Пустые взаимные упреки. Только причина ссоры – не игрушечная машинка, которую мы не поделили. Причина – совершенное преступление и готовящееся самоубийство. Странно, об этих вещах мы рассуждаем, как о чем-то обыденном. «Ах, ты не хочешь мне помочь отравиться!» – «А ты заставила меня покалечить человека!». И из всех эмоций – только обида на собеседника. Как он не может меня понять! Нет даже осознания серьезности вещей, о которых идет речь. Будто о сортах чая говорим и не сошлись во мнениях.

– Давай успокоимся, – сказал я. – Так мы ни к чему не придем. Нам обоим сейчас непросто. У меня свои проблемы, у тебя свои. Если мы хотим как-то их решить, нужно…

Я осекся. А что нужно? Как решаются подобного рода проблемы? Галлюцинации, преступление, самоубийства. Я не имел ни малейшего представления, как со всем этим можно справиться. Выходы, конечно, были, но вовсе не те, в которые я хотел бы выйти. В голове сама собой нарисовалась таблица. Таблица решения неразрешимых проблем.

Полиция – пуститься в бега.

Галлюцинации – обратиться к врачу.

Самоубийство – помочь в меру своих сил. Или пуститься в бега.

По всем пунктам у меня были серьезные возражения. Возражения эти волновали только меня. Всему остальному миру на них наплевать. Что неудивительно.

Бар понемногу опустел. Я посмотрел на часы. Без пятнадцати десять. Пора идти домой. Дальнейший разговор ни к чему не приведет. Да и должен ли он был куда-то привести?

Мы вышли в прохладу вечернего дождя.

– Не провожай, – сказала Вик.

– Давай я поймаю тебе такси?

– Нет. Не надо. Доеду на метро. И запомни, Котаро, мои проблемы решать не надо. Они уже решены. Если ты откажешься, я найду кого-нибудь другого. Но результат не изменится. Если хочешь остаться чистеньким – валяй, беги домой и любуйся своей обезьяной. Только подумай при этом, что ты лишил последней поддержки человека, который, может быть, сейчас умирает в пустой квартире.

– Слушай, оставь мне свой телефон.

– Зачем?

– Так, на всякий случай…

– У меня нет телефона. Я звонила тебе из автомата.

Вик резко развернулась и зашагала к станции Накано. Я хотел догнать ее, но передумал. Выбор, который она мне предложила, был слишком жестоким. А вернее, она лишила меня всякой возможности выбирать. Веселое дело…

Я постоял еще немного, подняв воротник куртки. Свет в баре за моей спиной погас. Не оставалось ничего другого, как пойти домой.

Поиск по сайту: