Культура скандинавов IX–XI вв

За последнее время ученые, прежде всего скандинавские, проделали значительную работу по выяснению и уточнению многих вопросов историй Северной Европы в VIII–XI вв. Накоплен огромный и интереснейший археологический материал; специалисты по рунологии дали более точные толкования надписей; большие успехи сделала нумизматика в деле систематизации все увеличивающегося количества найденных монет; обширная литература по истории древнескандинавской мифологии и религии пополнилась рядом новых исследований; критической проверке подвергнется сообщения о скандинавах, принадлежащие западноевропейским хронистам и арабским историкам. Однако вопрос о причинах походов викингов остается неясным. Некоторые историки полагают, что удовлетворительно объяснить этот взрыв активности и агрессивности скандинавских народов вообще невозможно[1]. Другие пытаются выйти из затруднения, всячески приуменьшая значение и масштабы походов викингов, которые они хотят свести к «нормальной активности эпохи раннего средневековья»[2]. Во многих книгах, посвященных походам викингов, об их причинах говорится вскользь; авторы обычно ограничиваются общими соображениями о роли торговли и мореплавания в жизни скандинавов в раннее средневековье, о нехватке земли у них на родине, об овладевшей ими жажде приключений и добычи[3]. Все эти соображения не лишены оснований, но простое нагнетание даже многих причин (или обстоятельств, которые принимают за причины) еще не объясняет полностью исторического явления.

Задумываясь над причинами норманнской экспансии в Европе, мы сталкиваемся с противоречием: с одной стороны, несомненно, что нападения викингов на другие страны были подготовлены задолго до IX в., с другой стороны, их начало производит впечатление внезапности. Мы видели выше, что походы, начавшись как экспедиции сравнительно немногочисленных отрядов, вскоре переросли в более широкое движение, захватившее и втянувшее в себя значительные группы скандинавского населения. Во всем существовании норвежцев, датчан и шведов походы и переселения произвели огромный переворот и наложили сильнейший отпечаток на жизнь нескольких их поколений в IX–XI вв.

Чтобы полнее оценить размеры этого переворота, вспомним, что во времена, предшествовавшие эпохе викингов, большинство населения Скандинавии жило крайне разобщенно, на отдельных хуторах, в оторванных от остального мира долинах и фьордах, на островах и в глухих углах, составляя неразрывное целое с природой своей местности, которая ограничивала круг их интересов и потребностей. Маленький мирок, в котором протекала из поколения в поколение жизнь скандинава, представлял для него весь известный ему и необходимый для жизни мир. Все находившееся за пределами его долины, херада или фюлька, казалось ему чуждым и враждебным. Даже в более позднее время скандинавы долго чувствовали себя не норвежцами, шведами, датчанами, но членами лишь своего племени, жителями той или иной обособленной области. Здесь они жили испокон веков, здесь находились их боги, курганы предков, и лишь здесь они могли быть уверены в себе и в удаче своей деятельности, заведенной раз навсегда, неизменной и подчиняющейся установленному природой ритму. Конечно, эта примитивная и замкнутая жизнь, несмотря на весь свой консерватизм, не стояла на месте, устои традиционного, рутинного общества постепенно подтачивались. В конце концов наступил момент, когда под воздействием ряда причин — оживления торговли и прогресса в кораблестроительной технике и мореплавании, недостатка земли и роста потребности в жизненных средствах, развития частной собственности, усиления воинственной знати и открывшихся новых возможностей для удовлетворения ее агрессивности — произошел перелом: началась широкая экспансия скандинавов. Она проявилась и в мирной колонизации, и в захвате чужих земель, и в пиратстве и разбое, и в бурном развитии торговли и мореплавания, и в наемничестве. Викинги первыми объехали на кораблях вокруг всей Европы и посетили четыре части света.

Важно подчеркнуть одно: в жизни скандинавов в конце VIII в. — в первой половине IX в, произошел резкий сдвиг — перерыв в медленном, постепенном развитии. Среди них появляется новый тип людей — смелые мореплаватели, искатели добычи, приключений и впечатлений, имеющие связи в разных странах.

Таков, например, швед Гардар. Его усадьба находилась в Зеландии, женился он в Норвегии, поселился на Гебридских островах; штормом его прибило к неведомой тогда Исландии. К тому же времени, к концу IX в., принадлежат первые поселенцы в Исландии и Оттар — хавдинг из Халогаланда, плававший в Данию и Англию. На недавно найденной на Готланде кольчуге викинга выбиты рунами названия стран, в которых он побывал: Греция, Иерусалим, Исландия, Сёркланд (страна сарацинов). Руническая надпись на памятном камне в Швеции упоминает членов одной семьи, павших в походах: двое погибли в Греции, один на Борнхольме, еще один в Ирландии.

Скандинавы снимались с насиженных мест, бросали родину, искони привычный образ жизни и вместе с семьями, близкими и зависимыми от них людьми, со скарбом, скотом, священными символами отправлялись за море, в новые для них, а то и вообще никому неведомые страны. Другие все оставляли дома и примыкали к дружинам, окружавшим знатных хавдингов, сражались под их предводительством в дальних землях, завоевывая добычу и славу. Третьи уплывали в торговые поездки и среди чуждых им народов обменивали продукты своей родины и богатства Востока и Запада. Короче, прежний и привычный для них строй жизни был сломан, сделался невозможным, — и это не для единиц, не только для изгоев или поставленных вне закона людей, которым поневоле, как, например, Ингольфу Арнарсону или Эйрику Рыжему, приходилось искать нового места жительства, возможно дальше от дома, но для множества знатных и бондов.

Достаточно ли простого указания на все перечисленные ранее причины походов викингов, чтобы получить убедительное объяснение столь глубокого переворота в жизни скандинавов? Очевидно, недостает по крайней мере еще одного звена, которое превратило бы эти не вдруг возникшие причины или предпосылки во внутренние стимулы движения людей. Но возможно ли обнаружить это посредствующее звено?

Для понимания внутренних побудительных причин движения норманнов в другие страны, причин, которые, очевидно, были настолько сильны, что заставили многих и многих из них порвать со всем традиционным укладом жизни, нужно найти возможность заглянуть в духовный мир скандинавов эпохи викингов. Задача эта очень трудна. Помимо тех препятствий, с которыми всегда сталкивается историк, пытающийся проникнуть в мысли, представления и чувства людей давно минувших эпох, сложность в данном случае усугубляется еще и тем, что основные памятники скандинавского эпоса и произведения литературы, в которых можно было бы почерпнуть представления о религии и духовной жизни древних скандинавов, относятся к более позднему времени. Песни о богах и героях, известные под названием «Старшей Эдды», как и большинство исландских саг, дошли до нас в записи XIII в. События «Великих переселений» Севера, несомненно, наложили сильнейший отпечаток на духовную жизнь скандинавов в последующие века, но они подверглись в то же время и переосмыслению. Когда возникли эпические песни и саги, каковы изменения, происшедшие в содержании этих произведений со времени их сложения до времени их записи, и в какой мере они могут позволить исследователю проникнуть во внутренний мир скандинавов эпохи викингов — все эти сложные и в высшей степени спорные вопросы на протяжении многих десятилетий неустанно дебатируются в науке.

Общепринятого и убедительного решения этих проблем не достигнуто. Поэтому более верным путем для познания духовной жизни скандинавов эпохи викингов было бы исследование современных ей источников. Их не так много, как памятников XIII в., главное же — они менее содержательны. Мы располагаем поэзией исландских и норвежских скальдов — поэтов, живших в IX–XI вв.; их песни сочинялись устно и были записаны много позднее, в XII и ХIII вв. Известны они главным образом в виде отрывков, цитируемых в сагах. Однако в силу свойственных скальдической поэзии особенностей стиля и построения эти песни передавались в неизменной форме. Песни скальдов — интересный памятник, в них отразились некоторые черты сознания древних скандинавов.

Далее имеются краткие рунические надписи, вырезанные на камнях, оружии, дереве. Текст во многих случаях неясен. Важный материал дает изучение форм и характера погребений; оно может пролить свет на верования скандинавов и на их представления о смерти и загробном мире. Наконец, существуют произведения искусства — изображения, орнаменты, украшения, ремесленные изделия. Их происхождение не всегда известно, датировка подчас спорная, но тем не менее они также могут быть использованы при изучении духовной жизни скандинавов этой эпохи.

Первое, что обращает на себя внимание в изобразительном искусстве норманнов, это крутой перелом, происшедший в его развитии с началом эпохи викингов. «Животный стиль», преобладавший в скандинавском искусстве со времени «Великого переселения народов», к VIII в. уже утратил былую живость и силу, выродился в бескровную, вялую стилизацию, несмотря на влияние на него англо-кельтского искусства. «Монотонная стилизация», «лишенный энтузиазма», «бездушный», «расплывчатый» — таковы характеристики, даваемые этому стилю ведущими искусствоведами[4]. Разительным контрастом ему служит возникший и распространившийся в VIII в. новый стиль, также основанный на анималистических мотивах, но отличающийся от предшествующего строгостью организации орнамента. К концу же VIII в. наряду с ним появляется новый, опять-таки «животный» стиль. Его наиболее характерные признаки: большая экспрессивность, пластичность, выпуклость, трехмерность изображения, а главный персонаж — так называемый хватающий зверь (gribe-dyr). На брошках и других украшениях, на деревянных панелях и столбах — повсюду встречается загадочное живое существо с большими, непропорциональными по отношению к туловищу мускулистыми лапами, хватающими одна другую или иные детали орнамента, с обращенной к зрителю мордой не то кошки, не то щенка, не то медвежонка или тигренка, — словом, живого, озорного и в то же время угрожающе ощерившегося дикого и, может быть, даже обезумевшего зверя, с огромными вытаращенными глазами. Обычно он вплетен в орнамент в напряженной позе: зверь играет, борется. Здесь нет былой стилизации и элегантности, изображение полно жизни, насыщено движением, гротескная фигура зверя тревожит и веселит. В ней нетрудно найти даже человеческие черты, и сопоставление морд «хватающего зверя» с некоторыми изображениями человеческих лиц, сохранившихся от той же эпохи, обнаруживает известное сходство.

«Хватающий зверь» — главное новшество в изобразительном искусстве первого этапа эпохи викингов. Но основные черты этого стиля сохраняются с вариациями и в последующее время. Появляются более сложные изображения с переплетающимися в узлы и хватающими друг друга зверьми, опять-таки производящими впечатление силы и напряженности. «Животный стиль» вытесняется из изобразительного искусства (да и то не совсем) только с торжеством христианства.

Среди искусствоведов нет согласия относительно того, откуда исходив ли импульсы, породившие новый стиль, так резко отличный от всего предшествующего. Его источники ищут в каролингской Франции, у кельтов, в Англии, на Востоке. Но спор не привел к решению проблемы: аналогичных или близких по характеру изображений в искусстве других народов Европы не обнаружено. Между тем никакие стилистические влияния извне не могут объяснить того, что охарактеризованные выше изображения стали излюбленным и весьма распространенным мотивом в искусстве Скандинавии, причем с самого начала эпохи викингов, если еще не в ее канун. Другие стилистические новшества в норманнском искусстве того времени более явно связаны с влияниями тех народов, с которыми столкнулись скандинавы. Таковы изображения львов, заимствованные из Франции. Первоначально северные мастера воспроизводили их неумело: звери выходили уродливыми, но в них была сила и в этом заключался производимый ими эффект. Затем появляется новое изображение «большого зверя» (может быть, льва), борющегося со змеем (так называемый Еллингский стиль). Подчас эти изображения тяжеловесны, но лучшие из них исполнены динамики и живости, фигуры зверей напряжены, как стальные пружины. Впечатление чудовищности оставляют резные головы зверей и драконов, которыми украшали штевни кораблей, столбы в домах, изголовья кроватей: диким оскалом разинутой пасти они должны были отпугивать злых духов. Многие другие изображения также были рассчитаны на то, чтобы произвести устрашающее впечатление. Под сильным внешним влиянием в скандинавском искусстве происходят глубокие сдвиги; но классические мотивы здесь перерабатываются и своеобразно преломляются шире, чем прежде, употребляются наряду с животными, растительные орнаменты; кое-где на время они даже берут верх. В XI в. фигура крупного зверя, борющегося со змеем, подвергается все большей стилизации, приобретает S-образную форму, члены зверя сливаются с телом змея[5].

Общая черта скандинавских стилей эпохи викингов, при всем их разнообразии, — это огромная жизненная сила, впервые внезапно выявившаяся на самой заре норманнской экспансии и не иссякавшая почти до конца этого периода. Некоторые этапы развития изобразительного искусства скандинавов характеризуются вспышками варварской грубости, но развитые северные стили IX–XI вв. (Усебергский, Еллингский и др.) замечательны гармоничностью, а их творцы славятся высоким мастерством.

Животная орнаментация этого времени пронизана языческими верованиями и магическими представлениями. Известные нам изображения обычно не преследовали лишь развлекательную цель; они должны были помогать в жизненной борьбе, отгонять злые силы, привлекать удачу, использовались в культовых отправлениях. Искусство непосредственно переплеталось с практической деятельностью человека. И то, что в искусстве эпохи викингов совершались глубокие сдвиги, свидетельствует, очевидно, о не менее существенной ломке традиционных взглядов, об изменениях в духовной жизни общества. И содержанием, и быстрой сменой стилей скандинавское искусство той поры выражает новый «дух времени», характерное для определенных слоев населения активное, меняющееся отношение к себе и к миру. У людей возникли новые запросы, которые, видимо, не могли удовлетворить прежнее анемичное и лишившееся силы искусство, сложившееся за много веков до того и выродившееся в эпоху, когда и сама жизнь была менее наполнена потрясениями и динамизмом.

Большой подъем изобразительного искусства — лишь один из показателей глубоких сдвигов в мироощущении и мироотношении норманнов, происшедших накануне эпохи викингов и в течение ее. Другим, не мерее ярким симптомом их духовного подъема, связанного с ломкой традиционного строя жизни, явился расцвет поэзии. Норвегия и в особенности Исландия — родина скальдов. Мы не знаем всех скандинавских скальдов этой эпохи, но и число тех, чьи имена известны, достигает нескольких сотен. Если же вспомнить, что исландский народ в то время насчитывал всего несколько тысяч человек, то «численность поэтов на душу населения» окажется исключительно высокой.

В период, непосредственно следующий за эпохой викингов, в XII и XIII вв., в Исландии происходит беспримерный в тогдашней Европе подъем культуры, выразившийся и в появлении замечательных повествовательных произведений — саг, и в оформлении эддических песен о богах и героях огромного культурно-исторического содержания, и в творчестве выдающихся историков, среди которых наиболее известны Ари Торгильссон и Снорри Стурлусон. Главное же — поэтическое творчество этого периода в Исландии было достоянием не узкой элиты общества; оно питалось народными корнями и находило широкий отклик, вызывало напряженный интерес у всех исландцев, независимо от их общественного положения и образованности. В определенном смысле исландская культура XII и XIII вв. была общенародной культурой, что было обусловлено, конечно, и особенностями социального строя Исландии, не перешедшей окончательно на стадию классового общества. Но в большой мере эта культура исландцев уходит в прошлое, обращена к нему, как правило, из него получает и свое содержание, и человеческие идеалы. В центре внимания исландцев того времени — эпоха викингов. Часто время с 930 по 1030 г. в истории Исландии называют «эпохой саг», в них воспевается жизнь предков исландцев, заложивших основы их общества. Не будем обсуждать вопрос о причинах духовной ориентации исландцев XII и XIII вв. на свое прошлое, а только отметим — подъем исландской культуры в этот период был подготовлен в эпоху викингов.

Очевидно, IX–XI вв. — время, характеризующееся в истории скандинавских народов не только внешней агрессией, внутренней колонизацией и становлением монархии, но и большим оживлением их духовной жизни. Расцвет творчества скальдов приходится именно на это время. Скальды — не профессиональные поэты в современном смысле слова. Скальд обычно был воином, дружинником конунга или другого хавдинга, подвиги которого он воспевал; но скальд мог быть моряком, бондом, заниматься торговлей и т. д. Среди сочинителей стихов мы найдем мужчин и женщин, старых и молодых, людей знатных и даже конунгов и простых бондов. Все интересовались поэзией, любили ее, и очень многие проявляли склонность к стихосложению. Собственно, правильно говорить не о том, кем еще мог быть скальд, а о том, что в определенной ситуации люди самого разного общественного положения и занятий могли обратиться к поэтическому творчеству, сочинить песнь, Поэзия была одним из нормальных, общепринятых способов выражения чувств, передачи сведений. Она не выделилась в особое занятие и не считалась редким даром избранных. Конечно, в те времена были и выдающиеся скальды, такие, как Эгиль Скаллагримссон или Сигват Тордарсон, песни которых служили образцом, пользовались широкой популярностью, бережно сохранялись в памяти. Они прославились среди потомков именно как большие поэты, но в своей жизни были викингами, дружинниками, домохозяевами и т. п. Например, Эгиль был выдающимся викингом X в., а Сигват являлся приближенным норвежского конунга Олафа Святого, а затем и его сына Магнуса Доброго и выполнял при первом из них дипломатические функции, а при втором — роль политического советника. Любопытно, однако, что, попав в плен к противнику, Эйрику Кровавой Секире, Эгиль смог спасти жизнь лишь при помощи хвалебной песни «Выкуп головы», что Сигват составил отчет о своей миссии к шведскому двору в стихотворной форме и что важную речь политического содержания, обращенную к конунгу Магнусу, он изложил в виде «Откровенной песни», в которой обратил внимание молодого государя на опрометчивость его внутренней политики и на опасные ее последствия; по свидетельству Снорри, речь Сигвата оказала соответствующее воздействие.

В том, что речи государственного значения и дипломатические отчеты облекались в поэтическую форму, скандинавы не находили ничего необычного. Когда норвежский конунг Харальд Хардрода влюбился в русскую княжну Елизавету Ярославну, он сочинил в ее честь песнь. Другой раз Харальд, желая конфисковать земельные владения у противника, также сформулировал свое решение в виде висы (стихотворения). В важные моменты жизни исландцы и норвежцы, как, видимо, и другие скандинавы, обычно прибегали к стихотворному изложению своих мыслей и чувств. Но они охотно развлекались сочинением стихов и в обыденной обстановке. Тот же Харальд Хардрода, встретив в море рыбака, вступил с ним в стихотворный поединок. Скальдические стихи подчас импровизировались, и способность к импровизации была распространена. Повсюду — в поле и на пиру, в разгар боя и на тинге — могла быть сочинена или исполнена песнь.

Способность сочинять стихи ставилась древними скандинавами в один ряд с другими навыками и искусствами; с умением плавать, скакать верхом, играть на музыкальном инструменте, кузнечным ремеслом, стрельбой из лука, ездой на лыжах и т. д. Стихосложение было признаком ловкости и умения.

Скальды — дружинники конунгов — обычно пользовались большим почетом. В одной из песен говорится о скальдах Харальда Прекрасноволосого: «По их одеждам и по их золотым кольцам видно, что они свои люди у конунга. У них красные меховые плащи с красивыми полосами, обвитые серебром мечи, сотканные из колец рубашки, золоченые перевязи, шлемы с вырезанными на них фигурами, наручные кольца, которые Харалъд подарил им». Скальдов сажали на почетную скамью в пиршественной палате конунга. К их советам прислушивались, а сочиняемые ими хвалебные песни высоко ценили, ибо считалось, что восхваление скальдом хавдинга не просто увеличивает его славу среди людей, но умножает его удачу, счастье. Слово, по тогдашним представлениям, обладало магической силой: доброе, хвалебное слово имело положительное влияние на того, к кому оно было обращено, тогда как хула могла произвести самое губительное действие. Потому-то государи и другие вожди щедро одаривали воспевавших их скальдов и старались привлекать их ко двору. Со своей стороны скальды откровенно домогались королевских подарков и в своих стихах нередко просили и даже требовали их. И они при этом были движимы не простым корыстолюбием. Богатство, полученное в дар от хавдинга, связывало с ним получателя внутренними духовными узами; в этом богатстве материализовал ось счастье, удача хавдинга, к которой в результате дара приобщался и тот, кто его получил. А поскольку счастье хавдинга считалось более полным и совершенным, чем счастье других, менее знатных людей, то получение богатства в подарок именно от конунга или ярла было особенно желанным[6].

Отношение викингов к золоту, серебру, чужеземным монетам, драгоценностям, красивым одеждам, украшенному оружию независимо от того, достались ли они в дар или в виде добычи, было особым. Захват богатств и удача в воинских делах не только увеличивали благосостояние и могущество викинга: он заботился о своей славе и о славе рода. А приумножение славы и почета, которыми пользовались человек и его род, означало, по тогдашним представлениям, рост их удачи, «души рода», воплощавшейся в его главе и переходившей из поколения в поколение. Подвиги и добыча питали «душу рода», увеличивали его счастье и внутреннее благополучие; род удачливого викинга был богат счастьем. Для того чтобы обеспечить счастье рода и сохранить его в материализованном виде — в форме добытых драгоценностей, их подчас зарывали в землю. Археологи, обнаруживающие все новые клады, предлагают разные объяснения их большого количества. Например, шведский ученый С. Булин высказывал предположение о том, что скандинавы прятали серебро и монеты в периоды внутренних неурядиц, нападений врага (сопоставление датировки монет, найденных в кладах, с сообщениями хронистов и саг о политических событиях, по-видимому, свидетельствует о росте кладов во времена смут и войн)[7]. Другие ученые, указывая на то, что клады так и не были вырыты ни их владельцами, ни потомками, склонны объяснять это особой целью их сокрытия. Как гласила легенда, верховный бог скандинавов Один повелел, чтобы каждый воин, павший в битве, являлся к нему с богатством, которое было при нем на погребальном костре или спрятано им в земле.

Вероятно, в действительности имелись разные причины, по которым скандинавы зарывали свои богатства в землю. О том, что драгоценности прятали навечно, свидетельствуют саги. Отец скальда Эгиля Скаллагрим утопил в болоте сундук с серебром, а сам Эгиль, получив два полных серебром сундука от английского короля Этельстана, незадолго до своей смерти спрятал их с помощью рабов, которых он убил затем, чтобы никто не знал о местонахождении клада. Буи Толстый, предводитель викингов из Йомсборга, смертельно раненный в морской битве, прыгнул за борт вместе с двумя ящиками, полными золота. Для этих людей благородные металлы и другие богатства представляли ценность прежде всего не как средства обмена, а сами по себе. Они упорно не желали упускать из своих рук захваченные драгоценности и видели в них воплощение личного и родового благополучия.

Не менее важными для обеспечения удачи и счастья семьи были слава, общественное уважение и память о подвигах и славных деяниях, совершенных ее представителями. Скандинавы очень заботились о своих родословных, передавали из поколения в поколение родовые саги, охотно шали рассказы о прошлом рода. Исландская историческая традиция, равно как и литература, основывалась преимущественно на родовых преданиях. «Добыча» и «слава» — два главных корня, питавших «душу рода» у древних скандинавов. Поэзия была одним из важных средств приумножения славы викингов.

Фактическое содержание песен скальдов довольно однообразно. Чаще всего — это воспевание подвигов конунгов и хавдингов, их щедрости, повествование о битвах и походах. Конкретной информации стихотворение скальда обычно содержит немного. Но его песнь имеет весьма сложное и строгое построение, с переплетающимися между собой фразами и насыщена своеобразными метафорическими оборотами — кеннингами. Упор в поэзии скальдов делается не на содержание, а на форму, которой стремились придать максимальную изысканность. Однако скальды не столько изобретали собственные образы, сколько пользовались традиционными условными обозначениями, подчас не связанными с содержанием стиха. Кеннинги вскоре приобрели стереотипный характер и крайнюю вычурность.

Искусство древнего скандинавского стихосложения в большой мере заключалось в умении умножать число кемпингов. Наиболее распространенными были кеннинги: битвы («вьюга копий», «встреча мечей», «звон оружия»), воина («ясень битвы»), конунга («раздаватель колец», «правитель встречи мечей»), корабля («морской конь»), моря («дорога китов»), золота («огонь моря», «огонь воды», «пылающий голос жителей пещеры»), меча («змея битвы», «звенящая рыба кольчуги»), крови («волна битвы», «море меча», «пиво ворона», «напиток воина»), трупа («пища волка»), ворона («лебедь пота шипа ран»: «шип ран» — меч, а «пот меча» — кровь), огня («враг дома», «горе ветвей», «зло дерева»), неба («дом ветров», «корабельный сарай бури») и т. п. Нередко кеннинги были очень сложными. Таков, например, один из бесчисленных кеннингов человека: «расточитель янтаря холодной земли кабана великана», где «кабан великана» — это кит, «земля кита» — море, «янтарь моря» — золото. Человека можно было назвать «метателем огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев», ибо «конь корабельных сараев» — корабль, «луна корабля» — щит, «ведьма щита» — секира, «вьюга секир» — битва, «огонь битвы» — меч.

При крайней вычурности и запутанности скальдические кеннинги вводят нас в мир звенящих мечей и обагренных кровью секир; кораблей, увешанных по бортам разноцветными щитами и мчащихся по бурным волнам под раздутыми северным ветром парусами; воинов, охваченных жаждой славы и богатства; конунгов, которые повелевают дружинами, раздают своим воинам оружие и кольца и устраивают для них пиры, — в мир викингов. Но в этом мире, неотъемлемыми аксессуарами которого были вороны и волки, пожирающие трупы, и обильно льющаяся кровь, вместе с тем высоко ценилась поэзия («напиток Одина», «мёд великанов») и слагались песни («прибой дрожжей людей костей фьорда»).

Часть кеннингов ныне непонятна. Но современникам их смысл был ясен; эти кеннинги, подчас связанные с мифологией и религиозными представлениями, порождали у древних скандинавов определенные ассоциации. Видимо, сложная структура песен скальдов и наличие в них условных оборотов объясняются магической ролью, которую выполняла эта поэзия. Стихотворение могло укрепить душу воспеваемого, но могло и повредить. Известно, например, что за песнь, сочиненную в честь исландцев скальдом Эйвиндом, каждый бонд внес монету, и из собранных денег была отлита серебряная пряжка для поэта. Существует предположение, что особенности размеров скальдических стихов обусловлены языком магии. Не случайно Снорри считал творцом скальдического искусства Одина. В одной саге рассказывается, как от хулительного стихотворения, произнесенного скальдом, на ярла, против которого оно было направлено, напал ужасный зуд, в палате его стало совершенно темно, оружие, сорвавшись со стен, где оно было по обыкновению развешано, стало само убивать приближенных ярла. В поэзии скальдов очень сильны пережитки магической функции слова. Конунги старались держать при себе по нескольку скальдов, и о редком из норвежских государей и ярлов той поры не сохранилось хотя бы одной панегирической песни. Вместе с тем существовали особые «хулительные песни», которые сочинялись с целью погубить тех, о ком они говорили. По исландским законам сочинителю и исполнителю хулительных стихов грозил штраф или даже объявление вне закона. Поэзия и магия, слово и действие представлялись неразрывно связанными. Здесь мы опять-таки сталкиваемся с верой в прямую, непосредственную действенность искусства, отражающей присущий скандинавам эпохи викингов дух активности и борьбы.

Исследователи поэзии скальдов отмечают, что в развитии размеров которыми пользовались скандинавские поэты, произошел скачок. Этот переход от архаических размеров к более сложным (к скальдическому «дроттквету») совершился в связи с превращением безличного продолжателя поэтической традиции, не сознававшего себя автором, в сознательного творца стихотворной формы, какими являлись уже древнейшие из скальдов[8]. Такой скачок совершился к началу эпохи викингов. Возникает вопрос: не отражает ли этот переход к личному авторству в поэзии более широких сдвигов в сознании скандинавов кануна эпохи викингов, сдвигов в направлении известного развития индивидуальных черт человека, начавшегося освобождения его самосознания от господства коллективных, родовых представлений, в которых до того растворялось его мышление? В стихах скальдов постоянно подчеркивается личный характер их поэзии. Вспоминается одна черта изобразительного искусства начального периода эпохи викингов: изучая резьбу на деталях корабля, саней и других деревянных предметах из погребения в Усеберге, норвежский исследователь X. Шетелиг пришел к выводу, что это произведение нескольких весьма различных между собою мастеров, работавших в разных стилях. Шетелиг называет этих мастеров «старым академиком», «барочным мастером», «импрессионистом», мастером, работавшим под влиянием каролингского искусства, и т. д.»[9]. И хотя вопрос о мастерах Усеберга продолжает вызывать споры[10], индивидуальность творчества этих резчиков по дереву стоит сомнения.

Таким образом, начало эпохи викингов характеризуется появлением скандинавских народов индивидуальных творцов как в поэзии, так и в области изобразительного искусства[11]. Индивидуальное их творчество было ограничено формой: изобретательность резчиков проявлялась в орнаментации при воспроизведении традиционных фигур зверей и чудовищ; искусство скальда — в бесконечном варьировании трафаретными кеннингами безотносительно к смысловому содержанию стихотворения и в строгих, по сути дела неизменных рамках принятого размера. Тем не менее сама эта гипертрофия формы служила, по выражению М. И. Стеблин-Каменского, средством преодоления безличной традиции творческим самосознанием индивидуального автора[12].

Сдвиги в сознании, которые нашли воплощение в художественных ценностях, созданных поэтами, художниками и резчиками, отражают духовную жизнь определенного слоя скандинавского общества эпохи викингов. Мастера и певцы были связаны прежде всего с конунгами и другими хавдингами, для них создавали свои произведения — украшали корабли, сочиняли хвалебные песни, вырезали изображения и надписи на поминальных камнях. Не нужно, однако, забывать, что искусство стихосложения и произведения скальдов были широко популярны. Точно так же и произведения резчиков и орнаменталистов, хотя и создавались нередко по заказу хавдингов, питались, несомненно, бытовавшими в народном прикладном искусстве мотивами, и одновременно служили художественными образцами, которые находили многочисленных продолжателей в среде бондов.

Перемены в материальном существовании скандинавских народов, вызвавшие настоятельную потребность в новых землях, жажду добычи, необходимость в постоянном обмене и т. д. и подготовившие их экспансию V–XI вв., порождали у них вместе с тем новые жизненные установки, пробудили их к активности. Как это обычно присуще варварским народам, первым и нормальным выражением их активности были агрессивность и воинственность. Но одновременно их активность выливается в широкие переселения и в оживление торговли. Это своего рода пробуждение сил народа выявлялось в самых различных формах, во всех сферах жизни, в частности и в искусстве. Отсюда — многообразие стилей, живость восприятий, напряженность и сила художественных произведений.

Рост индивидуального самосознания скандинавов нашел свое выражение и в рунических надписях, проливающих свет на многие стороны жизни этой эпохи. Руны появились на Севере за много веков до эпохи викингов, однако с ее началом совпали важные изменения в письменности: на смену древнему алфавиту — «старшим рунам» пришел новый — «младшие руны». Произошло упрощение письма: вместо прежних 24 знаков стало 16, причем, как полагают, эта перемена связана и со сдвигами в фонетике древнескандинавского языка. Не являются ли эти изменения еще одним показателем важных сдвигов в духовной жизни скандинавских народов, которыми ознаменовалось начало их экспансии? Именно к эпохе викингов относится большинство рунических надписей; наиболее богата ими Швеция. Но рунические письмена норманнов встречаются и далеко за пределами Скандинавии: в Англии, на острове Мэн, на территории нашей страны; неразборчивая руническая надпись оставлена варягами на плече статуи льва в Пирее. Рунические надписи немногословны и скупы, но в них скандинавы IX–XI вв. говорят с нами непосредственно.

Чаще всего надписи сообщают имена знатных людей и воинов, в память о которых они были высечены на камнях, и авторы их — обычно сородичи — подчеркивают благородство происхождения и славу этих людей, иногда и такие их качества, как щедрость, гостеприимство. Камни воздвигались детьми в память о родителях, отцами — в память о сыновьях. Многие надписи высечены от имени жен и дочерей — женщина занимала в этом обществе достойное положение. Среди умерших, упоминаемых в рунических надписях, очень велико число неженатых молодых людей: они погибли на чужбине в викингских походах или утонули в море. Но нередко имеются указания на торговые цели поездок в другие страны. Высокое общественное положение лиц, чьи имена встречаются в надписях, часто подчеркивается изображениями и орнаментом, которым украшены рунические камни. Здесь и звери, и птицы, и человеческие фигуры, и мифологические сцены, и корабли. По-видимому, изображения нередко раскрашивались, но краска не сохранилась. Больше всего надписей от языческой поры, во многих содержится обращение к богу Тору с призывом освятить руны. Упоминается и богатство, приобретенное воинами в походах, в том числе деньги, полученные от Кнуда в Англии, корабли, дружины, ими возглавлявшиеся, ополчения народа, которыми они командовали. Нередки надписи, сделанные дружинниками в память о хавдингах и конунгами — о своих верных сподвижниках. Некоторые камни с надписями служили как бы титулами собственности: в них упоминаются земли и усадьбы, принадлежащие отдельным лицам, имена тех, кто имел право их наследовать, причем среди наследников встречаются и женщины. Подобные камни ставились и на границах владений.

Руны часто употреблялись в магических целях. Знание их было привилегией сведущих людей, знати, и рунические надписи на богато орнаментированных и раскрашенных камнях утверждали в глазах современников и потомков авторитет, высокое социальное положение, славу и богатство знатных родов викингов и могучих бондов. В отличие от поэзии скальдов, рисующей преимущественно дружинные и «придворные» круги общества, рунические надписи свидетельствуют о большом и возросшем к концу эпохи викингов общественном влиянии верхушки бондов — зажиточных владельцев усадеб, связанных с торговлей и войной[13].

Пожалуй, особенно ярко духовную культуру скандинавов этой эпохи характеризуют погребения. В связанных с ними обычаях находили непосредственное выражение представления о смерти и загробном мире, т. е. центральные идеи религии. Вместе с тем погребения представляют массовый материал, относящийся к различным социальным слоям, ибо на территории скандинавских стран обнаружены и частично изучены многие десятки тысяч могил и захоронений. Бесспорно норманнских погребений за пределами Скандинавии известно сравнительно немного; вещи скандинавского происхождения, которые подчас встречаются в могилах в Англии, Ирландии, Франции или на территории СССР, — далеко не всегда доказательство норманнской принадлежности погребенных.

Изучение погребений дало возможность археологам сделать ряд важных наблюдений. В Норвегии в течение VII и VIII вв. происходило постепенное упрощение обрядов захоронений, которое, возможно, уже отражало христианское влияние. Можно было бы предположить, что после начала норманнских походов в другие страны, когда контакты скандинавов с христианским населением Европы неизмеримо усилились, эта тенденция в приближении языческих форм погребений к христианским должна была получить новые импульсы. Однако наблюдается прямо противоположное; начало эпохи викингов характеризовалось возвратом к чисто языческим формам погребений. Вместе с покойником в могилу или на погребальный костер старались положить как можно больше вещей, которые считались необходимыми в загробном мире. Мы уже рассказывали о кораблях из курганов в Гокстаде и Усеберге. готовых к «отплытию» в царство мертвых, о захоронениях хавдингов с их рабами, о необычайно богатом снаряжении, найденном во многих могилах викингов. Ни от одной эпохи не сохранилось такого обилия вещей, найденных в погребениях, как от эпохи викингов. Археологи отказываются объяснять это обстоятельство одним лишь ростом численности населения, не могут они удовольствоваться и ссылкой на богатства знати. Языческая реакция, ознаменовавшая начало эпохи викингов и нашедшая свое выражение, в частности, в погребальных обрядах, охватила все слои общества; среди находок в могилах того времени поражают даже не столько украшения и драгоценности, сколько количество простых вещей, находившихся в повседневном употреблении. Это сильное и всеобщее возрождение язычества и сопротивления религиозному влиянию, шедшему из тех стран, на которые нападали норманны, отражает, по мнению норвежских ученых, рост самосознания норвежцев[14]. Культ предков и заботы о загробном существовании заняли видное место в кругу их представлений и религиозной практики.

В Дании христианское влияние в тот период было сильнее и языческая реакция, видимо, не носила столь всеобщего характера, как в Норвегии. Тем не менее язычество сохраняло корни в Скандинавии до конца эпохи викингов. Адам Бременский в 70-е годы XI в. описывал языческие празднества, совершавшиеся каждый девятый год в главном святилище Швеции, Старой Уппсале, и сопровождавшиеся приношением в жертву людей и животных: по девяти голов от каждого рода живых существ мужского пола вешали на деревьях в священной роще. О подобных жертвоприношениях в Зеландии, в местности Лейре, рассказывает и немецкий хронист Титмар Мерзебургский (начало XI в.); здесь тоже через каждые девять лет, по его словам, убивали по 99 человек и столько же коней, собак и петухов для того, чтобы «примирить богов с теми бесчинствами, которые совершали». На остатках ковров, которые сохранились в погребении в Усеберге, видны стилизованные изображения людей, повешенных на деревьях. Имеются сообщения о принесении викингами пленных в жертву своим богам. Так, датский предводитель Рагнар Лодброг, атаковавший северное побережье Франции, приказал принести в жертву богам 111 захваченных воинов Карла Лысого. Когда же вскоре после этого датчанам стала грозить чума, их предводитель Хорик отпустил часть пленных, вернув им захваченную добычу, с тем чтобы задобрить бога франков.

Наиболее общее впечатление, создающееся при знакомстве с погребальными обрядами скандинавов того времени, — это необычайное многообразие их форм. Погребения в курганах и под небольшими насыпями встречаются бок о бок с погребениями без насыпей. Погребения в простых могилах перемежаются с погребениями в камерах, выложенных камнем. Наряду с погребениями в кораблях и лодках известны погребения, в которые клали часть ладьи, разрубленной на части; нередки погребения под камнями, выстроенными в форме контура корабля. В одних случаях покойника снабжали всей утварью, считавшейся необходимой для продолжения в загробном мире земной жизни, мужчин хоронили с оружием, орудиями труда, лошадьми, собаками и т. п., женщин — с их рукоделием и домашним скарбом; в других случаях погребали без каких-либо вещей; практиковались как погребение трупов, так и сожжение. Нередко встречаются погребения по христианским обрядам — в могилах находят нательные кресты, и вместе с тем есть погребения, в которых наряду с крестом можно найти языческие символы (например, амулет, изображающий молот Тора). Частично различия в погребальных обрядах объясняются социальной принадлежностью погребенных: ясно, что захоронения в больших курганах, в ладьях или захоронения с богатой утварью могли практиковаться лишь в среде знати. Вместе с тем погребения вовсе без вещей могли быть могилами не бедных людей, а принявших крещение. Захоронения, в которых встречаются вместе предметы языческого и христианского культов, интересны в качестве свидетельства перехода от старой религии к новой, не совершавшегося внезапно и подчас дававшего своеобразный синкретизм верований. Многообразие погребальных обрядов обнаруживает отсутствие единства верований на территории всей Скандинавии: в разных странах и областях существовали свои религиозные представления, в том числе и представления о судьбе человека по окончании земного бытия. Из топонимики известно, что культ некоторых божеств не был распространен повсеместно. Многообразие форм захоронений, серьезные различия в погребальных обрядах не могут быть полностью упорядочены наукой при помощи установления их хронологии, географического размещения или атрибуции племенной принадлежности погребенных. В одно и то же время в одной местности население подчас практиковало разные формы захоронения своих покойников. Напрашивается предположение: общепринятых и единых представлений о потустороннем мире, о том, что происходит с человеком после смерти, и какой род существования будет он вести в царстве мертвых, — у скандинавов в эпоху викингов не существовало. Но поскольку идея загробной жизни — это одна из центральных идей религии, то возникает и другое предположение: языческие верования в ту эпоху, несмотря на временное их большое оживление, вообще находились в состоянии разброда. Религия предков, видимо, больше на давала непреложного ответа по крайней мере на некоторые самые существенные вопросы, возникавшие перед человеком.

Относительно стройная система мифологии и религиозных верований, которую выводят многие историки древненорманнской культуры на основе изучения песен «Старшей Эдды» и исландских саг, вряд ли может быть отнесена к эпохе викингов. Скорее, это продукт позднейшего переосмысления разрозненных и противоречивых представлений, причем переосмысления, совершавшегося уже в период господства христианства, наложившего свой отпечаток на скандинавский эпос. Язычество в этот период сохранялось преимущественно в эпосе, перестав быть живой религией, Судить по сагам и эддическим песням, сохранившимся в записи XIII в., о скандинавском язычестве было бы неосторожно. Эпоха викингов, начало которой ознаменовалось большим духовным подъемом, напряженностью языческой религиозной жизни, вместе с тем характеризовалась разрушением традиционных верований и представлений, кризисом привычного мировоззрения скандинавов.

Разложение общинно-родовых отношений, получившее новые мощные толчки в период викингской экспансии, в конечном счете привело к краху язычества. Христианское влияние, шедшее в Данию и Швецию из Германии, в Норвегию из Англии, нашло поддержку в самой Скандинавии, его проводником стала укреплявшаяся и нуждавшаяся в идеологическом обосновании королевская власть. Тем не менее язычество медленно уступает свои позиции христианству, и даже в песнях о богах оно еще выступает в качестве духовной традиции, дающей мощные стимулы фантазии средневековых исландцев.

Как уже отмечалось, в отличие от поэзии скальдов, которая сохранилась в первоначальной форме, песни о богах и героях, — «Старшая Эдда» — не восходят непосредственно к эпохе викингов. В большинстве своем ко времени их записи в XIII в. эти песни уже бытовали в устной традиции на протяжении многих поколений, подвергаясь изменению, переработке и переосмыслению. Поэтому-то изучение духовной жизни скандинавов IX–XI вв. при помощи анализа эддических песен чревато ошибками и анахронизмами. Датировка эддических песен неясна и спорна, в любом случае они известны нам в позднейшей форме. Но вместе с тем есть все основания утверждать, что поэтический эпос скандинавов по своему содержанию восходит к героической поре их истории, к которой неизменно обращались исландцы последующих веков. Попытки некоторых археологов[15] датировать песни «Старшей Эдды» при помощи упоминаемых в них вещей (оружия, украшений) неубедительны, но о том, что мифы, лежащие в основе многих песен, были распространены в Скандинавии уже в эпоху викингов, свидетельствуют как многочисленные изображения сцен из мифологии на камнях с руническими надписями, на дереве, оружии, тканях, относящихся к этой эпохе, так и стихотворениях скальдов, в которых нашли широкое отражение мотивы эддических сказаний.

Древняя религия скандинавов[16], насколько о ней можно судить по наскальной живописи и данным археологии, основывалась на поклонении силам природы. Эта ее черта сохранилась в памяти о «старших» богах — ванах. Ньёрд, Тир, Улль, Фрейр, Фрейя были богами плодородия и изобилия, неба, солнца, морской стихии. К началу эпохи викингов в религиозных представлениях скандинавов произошли некоторые сдвиги. Отдельные божества, прежде олицетворявшие силы природы, приобрели антропоморфные черты. Главное место в скандинавском пантеоне перешло от ванов к асам. Согласно легенде, между асами и ванами произошла война, закончившаяся соглашением и обменом заложниками. От ванов в качестве заложников асам были даны Ньёрд, Фрейр и его сестра Фрейя. Видимо, в этой легенде нашел отражение конфликт двух религий, а может быть, и какие-то столкновения между племенами[17]. Так или иначе, ваны не потеряли своей популярности, и культ Фрейра в эпоху викингов был широко распространен в Скандинавии. Особенно важное место в этом культе занимали мотивы плодородия. Адам Бременский рассказывает, что в капище в Старой Уппсале стояли изображения Тора с молотом, Одина с оружием и Фрейра с фаллусом. Летописец воздерживается от описания культа этого бога. Но найдена статуэтка фаллического божества, возможно Фрейра. Фрейр давал людям мир и благоденствие, ему приносили жертву «для мира и урожая».

Постепенно складывается представление об асах, как о семье богов, живущих, подобно людям, в своей усадьбе Асгард. Они воюют с враждебными родами великанов и чудовищ, захватывают добычу и заложников, похищают женщин, пируют. Главой рода асов был Один. Он правит другими богами, как отец правит родом. Играл ли он эту роль в эпоху викингов, неясно. Однако черты хавдинга. инициатора битв и покровителя воинов, видимо, были присущи Одину уже в то время. По верованиям скандинавов, умершие попадали в Хель — мрачное царство мертвых, где царят холод, печаль, где все бездеятельны. Но воины, павшие в бою, считались избранниками Одина. Они одни получали доступ в Валхаллу — огромный чертог Одина. Туда плыли на кораблях или ехали на конях, и о наличии таких представлений, помимо погребений, свидетельствуют многие рисунки на камнях. На некоторых из них видна валькирия, которая встречает всадника, подъезжающего к Валхалле, в руке у нее кубок. Статуэтки, изображающие богато одетых женщин (предположительно валькирий) с кубками, и фигурки всадников были популярны: они найдены в Бирке, Хедебю и других местах. Викинги, принятые Одином в Валхаллу, пируют в украшенном золотом зале. Каждый день они покидают дворец и вступают в сражение между собой, но затем вновь возвращаются к пиршеству и возлияниям. Когда наступит конец света, Один пойдет в бой во главе своего воинства. По преданию, датский вождь Рагнар Лодброг носил перед своим отрядом знамя с вышитым на нем изображением ворона Одина, который якобы крылом указывал воинам направление похода (отсюда прозвище Рагнара: brog — знамя, lod — судьба). В честь Одина совершались возлияния «за победу» на пирах.

Но Один в глазах скандинавов был не только военным вождем, зачинщиком битв и сеятелем раздоров. Он — и вечный странник, никогда не остающийся на одном месте, старец в надвинутой на глаза шляпе, в голубом плаще, склонный к перевоплощениям и мистификации. Верхом на восьминогом коне Слейпнире (конь почитался скандинавами как священное животное), в сопровождении волка и воронов, зовущихся «Память» и «Мысль», он постоянно охотится, как бы олицетворяя дух беспокойства и тяги к странствиям, овладевший скандинавами в эпоху викингов. Он же — покровитель торговли. Наконец, Один — воплощение высшей мудрости, он считался источником магии и поэзии («меда Одина»). Чтобы стать всеведущим и получить знание рун, Один принес самого себя в жертву, повесившись на мировом дереве, пронзив себя копьем, и отдал глаз в обмен на внутреннее зрение — мудрость.

Мнение некоторых ученых о том, что Один был божеством знати, военного класса, тогда как бог грома и молнии, рыжебородый силач Тор, являлся богом землевладельцев[18], вряд ли верно. Языческий культ в Скандинавии оставался общим для всех приверженцев, независимо от их социального положения. Показательна необычайно широкая популярность Тора, имя которого родители охотно давали детям, надеясь на его покровительство. Такие имена, как Торольф, Торфинн, Торгрим, Торир, Тора, Торгейр и т. п. — их насчитывается много десятков, — носили равно и знатные, и бонды. Амулет, изображающий молот Тора, можно найти в самых богатых погребениях, Его изображение скандинавские правители чеканили на своих монетах. Нередко викинги шли в бой, призывая на помощь Тора, ибо он тоже был богом-воителем. Вооруженный своим молотом, Мьёлльниром, он сражался с великанами и чудовищами, защищая от них Мидгард — мир людей. Норвежские и вслед за ними ирландские конунги считали себя его потомками, викингов иногда называли «народом Тора». Имена Одина и Тора сохранились в скандинавских (а отсюда и в английских) названиях дней недели (швед. onsdag — день Одина, среда, torsdag — день Тора, четверг, fredag — день Фригг, жены Одина, пятница).

Но хотя Один и Тор равно были наиболее почитаемыми богами скандинавов, все же можно предположить, что в образе Одина викинги с большей полнотой находили воплощение своих идеалов, нежели в образе Тора. Один несравненно более противоречив, многогранен, сложен и аристократичен, чем простодушный молотобоец Тор. Если в последнем воплотился культ физической силы, то могущество Одина заключалось скорее в мудрости, всеведении, хитрости. Качества, приписываемые Одину, — это качества, которыми в глазах тогдашних скандинавов должен был обладать удачливый вождь. В генезисе культа Одина остается много неясного (так, не выяснено его отношение с носителем злого начала в скандинавской мифологии — Локи)[19], но существенно подчеркнуть одно обстоятельство. В эпоху викингов, как мы видели, наряду с развертыванием военной активности скандинавов, их агрессивности, наблюдался большой духовный подъем, который выразился в расцвете поэзии и изобразительного искусства. В блине также можно видеть олицетворение обеих сторон жизни народов Севера: бог войны одновременно был и покровителем скальдов, источником вдохновения, колдуном.

Религия скандинавов не была проникнута моральным пафосом, нравственные понятия добра и зла в абстрактной форме были им чужды. Но вместе с тем эта религия придавала напряженность жизни. Все поведение человека подчинялось одному требованию, принципу; способствовать благу своего рода. Трусость, недостойные поступки могли повредить родовому счастью; неотмщенная обида, причиненная самому человеку или кому-либо из его близких, ложилась не только темным пятном на его честь, — она грозила разрушить душу рода, переходившую от предков к потомкам. И эта угроза была несравненно большей в глазах скандинава, чем страх смерти, которую он презирал. Поэтому каждый шаг, каждый поступок имел определенное значение. Человек был преисполнен чувства ответственности за будущее рода, частью которого он являлся, частица души которого жила в нем. Но по этой же причине он постоянно ощущал в себе присутствие силы рода и знал о поддержке, которую в случае необходимости он получит от него.

В плавании, в далекой стране скандинавы не могли рассчитывать на такую поддержку. Но, нуждаясь в ней, они создавали подобие родовой группы, делаясь побратимами друг друга, обмениваясь нерушимыми и скрепленными кровью клятвами верности, вступая в защитные гильдии и союзы воинов.

Разложение общинно-родового строя, ускорившееся в эпоху викингов, переселение в другие страны, разрушение прежней замкнутости и изолированности жизни, открытие новых миров — от Африки до Гренландии — неизбежно вели к подрыву и старой родовой идеологии, и синтеза ее — язычества. Войны, торговля, колонизация сопровождались установлением постоянных и тесных контактов с культурой народов, исповедовавших христианство. Для достижения успеха в чужой стране викинг, купец, переселенец должны были заручиться поддержкой господствующего в ней бога, ибо, по их представлению, божества, которые правили у них на родине, вне Скандинавии силы не имели. Скандинавы принимали христианство в Ирландии, Англии, Франции, в других странах, но по возвращении домой вновь совершали возлияния и жертвоприношения в честь Одина, Тора, Фрейра. чтили предков, насыпали курганы и ставили камни в память об умерших. Христианское учение о грехе и искуплении оставалось чуждым их сознанию. Христа он и воспринимали как могучего витязя, правителя многих народов. Таким он и изображен на знаменитом еллингском камне. Христос представлен здесь в позе распятого, но мастер, который высек его фигуру, изобразил скорее воина с распростертыми руками, чем страдальца.

Часто скандинавы меняли религию, убедившись в могуществе Христа, в удачливости поклонявшихся ему людей»[20]. Сага упоминают скандинавов, придерживающихся, как тогда говорили, «смешанной веры»: обращаясь за помощью к богу христиан, они не порывали с язычеством. Таков был исландский хавдинг Хельги Тощий: он верил в Христа, но на море прибегал к помощи Тора. Когда в 1000 г. альтинг принял закон о переходе всех исландцев в христианство, одновременно было оговорено, что допускается тайное отправление языческих обрядов и употребление конского мяса и крови, а также выбрасывание новорожденных. Языческие жрецы — годи — становились нередко священниками, но интересовались при этом, смогут ли они обеспечить место в раю для такого количества сородичей и друзей; сколько может вместить построенная ими церковь. Синкретизм скандинавов этого времени проявлялся и в том, что бок о бок с предметами языческого культа в могилы нередко клали кресты. Все это, равно как и упомянутый выше разнобой в погребальных обрядах, — симптомы глубокого кризиса язычества.

Вместе с тем это был и социально-политический кризис: за сохранение старой веры в скандинавских странах обычно держалась родовая знать, которая издавна контролировала языческий культ и видела в нем гарантию своего могущества и независимости от конунга-объединителя, тогда как последний вместе с поддерживающими его слоями населения добивался установления своего единовластия, находившего оправдание в христианском монотеизме. Как раз в эпоху викингов развертывается в странах Севера ожесточенная борьба между королями и родовой знатью, вылившаяся в конфликт между христианством и язычеством.

В песнях «Старшей Эдды» обитатели скандинавского Олимпа выступают не только вполне очеловеченными — в них подчас содержится насмешка над старыми богами и весьма низкая их оценка. В одной из песен о богах, известной под названием «Перебранка Локи», асам приписываются все низменные страсти, пороки и неблаговидные поступки. Забияки, воры, прелюбодеи, развратники, клятвопреступники, злословы — эти боги далеко не являлись в глазах своих почитателей образцами высокоморального поведения. Такова картина, отражающая влияние христианства, но она возникла не вдруг.

Дискредитация асов началась задолго до XIII в. Недаром скандинавские источники говорят об отдельных викингах, которые не верили в богов и полагались только на «собственную силу». Конечно, неверно видеть в них каких-то вольнодумцев и атеистов. Скорее то были люди, переживавшие духовный перелом вследствие распада традиционных общественных связей и освящавших их языческих представлений. Подобные сообщения, как и поэзия скальдов, свидетельствуют, видимо, о становлении человеческой индивидуальности. Люди, порывавшие с родиной и не принадлежавшие более к тесно сплоченным родовым коллективам, которые в значительной мере поглощали личность и растворяли ее в себе, нередко поставленные вне закона, не могли не столкнуться со сложными и подчас неразрешимыми проблемами»[21]. Индивид в известной мере обособлялся от родовой группы, но в то же время не был способен достичь внутреннего самоопределения и утвердиться как личность. В условиях жизни, полной опасностей и превратностей, когда вслед за удачей и победой могло прийти жестокое поражение, а смерть подстерегала на каждом шагу, широкое распространение получили фаталистические взгляды. Возникла вера в безличную силу, правящую миром, в судьбу, которой подвластны и люди, и сами боги. Впоследствии, в «Прорицаниях вёльвы», эта вера в судьбу примет форму предсказания всеобщей гибели мира в результате космической битвы асов с чудовищами, которая приведет к гибели богов.

В творчестве скальдов нашли отражение смятение человека того времени, переоценка ценностей, утрата веры в прежних богов. Скальд Халльфред, приближенный норвежского конунга Олафа Трюггвасона, который принуждал его креститься, не хотел отказываться от приверженности блину, за что получил прозвище «Трудного скальда». В одной из его песен нашла выражение внутренняя борьба, вызванная сохранением привязанности к старой вере, с одной стороны, и необходимостью следовать увещеваниям конунга — с другой. В конечном счете побеждает воля государя. Халльфред, как и многие дружинники скандинавских королей, переходили в христианство по требованию своих повелителей, ибо в них в большей мере, чем в богах, видели источник своего благополучия — и материального и духовного. Современники говорили, что нужно верить в того бога, которому поклоняется конунг Олаф Трюггвасон, ибо он был удачлив и обладал всеми доблестями хавдинга.

В религии всегда есть как бы два уровня: высший — учение о богах, то, что называется «богословием», и низший — культовые, обрядовые формы, действия, символика и ритуалы, священные предметы. Сила традиции в наибольшей мере присуща этому второму слою религиозных представлений и актов, которые играли значительную роль в общественной жизни скандинавов. Вера во всемогущество асов разрушалась, их место постепенно начали занимать Христос и дева Мария, наделяемые при этом некоторыми качествами старых богов, тогда как традиционные обряды проявляли еще огромную живучесть. Язычество сохранялось не как система взглядов и идеология, а как суеверие и комплекс ритуалов. Из сферы официальной жизни его вытеснило христианство, но в частной жизни людей оно оставалось важным элементом.

К началу эпохи викингов, как и по большей части на протяжении ее, скандинавские народы оставались варварами: они еще не перешли на стадию классового общества, хотя переход к нему, начинавшийся и до этой эпохи, ускорился под влиянием походов в другие страны. Но что такое варвар? Можно ли представлять себе скандинава только таким, каким его изображают западноевропейские хронисты: безжалостным убийцей и грабителем, охваченным лишь жаждой добычи и лишенным каких-либо сдерживающих начал и моральных качеств? Несомненно, норманны были безжалостны к врагам и, тщательно защищая сородичей, не уважали и не ценили чужой жизни. Среди викингов был распространен обычай насаживать на копья младенцев в захваченных поселениях. Ненавистного противника, попавшего к ним в руки, викинги нередко подвергали особенно изощренным мучениям: рассекали ему спину, выворачивали ребра и вытаскивали легкие. Готовность пролить чужую кровь выражалась и в родовой мести, процветавшей у них на родине еще столетия спустя. Но каков был нравственный облик феодалов Запада, сражавшихся против северных варваров, намного ли они отличались по части милосердия, любви к ближнему, отношению к чужому имуществу и т. п.? В Англии с одного попавшего в плен норманна была содрана кожа и ее прибили к дверям церкви Христа, проповедовавшего милосердие. Известно, что осуждение викингов в западных хрониках объясняется главным образом их язычеством. О викингах говорили, что они «не оплакивают ни своих грехов, ни своих мертвых». Если бы они молились Христу, католические хронисты многое бы им простили.

Конечно, скандинавы того времени — это варвары со всеми присущими варварам внутренними качествами; жестокостью, мстительностью, диким нравом, неумеренностью, хитростью, вероломством, безудержным женолюбием и жаждой грабежа. Но вместе с тем они более всего ценили в людях мужество, презрение к опасности, чувство собственного достоинства, самодисциплину, верность другу и вождю, гостеприимство. Этими чертами они наделяли героев своей поэзии и мифологии.

Стремясь подчеркнуть дикость викингов, франкские и английские хронисты изображают их рослыми блондинами, великанами, обладающими недюжинной физической силой. И в сагах более позднего времени, идеализирующих прошлое исландцев, викинги обычно рисуются необыкновенными людьми. Об основателе Нормандии Роллоне рассказывали, что он всегда сражался пешим, потому что его тяжести не мог выдержать ни один конь. Когда герои саг гневаются, то тело их раздувается и лопается одежда. Среди викингов особенно выделялись так называемые берсерки — воины, которые в разгар битвы и при виде врага впадали в такое неистовство, что издавали нечленораздельное рычание, кусали щит и сбрасывали с себя кольчуги и верхнюю одежду, сражаясь обнаженными до пояса; берсерк считался воином, находившимся под покровительством Одина, и был неуязвим и силен, как волк, медведь или бык. Хавдинги стремились привлечь в свои дружины таких кровожадных и опьянявшихся битвой людей[22]. Но и сообщения саг, и рассказы западных летописцев, несомненно, преувеличивают силу и варварский облик викингов. Изучение найденных в погребениях скелетов свидетельствует о том, что в среднем в ту эпоху люди обычно были несколько ниже ростом, чем теперь. Многие страдали от ревматизма и туберкулеза, а зубы их были поражены кариозом.

Неточны и показания иностранцев об одежде скандинавов, ходивших, по их словам, чуть ли не в шкурах. Жители Севера, по справедливому замечанию одного историка, считались лучшими скорняками своего времени[23]. Домотканое сукно даже играло у них роль денег. Остатки одежды из шерсти, льна и шелка, а также изображения и статуэтки людей свидетельствуют о том, что и мужчины, и женщины одевались — при наличии средств — со вкусом и строго следовали тогдашним модам. Особенно велик был спрос на иностранные одежды, фризские платья, франкские и английские плащи; проникли на Север и византийские и славянские моды. Женщины носили длинные, до пят, платья, обычно без рукавов и с вырезом на груди. Мужчины одевались в блузы и длинные или короткие брюки типа гольфов. Верхней одеждой служил плащ. Известна любовь скандинавов к украшениям, пряжкам, подвескам, брошкам, кольцам. Судя по немногочисленным изображениям людей, сохранившимся от эпохи викингов, воины носили длинные волосы, заплетали бороды (вспомним прозвище датского конунга Свейна — Вилобородый). Женские прически были неодинаковы для незамужних и замужних: девушки носили волосы, свободно лежавшие на спине и плечах; после выхода замуж волосы связывали в пучок. Арабский хронист рассказывал, что в Хедебю ресницы красили все — и женщины и мужчины и, по его словам, это очень им шло. Тщеславие воинов находило особое удовлетворение в обладании богато украшенным и дорогим оружием и кольцами из золота и серебра.

Поиск по сайту: