ПРАВОПИСАНИЕ СЛОВА «ВТОРНИК»

Винни Пух шагал мимо сосен и елок, шагал по склонам, заросшим можжевельником и репейником, шагал по крутым берегам ручьев и речек, шагал среди груд камней и снова среди зарослей, и вот, наконец, усталый и голодный, он вошел в Дремучий Лес, потому что именно там, в Дремучем Лесу, жила Сова.

«А если кто-нибудь что-нибудь о чем-нибудь знает, — сказал Пух про себя, — то это, конечно, Сова. Или я не Винни Пух, — сказал он. — А я — он, — добавил Винни Пух. — Значит, все в порядке!»

Итак, мы пришли к дому Совы, как частенько поступают некоторые из нас, ища ответы на те или иные вопросы. Найдем ли мы здесь то, что ищем?

Прежде чем войти и осмотреться, неплохо бы сделать несколько замечаний о том, кто такая Ученая Сова с точки зрения принципов даосизма, о которых мы здесь говорим.

Для начала нужно отметить, что в Китае почти все ученые были конфуцианцами как в теории, так и на практике, и потому говорили на языке, отличном от языка даосов, которые считали конфуцианских ученых суетливыми муравьями, портящими пикник жизни, снующими туда-сюда в поисках падающих сверху объедков. В последнем разделе «Дао дэ цзин» Лао-цзы писал: «Мудрые не учёны, учёные не мудры» — позиция, разделяемая бесчисленными даосами как в прошлом, так и в настоящем.

С точки зрения даосизма, если ум ученого и может сгодиться для анализа некоторых вещей, то более глубокие и серьезные вещи находятся вне его ограниченного понимания. Даос Чжуан-цзы выразил это следующим образом:

Колодезная лягушка не может представить себе океан, также не может летнее насекомое вообразить лед. Как может ученый понять Дао? Он ограничен своим собственным учением.

Может показаться странным, что даосизм, или путь Целостного Человека, Истинного Человека, Человека Дао (используя даосские термины), в основе своей представлен здесь, на Западе, Ученой Совой — Мозгом, Академиком, сухим-как-пыль Рассеянным Профессором. Далекое от даосского идеала ценностей, это нелепое и неуравновешенное создание раскладывает по полочкам все виды абстрактных понятий, оставаясь при этом совершенно беспомощным и неорганизованным в повседневной жизни. Вместо того, чтобы, следуя Дао, учиться непосредственно на жизненном опыте, он учится интеллектуально и косвенно, из книг. И поскольку он обычно не применяет даосские принципы в повседневной жизни, его объяснение этих принципов имеет тенденцию опускать некоторые довольно важные детали, такие, например, как применение этих принципов на практике.

В довершение ко всему очень трудно обнаружить какой-либо дух даосизма в безжизненных писаниях напрочь лишенного чувства юмора Академического Гробовщика, чьи безвкусные Ученые Диссертации содержат не больше Истинного Дао, чем типичный музей восковых фигур.

Но чего еще можно ожидать от Совы-Теоретика, сухого западного последователя Искушенного Профессора-Конфуцианца, который, в отличие от своего доблестного, хотя и лишенного живости воображения предка, считает, что обладает исключительным правом на...

— Что-что? — прервал меня Пух.

— Что что? — спросил я.

— Что ты только что сказал — Сушеный Профессор, Конфузианец.

— Значит, так. Сушеный Профессор, Конфузианец — это тот, кто приобретает Знание ради самого Знания, и тот, кто не любит делиться своим знанием с теми, кто в нем действительно нуждается, а предпочитает писать напыщенные, вычурные диссертации, которые никто кроме него самого не понимает. Так понятней?

— Намного, — сказал Пух.

— Сейчас Сова нам продемонстрирует, что значит Сушеный Профессор, Конфузианец, — сказал я.

— Ясно, — сказал Пух.

И вот мы вновь вернулись к Сове. Как там Кролик описал ситуацию с Совой? А, вот же она:

...нельзя не уважать того, кто умеет написать слово «вторник», даже если он пишет его неправильно, но правильнописание — это еще не все. Бывают такие дни, когда умение написать слово «вторник» просто не считается.

— Кстати, Пух, а как пишется слово «вторник»?

— Пишется что? — спросил Пух.

— «Вторник». Ну ты знаешь — понедельник, вторник...

— Как?

— Мой дорогой Пух, — сказала Сова, — каждый знает, что оно пишется через ВТОР-

— Да? — спросил Пух.

— Конечно, — сказала Сова. — Потому что это второй день недели.

— Ах, вот как надо проверять! — сказал Пух.

— Ну, хорошо, Сова, — сказал я. — А что тогда идет после пятницы?

— Шестенье, — сказала Сова.

— Сова, ты все перепутала, — сказал я. — Этот день идет не после пятницы и называется он не шесте нье, а воскре сенье.

— Тогда что после пятницы? — спросила Сова.

— Сегодня! — завопил Пятачок.

— Мой любимый день, — сказал Пух.

И наш тоже. Интересно, почему ученые уделяют ему так мало внимания? Наверное, потому что они Конфу зятся, думая слишком много о других днях.

Есть у ученых одна неприятная черта — они очень любят использовать Длинные Слова, которые некоторые из нас не понимают...

— Ну, — сказала Сова, — обычная процедура в таких случаях нижеследующая...

— Что значит Бычья Цедура? — сказал Пух. — Ты не забывай, что у меня в голове опилки, и длинные слова меня только огорчают.

— Ну, это означает то, что надо сделать.

— Пока оно означает именно это, я не возражаю, — смиренно сказал Пух.

...и иногда возникает впечатление, что эти устрашающие слова нужны специально для того, чтобы помешать нам что-либо понять. Тогда ученые смогут казаться Исключительно Умными, и их никто не сможет заподозрить в Незнании Чего-Либо. Ведь с точки зрения ученых, не знать всего — это преступление.

Но иногда умствования ученого бывают столь трудны для понимания, потому что они не вполне совпадают с тем, что нам известно из опыта. Другими словами, Знание и Опыт не обязательно должны говорить на одном и том же языке. Но что, если знание, которое приходит с опытом, ценнее любого другого? Огромному числу ученых не мешало бы выйти на природу и просто подышать — походить по траве, поговорить с животными. Ну, вы же понимаете.

— Многие люди говорят с животными, — сказал Винни Пух.

— Может быть, но...

— Но не многие слушают, — сказал он.

— Вот в чем проблема, — добавил он.

Другими словами, можно сказать, что гораздо лучше Знать, чем всегда быть правым. Как писал поэт-мистик Хань-Шань,

Ученый по имени Ванг

Смеялся над моими стихами.

То лишние слоги,

Говорил он,

То хромает размер,

То не выдержан стиль.

А я смеюсь над его стихами,

Так же, как он — над моими.

Они похожи

На попытки слепца

Описать солнце.

Часто бывает так, что когда человек долго бьется над какими-нибудь относительно неважными вещами, это его сильно Конфу зит. Пух очень точно описал Конфуцианский ум:

На днях, не знаю сам зачем,

Зашел я в незнакомый дом,

Мне захотелось кое с кем

Потолковать о Том о Сем.

Я рассказал им, Кто, Когда,

И Почему, и Отчего,

Сказал Откуда и Куда,

И Как, и Где, и Для Чего;

Что было Раньше, что Потом,

И Кто Кого, и Что к Чему,

И что подумали о Том,

И Если Нет, То Почему?

Когда мне не хватало слов,

Я добавлял то «Ах», то «Эх»,

И «Так сказать», и «Будь здоров»,

И «Ну и ну!», и «Просто смех!».

Когда ж закончил я рассказ,

И кое-кто спросил: «И всё?

Ты говорил тут целый час,

А рассказал ни то ни сё!... —

Тогда...

Да, действительно, ни то ни сё. Для Сушеного Профессора давать названия вещам — самая жизненно важная деятельность в мире. Дерево. Цветок. Собака. Но не просите их подрезать дерево, посадить цветок, заботиться о собаке, если не хотите Неприятных Сюрпризов. Похоже, что любое полезное практическое занятие не имеет к ним никакого отношения.

Правда, даже скучные и неинтересные ученые бывают очень полезны и необходимы. Они снабжают нас информацией. Только вот дело в том, что существует Нечто Большее, чем просто информация, и это Нечто Большее как раз и есть сама жизнь.

Ай!

— Слушай, Пух, ты не видел другой карандаш?

— Я только что видел, как Сова им что-то писала, — сказал Пух.

— Ах, вот он. А это еще что? «Трубкозубы и Их Аберрации».

— Трубко-кто? — сказал Пух.

— «Трубкозубы и Их Аберрации» — это то, о чем писала Сова.

— Неужели она об этом писала? — сказал Пух.

— Смотри-ка, карандаш весь изгрызен.

Еще одна забавная вешь, связанная со Знанием ученого, профессора или кого-то еще, заключается в том, что они всегда обвиняют разум Неотесанного Бревна — который они называют Невежеством — в тех проблемах, которые они сами и создают, прямо или косвенно, посредством всяких ограничений, недальновидности или небрежности. Например, если вы строите дом там, где ветер может его снести, а потом оставляете его разваливаться на части, пока вы заняты проблемой правописания слова Мармелад, то что скорее всего случится? Ну конечно! Это все знают. А вот когда рухнул дом Совы, что она сказала?

— Пух, — с упреком сказала Сова, — это ты наделал?

— Нет, — кротко сказал Пух, — не думаю, чтобы я.

— А тогда кто же?

— Я думаю, это ветер, — сказал Пятачок. — Я думаю, твой дом повалило ветром.

— Ах, вот как! А я думала, это Пух устроил.

— Нет! — сказал Пух.

В заключении этой главы о Знании ради Знания давайте вспомним эпизод из «Дома на Пуховой Опушке». Иа был занят тем, что устрашал Пятачка чем-то, что он сделал из трех палочек...

— А ты знаешь, что означает «А», маленький Пятачок?

— Нет, Иа, не знаю.

— Оно означает Учение, оно означает Образование, Науки и тому подобные вещи, о которых ни Пух, ни ты не имеете понятия. Вот что означает «А»!

— О! — снова сказал Пятачок. — Я хотел сказать «Да ну?» — поспешно пояснил он.

— Слушай меня, маленький Пятачок. В этом лесу толчется масса всякого народа, и все они говорят: «Ну, Иа — это всего лишь Иа, он не считается». Они разгуливают тут взад вперед и говорят: «Ха-ха!» Но что они знают про букву «А»? Ничего. Для них это просто три палочки. Но для Образованных, заметь себе это, маленький Пятачок, для Образованных — я не говорю о Пухах и Пятачках — это знаменитая и могучая буква «А». Да, это тебе не такая вещь, — добавил он, — про которую каждый знает, чем это пахнет!

Потом пришел Кролик...

— Иа, у меня к тебе только один вопрос. Что делает Кристофер Робин в последнее время по утрам?

— Что я сейчас вижу перед собой? — сказал Иа, не поднимая глаз.

— Три палочки, — не задумываясь, ответил Кролик.

— Вот видишь? — сказал Иа Пятачку. Потом он повернулся к Кролику. — Теперь я отвечу на твой вопрос, — торжественно сказал он.

— Спасибо, — сказал Кролик.

— Что делает Кристофер Робин по утрам? Он учится. Он получает образование. Он обалдевает — по-моему, он употребил именно это слово, но, может быть, я и заблуждаюсь, — он обалдевает знаниями. В меру своих скромных сил я также — если я правильно усвоил это слово — обал... делаю то же, что и он. Вот это, например, буква...

— Буква «А», — сказал Кролик, — но не очень удачная. Ну ладно, я должен идти и сообщить остальным.

Иа посмотрел на свои палочки, а потом на Пятачка.

— Как сказал Кролик? Что это такое? — спросил он.

— «А», — сказал Пятачок.

— Это ты ему сказал?

— Нет, Иа, я не говорил. Я думаю, он сам знает.

— Он знает? Ты хочешь сказать, что какой-то там Кролик знает букву «А»?

— Да, Иа. Он очень умный, Кролик-то.

— Умный!.. — сказал Иа с презрением, изо всех сил наступив копытом на свои три палочки.

— Образование!... — с горечью сказал Иа, прыгая на своих палочках (их уже стало шесть).

— Что такое наука? — спросил Иа, лягая палочки (их уже было двенадцать), так что они взлетели в воздух. — Какой-то Кролик все знает. Ха!..

Так-то вот!

— А я знаю кое-что, чего Кролик не знает, — сказал Пятачок.

— Да? И что же это? — спросил я.

— Ну, я точно не помню, как это называется, но...

— Ах, это! Как раз об этом сейчас и пойдет речь, — сказал я.

— Правда? И как оно называется? — сказал Пятачок, подпрыгивая от нетерпения.

— Так, посмотрим...

Поиск по сайту: