Гениальный фигляр

Эрцгерцог Максимилиан (или попросту Макс) Франц, младший сын королевы-императрицы Марии Терезии и брат императора Иосифа II, страдавший нездорой тучностью 28-летний светлоглазый и розовощёкий человек, которому, как казалось, были тесны любые одежды, кроме просторной мантии церковного иерарха, пребывал в раздумьях и хлопотах. Он готовился к переезду в Бонн. После смерти в 1784 году старого курфюрста-архиепископа Максимилиана Фридриха власть в Кёльнском княжестве перешла в руки правящей династии Габсбургов, что полностью отвечало чаяниям императора Иосифа, проводившего смелые реформы и нуждавшегося в твёрдой поддержке на местах.

Макс Франц прекрасно понимал, что для него это назначение -вершина карьеры, ибо на более высокий пост последнему из шестнадцати детей покойной императрицы Марии Терезии надеяться было бессмысленно. Бездетному Иосифу должен был наследовать брат Леопольд, у которого уже имелась собственная многочисленная семья, и даже в случае неожиданной смерти обоих старших братьев судьба императорского трона выглядела благополучно предрешённой. Поэтомусамого младшего отпрыска августейшей фамилии сделали духовным лицом, хотя, искренне говоря, священник из Макса Франца получился весьма сомнительный, а праведник -- так и вовсе никакой. Он знал толк в житейских радостях и удовольствиях, отличался свободомыслием и ненавидел тупой обскурантизм религиозных фанатиков не меньше, чем сам Иосиф. Однако в 18 веке, когда аббаты нередко вели абсолютно светский образ жизни (занимались наукой, писали оперные либретто, вращались в популярных салонах и даже - кто втихомолку, а кто и почти открыто! -- заводили невенчанные семьи), неортодоксальность взглядов нового архиепископа Кёльнского не выглядела такой уж вопиющей. К тому же положенная ему резиденция находилась не в самом Кёльне с его величественным, но мрачноватым недостроенным готическим собором и весьма консервативным духовенством, а в тихом уютном Бонне, жители которого, будучи вполнеблагочестивыми католиками, не отличались суровостью нравов. К этой миролюбивой терпимости их приучило правление старого архиепископа Макса Фридриха, который и сам любил вкусно поесть, знал толк в рейнских винах, обожал музыку и театр, а вдобавок, как говорят, имел даму сердца из местных аристократок.

Макс Франц совершенно не собирался устраивать во вверенном ему княжестве громких революций, но кое-какие перемены он осуществить намеревался. Провинциальная идиллия хороша, если погружаться в неё время от времени и ненадолго, но постоянно обретаться в сонном болоте человеку, привыкшему к столичным удовольствиям, невыносимо. Нужен двор, нужно общество, нужно кипение умов, нужна атмосфера истинного Просвещения, порождающая новых, прекрасных людей, для которых их князь будет не господином, а кем-то вроде старшего друга, мудрого отца, заботливого советчика. Значит, нужна хорошая библиотека, нужен университет, нужен театр - а для этого нужны свежие силы и при дворе, и в местной капелле...

На память Максу Францу сразу пришёл один из его недавних разговоров с Моцартом. Они были ровесники, эрцгерцог и знаменитый маэстро, и это, с одной стороны, как бы сглаживало неравенство их общественного положения, ибо люди одного возраста и сходных вкусов всегда поймут друг друга, -- а с другой стороны, вызывало и смутно ощущаемую неловкость: титул члена императорской семьи требовал определённой доли благоговения, которая в душе Моцарта сроду не обитала. Ещё бы, этот мальчик в семь лет сидел на коленях у самой Марии Терезии (которая потом подарила ему красивый костюмчик с плеча Макса Франца) и по-свойски целовал в щёчку его сестру, юную ветреницу Марию Антуанетту, нынешнюю французскую королеву. К тому же Моцарт, как было хорошо известно при дворе, питал идиосинкразию к архиепископам - его отвратительные отношения с зальцбургским князем Иеронимом Коллоредо, приведшие к скандальному разрыву, стали в Вене притчей во языцех, поскольку разрыв случился именно тут, в столице, на глазах у всего общества. Когда Моцарт демонстративно подал прошение об отставке, секретарь архиепископа, граф Арко, спустил зарвавшегося музыканта с лестницы, и, если б не уговоры мудрых венских покровителей, Моцарт вызвал бы графа на дуэль или просто дал бы ему каблуком под зад в людном месте...

Некоторые до сих пор дивятся, как это злопамятный Коллоредо не посадил Моцарта под арест, когда тот пару лет назад приехал с молодой женой погостить в родной Зальцбург; формально архиепископ имел право расквитаться со своим взбунтовавшимся подданным, но фактически оказался умнее, чем о нём думали: Моцарт сумел завоевать благосклонность самого императора, и хотя Иосиф вряд ли бы стал вызволять Моцарта из тюрьмы, архиепископу не хотелось портить с императором отношения. Да в конце концов, кто такой этот Моцарт, чтобы обращать внимание на его шутовские проделки и плебейские выходки? Фигляр...

Гениальный фигляр.

Макс Франц был достаточно сведущ в музыке, чтобы понимать это. Да и сам император не стал бы дарить свою благосклонность кому попало. Музыкальные вкусы Иосифа были достаточно взвешенными, ибо сам он отличался суховатым рационализмом, но никак не простецкими. Император сам был музыкантом: бегло играл на клавире, владел виолончелью, знал толк в опере...

Если бы только с Моцартом было легче общаться!

Этот маленький вертлявый щеголеватой одетый человечек со слегка вытаращенными глазами и острым арлекинским носом сам, похоже, не понимает, насколько вредит своей карьере неосмотрительным, а то и откровенно шутовским поведением.

Да, да, да, он гений, он самый великий клавирист и композитор в современном мире - но разве это даёт ему право безжалостно и язвительно припечатывать едкими словечками менее щедро одарённых коллег? Никто не создал Моцарту врагов больше, чем его несдержанный язык. И - какая младенческая наивность! Он полагает, будто все колкости и грубые насмешки навсегда останутся между ним и его собеседником. Как бы не так! Все эти шуточки и каламбуры, bon mots, разносятся в свете моментально, а число обиженных разрастается как снежный ком... И ни один человек не может считать себя застрахованным от стрел моцартовского остроумия. Правда, насчёт императора он, вроде бы, пока не прохаживался, но, чует сердце, чрезмерная полнота Макса Франца могла стать отличной мишенью...

Не будь этот Моцарт так дерзок и зубаст, давно получил бы титул императорского придворного композитора! Или даже вицекапельмейстера (капельмейстерство ему не светит, пока жив Сальери, а тому - всего лишь немного за тридцать, и при его умеренном образе жизни он ещё не скоро состарится)...

Поиск по сайту: