Святоши Вилли

«Так не дадим распрям осквернить наш катехизис». Джон Кроу Рэнсом (John Crowe Ransom).

«Наши две знаменитости» Дело Розенберга поставило перед Америкой болезненную дилемму. Любимчик сенатора Маккарти Рой Кон (Roy Cohn) открыто хвастался перед европейцами своей ролью в преследовании Розенбергов. Это только усилило подозрения о причастности дела к охоте на ведьм Маккарти. За исключением некоторых вопросов технического порядка в Европе росла уверенность в наличии связи между этими двумя явлениями.

Маккарти появился на горизонте в эпоху обеспокоенности европейцев «взаимной неприязнью» Америки и Советского Союза. «Над Атлантикой распространился яд, как какой-то ужасный господствующий ветер» [414], - писала жена молодого американского дипломата во Франции на пике кампании Маккарти. Сенатор от Висконсина компенсировал свой скудный интеллект громкими речами и полным отсутствием совести (он утверждал, что его хромота была связана с военной травмой, но на самом деле она стала результатом падения с лестницы). Мамейн Кёстлер (Mameyn Koestler) считала его отвратительным и называла «взбалмошным бандитом» (хотя верила, что он неплохо справлялся с разоблачением «просочившегося неприятеля»). Как писал Ричард Ровер, никакой другой политик того времени не имел «более надёжного и быстрого доступа к тёмным уголкам американской души» [415].

В начале 1950-х годов Маккарти разглагольствовал о «великом сговоре, таком масштабном и подлом, что история человечества вряд ли видела что-либо подобное». Вдохновлённый процессами над Алгером Хиссом, Розенбергами и другими просоветски настроенными деятелями в США, добавившими благовидности его оруэлльским комплексам, Джо Маккарти дошёл до того, что обвинил генерала Джорджа Маршалла в служении кремлёвской политике. Проходившие под его грозным председательством слушания Комиссии Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, обвинения и чёрные списки стали обыденным явлением. Артур Миллер был приговорён к тюремному заключению (позже обвинения сняли в апелляционном порядке). Лилиан Хеллман была внесена в чёрный список, и началось «время негодяев».

«За исключением И.Ф. Стоуна (I.F. Stone), чей четырехстраничный самиздатовский еженедельник целенаправленно изучал предмет и не следовал правилу освещения любого вопроса в антикоммунистическом духе, я не могу вспомнить других журналистов, способных устоять перед таким мощным натиском, - писал Артур Миллер. - Имея самую малочисленную коммунистическую партию в мире, США вели себя так, как будто страна находилась на грани кровавой революции» [416].

В 1950 году коммунистическая партия насчитывала примерно 31 тысячу членов. К 1956 году их количество сократилось до нескольких тысяч, большинство из которых были тайными агентами ФБР. «Я всегда верил старой прибаутке, что ФБР поддерживали жизнь в коммунистической партии путём оплаты взносов через своих агентов» [417], - отмечал Уильям Колби, будущий директор ЦРУ. Говард Фаст писал: «В действительности Коммунистическая партия США была в тот момент чуть ли не филиалом Министерства юстиции» [418].

Хромированные закрылки на новых «кадиллаках», белые длинные гольфы и «Джелло», хула-хупы и холодильники Frigidaires, честерфилды и кухонные комбайны, гольф, ухмылка «дяди Айка» (президента Эйзенхауэра. - Прим. ред.), шапки Mamie - добро пожаловать в модные 1950-е. Это была Америка журнала «Лайф», страна со стремительно развивающейся экономикой, ориентированной на потребление, и свободным обществом. Но за ней стояла другая Америка - погружённая в раздумья, мрачная и предоставленная самой себе.

В этой Америке иметь запись Пола Робсона считалось диверсионным актом, а школьная книга «Изучаем историю Америки» (Exploring American History), соавтором которой был историк Йельского университета, давала детям такой совет: «ФБР призывает американцев сообщать непосредственно в свои офисы о любой подозрительной коммунистической деятельности американских сограждан. ФБР имеет достаточную профессиональную подготовку, чтобы найти правду в таких подозрениях, соблюдая при этом законы нашей свободной нации. Когда американцы действуют подобным образом, а не обсуждают всё публично и не предают гласности, они поступают согласно американским традициям» [419]. «Поощрение молодых доносчиков было характерной чертой тоталитарных обществ, но холодная война вынудила включить информирование в список «американских традиций», - писал историк [420].

Упаднические настроения получили своё отражение в мировой скорби (Weltschmerz) актёра Джеймса Дина, легкомысленной безмятежности Марлона Брандо, вербальном неистовстве Ленни Брюса (Lenny Bruce). Ранние проявления таких настроений перерастут позже в массовые выступления. Но это были отдельные моменты, неясные намёки, затерявшиеся на фоне бурного недовольства «официальной» культурой, назойливой и едкой болтовни Микки Спиллейна (Mickey Spillane) или нашумевших подвигов Капитана Америки. Этот герой комиксов компании «Марвел» (Marvel) очень легко переходил от борьбы с нацистами к разоблачению коммунистов, предупреждая: «Коммунисты, шпионы, предатели и иностранные агенты, берегитесь! Капитан Америка и все поддерживающие его преданные и свободные люди готовы бороться до тех пор, пока последний из вас не будет истреблён как отбросы, которыми вы являетесь!» [421].

Это была Америка Роя Кона и Дэвида Шайна (David Schine) - «грозного дуэта» Маккарти. Один комментатор описывал Кона как «отвратительного», а Шайна как «напыщенного нахала». Кон был блестящим юристом. Он получил юридическое образование в городе Колумбия в 19 лет, а уже в 25 лет стал юрисконсультом Маккарти в Комитете Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Чрезвычайно амбициозный и высокомерный, Кон плакал всякий раз, когда слышал «Усеянное звёздами знамя» (гимн США. - Прим. ред.). Дэвид Шайн, сын процветающего магната, работавшего в отельном бизнесе, получил образование в Андовере и Гарварде и был лучшим другом Кона. Шайн любил ночные клубы, быстрые автомобили и внимание к своей персоне. В начале 1953 года Кон устроил его на работу в подкомитет Маккарти. Шайн мало чем выделялся, за исключением того, что был автором безумной книги «Определение коммунизма» (Definition of Communism). Экземпляры этой книги лежали рядом с библией от Гедеона в отелях его отца.

Весной 1953 года, когда дело Розенберга вызвало широкую волну возмущения в связи с американским присутствием в Европе, Кони Шайн отправились в инспекторскую поездку для проверки американских официальных информационных представительств. Прибытие совпало с похоронами Сталина, о смерти которого Кремль сообщил 5 марта. Однако их следующий шаг стал напоминанием того, что дух сталинизма продолжал витать повсюду. После посещения библиотек Информационного агентства США (US1A) в семи странах они объявили, что 300 тысяч книг из двух миллионов, находившихся на полках, вышли из-под пера прокоммунистических писателей, и потребовали их изъятия. Государственный департамент, вместо того чтобы защищать свои библиотеки (ежегодно их посещали 36 миллионов читателей), издал грозное постановление. Оно ставило под запрет любые материалы, включая рисунки, «каких-либо противоречивых личностей, коммунистов, сочувствующих и им подобных». Таким образом, произведения сотен американских писателей и деятелей культуры были отправлены по кафкианскому сюжету на свалку политики.

За этим последовала бурная переписка между Госдепартаментом и миссиями Информационного агентства США (Берлин, Бремен, Дюссельдорф, Гамбург, Мюнхен, Ганновер, Штутгарт, Фрайбург, Нюрнберг, Париж), поскольку количество запрещённых книг росло: «Уберите все тома Сартра со всех собраний Amerika Hauser»; «Все книги следующих авторов должны быть убраны: Дэшил Хэмметт, Эллен Кей (Helen Kay), Джейн Уэлтфиш (Gene Weltfish), Лэнгстон Хьюз, Эдвин Сивер (Edwin Seaver), Бернхард Штерн (Bernhard Stern), Говард Фаст»; «Уберите все (подчёркиваю, все) произведения следующих лиц: Джон Абт (John Abt), Дж. Джулиус (J. Julius), Маркус Сингер (Marcus Singer), Нэйтан Уитт (Nathan Witt)»; «Все работы следующих авторов приказано убрать: В. Е. Б. Дюбуа (W. Е. В. Dubois), Вильям Фостер (William Foster), Максим Горький {так в оригинале), Трофим Лысенко, Джон Рид (John Reed), Агнес Смедли (Agnes Smedley)» [422].

Герман Мелвиль (Herman Melville) также попал под пресс, и все его книги с иллюстрациями Рокуэлла Кента (Rockwell Kent) были изъяты. 20 апреля 1953 года Посольство США в Париже телеграфировало в Госдепартамент: «Из библиотеки Информационного агентства в Париже и в провинциях были изъяты следующие книги: Говард Фаст «Гордый и свободный» (The Proud and the Free), «Непобеждённые» (The Unvanquished), «Зачатые в свободе» (Conceived in Liberty); Дэшил Хэмметт «Худой человек» (The Thin Man); Теодор Хэфф (Theodore Haff) «Чарли Чаплин»; Лэнгстон Хьюз «Усталые блюзы» (Weary Blues), «Дороги белых людей» (Ways of White Folks), «Большое море» (Big Sea), «Поля чудес» (Fields of Wonder), «Монтаж отсроченной мечты» (Montage of a Dream Deferred), «Смех сквозь слёзы» (Not Without Laughter), «История Бланка» (Histoiresdes Blancs)» [423].

Американский культурный престиж был попран, поскольку государственные агентства и миссии пресмыкались перед Маккарти. Среднее количество книг, отправляемых Информационным агентством США за рубеж, сократилось в 1953 году с почти 120 тысяч (119 913) до 314. Многие книги, изъятые из библиотек, были в своё время преданы огню нацистами. Во второй раз эта участь постигла такие произведения, как «Волшебная гора» (The Magic Mountain) Томаса Манна, «Избранные сочинения» (Selected Works) Тома Пейна (Tom Paine), «Теория относительности» (Theory of Relativity) Альберта Эйнштейна, труды Зигмунда Фрейда, «Почему я стала социалистом» (Why I Became a Socialist) Хелен Келлер (Helen Keller) и «Десять дней, которые потрясли мир» (Ten Days That Shook the World) Джона Рида. Эссе Торо (Thoreau) «О гражданском неповиновении» (Civil Desobedience) было запрещено США в то же время, когда оно было объявлено вне закона в маоистском Китае.

Внешне непреклонная и вдохновляемая Маккарти культурная чистка свела на нет претензии Америки на то, чтобы быть образцом свободы выражения. Лауреат Нобелевской премии и известный противник нацизма Томас Манн вдруг обнаружил, что его американское гражданство не могло обеспечить ему защиту, на которую он надеялся, убегая от тоталитаризма. Уличённый сторонниками Маккарти в мягкости к коммунизму, с ярлыком «Американский попутчик номер один» от журнала «Плейн Ток» (Plain Talk), он желал покинуть Америку, которую называл «кондиционируемым кошмаром» [424].

Другим трофеем Кона и Шайна стал Дэшид Хэммет. В 1951 году он провёл в заключении двадцать две недели из шести месяцев, к которым был приговорён за отказ назвать спонсоров Фонда поручительства по гражданским правам (Civil Rights Bail Fund). Фонд был создан, чтобы обеспечивать поручительство арестованным коммунистам. В 1953 году Хэммет был вызван для дачи показаний в постоянной подкомиссии сената, возглавляемой Маккарти, где вновь отказался назвать имена, на этот раз ссылаясь на пятую поправку. Кон и Шайн требовали изъятия всех его книг из библиотек Госдепартамента. После снятия «Приключений Сэма Спейда» (The Adventures of Sam Spade) в радиокомпании Эн-би-си Хэммет лишился своего основного источника дохода.

Отвоевав за Америку в двух мировых войнах, он умер в бедности в 1961 году. Хэммет был похоронен, согласно его воле, на Арлингтонском национальном кладбище, несмотря на попытки ФБР помешать этому [425].

На большинство запрещённых постановлением Госдепартамента живых авторов в ФБР, возглавляемом Дж. Эдгаром Гувером, имелись многотомные и зачастую нелепые досье. Деятельность и движения Роберта Шервуда, Арчибальда Маклейша, Малкольма Коули, в деле которого Сидни Хук фигурировал как информатор ФБР, Джона Кроу Рэнсома, Аллена Тейта, Говарда Фаста, Ф.О. Мэтьессена, Лэнгстона Хьюза и, конечно, всё тех же жупелов (Betes Noires) ассоциации «Уолдорф Астория» (Waldorf Astoria) также находились под контролем. Когда Эрнест Хемингуэй пожаловался своим друзьям о слежке со стороны ФБР, они подумали, что тот оторвался от реальности.

Однако дело, рассекреченное в середине 1980-х и насчитывавшее 133 страницы, подтвердило подозрения Хемингуэя: в течение более чем 25 лет за ним следили, его записывали и преследовали люди Гувера. Незадолго до смерти, страдая от тяжёлой депрессии, Хемингуэй посетил клинику в Миннесоте под выдуманной фамилией. Психиатр клиники связался с ФБР, чтобы согласовать возможность регистрации Хемингуэя под этой фамилией [426].

В досье на поэта Уильяма Карлоса Уильямса (William Carlos Williams) говорилось, что он является «слегка рассеянным профессором», использующим «экспрессионистский» стиль, который можно толковать как «код». Этого было достаточно, чтобы не дать Уильямсу работать консультантом по поэзии в Библиотеке Конгресса в 1952 году: он не прошёл проверку на лояльность (должность оставалась вакантной до 1956 г.). Поэт Луис Антермайер (Louis Untermeyer) был включён в индекс безопасности ФБР (относившего его в группу риска для национальной безопасности) в 1951 году [427]. Вскоре после этого Антермайер закрылся в своей квартире, откуда не выходил почти полтора года, став заложником «непреодолимого парализующего ужаса» [428]. Эссеист Мюррей Кемптон (Murray Kempton) считал Гувера «неизлечимым буйно помешанным» и представлял, как «по ночам его терзали предположения, что где-то кто-то не преклоняется перед ним» [429].

Обсуждая проблему цензуры в области культуры 10 июля 1953 года, кабинет Эйзенхауэра сделал неубедительный вывод о невозможности «осуществлять контроль, не выглядя при этом глупцами или нацистами. Это следует делать спокойно, если есть достаточно времени и сил. Сейчас, несомненно, нужно проверить новые книги на соответствие закону» [430]. Такую реакцию вряд ли можно назвать должной и здравой. Американские почтовые отделения были переполнены письмами со всей Европы с критикой запрета книг. Британцы, которые после войны оставили на полках немецких библиотек «Майн Кампф» (Mein Kampf), «превратившуюся со временем в сборник анекдотов», были настроены очень пессимистично. Отчасти проблема заключалась в том, что Эйзенхауэр, не желавший погружаться в трясину вместе с Маккарти, считал, что он может затмить его собственным крестовым походом против коммунизма. Основой этих действий была стратегия, рекомендованная его госсекретарём Джоном Фостером Даллесом. Между тем Маккарти сомневался даже в Эйзенхауэре. Ходили слухи, что в то время, когда Айк занимал должность верховного главнокомандующего в послевоенной Европе, произошло массовое проникновение коммунистов, особенно в Германии, в американские правительственные учреждения. Как ни странно, Николай Набоков подлил масла в огонь. Он передал братьям Олсоп информацию о серьёзности этого проникновения и утверждал, что «пятая колонна» фактически контролировала командование Эйзенхауэра.

Не избежал критики и рупор Госдепартамента «Голос Америки». По мере того как Маккарти режиссировал на телевидении слушания с небылицами о проникновении коммунизма в американскую службу вещания за рубежом, сотрудники, которые помогали создавать эту службу, в конце концов тоже были уволены. В марте 1953 года продюсер «Голоса Америки» запросил в музыкальной фонотеке запись «Песнь Индии». Сотрудник фонотеки сообщил ему, что получить запись невозможно, поскольку «это Римский-Корсаков, а всё русское запрещено для использования».

Атаки Маккарти на Госдепартамент были беспощадными. Кульминацией стало обвинение Дина Эйчесона в том, что «этот помпезный дипломат в полосатых штанах с нарочитым британским акцентом» был «холёным коммунистом». Обвинять Эйчесона, архитектора доктрины Трумэна, в податливости коммунизму было пустой затеей. Маккарти и сам, скорее всего, не верил в это. Но то, что Эйчесон смазывал свои усы воском и покупал костюмы на Сэвил-Роу (Savile Row; улица в Лондоне, где расположены мастерские самых искусных и дорогих британских портных. - Прим. ред.), было настоящим обвинением. Как и Муссолини до него, Маккарти был сторонником всего отечественного - его устраивало только то, что «сделано в Америке». Он был рупором реакционеров, отвергавших английские ценности таких людей, как Эйчесон. Маккартизм был движением и временем, преисполненным популистского негодования по отношению к истеблишменту. В свою очередь, вульгарная демагогия Маккарти была воспринята правящей элитой как оскорбление. Он представлял тех, кого в Англии А.Л. Роуз (A.L. Rowse) высмеивал как «идиотов»; ему не был присущ утончённый интеллектуальный вкус, отвергающий посредственность, провинциальную ментальность, ужасные проявления мещанства. Политические посредственности, как братья Олсоп - Джозеф и Стюарт, считали Маккарти «главным популистом, который держит в напряжении внешнеполитическую элиту страны». Кроме того, они рассматривали его атаку на Госдепартамент как нападки на интернационалистскую философию, господствовавшую в международной политике Америки в послевоенный период. Никто из братьев не говорил об этом открыто, но им было очевидно, что если Маккарти истребит интернационалистов в Госдепартаменте, следует ожидать новой волны изоляционизма [431].

«Почти на каждого либерала в федеральном правительства смотрели с подозрением», - говорил Лиман Киркпатрик (Lyman Kirkpatrick), главный инспектор ЦРУ в эпоху Маккарти. - Атмосфера была такой, которая, по всей видимости, существовала во времена французской революции, когда обвинения и приговоры заканчивались гильотиной. Несмотря на то что в Вашингтоне не было гильотины, имелся более изощрённый способ свести на нет карьеру человека и разрушить его жизнь» [432]. Окончательно расправившись с моралью Госдепартамента, Маккарти переключил своё внимание на ЦРУ, «главную и более важную цель, особенно в том, что касается получения больших личных дивидендов» [433].

Это касалось «интернационалистов», сгруппировавшихся вокруг Отдела международных организаций ЦРУ. Им было что терять, больше, чем кому-либо. В конце 1952 года под подозрения Маккарти попала команда Брейдена. Сенатору стало известно о «больших субсидиях прокоммунистическим организациям» [434]. Это оказалось решающим моментом: неофициальный антикоммунизм Маккарти добрался до разрушающейся, возможно тонущей, наиболее тщательно подготовленной ЦРУ и эффективной сети некоммунистических левых организаций прикрытия ЦРУ.

«Одна из особенностей начинания ЦРУ в культурной политике заключалась в том, что она должна была проводиться открыто и публично через Информационное агентство США или другую подобную организацию, - пояснял Артур Шлезингер. - Но это не представлялось возможным по причине Джо Маккарти. Если бы Маккарти знал, что правительство США финансировало некоммунистические левые журналы, а также социалистические и католические профсоюзы, это привело бы к серьёзным последствиям. Именно поэтому ЦРУ делало всё скрыто, чтобы обойти Маккарти» [435]. «Всё это не должно было проходить через бюджет, - сказал один из сотрудников ЦРУ, курировавший Конгресс за свободу культуры, - поскольку ни в коем случае не должно было попасть в Конгресс. Представьте насмешки, которые бы мы услышали в наш адрес: они все коммунисты! Они гомосексуалисты! или что-либо подобное» [436].

«Многие из этих тайных операций, как это ни парадоксально, находились под угрозой срыва по причине самого Маккарти. Он угрожал сорвать завесу в определённый момент, поскольку, по его мнению, ЦРУ было американским агентством, которое идёт на сговор с левыми! - пояснял историк Кай Бёрд. - Это было препятствие, дискредитировавшее идею. В соответствии с ней Америка была передовым демократическим обществом, способным вести разумные политические дебаты. Кроме того, существовала угроза для секретных операций, которые проводились в течение длительного времени с целью обеспечить политический консенсус и удержать Западную Европу в НАТО и в рамках западного альянса» [437].

В условиях, когда ищейки Маккарти рыскали вокруг некоммунистической левой программы управления, ЦРУ должно было уйти в тень как можно быстрее. Однако в этот критический момент заговорил Американский комитет за свободу культуры. В начале 1952 года он провёл закрытое заседание для обсуждения ответа Маккарти. Сразу же стало ясно, что Комитет безнадёжно расколот. Джеймс Фаррелл и Дуайт Макдональд не сомневались в опасности маккартизма. «Угроза сталинизма захлестнула Америку, если даже не весь мир, - утверждал Фаррелл. - Мы видим развивающуюся группу интеллектуалов от маккартизма» [438]. Далее он определил маккартизм как «ничегоневедение», чрезмерное противодействие конформизму и ортодоксальности.

Макдональд предложил две позиции: «чистую, которая не предполагает различий между коммунистами и некоммунистами в том, что касается гражданских прав и культурной свободы; и нечистую, предполагающую защиту только тех людей, которые пострадали вследствие надуманных или недоказанных обвинений в приверженности коммунизму» [439]. Он надеялся, что Комитет займёт первую позицию, но считал, что это произойдёт по крайней мере позже. Бертрам Вольф (Bertram Wolfe) заявил в ответ, что «опасность, существующая в Америке в настоящее время, является прямым следствием нашего бездействия по разоблачению сталинистов. Если мы не будем этого делать, за нас это сделают мужчины из клубов» [440] (имеются в виду посетители традиционных английских мужских клубов, которые в системе ценностей США выглядели слишком европейскими и аристократичными. - Прим. ред.).

Другой участник дискуссии предостерёг, что в Комитете наблюдается «тенденция вступать в существующую полемику, а затем занимать «официальную» позицию... он взял на себя роль защитника линии, проводимой правительством. Ему нужно изучать новые проблемы и вопросы. Работой машины массовой пропаганды должны заниматься другие» [441]. Эту точку зрения поддержал Ричард Ровер, помощник редактора журнала «Нью-Йоркер». Он отметил: «Наша непосредственная миссия заключается в том, чтобы Европа знала о возможности противостоять маккартизму и коммунистическому тоталитаризму. Главная проблема в этом отношении состоит в том, что политики начинают направлять культуру» [442]. Но Сидни Хук, Даниэл Белл, Клемент Гринберг и Уильям Филлипс, говоря от имени большинства, отказались поддержать всеобщее осуждение Маккарти.

Мэри Маккарти сообщала об этом расхождении в позициях в письме к Ханне Арендт. В нём говорилось, что она «получила сообщение о линии группы Хука. Похоже, поведение Маккарти... не входит в компетенцию Комитета за свободу культуры» [443]. Она также доверительно сообщила, что «Комитет, осознавая отсутствие реальной коммунистической угрозы, заинтересован главным образом в сборе денег для борьбы с коммунизмом в Восточной Европе, или точнее - борьбы с нейтрализмом, который считается первоочередной угрозой. Это было сказано (мне) по секрету» [444]. Далее Мэри Маккарти сообщала, что, с другой стороны, по её мнению, «главной целью борьбы был переход к нейтрализму в стране. Если бы Хук и компания ослабили на мгновение свои попытки, сталинизм возродился бы в государственной власти и образовании.

Кульминацией стала бы политика соглашательства за границей. Мне тяжело сказать, что это было - настоящий страх (что кажется фантастикой) или рациональное объяснение. Я не могу поверить, будто эти люди серьёзно думали, что у нас присутствует скрытый сталинизм в широком масштабе, готовый возрождаться при наименьшей возможности... Они жили в страхе повторения ситуации 1930-х годов, когда сочувствующие имели влияние на власть в сфере образования, в печати, театре и т.д. Тогда сталинизм был доходным делом, а эти люди, находясь вне его, стали объектом неуважительного отношения в обществе, мелких экономических притеснений, сплетен и злословий. Они были здравомыслящими и настроенными на успех и культурную монополию.

Короткий период взлёта сталинизма в 1930-х годах стал для них настоящим шоком... Они всё ещё продолжают видеть это время во сне; это был реальнее, чем сейчас. Поэтому они почти не замечают фактические ухудшения и не оценивают должным образом роль сенатора Маккарти» [445].

На тот момент расхождения во мнениях относительно маккартизма в Американском комитете особо не разглашались. Но 29 марта о расколе было заявлено публично на телевидении во время спонсируемых Комитетом дебатов под названием «Я защищаю свободную культуру». Дебаты проходили в специально подготовленном для этого звёздном зале отеля «Валдорф Астория». На утреннем заседании Дуайт Макдональд, Мэри Маккарти и Ричард Ровер откровенно выступали против сенатора Маккарти. Однако после обеда Макс Истман, любимец американских левых в начале 1930-х годов, произнёс речь, которая показала, насколько глубоким может быть процесс дерадикализации. Отрицая имевшую место охоту на ведьм, он обвинил коммунистов и сочувствующих в изобретении термина «тактика очернительства». «Как полусожженная ведьма из того ужасного времени, - сказал Истман, - я смею заверить вас в следующем: то, что вы называете охотой на ведьм, представляет собой детские игры на пикнике в воскресной школе в сравнении с тем, что американцы могут сделать, если такая охота реально начнётся» [446]. Он обвинил правительство в «неудачной борьбе с проникновением врагов свободы», после чего предъявил то же обвинение «Фридом Хаус», «Американцам за демократические действия» (Americans for Democratic Action) и Американскому союзу за гражданские свободы (American Civil Liberties Union), членом которого являлся, как группе «растерявшихся либералов, которые во имя культурной свободы оказывают помощь вооружённому врагу, подавляющему любые проявления свободы в мире» [447].

По одним сообщениям, аудитория была ошеломлена, по другим - ликовала. В своей речи в то утро Ричард Ровер сослался на Ирвинга Кристола в качестве примера. Последний заявил, что иногда следует говорить «о Маккарти так же правдиво, как он требует этого от других при порицании коммунистов». Ровер обвинил Маккарти в том, что он «настолько же далёк от правды, как любой советский историк», и мрачно заключил: «Определённая и, возможно, неизбежная правда заключается в следующем: движение святош Вилли уже началось повсюду» [448] (святоши Вилли - это выражение берёт начало в сатирической поэме Роберта Бёрнса «Молитва Святого Вилли» (Robert Burns, Holy Willie's Prayer), в которой автор высмеивает фанатизм и лицемерие главного героя, активно грешившего и одновременно просящего Бога наказать своих компаньонов за грехи. - Прим. ред.). По словам Макса Истмана, после таких сантиментов сам Ровер попросту стал лёгкой добычей для советской пропаганды.

После встречи Ровер написал Шлезингеру письмо, в котором выразил своё разочарование по поводу реплики Истмана и попросил что-нибудь предпринять. К кому же обратился Шлезингер? К Фрэнку Уизнеру Шлезингер позже неубедительно объяснял, что хотя ему и было известно о начальных инвестициях ЦРУ в организацию работы Конгресса за свободу культуры в Берлине, он в дальнейшем «полагал, что платили фонды. Как и все, я думал, они были настоящими... Я не знал, что за всё платило ЦРУ». Спустя полвека Шлезингер всё ещё скрывал какие-либо официальные собственные контакты с ЦРУ по данному вопросу: «Иногда я встречал Фрэнка Уизнера в доме Джо Олсопа. Он по-дружески спрашивал меня, что происходит в американском Комитете, и я ему рассказывал» [449].

Видимо, в рамки этих «дружеских» отношений вписывалось и письмо Шлезингера Уизнеру от 4 апреля 1952 года с некоторыми приложениями. «Все они, - сообщал Уизнер, - представляют довольно тревожную картину» [450]. В ответ на сообщение Шлезингера Уизнер подготовил служебную записку «Отчёт о кризисе в Американском комитете за свободу культуры». Сама записка необычайно показательна и стоит того, чтобы процитировать её полностью:

«Служебная записка ЦРУ от заместителя директора по планированию (Уизнера) помощнику заместителя директора по координации политики.

Тема: Отчёт о кризисе в Американском комитете за свободу культуры.

1. К настоящему документу прилагается направленное мне Артуром Шлезингером-младшим письмо от 4 апреля, а также некоторые приложения, которые представляют довольно тревожную картину. Мне не было известно об этих событиях до получения письма от Шлезингера, и я очень надеюсь получить оценку УКП по данному вопросу, которая, скорее всего, не будет бурей в стакане воды.

2. Моя первая реакция на эту неразбериху заключается в том, что ни позиция приверженцев, ни позиция противников Маккарти не является правильной с нашей точки зрения. Очень неприятно, что это дело вообще приняло такой оборот. Я понимаю, почему Американский комитет за свободу культуры, будучи единственным в своём роде и являясь фактически группой американских частных лиц, заинтересованных в свободе культуры, почувствовал, что должен стать на сторону маккартизма. Однако Американский комитет за свободу культуры был создан не для этого. Насколько я помню, Управление было вдохновителем его создания, если не создателем, с целью обеспечить прикрытие и подстраховку деятельности в Европе. Если это так, то мы должны искать выход из ситуации вместе с Комитетом, поскольку несём безусловную ответственность за его поведение, действия и публичные заявления. При таких обстоятельствах постановка вопроса о маккартизме в смысле его осуждения или поддержки является, на мой взгляд, серьёзной ошибкой. Она втягивает нас в чрезвычайно серьёзную проблему американской внутренней политики. Это, несомненно, приведёт к неприятностям и обрушит на наши головы шквал критики за вмешательство в дела, которые вовсе не являются для нас приоритетными.

3. Если вы соглашаетесь с таким анализом и реакцией, следует немедленно принять решение о действиях в сложившейся ситуации с учётом фактических неблагоприятных обстоятельств. По моему мнению, если возможно, нужно удалить из протокола все дебаты по указанному вопросу с самого начала, чтобы покончить таким образом с этой проблемой. Я понимаю, что это не обрадует ни одну из фракций. Возможно, нам удалось бы донести до членов обеих фракций, что речь идёт о Европе и о мире за пределами США, и мы не должны вмешиваться не в свои дела. А если мы поступим иначе, то все усилия будут напрасны и перечёркнуты в связи с нашим вмешательством во внутриполитические проблемы. Призыв к единству, согласию и сохранению этого ценного начинания мог бы принести пользу. В любом случае, это единственный выход, который приходит мне на ум» [451].

В записке затронуты многие вопросы. Она подтверждает, что Артур Шлезингер высказывал Фрэнку Уизнеру своё беспокойство в связи с событиями в Американском комитете. Шлезингер считал их тревожными (ранее он жаловался Набокову, что организация кишит «нервнобольными» антикоммунистами и превращается в «инструмент для этих ублюдков») [452]. В ней говорится о происхождении Комитета, который позиционировал себя как «свободный» и «независимый» орган, а на самом деле являлся «ширмой» для многих начинаний ЦРУ в Западной Европе [453]. Она показывает, что у Уизнера не было сомнений относительно ответственности Управления за поведение, действия и публичные заявления Американского комитета. Поскольку последний был создан Управлением, вопрос о свободе его самовыражения и волеизъявлений был, по мнению Уизнера, чисто теоретическим. Если бы Комитет действительно был таковым, каким себя считает - независимой группой частных лиц, тогда он мог бы делать всё, что хотел. Однако он был вовсе не тем, кем себя представлял. Комитет являлся инструментом в оркестре Уизнера. Поэтому он должен был играть нужную мелодию или замолкать при необходимости.

По закону ЦРУ, конечно же, не имело какого-либо права вмешиваться в дела отечественной организации. Уизнер упоминает об этом в записке. Кроме того, тот факт, что Уизнер мог так легко написать «вычеркнуть из протокола», свидетельствует об обеспокоенности ЦРУ этими группами.

Управление имело право вето на их основные действия, и Уизнер теперь настаивал на использовании этого права. Из записки понятно, что Уизнер был в состоянии оказывать прямое влияние на Комитет, и он это знал. Теперь он хотел воспользоваться этим, чтобы убедить обе фракции внутри группы в необходимости забыть о своих разногласиях и вообще оставить тему маккартизма.

«Американский комитет за свободу культуры был всего лишь фасадом, призванным создать впечатление некоего американского участия в европейской жизни, - отмечал Том Брейден. - Когда они начали поднимать проблему Маккарти, Боже милостивый, это было так досадно, особенно для Аллена {Даллеса). Для него это было достаточно веским основанием, чтобы Американский комитет прекратил своё существование. Он был бы ошеломлён публичным признанием кого-либо в Конгрессе за свободу культуры, выступающего с критикой Маккарти. Даллес, конечно же, ненавидел Маккарти, но он знал, что с ним нужно обращаться очень и очень деликатно: не переходите ему дорогу и не впутывайте его ни во что. Возможность того, что такие влиятельные личности, как Бэрнхам или Шлезингер, могут возмутиться и поднять большую шумиху вокруг Маккарти, действительно совершенно исключалась, по крайней мере в планах Аллена» [454].

Несомненно, Конгресс за свободу культуры и его филиалы должны были оставить маккартизм в покое. Это был вопрос политики. Как позже вспоминал один английский активист, «было абсолютно понятно, что мы не должны критиковать американское правительство или маккартизм, который был тогда в США на подъёме» [455]. Этот вопрос обсуждался де Новиллем и Монти Вудхаусом на встречах, посвящённых «операциям и методам». Он, кроме того, дополнял директиву Министерства иностранных дел Департаменту информационных исследований, в соответствии с которой ни одно из его действий не должно казаться «направленным каким-либо образом против Соединённых Штатов».

В этом же контексте следует рассматривать и вклад журнала «Инкаунтер» в тему маккартизма. Он вообще старался избегать этой проблемы, а когда это имело место, тон журнала был далёк от обвинительного. В невероятно запутанном очерке Тоско Файвел осмелился заявить, что настроения в Америке в период подъёма Маккарти были сродни настроениям Англии в 1914 году, когда «подошло к концу столетие английской благополучия». «Холодная ненависть к врагу (немцам), страстная вера в справедливость британской идеи, яростная нетерпимость к социалистам, пацифистам и другим инакомыслящим» - все эти проявления чувств, по утверждению Файвела, можно было сравнить с «внезапной потерей Америкой чувства уверенности {в себе)». Это произошло с наступлением мира в 1945 году и с «началом нового века ядерного оружия, когда на горизонте показался грозный противник в лице Советского Союза».

Всё, что последовало за этим, было попыткой адаптироваться, хотя и весьма болезненной. Маккарти был достоин сожаления. Его следовало рассматривать в контексте «настойчивого поиска новой национальной безопасности для Америки, а для мира - безусловно, надёжной демократии». Это, заключал Файвел, было предпочтительно по отношению к «европейской усталости и скептицизму по поводу любого такого успеха» [456].

Мысль о том, что европейцы в корне неправильно понимали обстоятельства, связанные с маккартизмом, была высказана Лесли Фидлером. По его утверждениям, неверно было полагать, как делали очень многие «нерешительные антикапиталисты во всём мире», что «весь замысел является абсурдным только потому, что Маккарти трубит о коммунистическом проникновении».

Уповая на свою «непорочность», эти люди бросались защищать любого, кто подвергся обвинениям со стороны Маккарти. Считая «комедией» утверждения о том, что американцы постоянно «болтали налево и направо» о страхе перед Маккарти, Фидлер пришёл к заключению, что сенатор от Висконсина был болтуном и на него не стоило «тратить впустую усилия», поскольку существовали «реальные монстры», с которыми нужно было бороться [457].

Карта «меньшего зла» была, кроме того, разыграна молодым британским консерватором Перегрином Уорсторном (Peregrine Worsthorne). В ноябрьском выпуске «Инкаунтера» за 1954 год он заявил, что «Америка имеет неоднозначное прошлое и, несомненно, будет иметь неоднозначное будущее. Чем быстрее мы примем этот неизбежный факт, тем быстрее мы будем в состоянии в полной мере пользоваться её многочисленными благами, а не жаловаться на недостатки. Легенда создала американского бога. Бог потерпел неудачу. Но в отличие от коммунистического бога, который при ближайшем рассмотрении оказался дьяволом, американский бог только что стал человеком» [458]. «Инкаунтёр» справедливо вспоминают за его решительное исследование свёртывания культуры в коммунистическом блоке. Но о его мягкой позиции по отношению к маккартизму говорится меньше: там, где журнал видел бревно в глазу своего противника, он не видел соринки в своём собственном.

Конечно, следовало ожидать, что ратовавшие за соблюдение принципов свободы найдут способ осудить то, что ставит её под угрозу или оскверняет.

Американский комитет правильно поднял вопрос о маккартизме, и ЦРУ несло вину за попытку подавить дискуссию. Но Уизнер вовсе не был склонен обращать внимание на такие тонкости. В своей записке он предполагал, что «обращение к единству и согласию и сохранение этого ценного начинания могли бы принести свои дивиденды». Этот призыв был быстро подхвачен.

Письмо Набокова Артуру Шлезингеру, написанное в разгар приготовлений к парижскому фестивалю «Шедевров» в апреле 1952 года, воспроизводит записку Уизнера с поразительной точностью: «Откровенно говоря, я бы осудил раскол в Американском комитете. Это может угрожать работе Конгресса и нашей французской организации до невероятной степени, - предупреждал он. - Европейцы должны чётко понимать, что Маккарти - это человек, а не движение [459]... Я убеждён, что мы должны выступать против отдельных поступков и методов Маккарти, но я не думаю, что было бы целесообразным и логичным принимать резолюции против маккартизма, после которых по крайней мере европейцы считали бы, что движение Маккарти действительно популярно в Соединенных Штатах». Набоков продолжал убеждать Шлезингера «сделать всё возможное, чтобы предотвратить раскол в Американском комитете. У меня нет достаточных оснований полагать, что такие действия означали бы на самом деле смертельный удар по нашей работе здесь» [460].

Оперативный сотрудник Ли Уильямс признался, что вслучае возникновения проблем с комитетами, филиалами или издателями Конгресса, которые зашли слишком далеко, необходимо было вето Управления. Единственным способом сделать это скрытно было перепрыгнуть все бюрократические уровни и передать послание непосредственно высокому «осведомлённому» чину в Конгрессе [461]. Эта миссия обычно возлагалась на Юлиуса Флейшмана, который, в частности, предупредил издателей «Инкаунтера» о прекращении финансирования в случае публикации одной неоднозначной статьи. Набоков, по-видимому, взял на себя аналогичную функцию, как в случае конфликта Американского комитета с Маккарти, так и в последующем. Набоков либо был «поставлен», чтобы действовать в таких случаях, не зная о том, чей приказ выполняет, либо, что более вероятно, он делал это осознанно.

«Если бы мы дали отпор с самого начала, а не отступили, этого бы сейчас не происходило» [462], - отмечал Джон Стейнбек в разгар крестового похода Маккарти. «Весь ужас состоит в том, что многие из преследуемых, и американский народ в целом, приняли этот обвинительный приговор, - писал Джон Генри Фолк (John Henry Faulk). - Они признали за линчевателями право выдвигать обвинения, принимать решения и выносить приговоры. Все мы оставались безучастными. Мы полагали, что молчание спасёт нас» [463].

Несмотря на то что травля писателей и деятелей культуры в Советском Союзе по своим масштабам не идёт ни в какое сравнение с кампанией Маккарти в Америке, оба сценария содержали одинаковые элементы. Посещение братьями Олсопами «логова Маккарти на Капитолийском холме» имело все атрибуты советского кошмара во главе с самим Маккарти, лишь условно похожим на сталинского аппаратчика или агента спецслужб. «Приёмная заполнена главным образом подозрительными личностями, похожими на подкупленных представителей Госдепартамента, - писали братья Олсопы. - Сам Маккарти, несмотря на прогрессирующую плешивость и непрерывный тремор, от которого его голова трясётся непостижимым образом, довольно сильно смахивает на голливудский вариант частного детектива с тяжёлой челюстью. Посетитель, вероятно, ожидает увидеть в нём мужчину с мощными, выдающимися вперёд плечами и с телефонной трубкой в огромных руках, который даёт загадочные инструкции некоему таинственному помощнику: «Да-да. Я слушаю, но не могу говорить. Вы поняли меня? Да? Вы действительно получили сведения об этом парне?». Сенатор бросает беглый взгляд на посетителя, чтобы проверить, какой эффект произвела на него эта комедия: «Да? Я же вам говорю. Просто напомните об этом номеру один и проследите за его реакцией. Хорошо?». Драматизм значительно усиливается сценическими элементами. Во время разговора сенатор Маккарти иногда постукивает карандашом по трубке телефона. Согласно вашингтонскому поверью, это якобы создаёт помехи для установленного подслушивающего устройства. Словом, в то время как Госдепартамент обеспокоен тем, чтобы за сенатором Маккарти шпионят его друзья, сам сенатор Маккарти, очевидно, побаивается, что за ним шпионят друзья Госдепартамента» [464].

В этом и была суть записки Уизнера: дискуссию следовало прекратить, поскольку Маккарти порождал «невротический страх и внутреннюю подозрительность», а за пределами США это могло подорвать основы деятельности ЦРУ по сближению с некоммунистическими левыми движениями.

Но в консервативном звене Американского комитета мнение Олсопа проигнорировали как плод пылкого воображения. «Есть более осведомлённые люди. Они утверждают, что мы переживали самый тяжёлый период политического террора и истерии в нашей истории, - писал Сидни Хук. - Такое описание текущего состояния Америки является фантастическим искажением истинного положения дел» [465]. Кристол, кроме того, высмеивал утверждения, что маккартизм создавал «атмосферу страха». Отвечая Артуру Миллеру на заявление о «тупости маккартизма», которым страдает Бродвей, и на его «исследования политического отступничества Конгресса», Кристол обвинял Миллера на страницах «Нью-Йорк Таймс» в «абсурдных утверждениях» [466]. В 1953 году Кристол сделал известное заявление. По его словам, «единственное, что американцы знают о сенаторе Маккарти - это то, что последний, как и они, является безусловным антикоммунистом. Однако все понимают, что ничего подобного нельзя сказать о представителях американского либерализма». Наряду с этим Стивен мрачно подытожил: «То и дело мы наблюдаем за тем, как американский писатель в порыве религиозного антикоммунистического чувства осеняет себя крёстным знамением. Подозрения вызывает то, что вместо Аве Мария, он говорит Аве Маккарти» [467].

Джоссельсон с самого начала выступал против создания Американского комитета и после «ошибки» Маккарти получил подтверждение этому.

Брейден, также ставивший под сомнение целесообразность его создания, позже заявил: «Я думаю, что идея принадлежала Сидни Хуку. На мой взгляд, она была ошибочной. Мне казалось, что создаётся организация, конкурирующая с Конгрессом в Париже, которая, кроме того, будет проводить жёсткую линию. Некоторые представители Американского комитета были достаточно схожи по характеру с Маккарти. Что ещё хуже, они имели доступ к влиятельным людям в Госдепартаменте. Это могло создавать проблемы для Управления» [468]. Несмотря на опасения, Фрэнку Уизнеру удалось убедить Аллена Даллеса, тогда ещё заместителя директора по операциям, что создание американского отделения Конгресса за свободу культуры было неизбежной необходимостью. Это было, как позже (или в то время?) сказал Мэлвин Ласки, обусловлено «спецификой, присущей тайным операциям.

Управление не могло принимать участия в решении внутренних вопросов, а Американский комитет был просто необходим. Другого выхода не было.

Иная ситуация стала бы парадоксальной. Если вы говорите, что действуете на международном уровне, то где же тогда американцы? Это было бы подобно выходу на боксёрский ринг с одной перчаткой. Несмотря на трудности, связанные с секретностью этой тайной операции, игра стоила свеч. А как по-другому?» [469].

Как бы то ни было, учитывая раскол Комитета в форме открытой неприязни и взаимных упрёков по вопросу о том, стоит ли выступать против Маккарти, Джоссельсон и его начальники в ЦРУ должны были учитывать реальное развитие событий. Опасность состояла в том, что в случае закрытия Американский комитет возродился бы под тем же названием, но без умеренного крыла, представленного Шлезингером, Ровером и их «здравомыслящими» соратниками. Что нужно было Джоссельсону в последнюю очередь, так это бескомпромиссная группа давления, категорические не согласная с деятельностью в Европе.

Те, кто ожидал от Американского комитета действий в защиту культурной свободы от бесчинств маккартизма, были разочарованы. «Его нечёткая позиция по этому вопросу вызвала большое замешательство в Конгрессе по всему миру» [470], - заявил позже Джоссельсон. Комитет всё же издал книгу «Маккарти и коммунисты» (McCarthy and the Communists), её авторами были МиджДектер(Midge Decter) и Джеймс Рорти (James Rorty). Однако она разоблачала скорее своеобразные методы Маккарти, чем преследование им мнимых коммунистов. Изданная в 1954 году книга была запоздалой и, пожалуй, двусмысленной (сам факт издания заставил Джеймса Бэрнхама возглавить демонстративный уход консервативного крыла Американского комитета).

Примерно вто же время Бэрнхам прекратил своё многолетнее сотрудничество с журналом «Партизан Ревью». То, что Американский комитет за свободу культуры, как и «Инкаунтер», стремился отрицать или минимизировать угрозу Маккарти для культуры, являлось тревожным сигналом. Обеспокоенная отсутствием глубокого анализа проблемы Мэри Маккарти сообщала Ханне Арендт о своём мнении по поводу «необычной смеси левых, анархистов, нигилистов и оппортунистов, выставляющих себя консерваторами, на всё том же Корабле дураков (Narrenschiffe)... Эти новые правые старались вовсю, чтобы казаться в восприятии людей нормальными... а это, как мне кажется, нужно остановить, если мы уже не опоздали» [471].

В то время когда сенатор Маккарти запланировал свою атаку на ЦРУ, Аллен Даллес вступил в должность директора. Он отличался от своего брата Джона Фостера Даллеса, «чёрное протестантство» и агрессивный антикоммунизм которого удержали его от противостояния с Маккарти. Даллес был полон решимости не позволить «выбившемуся в люди таксисту из Висконсина» разрушить Управление. Он предупредил своих сотрудников, что уволит каждого, кто сунется к Маккарти без его личного разрешения. Некоторые сотрудники ЦРУ уже получили загадочные телефонные звонки от соратников Маккарти, среди которых был подозрительный тип из Балтимора - некий Юлиус Амосе (Ulius Amoss). Этот греко-американец, которого вышвырнули из УСС, что уже было достижением, теперь управлял частной спецслужбой с названием Фонд международных информационных услуг (International Services of Information Foundation). Именно эту службу Маккарти и нанял без лишнего шума, чтобы накопать компромат на штатных сотрудников ЦРУ. Сотрудники Управления вдруг стали получать анонимные звонки о том, что, «по имеющейся информации, они слишком много пьют или имеют любовные связи. Однако звонящий вовсе не намерен был создавать проблемы. Он предлагал прийти и рассказать приверженцу Маккарти всё, что они знают об Управлении» [472].

Но вскоре выяснилось, что Амосе не в состоянии справиться с этим заданием, не таким уж и серьёзным для членов шпионского управления. Первый удар Маккарти нанёс по Уильяму Банди в июле 1953 года. Последний, будучи сотрудником Отдела оценки разведывательных данных ЦРУ (и зятем Дина Эйчесона), внёс 400 долларов США в фонд защиты Элгера Хисса. Именно поэтому Маккарти решил, что Банди коммунист. «Я случайно находился в офисе Аллена, когда это произошло, - вспоминал Том Брейден. - И Банди был там. Аллен сказал ему: «Убирайся отсюда, я сам займусь этим». Банди взял отпуск на несколько дней, а Аллен обратился непосредственно к Эйзенхауэру и сказал, что вовсе не собирается тягаться с этим дураком из Висконсина» [473].

Даллес открыто сообщил президенту, что уйдёт в отставку, если нападкам Маккарти не будет положен конец.

По-видимому, именно это заставило Эйзенхауэра действовать. После того как вице-президенту Ричарду Никсону было поручено убедить Маккарти отказаться от планов публичного расследования, сенатор вдруг стал уверен, что «не в интересах общества проводить публичные слушания по ЦРУ и что, скорее всего, этот вопрос можно решить в административном порядке» [474]. Таким образом, было принято компромиссное решение: Маккарти согласился подавать жалобы на Управление непосредственно в офис Аллена Даллеса.

Передав список предполагаемых «гомосексуалистов» и «богатых людей», работающих в ЦРУ, он потребовал провести масштабную внутреннюю чистку Управления. На случай отказа Даллеса у Маккарти был заготовлен козырь - проведение публичного расследования. «Давление сделало своё дело. Стандарты безопасности стали более жёсткими. Но в одном случае потеря ЦРУ стала приобретением для Голливуда. Молодой выпускник политологического факультета с классическим нью-йоркским акцентом по имени Питер Фальк (Peter Falk; известный как инспектор Коломбо - герой одноимённого популярного сериала. - Прим. ред.) в 1953 году подал заявление на курсы подготовки при ЦРУ, но ему отказали в связи с членством в левом крыле» [475].

Сотрудники Отдела сбора и обработки разведывательных данных, возглавляемого Брейденом, подверглись особым проверкам на предмет их предполагаемого политического либерализма. Начальник отдела по сбору информации о профсоюзах был уволен, поскольку состоял членом Коммунистической молодёжной лиги в 1930-х годах. Но худшее было впереди. В конце августа 1953 года Брейден находился с Ричардом Бисселлом в штате Мэн. Бисселл решил сделать небольшой перерыв в своей работе в Фонде Форда, чтобы попутешествовать на яхте «Морская ведьма» (Sea Witch). Пришвартовавшись в бухте Пенобскот, Брейден получил срочное сообщение о том, что маккартисты обнаружили «красного» в Управлении. Этим человеком оказался заместитель Брейдена Корд Мейер-младший, принятый на работу Алленом Даллесом в 1951 году. После того как Даллес и Брейден уехали отдыхать, Маккарти уже ничего не мешало расправиться с Мейером. Последний был временно отстранён от работы без сохранения жалованья. В ожидании решения службы безопасности он перечитывал «Процесс» Кафки, понимая как никогда прежде «бедственное положение своего сбитого с толку героя, который так и не смог понять, почему и кем он был обвинён» [476].

Корд Мейер не был «красным». Он не был даже «розовым». Среди обвинений, перечисленных в документе на три страницы, содержался факт, свидетельствующий о том, что он когда-то делил лекторскую кафедру с Харлоу Шепли (Harlow Sharpley), астрономом из Гарварда, известным своими радикально левыми политическими взглядами. Кроме того, была отмечена связь Мейера с Национальным советом искусств, наук и ремёсел, который упоминался Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности как коммунистическая «ширма». Оба инкриминируемых преступления приходились на первые послевоенные годы, когда Мейер был лидером Комитета американских ветеранов, либеральной организации, составлявшей альтернативу ультраконсервативному Американскому легиону, и основателем Объединённой ассоциации всемирных федералистов, которая выступала за мировое правительство и была скорее утопической, чем либеральной.

«Мой непосредственный босс Том Брейден постоянно поддерживал меня и призывал даже не сомневаться в том, что я смогу оправдать себя» [477], - писал Мейер позже. И действительно, обвинения Маккарти вряд ли могли иметь реальные последствия. В День благодарения в 1953 году, через два месяца после временного отстранения Мейера, ему позвонил Аллен Даллес. С Мейера были сняты все обвинения в нелояльности, и он мог вернуться в Управление. Это событие должно было запомниться Мейеру на всю оставшуюся жизнью. Оно наглядно свидетельствует об одном из колоссальных парадоксов холодной войны в Америке: когда сотрудники ЦРУ не покладая рук боролись с коммунизмом, за ними пристально следили их же соотечественники, преследуя ту же цель.

Если Жювеналь задавался вопросом, кто охранял охранников, то в этом случае следовало, скорее всего, выяснить, кто убивал убийц дракона? Звезда Маккарти, в конце концов, закатилась в конце 1954 года, а в 1957-м он умер от алкоголизма. Но характеристика маккартизма как «псевдогероической эпопеи... интермедии в нашей политической истории, столь странной и поразительной, что будущие археологи вполне могут отнести её, скорее, к мифологии, чем к истории» [478], прозвучавшая из уст Дуайта Макдональда, была попыткой выдать желаемое за действительное. Америка изо всех сил пыталась изгнать вскормленных Маккарти демонов, которых с избытком бы хватило на многие годы вперёд; в то же время «ценности, которые он поддержал, и допущения, послужившие основой для его крестового похода, в основном не вызывали сомнений». По меткому выражению одного обозревателя, «Маккарти был осуждён и сокрушён, но не маккартизм» [479]. Поиск правды, желание добраться до сути вещей, сам процесс интеллектуального исследования были запятнаны ассоциацией с охотой на ведьм.

Или всё было наоборот? Может, стоит задаться вопросом, а могли маккартизм появиться без доктрины Трумэна? Может, сущностью холодной войны было отступление от элементарных правил ради установления истины, когда здравый смысл затмевался страхом и враждебностью, когда «чрезмерное использование перегибов», в терминах Мюррея Кемптона, отвлекало людей оттого, чтобы «заметить, какой плохой стала норма»? «Наши лидеры стали пренебрегать принятыми правилами, касающимися доказательств и выводов, когда речь шла о борьбе с коммунизмом, - утверждал позже сенатор Уильям Фулбрайт (William Fulbright). - В конце концов, разве кто-нибудь слышал о честном контракте с дьяволом? Поскольку мы знаем, что у него на уме, зачем педантично вдаваться втонкости и выяснять его истинные намерения... Цель антикоммунистической идеологии заключалась в том, чтобы упростить нам задачу восприятия определённых фактов в определённых ситуациях. Наша «вера» освобождала нас, как верующих в давние времена, от необходимости эмпирического мышления. Как и у средневековых богословов, у нас была философия. Она заранее давала ответы на все вопросы. Всё, что не подходило, быстро объявлялось мошенничеством, ложью или иллюзией... Пагубность {антикоммунистической ортодоксальности) заключается не в какой-нибудь откровенной лжи, а в искажения и упрощении действительности, её обобщении и возвышении до положения открытой истины» [480].

Маккарти не только не пошатнул ЦРУ, но и в конечном счёте способствовал повышению его престижа. Благодаря ему Управление стали воспринимать как подобие рая для внешнеполитических «вольнодумцев». Ричард Бисселл, поступивший на работу в Управление в январе 1954 года, запомнил его как «место, где всё ещё наблюдалось брожение умов, ставились амбициозные задачи и что-то делалось. Другие органы власти значительно исчерпали потенциал своих амбиций и прогрессивных действий» [481]. Его директор Аллен Даллес казался ещё могущественнее, чем прежде. По словам Тома Брейдена, «власть текла к нему и через него в ЦРУ отчасти потому, что его брат был госсекретарём, отчасти потому, что его репутация начальника разведки во время Второй мировой войны окружала его таинственным ореолом, и отчасти потому, что его положение старшего компаньона престижной нью-йоркской юридической фирмы «Салливан энд Кромвель» (Sallivan and Cromwell) производило впечатление на провинциальных адвокатов Конгресса». И теперь, в условиях нападок Маккарти на Управление, Даллес победил. «Его победа значительно повысила престиж того, что люди тогда называли «делом» антикоммунизма.

«Не присоединяйтесь к тем, кто сжигает книги, - сказал Эйзенхауэр. - Это плохой способ борьбы с коммунизмом. Хорошим способом является ЦРУ» [482].

Поиск по сайту: