Команда Рэнсома

«Я утверждаю, что ЦРУ не только ведёт холодную войну в сфере культуры абстрактным и сугубо прагматическим образом, но и преследует строго установленные цели, имеющие вполне определённую эстетику: оно сражается за Высокую Культуру». Ричард Элман (Richard Elman)

В сентябре 1954 года Корд Мейер взял на себя руководство Отделом международных организаций вместо Тома Брейдена, который ушёл в отставку из ЦРУ [535] и переехал в Калифорнию, чтобы стать редактором газеты, купленной для него Нельсоном Рокфеллером. Мейер унаследовал подразделение, которое тогда обладало самой высокой концентрацией скрытой политической и пропагандистской деятельности в похожем к тому времени на осьминога ЦРУ [536].

Более того, происходило всё это в атмосфере, чрезвычайно благоприятной для тайных операций. В сверхсекретном докладе, представленном президенту Эйзенхауэру в том же месяце, говорилось: «В рамках национальной политики ещё одним важным требованием является агрессивная тайная психологическая, политическая и полувоенная организация - более эффективная, более уникальная и, если необходимо, более безжалостная, чем та, которой пользуется противник. Никому не должно быть позволено стоять на пути скорейшего, эффективного и надёжного выполнения этой задачи.

Теперь становится ясно, что мы стоим перед лицом непримиримого врага, явной целью которого является мировое господство любыми средствами и любой ценой. В такой игре нет правил. Ранее применявшиеся нормы человеческого поведения в данном случае не подходят. Если США хотят выжить, давняя американская концепция «честной игры» должна быть пересмотрена... Возможно, необходимо, чтобы американский народ ознакомился, понял и поддержал эту глубоко противоречивую философию» [537].

Тем не менее, важность Отдела по международным организациям не всегда отражалась в запале его сотрудников. Том Брейден изо всех сил старался воодушевить своего помощника, но сталкивался с полным безразличием. «Его звали лейтенант Баффингтон (Buffington). Он оставил кучу записок, но ничего не делал, - рассказывал Брейден. - Он был пустой тратой времени, ничего не делал весь день. Он приходил в девять, вешал шляпу, читал «Нью-Йорк Таймс», а затем уходил домой» [538].

Отслеживая в шутку генеалогию случайных сотрудников, прибывавших в Париж, Джоссельсон и его близкие друзья называли их Георг I, Георг II, Георг III и так далее. Георгом IV был Ли Уильямс, также в шутку известный как Дешёвый (Nickel and Dime; игра слов с его служебным псевдонимом) и намного реже как «мистер Рочестер». Уильямс произвёл лучшее впечатление, чем большинство его предшественников, доблестно разделявших две культуры стремительно обюрокрачивавшегося ЦРУ и Конгресса, который представлялся более богемным.

«Я вспоминаю поездку на машине по Парижу вместе с Кордом {Мейером) после встречи с Майком, когда Корд повернулся ко мне и сказал: «Вы знаете, Ли, вы действительно нравитесь Майку», - вспоминал Уильямс. - Сукин сын! Как будто он был удивлён. Я нравился Майку, потому что никогда не пытался учить его, как выполнять его работу - я сидел у его ног, я был почтителен к нему» [539]. Однако настоящим союзником Джоссельсона был Лоуренс де Новилль, который после 10 лет работы в Европе захотел отправиться домой. Получив новое «прикрытие» в нью-йоркском офисе радио «Свободная Европа», он покинул Париж в конце 1953 года.

С де Новиллем работать было нелегко, и после его ухода Джоссельсон всё больше и больше стал думать об оперативных сотрудниках Конгресса как о «мальчиках-посыльных». «Вначале ребята из ЦРУ представлялись хорошими, интересными, благородными людьми, такими как Лоуренс де Новилль, - рассказывала Диана Джоссельсон. - Но потом они постепенно начали портить впечатление о себе, и Майклу стали нравиться меньше. Когда появлялись новые оперативные сотрудники, Майкл, как я могла заметить, пытался отвязаться от них, но они были очень цепкими. Майкл никогда не предлагал им самостоятельной работы. Он дружил с ними, расспрашивал об их семьях, карьере, и мне представлялось, что они восхищались им, но Майкл был полон решимости защищать Конгресс от Управления и не допускать возможности предания взаимоотношений огласке» [540].

По словам Дианы, отношения между Майклом и его коллегами из Управления стали всё больше напоминать бессмысленную и глупую возню. «Они хотели показать Майклу, что находятся под его контролем; Майкл, вероятно, приветствовал возможность информировать их о ходе дел, помогая сохранить иллюзию».

Диана, которая услужливо подносила оперативникам коктейли с мартини, когда те приходили к ним домой, позже характеризовала их как «неизбежное зло». «Для меня они представляли значение меньшее, чем моя горничная» [541].

Корду Мейеру с трудом удавалось привлекать в своё подразделение сотрудников Управления. Это было одной из проблем. Не то чтобы существовал недостаток подходящих кандидатов. К середине 1960-х годов ЦРУ хвасталось тем, что может укомплектовать любой колледж штатом своих аналитиков, 50% которых обладали учёными и 30% докторскими степенями. Всё это побудило одного из чиновников Госдепартамента заявить: «В ЦРУ больше либерально настроенных интеллектуалов на квадратный дюйм, чем где-либо ещё в правительстве». Но этот тип сотрудников присоединился к Управлению не для того, чтобы заниматься тем же, что они могли делать на территории кампуса.

Они искали приключений, а не работу следить за людьми, которых могли повстречать только на званых приёмах. «На людей в Отделе по международным организациям великое множество сотрудников ЦРУ смотрело как на своего рода бездельников. Так считали особенно те, кто был уверен, что нам следует заниматься тяжёлой разведывательной работой, вербовкой шпионов и добыванием документов, а всё остальное просто ерунда» [542], - говорил сотрудник ЦРУ Дональд Джеймсон. «Некоторые люди в ЦРУ считали, что не следует тратить деньги на всех этих левых» [543], - подтверждал Лоуренс де Новилль. Поэтому Корд Мейер начал поиски в других местах.

«Корд отличался уникальными интеллектуальными способностями, - говорил Ли Уильямс. - Он был вхож в интеллектуальные круги Америки и пользовался огромным уважением в литературных кругах» [544]. Поступив в Йельский университет в 1939 году, Мейер изучал английскую поэзию «от метафизических поэтов XVII века до современной поэзии Йетса и Т.С. Элиота под руководством профессора Мейнарда Мака (Maynard Mack), который оставил нам неизменное уважение к изящному величию поэтических достижений и посеял в некоторых из нас желание писать стихи» [545]. Мейер пробовал свои силы в поэзии, публикуя некоторые «неплохие» стихи в университетском журнале «Йель Лит» (Yale Lit), редактором которого стал впоследствии.

В 1942 году Мейер защитил с отличием диплом в области английской литературы. Его литературные амбиции были сорваны войной, в которой погиб его брат-близнец, а он сам потерял глаз на Гуаме, когда у его ног разорвалась японская граната (это объясняет, что впоследствии в ЦРУ у него был псевдоним Циклоп). С того времени он написал несколько статей, а в 1980 году мемуары под названием «Считаясь с действительностью» (Facing Reality).

Будучи редактором «Йель Лит», Мейер следовал по стопам Джеймса Джизуса Англтона, легендарного шефа контрразведки ЦРУ. Литературно образованный радикал Англтон привёл Эзру Паунда (Ezra Pound) в Йельский университет и в 1939 году основал журнал стихов «Фурьосо» (Furioso; его имя как редактора появлялось на страницах журнала даже в то время, когда он был шефом контрразведки в Риме). Англтон был частью важного звена, которое позже стало известным как «источник П» («П» означало «профессор»), что указывало на связь Управления с «Лигой плюща». Видным членом «источника П» был Уильям Слоун Коффин (William Sloane Coffin), выпускник Йельского университета, завербованный Алленом Даллесом.

Вспоминая о своём решении присоединиться к Управлению, Коффин позднее заявил: «Сталин заставил Гитлера выглядеть бойскаутом. Я придерживался решительных антисоветских взглядов. С такими мыслями в голове я наблюдал за развитием войны в Корее. Но не следил за ней слишком пристально и не ставил под сомнение причины. Когда в 1949 году я окончил Йельский университет, то думал идти в ЦРУ, но вместо этого пошёл в семинарию. Спустя год пребывания в Объединенной теологической семинарии (Union Theological Seminary), когда угроза войны с Советским Союзом казалась реальной, я ушёл из семинарии, чтобы поступить на службу в ЦРУ, надеясь быть полезным во время войны. ЦРУ финансировало некоммунистических левых, но это не накладывало жёстких обязательств. В те дни у меня не было возражений по поводу американской политики, но, оглядываясь назад, могу сказать, что я не был столь невинным и незапятнанным» [546].

Среди новобранцев из «Лиги плюща» Коффина были Арчи Рузвельт (Archie Roosevelt), читавший лекции по английскому языку в Гарварде под руководством известного главы Уодхэм-колледжа (Wadham College) Мориса Боуры (Maurice Bowra), прибывшего по обмену из Оксфорда на год, и двоюродный брат Арчи - Кермит «Ким» Рузвельт, который окончил школу Гротон и Гарвардский университет несколькими годами ранее.

Ещё одним важным связником «Лиги плюща» - и миниатюрным изображением «источника П» - был профессор Норман Холмс Пирсон (Norman Holmes Pearson), уважаемый гуманист, известный своей редакторской работой над пятитомником «Поэты, пишущие на английском» (Poets of the English Language) при участии У.X. Одена, член правления Американской ассоциации американистики и Американской ассоциации современных языков, куратор Фонда Брайхера (Bryher Foundation) и управляющий наследственным имуществом поэтессы X.Д. (Хильды Дулитл).

Пирсон был также давним продуктом УСС-ЦРУ. Он воспитал многих из наиболее перспективных умов Йельского университета, включая Англтона и Ричарда Эллманна, которых завербовал для работы в УСС [547]. Сам же он работал с Х-2 - контрразведывательным подразделением УСС, действовавшим в Лондоне во время войны под управлением Кима Филби, который позже назвал Пирсона «наивным». Пирсон руководил в военное время сбором досье на множество вражеских агентов и организаций, то есть занимался тем, что, «по его мнению, должно быть продолжено после войны, несмотря на то что это оскорбляет традиционные джефферсоновские государственные нормы и принципы». «Такие замшелые возражения... быстро отметались, поскольку понятие «враг» приобрело значение, не связанное с такими предрассудками» [548].

Вернувшись в Йель, он руководил «продвижением американистики внутри страны и за рубежом». «Как и зарубежные исследования, эта новая дисциплина была наполнена чётким имперским посылом, который позволял нам понять уникальное соответствие нашей послевоенной роли мирового хозяина и правителя и поощрял тонкую оценку нашего культурного совершенства среди тех, кем мы правим» [549]. Этой точке зрения соответствовало и предисловие Пирсона к райнхартовскому изданию Торо «Уолден», где он минимизировал радикализм великого американского индивидуалиста и стремился избавить его от любых ассоциаций с анархией, подчёркивая, что его труды были направлены в поддержку лучшего государственного управления, «символа индивидуальной свободы, на котором, как нам хотелось бы думать, зиждется американский образ жизни».

Самым известным протеже Пирсона был Джеймс Джизус Англтон, который родился в штате Айдахо в 1917 году. Подростком Англтон был отправлен в колледж Малверн (Malvern College) в графстве Вустершир, где он работал над тем, чтобы стать «большим англичанином, чем сами англичане. Он впитал любезность и хорошие манеры Старого Света, которые никогда не покидали его. Действительно, годы, проведённые им в Европе (на праздники он ездил в Италию), скрывали его сущность янки и позволили приобрести лёгкий английский акцент» [550]. С 1937 по 1941 год он учился в Йельском университете, где работал над «Йель Лит» вместе с будущим помощником Президента США по вопросам национальной безопасности МакДжорджем Банди, будущим редактором научного отдела «Нью-Йорк Таймс» Уолтером Салливаном (Walter Sullivan) и поэтом Э. Ридом Уитмором-младшим (Е. Reed Whittemore Jr.).

В 1938 году Англтон встретил Эзру Паунда в Рапалло, после чего они стали близкими друзьями. Паунд позже описывал его как «одну из самых больших надежд американских литературных журналов». Своим завещанием 1949 года Англтон оставил для Эзры Паунда и других друзей-поэтов из журнала «Фурьосо» «сосуд хорошего настроения», подкрепив свои убеждения следующими словами: «Я могу сказать это сейчас, что верю в дух Христа и вечную жизнь и в эту беспокойную социальную систему, которая иногда слепо борется за сохранение права на свободу и выражение духа. С именем Иисуса Христа я оставляю вас». Несмотря на эти сентиментальные настроения, Рид Уитмор вспоминал, что Англтон (чья мать была мексиканкой) был смущён своим вторым именем, потому как «оно не предполагало его происхождения из английского высшего класса, то есть не соответствовало избранному им для себя образу» [551].

Давний сотрудник УСС Англтон привнёс свои таланты в ЦРУ, где, похоже, развил безграничные способности к коварным интригам. Его первым крупным успехом стало управление тайной кампанией Вашингтона по обеспечению победы христианских демократов на выборах в Италии в 1948 году.

Эта кампания, за которой активно следили и поддерживали Джордж Кеннан и Аллен Даллес, стала первым успехом Америки в политической холодной войне. По свидетельству Кима Филби, в 1949 году Англтон был назначен начальником Управления ЦРУ по специальным операциям. В течение 20 лет он возглавлял аппарат контрразведки Управления (Agency's Counterintelligence Staff), а с 1954 года отвечал за все контакты с разведслужбами союзников. Он также руководил полностью независимой группой журналистов-оперативников, которые выполняли деликатные и часто опасные задания. Тогдашние сотрудники ЦРУ ничего не знали об этой группе, работавшей под глубоким прикрытием, чьи секреты Англтон держал запертыми в сейфе своего кабинета, к которому только он имел доступ.

Опытный специалист по выращиванию диких орхидей (его образ послужил прототипом «Матери» в «новелле с ключом» Аарона Латама «Орхидеи для матери»), рыбак мирового класса по ловле нахлыстом, фотограф со своими публикациями, умелый работник по драгоценным камням и коже, поклонник итальянской оперы, Пола Ньюмана, Роберта Редфорда, Марлона Брандо, Питера Селлерса, Ширли Маклейн, матчей по крикету и европейского футбола, Англтон был необыкновенной и разносторонней личностью. Клэр Бут Люс (Clare Booth Luce) однажды сказала ему: «Нет сомнений, что вы самая интересная и увлекательная фигура, которую произвёл на свет мир разведки. Вы живая легенда» [552].

Ростом в шесть футов, всегда одетый в тёмную одежду, Англтон, как говорил один поклонник, «выглядел как Байрон - очень худой со впалыми щеками». Он был воплощением образа поэта-шпиона, источником вдохновения для многих романтических мифов о ЦРУ как о продолжении американской либеральной литературной традиции.

Разветвлённая сеть контактов «источника П» Корда Мейера привела его в колледж Кеньон, где учились его любимые поэты Аллен Тейт и Джон Кроу Рэнсом. Именно здесь в 1938 году Рэнсом основал журнал «Кеньон Ревью» (Kenyon Review), который сформировал литературную восприимчивость поколения, его престижное творение, обеспечивавшее ему важное место в культурном индексе Доу-Джонса захолустного городка Кеньон. Здесь же в 1938 году в Дугласс-хаусе, деревянном здании в готическом стиле, посредине кампуса проживала группа талантливых людей. Здание представляло собой идеальный «уединённый дом» для прилежных и эксцентричных поэтических протеже Джона Кроу Рэнсома. Известная как «команда Рэнсома», эта группа включала в себя Роби Маколея (Robie Macauley), Рэндалла Джаррелла (Randall Jarrell), Джона Томпсона, Дэвида Макдауэлла (Dаwid Macdowell), Питера Тейлора (Peter Taylor) и более старшего по возрасту Роберта Лоуэлла [553].

Будучи студентом колледжа Оливет (Olivet College) в штате Мичиган в 1937 году, Роби Маколей посещал лекции Кэтрин Энн Портер и Аллена Тейта. Ему удалось лицезреть Форда Мэдокса Форда, слонявшегося по кампусу, словно «ветеран забытых войн на пенсии». Позднее Маколей напишет предисловие к изданию 1961 года романа Форда «Конец парада». Во время войны Маколей четыре года служил в отделе разведки и безопасности Службы контрразведки ВС США в должности специального агента, выслеживавшего нацистов. Позже он поделился своим опытом в сборнике рассказов «Конец жалости», отмеченном премией журнала «Фурьосо» в области художественной прозы.

После окончания аспирантуры в Университете Айовы Маколей возвратился в колледж Кеньон, чтобы присоединиться к Джону Кроу Рэнсому в качестве помощника по журналу «Кеньон Ревью». В августе 1953 года Рэнсом сказал коллеге, что у него «большие надежды сделать Роби членом научного сообщества, если он не уйдёт работать в ЦРУ, что, как я слышал, он собирается предпринять» [554]. Корд Мейер лично предложил Маколею работу в Отделе по международным организациям. Поразмышляв над предложением всё лето, Маколей согласился. «Я полагаю, что Корд завербовал его для работы с Джоссельсоном в качестве оперативного сотрудника, потому что думал, что тот может говорить нужные вещи», - отметил Ли Уилльямс [555].

Мейер заполучил второго члена в команду Рэнсома, завербовав Джона «Джека» Томпсона, который в 1956 году стал исполнительным директором Фонда Фарфилда. По контракту с ЦРУ Томпсон занимал эту должность более 10 лет. После Кеньона Томпсон уже являлся автором ряда научных статей и обладал определённой степенью влияния среди нью-йоркских литераторов. «Его подобрал Джон Кроу Рэнсом и группа поэтической школы «Фьюджитив» (The Fugitive Group), а потом Лайонел и Диана Триллинг в Нью-Йорке, где Томпсон преподавал английский язык в Колумбийском университете, - вспоминал его близкий друг Джейсон Эпштейн. - Чета Триллингов, фантастические снобы, была одержима Томпсоном и его женой.

Поэтому Триллинг и выдвинул Джека на пост директора Фонда Фарфилда, вероятно, потому что он {Триллинг) надеялся получать с него деньги для Американского комитета за свободу культуры» [556]. В то время всё это казалось Томпсону хорошей идеей. «КГБ тратил миллионы, - говорил он, - но у нас тоже были друзья. Мы знали, кто чего заслуживает, а кто нет, мы знали, что лучше, и старались избегать стандартного демократического дерьма, когда средства уходят одному еврею, одному чёрному, одной женщине или одному южанину. Мы хотели достучаться до наших друзей, помочь им - людям, которые согласились с нами и пытаются делать хорошие вещи» [557]. Несмотря на долгосрочное сотрудничество Томпсона с ЦРУ, в разделе «Политика» одного из изданий Справочника американских профессоров напротив его фамилии стояла пометка «радикал».

Помимо Томпсона и Маколея в группе студентов, проживавших в Дугласс-хаусе, был ещё один, которого Корд Мейер записал в свой «актив». Правда, привело это к провальным и местами анекдотичным последствиям. Для Рэнсома этот человек был «больше, чем просто студент, он был как сын». Его звали Роберт Лоуэлл.

Корд Мейер пополнил свой список новобранцев молодым писателем-романистом Джоном Хантом (John Hunt), которого отыскал в менее престижных классах небольшой экспериментальной школы для мальчиков в Сент-Луисе, штат Миссури. Хант родился в Маскоги, штат Оклахома, в 1925 году. Перед тем как пойти служить в Корпус морской пехоты в 1943 году, он посещал школу Лоренсвилль (Lawrenceville School) штата Нью-Джерси. Демобилизовавшись в 1946-м в звании второго лейтенанта, он в том же году поступил в Гарвард. Там он был редактором «Прогрессивных студентов» (Student Progressive), издания Либерального союза Гарвардского университета. В 1948 году Хант окончил Гарвард по основной специальности «английская литература» и второй - «греческий язык», осенью того же года женился и переехал в Париж, где начал писать художественную прозу и посещать занятия в Сорбонне. Хант оказался очарован и восхищён хемингуэевскими взглядами на жизнь американца в Париже. После рождения дочери в июле 1949 года он вернулся в США, чтобы ввести писательские семинары в Университете Айовы, где также преподавал на кафедре классической литературы. Там он и встретил Роби Маколея.

В 1951 году Хант присоединился к профессорско-преподавательскому составу школы Томаса Джефферсона в Сент-Луисе, где оставался до июня 1955 года. «Поколения людей» (Generations of Men), роман, который он начал в Париже, был принят к публикации издательством «Атлантик Литтл Браун» (Atlantic Little Brown). Примерно в это же время Мейер завербовал Ханта в качестве оперативного сотрудника Конгресса за свободу культуры.

Напряжённая работа и живой темперамент Майкла Джоссельсона стали оказывать негативный эффект на его здоровье, и в октябре 1955 года в возрасте 47 лет он перенёс свой первый инфаркт. Для облегчения нагрузки Мейер решил отправить к нему второго лейтенанта Джона Ханта. Затем последовала личная беседа Ханта с Джоссельсоном, у которого на руках уже были его биография и кипа блестящих рекомендаций. Джон Фаррар (John Farrar) из издательства «Фаррар Страус» рекомендовал Ханта за его «администраторские способности, холодный рассудок и чувство ответственности за всё, во что мы верим». Тимоти Фут (Timothy Foote), помощник редактора парижского отделения «Тайм-Лайф», был уверен, что Хант будет «чрезвычайно полезен практически в любых разумных мероприятиях», добавив, что «он твёрдо верит в американскую ответственность за границей, но не считает, что Соединенные Штаты должны извиняться за свои усилия или влияние в зарубежных странах» [558]. Пройдя собеседование с Джоссельсоном в феврале 1956 года, Хант был вскоре официально назначен в секретариат Конгресса.

Можно лишь предполагать, что резюме и рекомендательные письма были лишь частью прикрытия Ханта, которые полезно иметь в личном деле для создания видимости, что назначение было совершенно законно. Для Ханта Конгресс был подобен морям Мелвилла - «мой Йельский колледж и мой Гарвардский университет» (речь идёт о Германе Мелвилле, американском писателе, поэте и моряке, авторе классического морского романа «Моби Дик». - Прим. ред.). Хотя Ханти не мог рассчитывать на такой авторитет, которого добился Джоссельсон за годы старательного и добросовестного управления как денежными потоками, так и людьми с капризными нравами, Конгресс всё же выигрывал от вливания свежей крови. Приход новобранцев Мейера стал сигналом к началу новой эпохи в отношениях Конгресса с ЦРУ.

Трудности с нехваткой оперативных сотрудников, подходящих для работы, закончились. Джоссельсон теперь был обеспечен помощниками, которые по своим интеллектуальным способностям соответствовали требованиям Конгресса. Джоссельсон и Маколей, в частности, сработались лучше всего. Они нередко устраивали автомобильные поездки вместе со своими жёнами. Иногда к ним присоединялись Хант и его жена. На фотографиях они выглядят загорелыми и расслабленными. С красивыми спортивными стрижками, в брюках из прочной хлопчатобумажной ткани и в солнечных очках в чёрной оправе Маколей и Хант смотрятся типичными американцами 1950-х. Возвращаясь на работу, они часто делились шутками по поводу расходов Управления. Когда вновь прибывший агент ЦРУ Скотт Чарлз (Scott Charles) признался им, что в случае обнаружения слежки за собой он каждый день идёт в офис другим маршрутом, Джоссельсон, Маколей и Хант нашли это необычайно смешным.

«Роби Маколей никогда не думал, как они, и не действовал, как они. Он не был циничным или изворотливым, - рассказывала Диана Джоссельсон, которая дружила с четой Маколеев с 1941 года. - Только одна вещь была неправильной в его отношениях с Майклом. Она заключалась в том, что он никак не реагировал, когда тот сердито спрашивал или сердито объяснял какую-либо ситуацию. Майкл начинал сердиться ещё больше, его артериальное давление возрастало, он повторял сказанное вновь, а Роби просто сидел и ничего не говорил. Я сказала ему однажды, что он неправильно обращается с Майклом, он должен что-то сказать и не позволять Майклу исходить паром таким образом» [559].

Тот азарт, с которым Мейер вербовал сотрудников, демонстрировал его укрепившуюся приверженность Конгрессу, но вызывал смешанные чувства.

Прибытие Уоррена Мэншела (Warren Manshel) в 1954 году, к примеру, вызвало негодование Джоссельсона, который считал, что присутствие Управления в рамках аппарата Конгресса становится непропорциональным. Диана Джоссельсон рассказывала, что Мэншел «был отправлен из ЦРУ для того, чтобы докладывать о Конгрессе... Его подсунули Майклу, которому пришлось искать для него хоть какое-то прикрытие. Существовала практика перемешивания новых сотрудников с постоянным составом для расширения взаимоотношений, и Майклу в итоге пришлось просто смириться с ним» [560]. Он также должен был смириться с присутствием Скотта Чарлза, который был назначен в Парижский офис в качестве аудитора. «Он скорее нравился мне, - рассказывала Диана. - Позже, после смерти Майкла, я редактировала его путеводитель по Женеве» [561].

К середине 1950-х годов Джоссельсон ассоциировал себя в первую очередь с Конгрессом, чьи потребности он инстинктивно ставил выше, чем потребности ЦРУ. Он чувствовал, что Конгресс нуждается в Управлении только из-за денег (и Корд Мейер закрывал глаза на эти доллары, назначив бухгалтера ЦРУ Кена Дональдсона (Ken Donaldson) в Конгресс в качестве своего лондонского «генерального финансового инспектора»). Джоссельсон даже пытался освободить Конгресс от финансовой зависимости от Управления, завязывая дружеские отношения с Фондом Форда. Так как Форд уже профинансировал Конгресс на сумму в несколько миллионов долларов в середине 1950-х годов, вполне разумно было ожидать, что он рассмотрит вопрос о полном финансовом обеспечении Конгресса. Но Управление отказалось уступить контроль над Конгрессом, и переговоры Джоссельсона с Фондом Форда были обречены с самого начала.

Присутствие ЦРУ в культурной жизни рассматриваемого периода было не только явственным, но и стало возрастать. В своих письмах из Нью-Йорка Лоуренсде Новилль делился с Джоссельсоном своими идеями для обсуждения их в журнале «Инкаунтер», в том числе предлагал такую тему, как «совесть отдельного человека в противовес требованиям иерархии», которую Джоссельсон поспешно рекомендовал Спендеру и Кристолу. Они, по-видимому, не знали об особом интересе Джоссельсона к этой запутанной теме. Другие сотрудники Управления были не в состоянии противостоять притяжению пера. Джек Томпсон продолжал писать для научных журналов, таких как «Хадсон Ревью» (Hudson Review), а в 1961 году он опубликовал блестящую работу по английской поэзии «Основа ритмической структуры английского стиха» (The Founding of English Metre). Роби Маколей писал для «Кеньон Ревью», «Нью Рипаблик» (The New Republic), «Айриш Юниверсити Ревью» (The Irish University Review), «Партизан Ревью» и «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью» (The New York Times Book Review). Во время службы в ЦРУ он продолжал писать художественную прозу. В 1954 году вышла книга «Маски любви» (The Disguises of Love), а в 1958-м - «Конец жалости и другие рассказы» (The End of Pity and Other Stories).

Лондонское издательство «Ходдер и Стаугтон» (Hodder and Stoughton) опубликовало книгу об Афганистане Эдварда С. Хантера (Edward S. Hunter), ещё одного сотрудника ЦРУ, который под личиной свободного, внештатного литератора скитался по Центральной Азии в течение многих лет. Фредерик Прагер (Frederick Praeger), пропагандист американской военной администрации в послевоенной Германии, опубликовал около 20-25 томов всевозможных трудов, в написании, издании или даже распространении которых ЦРУ было заинтересовано. Прагер рассказывал, что они (люди из ЦРУ) либо напрямую возмещали ему расходы на публикацию, либо гарантировали, как правило, через фонд, покупку достаточного количества экземпляров, чтобы сделать книгу окупаемой.

«Книги отличаются от всех других средств пропаганды, - писал начальник Отдела тайных операций (Covert Action Staff) ЦРУ, - в первую очередь потому, что одна книга может изменить отношение читателя и его дальнейшие действия до такой степени, какой невозможно достичь с помощью другого средства. {Таким образом) книжное производство становится самым важным орудием стратегической (долгосрочной) пропаганды» [562]. Тайная программа книгоиздательства была запущена ЦРУ, по словам того же источника, со следующими целями: «Добиваться издания книг и их распространения за рубежом, не раскрывая какого-либо влияния со стороны США, путём тайного субсидирования зарубежных изданий или книжных магазинов. Добиваться издания книг, «незараженных» какой-либо открытой формой привязки к правительству США, особенно если позиция автора является «деликатной».

Добиваться издания книг, руководствуясь оперативными соображениями, независимо от рентабельности этих книг. Стимулировать и субсидировать местные национальные или международные организации для публикации и распространения книг. Стимулировать написание политически значимых книг неизвестными иностранными авторами - либо путём прямого финансирования автора, если возможны тайные контакты с ним, либо косвенно, через литературных агентов и издателей» [563].

В 1977 году «Нью-Йорк Таймс» утверждала, что ЦРУ было причастно к изданию по крайней мере тысячи книг [564]. ЦРУ никогда не предавало огласке список публикаций, готовящихся к печати с его помощью, но известно, что книги, в которых Управление принимало участие, включают в себя: «Венгерскую революцию» (La Revolution Hongroise) Ласки, переводы поэм «Бесплодная земля» (The Waste Land) и «Четыре квартета» (Four Quartets) Т.С. Элиота и, естественно, те книги, которые публиковали Конгресс за свободу культуры или его филиалы, в том числе сборники стихов «Прошлое в настоящем: борьба идей от Кельвина до Руссо» (Le Passe Present: Combats d'idees de Calvin a Rousseau) Герберта Люти (Herbert Luthy), «На полпути к Луне: Новые письма из России» (Half-Way to the Moon: New Writing from Russia) Патрисии Блейк («Инкаунтер Бук», 1964), «Литература и революция в Советской России» (Literature and Revolution in Soviet Russia) под редакцией Макса Хэйварда и Леопольда Лабедза (Max Hayward, Leopold Labedz; «Оксфорд Юниверсити Пресс», 1963), «История и надежда: прогресс в свободе» (History and Hope: Progress in Freedom) Кота Желенски (Kot Jelenski), «Искусство строить догадки» (The Art of Conjecture) и «Сотня цветов» (The Hundred Flowers) Бертрана де Жувенеля (Bertrandde Joywenel) под редакцией Родерика Макфаркуара (Roderick MacFarquhar), автобиографический роман Николо Тучи (Nicolo Tucci) «До меня» (Before My Time), «Итальянцы» (The Italians) Барзини (Barzini), «Доктор Живаго» Пастернака и новые издания «Государя» (The Prince) Макиавелли. Работы Чехова были переведены на многие языки и изданы фирмой «Чехов Паблишинг Компани» (Chekhov Publishing Company), которая тайно финансировалась ЦРУ.

Помимо Джона Ханта, чьё изначальное призвание - писательский труд, было ещё несколько активно пишущих романистов, которыми гордилось ЦРУ.

Выпускник Йельского университета Питер Маттьессен (Peter Matthiessen), ставший впоследствии знаменитым благодаря своей книге «Снежный барс» (The Snow Leopard), основал в Париже журнал «Пэрис Ревью» и писал для него статьи. Работая на ЦРУ, он написал роман «Партизаны» (Partisans). Ещё одним новобранцем Корда Мейера был Чарлз Маккэрри (Charles McCarry), которого позже считали своего рода ответом Америки на английского писателя Джона Ле Карре (John le Carre). Помимо него был Джеймс Мичнер (James Michener), который за свою долгую, отмеченную Управлением в благоприятном ключе, карьеру написал кучу блокбастеров с такими скромными названиями, как «Польша», «Аляска», «Техас», «Космос». В середине 1950-х годов Мичнер использовал карьеру писателя для прикрытия своей работы по устранению радикалов, которые просочились в одну из операций ЦРУ в Азии. Для этого он был направлен в фонд «Азия» (Asia Foundation), финансировавшийся ЦРУ.

Позднее он сказал, что «писатель никогда не должен служить секретным агентом какой-то структуры или кого бы то ни было».

Потом был Говард Хант, автор романов «К Востоку от прощаний» (East of Farewell), «Граница тьмы» (Limit of Darkness) и «Незнакомец в городе» (Stranger in Town), за который он получил премию Гугенхайма. Когда Хант работал на Управление координации политики (УКП), которое возглавлял Фрэнк Уизнер, ему поручили выпустить несколько оригинальных изданий в бумажной обложке через издательскую компанию «Фосетт» (Fawcett Publishing Corporation). В Мексике он отвечал за издание книги «Жизнь и смерть в СССР» (Life and Death in the USSR) марксистского писателя-интеллектуала Эль Кампесино (El Campesino), первого из латиноамериканских писателей, кто поведал о терроре сталинистов. Книга была переведена на многие языки и распространялась с помощью ЦРУ. Он также поручил оперативнику Уильяму Бакли оказать помощь ещё одному чилийскому интеллектуалу, марксисту Эудохио Равинесу (Eudocio Ravines) закончить его не менее важную книгу «Путь Енань» (The Yenan Way).

В конце 1961 года Говард Хант присоединился к вновь созданному Отделу внутренних операций (Domestic Operations Division), во главе которого стоял Чарлз Трейси Бэрнс (Charles Tracy Barnes). Бэрнс, который являлся также заместителем директора Совета по психологической стратегии (Psychological Strategy Board), был активным сторонником использования литературы в качестве оружия антикоммунистической пропаганды и упорно трудился над укреплением издательской программы ЦРУ. «Новый отдел взял под своё крыло как персонал, так и проекты, невостребованные другими подразделениями ЦРУ, - писал позднее Говард Хант. - А те проекты по тайным операциям, которые перешли ко мне, были почти полностью связаны с издательской деятельностью и публикациями. Мы финансировали «важные» книги, как, например, «Новый класс» (The New Class) Милована Джиласа (исследование коммунистических олигархий), издание которых поддерживала издательская компания Фредерика Прагера» [565].

«Под разными псевдонимами я помогал в написании нескольких романов, положительно отзывавшихся о ЦРУ, а также курировал одну или две научные работы, не говоря уже о написании журнальных статей о новой враждебности старой коммунистической угрозы», - рассказывал Гарри Хаббард (Harry Hubbard) в «Призраке проститутки» (Harlot's Ghost) Нормана Мейлера. Агенты ЦРУ оказали своё влияние даже на путеводители. Некоторые из агентов перемещались по Европе со знаменитыми путеводителями Фодора, пользуясь ими как прикрытием.

Сам Юджин Фодор (Eugene Fodor), бывший лейтенант армии США и офицер УСС, позже защищал эту практику, заявив, что деятельность ЦРУ «была высокопрофессиональной, высококачественной. Мы никогда не допускали контрабанду политики в книгах» [566] (в 1949 г. в Париже американец венгерского происхождения Юджин Фодор основал издательскую фирму «Фодорс», которая стала выпускать справочники по туризму и путеводители Фодора и со временем превратилась в одну из крупнейших в мире компаний, предоставляющий информацию по туризму и путешествиям на английском языке. - Прим. ред.).

Исполнительный помощник директора ЦРУ Лиман Киркпатрик каждый год писал статьи для раздела «Армии мира» в Британской энциклопедии, которая принадлежала бывшему помощнику государственного секретаря по связям с общественностью Уильяму Бентону. Иногда писатели ЦРУ по контракту давали рецензии на книги в «Нью-Йорк Таймс» или другие уважаемые издания. Агент ЦРУ Джордж Карвер (George Carver) писал статьи под собственным именем в журнале «Форин Аффэрс» (Foreign Affairs), хотя при этом не упоминал, на кого он работает. В Англии Монти Вудхауз писал статьи для «Инкаунтера» и «Таймс Литерари Сапплемент».

Феномен писателя как шпиона или шпиона как писателя был отнюдь не нов. Сомерсет Моэм (Somerset Maugham) использовал свой литературный статус как прикрытие для выполнения заданий британской секретной службы во время Первой мировой войны. Его более позднее собрание автобиографических рассказов «Эшенден» (Ashenden) стало библией для офицеров разведки.

Комптон Макензи (Compton Mackenzie) работал на МИ-5 в 1930 году, а затем был подвергнут преследованию со стороны правительства Её Величества за раскрытие имён сотрудников Секретной разведывательной службы (SIS) в своей книге «Мемуары об Эгейском море». Грэм Грин в художественной прозе использовал свой опыт работы в качестве тайного агента МИ-5 во время и после Второй мировой войны. Однажды он охарактеризовал МИ-5 как «лучшее туристическое агентство в мире».

«Интеллектуалы или, скажем, интеллектуалы определённого сорта всегда крутили романы с разведывательными службами, - отмечал Кэрол Брайтман. - Это всё равно что стать совершеннолетним - вступить в разведывательную службу, в особенности для таких мест, как Йель» [567]. Писатель Ричард Элман (Richard Elman; не путать с биографом Джойса Ричардом Эллманном) также проявлял беспокойство с точки зрения эстетики: «Стоит отметить, что общего у этих людей. Все они были христианами в нерелигиозном ключе Т.С. Элиота. Они верили в высшую власть, высшую истину, которая одобрила их антикоммунистический, антиатеистский крестовый поход. Т.С. Элиот, Паунд и другие модернисты обращались к своим чувствам элитарности. ЦРУ даже заказало перевод «Четырёх квартетов» Элиота, а затем забросило эти книги по воздуху в Россию. Были такие люди, как Шоу и Уэллс, для которых социалистический «век простого человека» представлялся нежелательным - они хотели лицезреть Непростого Человека и Высокую Культуру. Поэтому вынуждены были не просто вкладывать деньги в культуру» [568].

Аллен Гинсберг (Allen Ginsberg) даже предполагал, что Т.С. Элиот был частью литературного заговора, спланированного его другом Джеймсом Джизусом Англтоном. В скетче 1978 года под названием «Т.С. Элиот вошёл в мои мечты» Гинзберг воображал, как «на корме направлявшегося в Европу корабля Элиот сидел, развалившись в шезлонге, в кампании других пассажиров, наблюдая за остающимся позади синим облачным небом и ощущая надёжность железного пола под ногами». «А сам ты, - спросил я. - Что ты думаешь о влиянии ЦРУ на поэтические произведения? В конце концов, разве не был Англтон твоим другом? Разве не говорил он тебе о своём плане восстановить активность интеллектуальных кругов Запада для их борьбы с так называемыми сталинистами?» Элиот слушал внимательно, и я был удивлён, что он не смущён.

«Ну, есть разные парни, стремящиеся к господству, политическому и литературному... ваши гуру, например, теософы, медиумы и диалектики, любители почитать за чаем и идеологи». Наверное, я был одним из таких в среднем возрасте. Да, действительно был, зная склонность Англтона к литературным заговорам. Я считал их пустяковыми, с дурными намерениями, но не имеющими значения для Литературы». «Я думал, что хоть какое-то значение они имели, - сказал я, - так как тайно подпитывали карьеры слишком многих консерваторов-интеллектуалов, обеспечивая средствами к существованию мыслителей в Академии, влиявших на интеллектуальную атмосферу Запада... В конце концов, интеллектуальная атмосфера должна быть революционной или по крайней мере радикальной, отыскивая корни болезни, механизации и господства неестественной монополии... И правительство через фонды поддерживало целое направление «специалистов по войне»... Финансирование журналов, подобных «Инкаунтеру», которые преподносили стиль Т.С. Элиота как краеугольный камень искушённости и компетенции... не помогло создать альтернативную, свободную и жизнеспособную децентрализованную культуру индивидуализма. Вместо этого мы получили всё худшее от капиталистического империализма» [569].

Защита и оборона «высокой» культуры, предпринятая людьми, подобными Англтону, осуществлялась автоматически. «Нам никогда не приходило в голову уличать кого-то или что-то в элитарности, - сказал однажды Ирвинг Кристол. - Элитой были мы - несколько счастливчиков, выбранных Историей, чтобы подтолкнуть наших добрых приятелей к светскому спасению» [570].

Воспитанные на модернистской культуре, эти элиты поклонялись Элиоту, Йетсу, Джойсу и Прусту. Они считали своей работой «не давать публике того, чего она хочет, или думает, что хочет, а посредством своих самых умных членов давать то, что она должна иметь» [571]. Иными словами, высокая культура была не только важной антикоммунистической линией обороны, но и бастионом против усреднённого массового общества, против того, что Дуайт Макдональд с ужасом называл «расплывающейся грязью массовой культуры» [572].

Парадокс защиты демократии силами патрициев, которые относились к демократии с подозрением, весьма трудно игнорировать. Объявляя себя правящей элитой, которая защищает мир от варварства, они были модернистами, поверженными в ужас от потускневшей от крови современности.

В прощальной речи в колледже Кеньон в 1940 году Роберт Лоуэлл обратил внимание на самые тёмные страхи этой аристократии: «Ибо все вы знаете, что как филистимляне и готы преуспели в своём бездуховном способе уничтожения цивилизации, они придут во все золотые чертоги знаний, они придут, наконец, в Милтон, Гротон, школу Святого Павла, школу Святого Марка и туда, где уже неспособные, нечеловечные, необразованные студенты будут делать то, что они делают. И негодующие готы и филистимляне выдернут этих несчастных бездельников и трутней из улья, и не будет больше старых конечностей для новой крови, и мир возвратится к своим неутомимым циклам регресса и прогресса и их повторения» [573].

Убеждённые в том, что они должны укреплять свою оборону от грядущей катастрофы, «аврелианцы» (Aurelians) в 1949 году приняли решение о награждении Эзры Паунда Боллингеновской премией библиотеки Конгресса (Bollingen Prize) в области поэзии за его книгу «Пизанские песни» (Pisan Cantos) («аврелианцы» - имеется в виду «Аврелианское почётное общество», одно из тайных обществ Йельского университета, созданное Линделлом Бейтсом в 1910 г.; названо в честь римского императора Марка Аврелия, идеи и философию которого разделяло. - Прим. ред.). Есть анекдот, как однажды Пол Меллон, щедрый меценат, пожаловался Аллену Тейту и Джону Кроу Рэнсому о том, как много левых среди писателей. Меллон сам обладал превосходным вкусом в искусстве, но был консервативен в политике, что являлось почти непременным условием (sine qua non) для «ангелов холодной войны». Тейт ответил, что писатели всегда были нуждающимися, так почему бы Меллону не выделить немного денег на гранты, премии или что-либо ещё, что сделает получателей гораздо счастливее и менее склонными к идеям революции? Так Меллон пополнил Боллингеновскую премию, добавив к ней в качестве частных пожертвований от своего имени 20 тысяч долларов.

«Почему они предложили Паунда? - спросил Ричард Элман и ответил: - Потому что он самый лучший в мандариновой культуре, которую они пытались сохранить и развивать» [574]. Премия вызвала огромный резонанс не только потому, что Паунд, единственный американец, обвинённый в государственной измене во время Второй мировой войны, находился в то время в психиатрической больнице. В своих программах на итальянском радио Министерства культуры режима Муссолини он допускал такие выражения, как «мистер Жидсвельт», «Франклин Финкельштейн Рузвельт», «Вонючка Рузенштейн», а также «евреи, жиды и скользкий народец». Он утверждал, что «Майн Кампф» Адольфа Гитлера - это «живой анализ истории», и называл автора «святым и мучеником», сравнивая его с Жанной д'Арк. По словам Паунда, «Америка была заражена паразитами». Редактор журнала «Поэтри» (Poetry) Карл Шапиро писал: «Я был единственным несогласным с присуждением Боллингеновской премией Паунду, за исключением Пола Грина, который воздержался. Элиот, Оден, Тейт, Лоуэлл - все проголосовали за награждение Паунда. Закоренелые фашисты». Когда Уильям Барретт выразил своё явное несогласие с решением жюри, Аллен Тейт вызвал его на дуэль.

Решение о присуждении премии Паунду вновь разожгло споры вокруг темы «искусство против политики», которые бушевали с 1930-х годов, и, похоже, подтвердило то, чего многие, придерживавшиеся левых взглядов, боялись: что среди тех, кто называл себя либералом, была склонность прощать или, по крайней мере, игнорировать исторические компромиссы, которые привели людей искусства (многие из них затем с комфортом переместились в Америку) к тому, что они использовали свои таланты для лести фашизму.

Похоже, во времена, когда искусство и его проводники были так сильно политизированы, подобное неадекватное заявление служило нормой: «Разрешить другим соображениям помимо поэтических достижений повлиять на решение - подрывать значение этой премии и отрицать в принципе правомерность объективного восприятия ценностей, на которые цивилизованное общество должно опираться» [575]. Именно такое заявление и сделало жюри, присудившее Паунду Боллингеновскую премию. Как могло искусство быть независимым - с одной стороны, и, когда удобно, идти на службу к политикам - с другой?

Поиск по сайту: