Комплекс народа-изгоя

Наследие сталинского режима придало конфликтной ситуации крайне осложненный и эмоционально перегруженный характер, хотя было бы упрощением сводить анализ причин конфликта к реакции на прошлые несправедливости и преступления. Как правило, в ситуациях этнических конфликтов история мобилизуется его участниками для достижения сегодняшних целей, а требования возврата к некой "норме" в прошлом чаще всего сводятся к поиску того самого момента в прошлой истории, который лучше всего может служить достижению этих целей. Но со сталинскими депортациями дело обстоит гораздо сложнее. Во-первых, это были акции, осуществленные исключительно по избирательному этническому признаку и в отношении всей группы без исключения, даже тех ее представителей, которые проживали в других регионах страны или были на фронте во время войны. Во-вторых, депортации и последующие связанные с ними ограничения не относятся к категории "непрожитой" истории и значительная часть ныне живущих людей была их непосредственными жертвами и сохраняет память и боль о совершенном насилии. В-третьих, вплоть до самого последнего времени не было предпринято со стороны государства и общества четких и ощутимых акций, которые должным образом хотя бы квалифицировали эти преступления. Именно по этим причинам проблема репрессированных народов оказалась наиболее острой и болезненной во всем комплексе межэтнических отношений в последние годы.

Как это ни покажется странным, но массовые депортации целых народов, среди которых были чеченцы и ингуши, оказали двоякое воздействие на судьбу этнических общностей. С одной стороны, это была огромная по своим масштабам социально-культурная и моральная травма для сотен тысяч людей как на коллективном, так и на личностном уровнях, о чем имеются достаточно убедительные и яркие свидетельства и научные исследования9. Но еще ни разу в литературе не ставился вопрос о воздействии депортаций и стремления излечиться от пережитой травмы на сам феномен этнической идентичности. Как это ни звучит парадоксально, но сама жестокость и адресность акции вызвала среди их жертв безоговорочное (на уровне приговора) осознание своей этнической принадлежности сначала как проклятия, затем как средсгва коллективного выживания, а на современном этапе как формы терапии (исцеления) от нанесенной травмы, как средства возвращения попранного коллективного и индивидуального достоинства. Депортации не смогли убить народы, но они усилили этническое чувство, очертив во многих случаях еще более жесткие границы вокруг этнических групп, которые в прошлом таковыми не были, а в нормальной общественной среде всегда отличаются особой подвижностью и ситуативной изменчивостью. В советских условиях этничность - это не только "внутренний референдум", а прежде всего - "пятый пункт" в паспорте, а для представителей репрессированных народов это - еще и особая отметка, влекущая не только ограничения в правах, но и повседневное напоминание. Депортации сконструировали особо манифестные и болезненные формы этничности, равно как карабахский конфликт вызвал к жизни тысячи новых армян и азербайджанцев, особенно среди носитетелей "молчаливой" или "вялой" этничности по периферии диаспор этих групп.

Напомним кратко историю ингушей в этой связи, чтобы лучше понять природу конфликта, а вместе с этим и наиболее его сложный сюжет, связанный с территориальным спором. Под словом "история" мы в данном случае имеем в виду не изложение "объективной" версии, "правильной" интерпретации, за которые отчаянно бьются историки и этнографы разных рангов, институтского происхождения и этнических преференций. В современной историографии и социально-культурной антропологии достаточно убедительно показано, что интерпретированное прошлое есть, прежде всего, современный ресурс и средство для достижения определенных групповых или индивидуальных целей. Люди через археологические и исторические реконструкции и этнографические описания не только обретают аргументы в пользу своей "самости" и коллективной целостности, но и поставляют эмоциональные и даже политико-правовые доводы в пользу своих программ и позиций. Представители каждой этнической группы (если этому существует определенный вызов) стремятся, как правило, удревнить свою историю, максимально обогатить ее культурными героями и достижениями, "изобрести традицию"10. Эти усилия историков, антропологов, писателей и журналистов используются для дополнительного обоснования легитимпости группы, укрепления ее целостности, а чаще всего колонизованное из современности прошлое необходимо для нужд политической борьбы, как аргумент в пользу статусных, территориальных, культурных или иных требований. К реальной или подлинной истории народа все эти конструкции имеют часто условное отношение и именно по этой причине всегда существует возможность множественности интерпретаций и их пересмотра.

История северокавказского региона отличается особой сложностью и драматичностью: культурная мозаичность населения предгорий и горных ущелий сформировалась на основе автохтонных племенных групп, миграционных перемещений и с XVIII века под мощным влиянием российской колонизации11. В XX веке Северный Кавказ оказался в гуще событий большевистской революции и гражданской войны, полигоном "национально-государтвенного строительства" и объектом жестоких массовых репрессий. Фактически на памяти нынешних поколений многократно менялись территории расселения разных этнических групп, их политический статус, административные границы и даже сама номенклатура национальностей.

Два исторических обстоятельства имеют особое отношение к предыстории конфликта. Одно из них связано с большевистским экспериментом территориализации этничности, вернее - создания внутригосударственных административных образований на этнической основе. Исторически в этом вопросе существует одна очень важная грань, которую до сих пор не осознают многие политики и специалисты, а уж тем более над которой не особенно задумывались социальные инженеры ленинско-сталинской эпохи. Государственно-административные границы обычно оформляются вокруг определенных этно-культурных ареалов или по крайней мере стремятся к этому: это лучше для управления и отражает стремление культурных сообществ дополнительно защитить свои интересы и целостность оболочкой государственности разного уровня. Поэтому было вполне оправданным, например, оформление в январе 1921 г. в составе РСФСР Автономной Горской Советской Республики, в которую были включены земли, "занимаемые ныне чеченцами, осетинами, ингушами, кабардинцами, балкарцами и карачаевцами и живущими между ними казаками и иногородними"12. Чтобы избежать исключительных претензий на власть со стороны какой-либо одной группы населения, административный центр Владикавказ и промышленный центр Грозный были выделены в самостоятельные административные единицы, а станицы с преобладающим русским населением получили прямое подчинение правительству республики. Однако "волеизъявление народностей, населяющих автономную Горскую Советскую Социалистическую Республику" и "цели наиболее широкого вовлечения трудящихся масс этой республики в дела советского государственного управления"13 привели к разделению в 1921-24 годах этого многоэтничного образования на автономные области Кабардино-Балкарскую, Карачаево-Черкесскую, Чеченскую, Ингушскую, Северо-Осетинскую и автономный округ Сунженский с правами губернского исполкома.

Таким образом, в 1924 году ингуши и осетины обрели раздельные автономии, а г. Владикавказ был выделен в самостоятельную административную единицу РСФСР и в нем были размещены административные центры обеих автономных областей и Сунженского округа. В 1934 году Ингушская автономная область была объединена с Чеченской в единую Чечено-Ингушскую область, ставшую в 1936 году автономной республикой с центром в г. Грозном. Все эти акции носили верхушечный характер, но невозможно отрицать, что за ними стояло и мощное низовое давление местных национальных лидеров, лоббирование в Центре и другие обстоятельства, до конца пока неизученные. В этой истории наиболее болезненным моментом для ингушей, особенно с точки зрения современной ситуации, оказалась передача в 1933 году г. Владикавказа под полный контроль Северо-Осетинской администрации, что лишило территорию преимущественного проживания ингушей крупного городского центра и возможностей промышленного и культурного развития, которые такие центры предоставляют.

Вопрос об административных центрах этно-национальных образований на протяжении всего советского периода имел особую значимость и остается актуальным в постсоветском пространстве. Если такое образование конституируется, у него прежде всего должна появиться своя бюрократия и символьные институгы, которые предпочитают размещать свои столы и вывески в едином месте под названием "столица". Таковыми обычно служат наиболее крупные населенные пункты с развитой хозяйственной и культурной инфраструктурой, обеспечивающие бюрократии удобства жизни и управления. Для многих советских национальностей, получивших "свою" государственность в период образования СССР, такими пунктами могли быть только города с иноэтничным, преимущественно русским населением. Не был исключением и регион Северного Кавказа. В том же Владикавказе, в окрестностях которого проживали как осетины, так и ингуши, последние составляли соответственно 10% и 2%, а большинство жителей составляли русские. В Грозном чеченцы также составляли меньшинство на протяжении всей его истории вплоть до начала войны в декабре 1994 года. Последующая демография, как правило, складывается в пользу титульной группы, но все равно столичные города почти повсеместно сохраняют сложный состав населения14, но "коренная нация" уже прочно связывает город с собственным национальным достоянием.

Лишившись Владикавказа, ингуши не обрели своей столицы и в Грозном, на основе чего сложился мощный комплекс ущемленного народа, особенно среди интеллигенции и хозяйственной элиты ингушского происхождения. В период индустриализации на территории Ингушетии не возникло никакого нового города, который мог бы взять на себя роль национального центра, а последующая трагическая история ингушей и не дала им такого шанса. Именно поэтому вопрос о передаче части Владикавказа для размещения там столичной администрации вновь образуемой республики стал одним из наиболее важных требований радикального крыла ингушского национального движения.

Вторым важным фактором в современной истории ингушей, оказавшим oгромное влияние на менталитет и поведение этой группы, стала поголовная депортация 1944 года. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 марта 1944 года Чечено-Ингушская Республика была ликвидирована, а все чеченцы и ингуши были выселены, главным образом, в Казахстан и Киргизию. На части территории республики была образована Грозненская область, а остальная территория была разделена между Северо-Осетинской АССР, Дагестанской АССР и Грузинской ССР. На долю переселенцев выпали тяжелейшие испытания: физические лишения, ограничения гражданских прав, распад социальных связей, подавление религии, языка и культуры. Народ был лишен даже надежды на возвращение на Родину, ибо выселение носило характер "навечного".

После смерти Сталина реабилитация ингушей, как и других репрессированных народов, была нескорой и неполной. Указ о снятии ограничений со спецпоселенцев, принятый в 1956 году, сохранял запрет на возвращение в места, откуда они были выселены. Восстановление в 1957 году Чечено-Ингушской республики произошло в иной конфигурации: Пригородный район остался в составе Северной Осетии, а Чечено-Ингушетии были переданы три района Ставропольского края - Каргалинский, Шелковской и Наурский, которые были включены в Грозненскую область при ее образовании в 1944 году. Поскольку никаких организованных программ переселения не существовало, поток возвращенцев-ингушей был направлен прежде всего к местам своего прежнего проживания, в том числе и в Пригородный район. Местные власти всячески препятствовали поселению ингушей, а в марте 1982 года постановление об ограничении прописки вновь прибывающих граждан в Пригородный район принял Совет Министров СССР. Это фактически было скрытым продолжением репрессий, отказом в реабилитации. Уже после принятия в 1989 году Съездом народных депутатов СССР декларации о признании незаконными и преступными актов насильственного переселения Верховный Совет СО АССР принял 14 сентября 1990 года постановление, запрещающее на территории республики куплю-продажу жилых домов и других строений на правах личной собственности.

Ингуши всяческими путями старались вернуться в родные места, несмотря на жесткие ограничения. В ряде сел Пригородного района селились и проживали многие семьи без прописки, и реальная численность граждан этой национальности значительно превышала данные официальных переписей, как минимум, в два раза. Многие смогли построить добротные дома, владели земельными участками, работали в местных совхозах и на предприятиях. "Холодная война" между двумя общинами из-за владения домами и участками в последние годы стала все чаще выливаться в акты насилия по отношению к ингушам, особенно в селах, где ингуши не составляли большинства.

К 1990-м годам в Пригородном районе сложилась довольно напряженная демографическая ситуация. Район стал самым густонаселенным в республике, где плотность населения и без того была одной из самых высоких. На 1990 год на его территории в 1440 кв. км. проживало более 75,5 тысяч человек. А в черте сел, являющихся предметом спора, плотность населения составляла 186 чел. на кв. км. (средняя по республике - 80 человек). В моменты нашего посещения Пригородного района летом 1992 года здесь фактически не было ни одного свободного земельного участка. Ограничения на прописку сохранялись и за 10 лет после 1982 г. было всего прописано около одной тысячи лиц ингушской национальности.

Трудно отрицать тот факт, что среди осетинского населения существовала серьезная озабоченность по вопросу о судьбе Пригородного района, и у этой стороны были свои, как ей представлялось, весомые аргументы. Это нашло отражение не только в официальных заявлениях, но и в документах от имени общественных организаций. Спустя две недели после принятия Верховным Советом РСФСР Закона "О реабилитации репрессированных народов" в адрес М.С.Горбачева, А.И.Лукьянова, Б.Н.Ельцина, народных депутатов СССР и РСФСР было направлено письмо от имени "Адамон Цадис" (Народный Союз), в котором, в частности, говорилось: "Реализация этого Закона приведет к новым репрессиям по отношению к осетинскому населению Пригородного района СО ССР. Осетинский народ вновь будет ввергнут в пучину бедствий и страданий. Дело в том, что в 1944 году в угоду Берия и грузинским властям значительная часть осетинского населения Грузии насильственно была переселена в Пригородный район. С 1944 года здесь, в местах нового жительства, люди обустроились, построили промышленные и сельскохозяйственные предприятия, район стал для тысяч осетин, русских и представителей других народов новой родиной, малым Отечеством, неразрывной частью Северной Осетии. Достаточно сказать, что в селах Пригородного района 99% жилого фонда - дома, построенные переселенцами с 1944 г. по настоящее время. Мы уже не говорим о том, что земли Пригородного района никогда не принадлежали ингушам (они жили здесь с 1921 года - после изгнания казаков - по 1944 год). На этой земле за 50 лет тысячи осетин и русских - активных участников Великой Отечественной войны и ветеранов труда, нашли покой. И не только время нашего проживания, но и прах наших предшественников дает нам больше прав на эти земли, чем ингушам"15.

Если вопрос о земле был важной социальной проблемой, то его проекцией в сферу политики и массовой психологии стал вопpoc о принадлежности территории, вернее ее административном подчинении. Хотя по сути земля как ресурс, а не территория стали предметом соперничества двух общин. Обе стороны в лице политиков и активистов повели отчаянный спор за доказательства своего приоритета на владение наиболее ценным ресурсом (земли района являются одними из наиболее плодородных в регионе). Для Северной Осетии вывод части Пригородного района из-под своего контроля означал утрату важнейшей доли аграрного комплекса. Для ингушей без этой территории было фактически невозможно создать республику с жизнеспособной экономикой. К этому добавлялся фактор морально-эмоционального значения: именно здесь были расположены наиболее древние ингушские поселения, в том числе село Ангушт, от названия которого происходит само слово ингуш. По крайней мере, такова версия чечено-ингушской историографии, а также некоторых других сочинений кавказоведов16, которые в последние десятилетия транслировались в массовое сознание на уровне устойчивого мифа.

Степень эмоциональной вовлеченности ингушского населения в данный вопрос могла поразить постороннего наблюдателя: почти все мои встречи начинались и заканчивались только этой темой. 7 августа 1992 года в гостиничном номере в г. Владикавказе у меня состоялась встреча с группой старейшин и религиозных лидеров ингушей Пригородного района. Мне были заданы вопросы, на которые сразу же и давались ответы: "У Вас есть Родина, товарищ министр? А у нас ее нет". "Разве можно построить дом без фундамента? Так и ингушскую государственность нельзя построить без ее основы - исконных земель нашего народа". Собеседники были глубоко убеждены в мудрости и безошибочности своих позиций, и едва ли какие-либо аргументы могли переубедить их.

Коллективно пережитая травма породила среди репрессированных народов особую чувствительность к территориальным вопросам, особый ореол вокруг идеи Родины. Приведем лишь один пример из современных сочинений ингушских авторов: "Действительно, землю, обильно политую не только собственным потом, но и потом, и кровью дедов, не оставляют ни при каких обстоятельствах. Оно в поколениях только крепнет и усиливается - это всем понятное, но не всегда и не всеми признаваемое естественным (не для себя, а для других) святое чувство неотделимости личной судьбы с тем клочком земли, который, хоть он и невелик, но есть колыбель твоих предков, а, значит, и твоя Родина, хранящая в себе твои корни. У человека, отлученного от нее, с возрастом жажда справедливости подчиняет все оставшиеся чувства и отметает другие заботы; его уже практически не волнует личная судьба, но всеподавляющим становится желание разделить свою судьбу с судьбой своего народа, какой бы горькой она не оказалась" 17.

Движение за ингушскую государственность обрело массовый характер и организационные формы с весны 1992 г. 17 марта 1992 г. большая группа руководителей местных администраций Ингушетии и Пригородного района обратились к Президенту Российской Федерации, Председателю Верховного Совета и народным депутатам Российской Федерации с коллективным письмом. В нем все тот же реестр жалоб:

1933 г - "отняли административный и культурный центр г. Владикавказ и передали осетинам";

1934 г. - "нас лишили государственности";

1944 г. - "у нас отняли Родину и передали Северной Осетии";

1957 г. - "нам не вернули половины Родины и оставили в подарок особо привилегированной Осетии, которая имеет две формы государственности: Северная Осетия и Южная Осетия, а Ингушетия ни одной".

Документ содержит крайне эмоциональные, воспаляющие массовое сознание оценки: "нас ведут к национальной деградации", "ингушский народ вне законов, вне Конституции, его можно убивать, лишать, кромсать его Родину", "Ингушетию душат нищета и произвол". Его требование - "вернуть ингушскому народу его историческую Родину с административным и культурным центром в городе Владикавказ в статусе Ингушской Республики"18.

Центром национального движения стал город Назрань - самый крупный населенный пункт Ингушетии. Именно здесь стали проходить собрания и съезды ингушского народа, на которых выражались наиболее радикальные настроения и предложения. Мы располагаем протоколом "общеингушского собрания" от 21 мая 1992 года, на котором звучали некоторые новые мотивы, которые не находили отражения в более официальных выступлениях и обращениях ингушских лидеров. Один из них - это отношения с Чечней: фактор, который постоянно и закулисно присутствовал в эволюции осетино-ингушского конфликта. На собрании доминирующая позиция выступавших была следующей: "Я за союз с Чечней, но союз равный" (Муталиев Тамерлан, г. Грозный); "С Чечней мы неразрывны" (Долгиев Магомет, с. Сурхахи); "Я на все 100% за союз с Чечней" (Барахоев Магомет-Хаджи); "Я сказал, что ингушский вопрос решит сам народ во главе с Дудаевым" (Хабриев Беслан, ст. Троицкое).

Второй существенный момент - это призывы к конкретному прямому действию по решению территориального вопроса. "Я жду, когда ингушский народ поймет, что его водят за нос не только недруги, но и собственные лидеры" (Оздоев Исса, г Назрань); "Я предлагаю создать отряды самообороны в каждом селе"(Оздоев Хасан, г. Назрань); "В Сунженском районе очень хорошая база для содержания национальной гвардии. Средства для формирования надо собрать у людей" (Точиев Ахмет, с. Троицкое); "Надо укреплять свои места, создавать дружины, вооружать их, чтобы охранять законность и порядок" (Газдиев Мухамед, г. Грозный); "Пригородный район должен заселяться аборигенами. Нечего бояться осетин. У них не было мужчин и не будет" (Мальсагов Ахмет, с. Майское); "Пока жив хоть один ингуш - Пригородный район не будет оставлен осетинам" (Хабриев Беслан, с. Троицкое).

Вышеприведенные документы позволяют сделать вывод, что инициированная лидерами мобилизация членов группы может обретать самостоятельную логику развития, трудно контролируемую самими инициаторами. С лета 1992 года имели место как бы два параллельных процесса: шло настойчивое продвижение решения вопроса о создании новой республики на уровне высших законодательных органов и в рамках закона, одновременно с этим устанавливалась новая легитимность на основе прямого делегирования полномочий или узурпации власти. Низовое давление оказывало мощное влияние на поведение высшего руководства. Так, например, решающим фактором в пользу президентской инициативы принятия закона об образовании Ингушской республики стали решения съезда ингушского народа от 27 марта 1991 г. и съезда народных депутатов всех уровней в г. Назрани 20 июня 1991 г. о провозглашении Ингушской республики в составе РСФСР. Наконец, 30 ноября 1991 г. среди ингушского населения был проведен референдум, в ходе которого 92,5% принявших участие в голосовании (около 100 тыс. человек) высказались за образование суверенной Ингушской республики в составе РСФСР и возвращение Пригородного района и правобережной части Владикавказа. Вопрос на референдуме был сформулирован следующим образом: "Вы за создание Ингушской Республики в составе РСФСР с возвратом незаконно отторгнутых ингушских земель и со столицей в г. Владикавказе?". Проведение референдума с такой формулой, безусловно, еще более обострило ситуацию в ингушско-осетинских отношениях и придало новый стимул самым радикальным требованиям ингушей, как бы получившим мандат всеобщей поддержки.

5 февраля 1992 г. президент Б.Н.Ельцин внес в Верховный Совет законопроект о преобразовании Чечено-Ингушской Республики в Ингушскую Республику и Чеченскую Республику в составе Российской Федерации. Кстати, одновременно с этим был внесен и законопроект о разделе еще одного национально-государственного образования - Карачаево-Черкессии на Карачаевскую и Черкесскую автономные области. Этот законопроект также мотивировался "учетом волеизъявления карачаевского и черкесского народов". Однако он не был принят по причине сильного противодействия со стороны руководства Карачаево-Черкессии и многих возможных осложнений при осуществлении такого раздела. Почему был принят закон по Ингушетии, и что он собою представлял?

Сам факт внесения законопроекта от имени президента был мощным аргументом в пользу его принятия Верховным Советом. Справочный материал к законопроекту был подготовлен Госкомнацем и представлен за подписью заместителя Председателя В.Соболева еще до моего назначения. Обоснование фактически заключало главный и единственный аргумент - это восстановление упраздненной Ингушской автономии и создание "собственной" государственности для ингушей, которой они были лишены в 1944 году. Никаких расчетов ресурсной базы нового образования, а также предложений по территориальным границам сделано не было, хотя оба эти вопроса были важнейшими. В приложенной к законопроекту справке было написано: "Наиболее сложными являются территориальные вопросы. Ингуши требуют установить границы Ингушской Республики в пределах территории части Пригородного района (в границах 1944 года), части Моздокского района (входившей до 1944 года в состав Чечено-Ингушской АССР) Северо-Осетинской республики, а также Назрановского, Малгобекского и Сунженского (без территории Серноводского сельского Совета народных депутатов) районов Чечено-Ингушской Республики. С учетом этого следовало бы установить для проработки правовых, организационных мероприятий по национально-территориальному разграничению, рассмотрения других вопросов период продолжительностью до 3-х лет и образовать в этих целях Государственную комиссию с участием заинтересованных сторон".

5 июня 1992 года Верховный Совет вынес на обсуждение проект закона, и доклад по этому вопросу делал Анатолий Аникеев - председатель Комиссии по делам репрессированных народов. Перед началом обсуждения он обратился ко мне с фразой: "Ну что, будем сегодня делать республику для ингушей. Надо поддержать!". Парламент принял Закон фактически без обсуждения и почти единогласно. Моего выступления в поддержку не потребовалось, тем более что я не испытывал особого энтузиазма по поводу самого текста Закона, которым создавалась республика без границ и окончательно закреплялась коллизия с текстом Федеративного договора о невозможности изменения границ республик без их согласия. Однако сам факт восстановления автономии для репрессированного в прошлом народа был позитивным актом, и он был встречен с огромным воодушевлением ингушами. Оставалась надежда, что содержащаяся в тексте Закона рекомендация государственным органам, партиям и другим общественным объединениям граждан "воздерживаться от неконституционных способов разрешения спорных вопросов" (статья 4) окажет воздействие на участников конфликта.

Поиск по сайту: