|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Глава I. Безграмотной губернии,
I
Петровки. Время жаркое. В разгаре сенокос.
Минув деревню бедную, Безграмотной губернии, Старо-Вахлацкой волости, Большие Вахлаки, Пришли на Волгу странники… Над Волгой чайки носятся; Гуляют кулики По отмели. А по́ лугу, Что гол, как у подьячего Щека, вчера побритая, Стоят «князья Волконские» [87] И детки их, что ранее Родятся, чем отцы [88]. «Прокосы широчайшие! – Сказал Пахом Онисимыч. – Здесь богатырь народ!» Смеются братья Губины: Давно они заметили Высокого крестьянина Со жбаном – на стогу; Он пил, а баба с вилами, Задравши кверху голову, Глядела на него. Со стогом поравнялися – Все пьет мужик! Отмерили Еще шагов полста, Все разом оглянулися: По-прежнему, закинувшись, Стоит мужик; посудина Дном кверху поднята…
Под берегом раскинуты Шатры; старухи, лошади С порожними телегами Да дети видны тут. А дальше, где кончается Отава подкошенная, Народу тьма! Там белые Рубахи баб, да пестрые Рубахи мужиков, Да голоса, да звяканье Проворных кос. «Бог на̒ помочь!» – Спасибо, молодцы!
Остановились странники… Размахи сенокосные Идут чредою правильной: Все разом занесенные Сверкнули косы, звякнули, Трава мгновенно дрогнула И пала, прошумев!
По низменному берегу На Волге травы рослые, Веселая косьба. Не выдержали странники:
«Давно мы не работали, Давайте – покосим!» Семь баб им косы отдали. Проснулась, разгорелася Привычка позабытая К труду! Как зубы с голоду, Работает у каждого Проворная рука. Валят траву высокую, Под песню, незнакомую Вахлацкой стороне; Под песню, что навеяна Метелями и вьюгами Родимых деревень: Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова – Неурожайка тож…
Натешившись, усталые, Присели к стогу завтракать…
– Откуда, молодцы? – Спросил у наших странников Седой мужик (которого Бабенки звали Власушкой). – Куда вас Бог несет?
«А мы…» – сказали странники И замолчали вдруг: Послышалась им музыка! – Помещик наш катается, – Промолвил Влас – и бросился К рабочим: – Не зевать! Коси дружней! А главное: Не огорчить помещика. Рассердится – поклон ему! Похвалит вас – «ура» кричи… Эй, бабы! не галдеть! – Другой мужик, присадистый, С широкой бородищею, Почти что то же самое Народу приказал, Надел кафтан – и барина Бежит встречать. – Что за̒ люди? – Оторопелым странникам Кричит он на бегу. – Снимите шапки! – К берегу Причалили три лодочки.
В одной прислуга, музыка, В другой – кормилка дюжая С ребенком, няня старая И приживалка тихая, А в третьей – господа: Две барыни красивые (Потоньше – белокурая, Потолще – чернобровая), Усатые два барина, Три ба̒рченка-погодочки Да старый старичок: Худой! как зайцы зимние, Весь бел, и шапка белая, Высокая, с околышем Из красного сукна [89]. Нос клювом, как у ястреба, Усы седые, длинные, И – разные глаза: Один здоровый – светится. А левый – мутный, пасмурный, Как оловянный грош!
При них собачки белые, Мохнатые, с султанчиком, На крохотных ногах…
Старик, поднявшись на берег, На красном, мягком коврике Долгонько отдыхал, Потом покос осматривал: Его водили под руки То господа усатые, То молодые барыни, – И так, со всею свитою, С детьми и приживалками, С кормилкою и нянькою, И с белыми собачками, Все поле сенокосное Помещик обошел. Крестьяне низко кланялись, Бурмистр (смекнули странники, Что тот мужик присадистый Бурмистр) перед помещиком, Как бес перед заутреней, Юлил: «Так точно! Слушаю-с!» – И кланялся помещику Чуть-чуть не до земли.
В один стожище матерый [90], Сегодня только сметанный, Помещик пальцем ткнул, Нашел, что сено мокрое, Вспылил: «Добро господское Гноить? Я вас, мошенников, Самих сгною на барщине! Пересушить сейчас!..» Засуетился староста: – Недосмотрел маненичко! Сыренько: виноват! – Созвал народ – и вилами Богатыря кряжистого, В присутствии помещика, По клочьям разнесли. Помещик успокоился.
(Попробовали странники: Сухохонько сенцо!)
Бежит лакей с салфеткою, Хромает: «Кушать подано!» Со всей своею свитою, С детьми и приживалками, С кормилкою и нянькою, И с белыми собачками, Пошел помещик завтракать, Работы осмотрев. С реки из лодки грянула Навстречу барам музыка, Накрытый стол белеется На самом берегу… Дивятся наши странники. Пристали к Власу: «Дедушка! Что за порядки чудные? Что за чудной старик?»
– Помещик наш: Утятин князь! –
«Чего же он куражится? Теперь порядки новые. А он дурит по-старому: Сенцо сухим-сухохонько – Велел пересушить!»
– А то еще диковинней, Что и сенцо-то самое И пожня – не его!
«А чья же?» – Нашей вотчины. «Чего же он тут су̒ется? Ин вы у Бога нелюди?»
– Нет, мы, по Божьей милости, Теперь крестьяне вольные, У нас, как у людей. Порядки тоже новые, Да тут статья особая…
«Какая же статья?»
Под стогом лег старинушка И – больше ни словца! К тому же стогу странники Присели; тихо молвили: «Эй! скатерть самобраная, Попотчуй мужиков!» И скатерть развернулася, Откудова ни взялися Две дюжие руки: Ведро вина поставили, Горой наклали хлебушка И спрятались опять… Налив стаканчик дедушке, Опять пристали странники: «Уважь! скажи нам, Власушка, Какая тут статья?» – Да пустяки! Тут нечего Рассказывать… А сами вы Что за̒ люди? Откуда вы? Куда вас Бог несет?
«Мы люди чужестранные, Давно, по делу важному, Домишки мы покинули, У нас забота есть… Такая ли заботушка, Что из домов повыжила, С работой раздружила нас, Отбила от еды…»
Остановились странники…
– О чем же вы хлопочете?
«Да помолчим! Поели мы, Так отдохнуть желательно». И улеглись. Молчат!
– Вы так-то! а по-нашему, Коль начал, так досказывай!
«А сам небось молчишь! Мы не в тебя, старинушка! Изволь, мы скажем: видишь ли, Мы ищем, дядя Влас, Непоротой губернии, Непотрошеной волости, Избыткова села!..»
И рассказали странники, Как встретились нечаянно, Как подрались, заспоривши, Как дали свой зарок И как потом шаталися, Искали по губерниям Подтянутой, Подстреленной, Кому живется счастливо. Вольготно на Руси? Влас слушал – и рассказчиков Глазами мерял: – Вижу я, Вы тоже люди странные! – Сказал он наконец. – Чудим и мы достаточно. А вы – и нас чудней! –
«Да что ж у вас-то деется? Еще стаканчик, дедушка!»
Как выпил два стаканчика, Разговорился Влас:
II
– Помещик наш особенный, Богатство непомерное. Чин важный, род вельможеский, Весь век чудил, дурил. Да вдруг гроза и грянула… Не верит: врут, разбойники! Посредника, исправника Прогнал! дурит по-старому. Стал крепко подозрителен, Не поклонись – дерет! Сам губернатор к барину Приехал: долго спорили, Сердитый голос барина В застольной дворня слышала; Озлился так, что к вечеру Хватил его удар! Всю половину левую Отбило: словно мертвая И, как земля, черна… Пропал ни за копеечку! Известно, не корысть, А спесь его подрезала. Соринку он терял.
«Что значит, други милые, Привычка-то помещичья!» – Заметил Митродор. «Не только над помещиком, Привычка над крестьянином Сильна, – сказал Пахом. – Я раз, по подозрению В острог попавши, чудного Там видел мужика. За конокрадство, кажется, Судился, звали Сидором, Так из острога барину Он посылал оброк! (Доходы арестантские Известны: подаяние, Да что-нибудь сработает, Да стащит что-нибудь.) Ему смеялись прочие: «А ну, на поселение Сошлют – пропали денежки!» «Все лучше, – говорит…»
«Ну, дальше, дальше, дедушка!»
– Соринка – дело плевое, Да только не в глазу: Пал дуб на море тихое, И море все заплакало – Лежит старик без памяти (Не встанет, так и думали!). Приехали сыны, Гвардейцы черноусые (Вы их на пожне видели, А барыни красивые – То жены молодцов). У старшего доверенность Была: по ней с посредником Установили грамоту [91]… Ан вдруг и встал старик! Чуть заикнулись… Господи! Как зверь метнулся раненый И загремел, как гром! Дела-то все недавние, Я был в то время старостой, Случился тут – так слышал сам, Как он честил помещиков, До слова помню всё: «Корят жидов, что предали Христа… а вы что сделали? Права свои дворянские, Веками освященные, Вы предали!..» Сынам Сказал: «Вы трусы подлые! Не дети вы мои! Пускай бы люди мелкие, Что вышли из поповичей Да, понажившись взятками, Купили мужиков, Пускай бы… им простительно! А вы… князья Утятины? Какие вы У-тя-ти-ны! Идите вон!.. подкидыши, Не дети вы мои!»
Оро́бели наследники: А ну как перед смертию Лишит наследства? Мало ли Лесов, земель у батюшки? Что денег понакоплено, Куда пойдет добро? Гадай! У князя в Питере Три дочери побочные За генералов выданы, Не отказал бы им!
А князь опять больнехонек… Чтоб только время выиграть, Придумать: как тут быть, Которая-то барыня (Должно быть, белокурая: Она ему, сердечному, Слыхал я, терла щеткою В то время левый бок) Возьми и брякни барину, Что мужиков помещикам Велели воротить! Поверил! Проще малого Ребенка стал старинушка, Как паралич расшиб! Заплакал! пред иконами Со всей семьею молится, Велит служить молебствие, Звонить в колокола!
И силы словно прибыло, Опять: охота, музыка, Дворовых дует палкою, Велит созвать крестьян.
С дворовыми наследники Стакнулись, разумеется, А есть один (он давеча С салфеткой прибегал), Того и уговаривать Не надо было: барина Столь много любит он! Ипатом прозывается. Как воля нам готовилась, Так он не верил ей: «Шалишь! Князья Утятины Останутся без вотчины? Нет, руки коротки!» Явилось «Положение», – Ипат сказал: «Балуйтесь вы! А я князей Утятиных Холоп – и весь тут сказ!» Не может барских милостей Забыть Ипат! Потешные О детстве и о младости, Да и о самой старости Рассказы у него (Придешь, бывало, к барину, Ждешь, ждешь… Неволей слушаешь, Сто раз я слышал их): «Как был я мал, наш князюшка Меня рукою собственной В тележку запрягал; Достиг я резвой младости: Приехал в отпуск князюшка И, подгулявши, выкупал Меня, раба последнего, Зимою в проруби! Да как чудно! Две проруби: В одну опустит в неводе, В другую мигом вытянет – И водки поднесет. Клониться стал я к старости. Зимой дороги узкие, Так часто с князем ездили Мы гусем [92] в пять коней. Однажды князь – затейник же! – И посади фалетуром [93] Меня, раба последнего, Со скрипкой – впереди. Любил он крепко музыку. «Играй, Ипат!» А кучеру Кричит: «Пошел живей!» Метель была изрядная, Играл я: руки заняты, А лошадь спотыкливая – Свалился я с нее! Ну, сани, разумеется, Через меня проехали, Попридавили грудь. Не то беда: а холодно. Замерзнешь – нет спасения. Кругом пустыня, снег… Гляжу на звезды частые Да каюсь во грехах. Так что же, друг ты истинный? Послышал я бубенчики. Чу, ближе! чу, звончей! Вернулся князь (закапали Тут слезы у дворового. И сколько ни рассказывал. Всегда тут плакал он!), Одел меня, согрел меня И рядом, недостойного, С своей особой княжеской В санях привез домой!»
Похохотали странники… Глотнув вина (в четвертый раз), Влас продолжал: «Наследники Ударили и вотчине Челом: «Нам жаль родителя, Порядков новых, нонешних Ему не перенесть. Поберегите батюшку! Помалчивайте, кланяйтесь, Да не перечьте хворому, Мы вас вознаградим: За лишний труд, за барщину, За слово даже бранное – За все заплатим вам. Недолго жить сердечному, Навряд ли два-три месяца, Сам дохтур объявил! Уважьте нас, послушайтесь, Мы вам луга поемные По Волге подарим; Сейчас пошлем посреднику Бумагу, дело верное!»
Собрался мир, галдит!
Луга-то (эти самые), Да водка, да с три короба Посулов то и сделали, Что мир решил помалчивать До смерти старика. Поехали к посреднику: Смеется! «Дело доброе, Да и луга хорошие, Дурачьтесь, Бог простит! Нет на Руси, вы знаете, Помалчивать да кланяться Запрета никому!» Однако я противился: «Вам, мужикам, сполагоря, А мне-то каково? Что ни случится – к барину Бурмистра [94]! что ни вздумает, За мной пошлет! Как буду я На спросы бестолковые Ответствовать? дурацкие Приказы исполнять?»
– Ты стой пред ним без шапочки, Помалчивай да кланяйся, Уйдешь – и дело кончено. Старик больной, расслабленный, Не помнит ничего!
Оно и правда: можно бы! Морочить полоумного Нехитрая статья. Да быть шутом гороховым, Признаться, не хотелося. И так я на веку, У притолоки стоючи, Помялся перед барином Досыта! «Коли мир (Сказал я, миру кланяясь) Дозволит покуражиться Уволенному барину В останные часы, Молчу и я – покорствую, А только что от должности Увольте вы меня!»
Чуть дело не разладилось. Да Климка Лавин выручил: «А вы бурмистром сделайте Меня! Я удовольствую И старика, и вас. Бог приберет Последыша Скоренько, а у вотчины Останутся луга. Так будем мы начальствовать, Такие мы строжайшие Порядки заведем, Что надорвет животики Вся вотчина… Увидите!»
Долгонько думал мир. Что ни на есть отчаянный Был Клим мужик: и пьяница, И на руку нечист. Работать не работает, С цыганами вожжается, Бродяга, коновал! Смеется над трудящимся: С работы, как ни мучайся, Не будешь ты богат, А будешь ты горбат! А впрочем, парень грамотный, Бывал в Москве и в Питере, В Сибирь езжал с купечеством, Жаль, не остался там! Умен, а грош не держится, Хитер, а попадается Впросак! Бахвал мужик! Каких-то слов особенных Наслушался: атечество, Москва первопрестольная, Душа великорусская. «Я – русский мужичок!» – Горланил диким голосом И, кокнув в лоб посудою, Пил залпом полуштоф! Как рукомойник кланяться Готов за водку всякому, А есть казна – поделится, Со встречным все пропьет! Горазд орать, балясничать, Гнилой товар показывать С хазового конца. Нахвастает с три короба, А уличишь – отшутится Бесстыжей поговоркою, Что «за погудку правую Смычком по роже бьют!»
Подумавши, оставили Меня бурмистром: правлю я Делами и теперь. А перед старым барином Бурмистром Климку на̒звали, Пускай его! По барину Бурмистр! перед Последышем Последний человек! У Клима совесть глиняна, А бородища Минина, Посмотришь, так подумаешь, Что не найти крестьянина Степенней и трезвей. Наследники построили Кафтан ему: одел его – И сделался Клим Яковлич Из Климки бесшабашного Бурмистр первейший сорт.
Пошли порядки старые! Последышу-то нашему, Как на беду, приказаны Прогулки. Что ни день, Через деревню катится Рессорная колясочка: Вставай! картуз долой! Бог весть с чего накинется, Бранит, корит; с угрозою Подступит – ты молчи! Увидит в поле пахаря И за его же полосу Облает: и лентяи-то, И лежебоки мы! А полоса сработана, Как никогда на барина Не работал мужик, Да невдомек Последышу, Что уж давно не барская, А наша полоса!
Сойдемся – смех! У каждого Свой сказ про юродивого Помещика: икается, Я думаю, ему! А тут еще Клим Яковлич. Придет, глядит начальником (Горда свинья: чесалася О барское крыльцо!), Кричит: «Приказ по вотчине!» Ну, слушаем приказ: «Докладывал я барину, Что у вдовы Терентьевны Избенка развалилася, Что баба побирается Христовым подаянием, Так барин приказал: На той вдове Терентьевой Женить Гаврилу Жохова, Избу поправить заново, Чтоб жили в ней, плодилися И правили тягло [95]!» А той вдове – под семьдесят, А жениху – шесть лет! Ну, хохот, разумеется!.. Другой приказ: «Коровушки Вчера гнались до солнышка Близ барского двора И так мычали, глупые, Что разбудили барина, – Так пастухам приказано Впредь унимать коров!» Опять смеется вотчина. «А что смеетесь? Всякие Бывают приказания: Сидел на губернаторстве В Якутске генерал. Так на̒ кол тот коровушек Сажал! Долгонько слушались, Весь город разукрасили, Как Питер монументами, Казненными коровами, Пока не догадалися, Что спятил он с ума!» Еще приказ: «У сторожа, У ундера Софронова, Собака непочтительна: Залаяла на барина, Так ундера прогнать, А сторожем к помещичьей Усадьбе назначается Еремка!..» Покатилися Опять крестьяне со смеху: Еремка тот с рождения Глухонемой дурак!
Доволен Клим. Нашел-таки По нраву должность! Бегает, Чудит, во все мешается, Пить даже меньше стал! Бабенка есть тут бойкая, Орефьевна, кума ему, Так с ней Климаха барина Дурачит заодно. Лафа бабенкам! бегают На барский двор с полотнами, С грибами, с земляникою: Все покупают барыни, И кормят, и поят!
Шутили мы, дурачились, Да вдруг и дошутилися До сущей до беды: Был грубый, непокладистый У нас мужик Агап Петров, Он много нас корил: «Ай, мужики! Царь сжалился, Так вы в хомут охотою… Бог с ними, с сенокосами! Знать не хочу господ!..» Тем только успокоили, Что штоф вина поставили (Винцо-то он любил). Да черт его со временем Нанес-таки на барина: Везет Агап бревно (Вишь, мало ночи глупому, Так воровать отправился Лес – среди бела дня!), Навстречу та колясочка И барин в ней: «Откудова Бревно такое славное Везешь ты, мужичок?..» А сам смекнул откудова. Агап молчит: бревешко-то Из лесу из господского, Так что тут говорить! Да больно уж окрысился Старик: пилил, пилил его, Права свои дворянские Высчитывал ему!
Крестьянское терпение Выносливо, а временем Есть и ему конец. Агап раненько выехал, Без завтрака: крестьянина Тошнило уж и так, А тут еще речь барская, Как муха неотвязная, Жужжит под ухо самое…
Захохотал Агап! «Ах шут ты, шут гороховый! Никшни!» – да и пошел! Досталось тут Последышу За дедов и за прадедов, Не только за себя. Известно, гневу нашему Дай волю! Брань господская Что жало комариное, Мужицкая – обух! Опешил барин! Легче бы Стоять ему под пулями, Под каменным дождем! Опешили и сродники, Бабенки было бросились К Агапу с уговорами, Так он вскричал: «Убью!.. Что брага, раскуражились Подонки из поганого Корыта… Цыц! Никшни! Крестьянских душ владение Покончено. Последыш ты! Последыш ты! По милости Мужицкой нашей глупости Сегодня ты начальствуешь, А завтра мы Последышу Пинка – и кончен бал! Иди домой, похаживай, Поджавши хвост, по горницам, А нас оставь! Никшни!..»
«Ты – бунтовщик!» – с хрипотою Сказал старик; затрясся весь И полумертвый пал! «Теперь конец!» – подумали Гвардейцы черноусые И барыни красивые; Ан вышло – не конец!
Приказ: пред всею вотчиной, В присутствии помещика, За дерзость беспримерную Агапа наказать. Забегали наследники И жены их – к Агапушке, И к Климу, и ко мне! «Спасите нас, голубчики! Спасите!» Ходят бледные: «Коли обман откроется, Пропали мы совсем!» Пошел бурмистр орудовать! С Агапом пил до вечера, Обнявшись, до полуночи Деревней с ним гулял, Потом опять с полуночи Поил его – и пьяного Привел на барский двор. Все обошлось любехонько: Не мог с крылечка сдвинуться Последыш – так расстроился… Ну, Климке и лафа!
В конюшню плут преступника Привел, перед крестьянином Поставил штоф вина: «Пей да кричи: помилуйте! Ой, батюшки! ой, матушки!» Послушался Агап, Чу, во́пит! Словно музыку, Последыш стоны слушает; Чуть мы не рассмеялися, Как стал он приговаривать: «Ка-тай его, раз-бой-ника, Бун-тов-щи-ка… Ка-тай!» Ни дать ни взять под розгами Кричал Агап, дурачился, Пока не допил штоф. Как из конюшни вынесли Его мертвецки пьяного Четыре мужика, Так барин даже сжалился: «Сам виноват, Агапушка!» – Он ласково сказал…
«Вишь, тоже добрый! сжалился», – Заметил Пров, а Влас ему: – Не зол… да есть пословица: Хвали траву в стогу, А барина – в гробу! Все лучше, кабы Бог его Прибрал… Уж нет Агапушки…
«Как! умер?» – Да, почтенные: Почти что в тот же день! Он к вечеру разохался, К полуночи попа просил, К белу свету преставился. Зарыли и поставили Животворящий крест… С чего? Один Бог ведает! Конечно, мы не тронули Его не только розгами – И пальцем. Ну а все ж Нет-нет – да и подумаешь: Не будь такой оказии, Не умер бы Агап! Мужик сырой, особенный, Головка непоклончива, А тут: иди, ложись! Положим, ладно кончилось, А все Агап надумался: Упрешься – мир осердится, А мир дурак – доймет! Все разом так подстроилось: Чуть молодые барыни Не целовали старого, Полсотни, чай, подсунули, А пуще Клим бессовестный, Сгубил его, анафема, Винищем!.. Вон от барина Посол идет: откушали! Зовет, должно быть, старосту, Пойду взгляну камедь!
III
Пошли за Власом странники; Бабенок тоже несколько И парней с ними тронулось; Был полдень, время отдыха, Так набралось порядочно Народу – поглазеть. Все стали в ряд почтительно Поодаль от господ…
За длинным белым столиком, Уставленным бутылками И кушаньями разными, Сидели господа: На первом месте – старый князь, Седой, одетый в белое, Лицо перекошенное И – разные глаза. В петлице крестик беленький (Влас говорит: Георгия Победоносца крест). За стулом в белом галстуке Ипат, дворовый преданный, Обмахивает мух. По сторонам помещика Две молодые барыни: Одна черноволосая, Как свекла губы красные, По яблоку – глаза! Другая белокурая, С распущенной косой, Ай, косонька! как золото На солнышке горит! На трех высоких стульчиках Три мальчика нарядные, Салфеточки подвязаны Под горло у детей. При них старуха нянюшка, А дальше – челядь разная: Учительницы, бедные Дворянки. Против барина – Гвардейцы черноусые, Последыша сыны.
За каждым стулом девочка, А то и баба с веткою – Обмахивает мух. А под столом мохнатые Собачки белошерстые. Барчонки дразнят их…
Без шапки перед барином Стоял бурмистр. «А скоро ли, – Спросил помещик, кушая, – Окончим сенокос?»
– Да как теперь прикажете: У нас по положению Три дня в неделю барские, С тягла: работник с лошадью, Подросток или женщина, Да полстарухи в день, Господский срок [96] кончается…
«Тсс! тсс! – сказал Утятин князь, Как человек, заметивший, Что на тончайшей хитрости Другого изловил. – Какой такой господский срок? Откудова ты взял его?» И на бурмистра верного Навел пытливо глаз.
Бурмистр потупил голову, – Как приказать изволите! Два-три денька хорошие, И сено вашей милости Все уберем, Бог даст! Не правда ли, ребятушки?.. – (Бурмистр воротит к барщине Широкое лицо.) За барщину ответила Проворная Орефьевна, Бурмистрова кума: – Вестимо так, Клим Яковлич. Покуда вёдро держится, Убрать бы сено барское, А наше – подождет!
«Бабенка, а умней тебя! – Помещик вдруг осклабился И начал хохотать. – Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха! Дурак! дурак! дурак! Придумали: господский срок! Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха! Господский срок – вся жизнь раба! Забыли, что ли, вы: Я Божиею милостью, И древней царской грамотой, И родом и заслугами Над вами господин!..»
Влас наземь опускается. «Что так?» – спросили странники. – Да отдохну пока! Теперь не скоро князюшка Сойдет с коня любимого! С тех пор, как слух прошел, Что воля нам готовится, У князя речь одна: Что мужику у барина До светопреставления Зажату быть в горсти!..
И точно: час без малого Последыш говорил! Язык его не слушался: Старик слюною брызгался, Шипел! И так расстроился, Что правый глаз задергало, А левый вдруг расширился И – круглый, как у филина, – Вертелся колесом. Права свои дворянские, Веками освященные, Заслуги, имя древнее Помещик поминал, Царевым гневом, Божиим Грозил крестьянам, ежели Взбунтуются они, И накрепко приказывал, Чтоб пустяков не думала, Не баловалась вотчина, А слушалась господ!
«Отцы! – сказал Клим Яковлич, С каким-то визгом в голосе, Как будто вся утроба в нем, При мысли о помещиках, Заликовала вдруг. – Кого же нам и слушаться? Кого любить? надеяться Крестьянству на кого? Бедами упиваемся, Слезами умываемся, Куда нам бунтовать? Все ваше, все господское – Домишки наши ветхие, И животишки хворые, И сами – ваши мы! Зерно, что в землю брошено, И овощь огородная, И волос на нечесаной Мужицкой голове – Все ваше, все господское! В могилках наши прадеды, На печках деды старые И в зыбках дети малые – Все ваше, все господское! А мы, как рыба в неводе, Хозяева в дому!»
Бурмистра речь покорная Понравилась помещику: Здоровый глаз на старосту Глядел с благоволением, А левый успокоился: Как месяц в небе стал! Налив рукою собственной Стакан вина заморского, «Пей!» – барин говорит. Вино на солнце искрится, Густое, маслянистое. Клим выпил, не поморщился И вновь сказал: «Отцы! Живем за вашей милостью, Как у Христа за пазухой: Попробуй-ка без барина Крестьянин так пожить! (И снова, плут естественный, Глотнул вина заморского.) Куда нам без господ? Бояре – кипарисовы, Стоят, не гнут головушки! Над ними – царь один! А мужики вязовые – И гнутся-то, и тянутся, Скрипят! Где мат крестьянину, Там барину сполагоря: Под мужиком лед ломится, Под барином трещит! Отцы! руководители! Не будь у нас помещиков, Не наготовим хлебушка, Не запасем травы! Хранители! радетели! И мир давно бы рушился Без разума господского, Без нашей простоты! Вам на роду написано Блюсти крестьянство глупое, А нам работать, слушаться, Молиться за господ!»
Дворовый, что у барина Стоял за стулом с веткою, Вдруг всхлипнул! Слезы катятся По старому лицу. «Помолимся же Господу За долголетье барина!» – Сказал холуй чувствительный И стал креститься дряхлою, Дрожащею рукой. Гвардейцы черноусые Кисленько как-то глянули На верного слугу; Однако – делать нечего! – Фуражки сняли, крестятся. Перекрестились барыни. Перекрестилась нянюшка, Перекрестился Клим…
Да и мигнул Орефьевне: И бабы, что протискались Поближе к господам, Креститься тоже начали, Одна так даже всхлипнула Вподобие дворового. («Урчи! вдова Терентьевна! Старуха полоумная!» – Сказал сердито Влас.) Из тучи солнце красное Вдруг выглянуло; музыка Протяжная и тихая Послышалась с реки…
Помещик так растрогался, Что правый глаз заплаканный Ему платочком вытерла Сноха с косой распущенной И чмокнула старинушку В здоровый этот глаз. «Вот! – молвил он торжественно Сынам своим наследникам И молодым снохам. – Желал бы я, чтоб видели Шуты, врали столичные, Что обзывают дикими Крепостниками нас, Чтоб видели, чтоб слышали…»
Тут случай неожиданный Нарушил речь господскую: Один мужик не выдержал – Как захохочет вдруг!
Задергало Последыша. Вскочил, лицом уставился Вперед! Как рысь, высматривал Добычу. Левый глаз Заколесил… «Сы-скать его! Сы-скать бун-тов-щи-ка!»
Бурмистр в толпу отправился; Не ищет виноватого, А думает: как быть? Пришел в ряды последние, Где были наши странники, И ласково сказал: «Вы люди чужестранные, Что с вами он поделает? Подите кто-нибудь!» Замялись наши странники, Желательно бы выручить Несчастных вахлаков, Да барин глуп: судись потом, Как влепит сотню добрую При всем честном миру! «Иди-ка ты, Романушка! – Сказали братья Губины. – Иди! ты любишь бар!» – Нет, сами вы попробуйте! – И стали наши странники Друг дружку посылать. Клим плюнул: «Ну-ка, Власушка, Придумай, что тут сделаем? А я устал; мне мочи нет!»
– Ну да и врал же ты! –
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? – Сказал бурмистр с досадою. – Не в их руках мы, что ль?.. Придет пора последняя: Заедем все в ухаб [97], Не выедем никак, В кромешный ад провалимся, Так ждет и там крестьянина Работа на господ!»
– Что ж там-то будет, Климушка?
«А будет, что назначено: Они в котле кипеть, А мы дрова подкладывать!»
(Смеются мужики.)
Пришли сыны Последыша: «Эх! Клим-чудак! до смеху ли? Старик прислал нас; сердится, Что долго нет виновного… Да кто у вас сплошал?»
– А кто сплошал, и надо бы Того тащить к помещику, Да все испортит он! Мужик богатый… Питерщик… Вишь, принесла нелегкая Домой его на грех! Порядки наши чудные Ему пока в диковину, Так смех и разобрал! А мы теперь расхлебывай! – «Ну… вы его не трогайте, А лучше киньте жеребий. Заплатим мы: вот пять рублей…»
– Нет! разбегутся все…
«Ну, так скажите барину, Что виноватый спрятался». – А завтра как? Забыли вы Агапа неповинного?
«Что ж делать?.. Вот беда!»
– Давай сюда бумажку ту! Постойте! я вас выручу! Вдруг объявила бойкая Бурмистрова кума И побежала к барину, Бух в ноги: – Красно солнышко! Прости, не погуби! Сыночек мой единственный, Сыночек надурил! Господь его без разуму Пустил на свет! Глупешенек: Идет из бани – чешется! Лаптишком, вместо ковшика, Напиться норовит! Работать не работает, Знай скалит зубы белые, Смешлив… так Бог родил! В дому-то мало радости: Избенка развалилася, Случается, есть нечего – Смеется дурачок! Подаст ли кто копеечку, Ударит ли по темени – Смеется дурачок! Смешлив… что с ним поделаешь? Из дурака, родименький, И горе смехом прет!
Такая баба ловкая! Орет, как на девишнике, Цалует ноги барину. «Ну, Бог с тобой! Иди! – Сказал Последыш ласково. – Я не сержусь на глупого, Я сам над ним смеюсь!» «Какой ты добрый!» – молвила Сноха черноволосая И старика погладила По белой голове. Гвардейцы черноусые Словечко тоже вставили: Где ж дурню деревенскому Понять слова господские, Особенно Последыша Столь умные слова? А Клим полой суконною Отер глаза бесстыжие И пробурчал: «Отцы! Отцы! сыны атечества! Умеют наказать, Умеют и помиловать!»
Повеселел старик! Спросил вина шипучего. Высоко пробки прянули, Попадали на баб. С испугу бабы визгнули, Шарахнулись. Старинушка Захохотал! За ним Захохотали барыни. За ними – их мужья, Потом дворецкий преданный, Потом кормилки, нянюшки, А там – и весь народ! Пошло веселье! Барыни, По приказанью барина, Крестьянам поднесли, Подросткам дали пряников, Девицам сладкой водочки, А бабы тоже выпили По рюмке простяку… Последыш пил да чокался, Красивых снох пощипывал. (– Вот так-то! чем бы старому Лекарство пить, – заметил Влас, – Он пьет вино стаканами. Давно уж меру всякую Как в гневе, так и в радости Последыш потерял.)
Гремит на Волге музыка. Поют и пляшут девицы – Ну, словом, пир горой! К девицам присоседиться Хотел старик, встал на ноги И чуть не полетел! Сын поддержал родителя. Старик стоял: притопывал, Присвистывал, прищелкивал, А глаз свое выделывал – Вертелся колесом!
«А вы что ж не танцуете? – Сказал Последыш барыням И молодым сынам. – Танцуйте!» Делать нечего! Прошлись они под музыку. Старик их осмеял! Качаясь, как на палубе В погоду непокойную, Представил он, как тешились В его-то времена! «Спой, Люба!» Не хотелося Петь белокурой барыне, Да старый так пристал!
Чудесно спела барыня! Ласкала слух та песенка, Негромкая и нежная, Как ветер летним вечером, Легонько пробегающий По бархатной муравушке, Как шум дождя весеннего По листьям молодым! Под песню ту прекрасную Уснул Последыш. Бережно Снесли его в ладью И уложили сонного. Над ним с зеленым зонтиком Стоял дворовый преданный, Другой рукой отмахивал Слепней и комаров. Сидели молча бравые Гребцы; играла музыка Чуть слышно… лодка тронулась И мерно поплыла… У белокурой барыни Коса, как флаг распущенный, Играла на ветру…
«Уважил я Последыша! – Сказал бурмистр. – Господь с тобой! Куражься, колобродь! Не знай про волю новую, Умри, как жил, помещиком, Под песни наши рабские, Под музыку холопскую – Да только поскорей! Дай отдохнуть крестьянину! Ну, братцы! поклонитесь мне, Скажи спасибо, Влас Ильич: Я миру порадел! Стоять перед Последышем Напасть… язык примелется, А пуще смех долит. Глаз этот… как завертится, Беда! Глядишь да думаешь: «Куда ты, друг единственный? По надобности собственной Аль по чужим делам? Должно быть, раздобылся ты Курьерской подорожною!..» Чуть раз не прыснул я. Мужик я пьяный, ветреный, В амбаре крысы с голоду Подохли, дом пустехонек, А не взял бы, свидетель Бог, Я за такую каторгу И тысячи рублей, Когда б не знал доподлинно, Что я перед последышем Стою… что он куражится По воле по моей…»
Влас отвечал задумчиво: – Бахвалься! А давно ли мы, Не мы одни – вся вотчина… (Да… все крестьянство русское!) Не в шутку, не за денежки, Не три-четыре месяца, А целый век… да что уж тут! Куда уж нам бахвалиться, Недаром Вахлаки!
Однако Клима Лавина Крестьяне полупьяные Уважили: «Качать его!» И ну качать… «Ура!» Потом вдову Терентьевну С Гаврилкой, малолеточком, Клим посадил рядком И жениха с невестою Поздравил! Подурачились Досыта мужики. Приели все, все припили, Что господа оставили, И только поздним вечером В деревню прибрели. Домашние их встретили Известьем неожиданным: Скончался старый князь! «Как так?» – Из лодки вынесли Его уж бездыханного – Хватил второй удар! –
Крестьяне пораженные Переглянулись… крестятся…. Вздохнули… Никогда Такого вздоха дружного, Глубокого-глубокого Не испускала бедная Безграмотной губернии Деревня Вахлаки…
Но радость их вахлацкая Была непродолжительна. Со смертию Последыша Пропала ласка барская: Опохмелиться не дали Гвардейцы вахлакам! А за луга поемные Наследники с крестьянами Тягаются доднесь [98]. Влас за крестьян ходатаем, Живет в Москве… был в Питере… А толку что-то нет!
Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.269 сек.) |