БЕСЫ В ДОРКАХ

Кто-то бросил нитку —

вот и вся река.

Не скрипит калитка

над рекой в Дорках.

Под железной крышей

тих поповский дом.

Но сегодня слышу:

кто-то ходит в нем.

Под ногами гнется

одряхлевший пол.

Домовым неймется

или поп пришел?

Старый поп-расстрига

заглянул домой,

домового выгнал,

струсил домовой.

Я один и видел,

как, порхнув, исчез,

не стерпев обиды,

красноглазый бес.

Из трубы и к небу.

Поп сошел с крыльца.

— Как, родимый, мне бы

выжить подлеца?

Только я с порога –

он в трубу и вниз.

Упразднили бога –

бесы развелись.

Сели у мосточка,

мыслим о своем...

— Бога нет, и точка.

С бесом проживем.

НА ИСХОДЕ ЛЕТА

Родители уехали домой.

И бабушка,

хоть верила не шибко,

решила: оттого я озорной,

что не крещен.

Простим ее ошибку.

Меня крестили в церкви на холме,

открытой всем ветрам

и свету солнца.

Запомнил я, как лучик на стене

с евангельскою притчей

переплелся.

Священник, отрабатывая бас,

читал молитву громко и невнятно.

А я смотрел, как на иконостас

перемещались солнечные пятна.

Меня очаровала красота

серебряных пылинок в трубке света.

И было то от рождества Христа

в двадцатом веке, на исходе лета.

ЯРОСЛАВ

В шубе соболиной,

в шапке золоченой,

тяжело ступая на больную ногу,

шел он, битый в битвах,

бедами ученный,

вместе с сыновьями

помолиться богу.

Русь.

Она окрепла,

половцы притихли,

в городах надежны

стены и князья.

...Старческие очи

видят огнь и вихри,

над его могилой вставшие грозя.

Сыновья застыли

на церковном камне.

Говорил чуть слышно

старый Ярослав:

— О Руси единой

сохраняйте память.

Брат, идя на брата,

не бывает прав. —

Сыновья молчали,

глаз не поднимая.

Протянули руки —

руки холодны.

Ни «благословляю»

и ни «проклинаю»

не сказал. Лишь тихо:

— Нет моей вины.

* * *

Что я помню из детства?

Васильевский остров,

серый снег в переулках,

и влажный мороз,

и коня-исполина гранитную поступь.

А Петра в те года

словно не было.

После

понял я:

до него я еще не дорос.

НАЧАЛО

Веселое рыжее солнце

пронзило века в синеве.

Не с Ладоги в лодках чухонцы –

фрегаты плывут по Неве.

Развернут андреевским флагом,

дрожит горизонт на ветру.

И Меншиков шведскую шпагу

за кончик вручает Петру.

Гремит, белым дымом одевшись,

корабль напротив дворца.

— Как сына целую. Утешил!

Что хочешь проси у отца!

И палкою бьет по ботфортам,

на пятки встает и носки,

обшлагом кафтана потертым

стирает слезу со щеки.

И топчется, счастьем охвачен,

высок, неуклюж и красив,

рыданье державное прячет,

лицо на улыбку скосив.

— Викторию праздновать будем,

бочонки ломать в погребах,

палить из ружей и орудий,

чтоб порох скрипел на зубах!

И вдруг, задохнувшийся в крике,

рвет ворот, безумством дыша,

уже никакой не Великий —

России больная душа.

ЗДРАВСТВУЙ, СОЛНЦЕ ПЕТРА!

В пять рассеялась мгла.

Холодна и чиста,

тень Петра пролегла

от моста до моста.

По свинцовой волне,

по гранитным быкам,

по дворцовой стене,

по грядущим векам.

Я коснулся ее,

я пошел вслед за ней.

Стыло сердце мое

много лет, много дней.

Здравствуй, солнце Петра,

дым походных костров,

ледяные ветра,

буруны у бортов!

Полыханье знамен,

гром орудий и труб,

одиночества стон,

кровь искусанных губ!

Поиск по сайту: