ДОМ ТАМ, ГДЕ ПРЕКЛОНИШЬ ГОЛОВУ

9 МАЯ 1992 ГОДА, СУББОТА
(ГЕНРИ 28)

ГЕНРИ: Я решил, что лучше всего будет прямо спросить; он ответит или да, или нет. Сел на железнодорожную ветку Рейвенсвуд до дома отца, дома моей юности. В последнее время я бывал здесь нечасто; отец редко приглашает меня, и я никогда не приезжаю без предупреждения, так, как собираюсь сделать в этот раз. Но если он не отвечает на звонки, то чего же он ждет? Схожу на станции «Вестерн» и иду на запад по Лоуренс. Дом стоит на Вирджиния-авеню; заднее крыльцо выходит на реку Чикаго. Я топчусь в холле и ищу в кармане ключ, в это время из своей двери выглядывает миссис Ким и яростно машет мне рукой, приглашая войти. Я встревожен; Кимми обычно очень сердечная, громкая, любящая и, хотя она все знает о нашей ситуации, никогда не вмешивается. Ну почти никогда. На самом деле она играет довольно большую роль в нашей жизни, но нам это нравится. Я чувствую, что она действительно расстроена.

– Колы хочешь? – спрашивает она, уже отправляясь на кухню.

– Конечно.

Оставляю рюкзак у входной двери и иду за ней. В кухне она разбивает кусок льда, который лежит на старомодном подносе. Я всегда поражался силе Кимми. Ей уже, наверное, семьдесят, а выглядит, кажется, точно так же, как в те времена, когда я был маленьким. Я много времени провел здесь, помогал ей готовить ужин для мистера Кима (он умер пять лет назад), читал, делал уроки и смотрел телевизор. Теперь я сижу за кухонным столом, она ставит передо мною бокал колы, в котором гремит лед. На столе перед ней стоит чашка из китайского набора, по окружности которой порхают колибри. Я помню первый раз, когда она позволила мне выпить кофе из такой чашки; мне было тринадцать. Я чувствовал себя совсем взрослым.

– Давненько не виделись, дружок. И правда.

– Я знаю. Мне жаль… Время летит, не успеваешь глазом не моргнуть.

Она рассматривает меня. У Кимми блестящие черные глаза, которые, кажется, видят каждый мой позвонок. Ее плоское корейское лицо скрывает все эмоции, если только она не хочет, чтобы вы их заметили. Она потрясающе играет в бридж.

– Ты путешествовал во времени?

– Нет. Если честно, я уже несколько месяцев нигде не был. Это здорово.

– Появилась подружка? Я только усмехаюсь.

– Хо-хо, хорошо, мне нужно все о ней знать. Как ее зовут? Почему ты ее не приводишь?

– Зовут ее Клэр. Я несколько раз предлагал привезти ее сюда, но отец постоянно отказывался.

– А вот мне ты ничего не предлагал. Приезжайте, и Ричард будет. Я приготовлю утку с яблоками.

Как всегда, меня поражает собственная глупость. Миссис Ким точно знает, как разрешить все социальные противоречия. Отец не испытывает ни малейших угрызений совести, ведя себя со мною как идиот, но ради миссис Ким он, как обычно, будет вести себя нормально, потому что она практически воспитала его ребенка и, возможно, берет с него меньше денег за квартиру.

– Ты – гений.

– Я знаю. Почему я не получила Макартуровскую премию^[60]? Я тебя спрашивала?

– Не знаю. Может, ты недостаточно часто появляешься в общественных местах. Не думаю, что люди Макартура заглядывают в лотерейные киоски.

– Нет, у них уже достаточно денег. Так когда вы поженитесь?

Кола попадает не туда, потому что я начинаю хохотать как сумасшедший. Кимми подходит ко мне и начинает хлопать по спине. Я успокаиваюсь, она садится обратно, смотрит сердито.

– Что такого смешного я сказала? Я просто спросила. Я же должна была спросить, а?

– Нет, не в этом дело, просто… я смеюсь не потому, что это глупо, а потому, что ты просто читаешь мои мысли. Я приехал попросить отца разрешить взять кольца мамы.

– О господи, ну я прямо не знаю. Боже, ты женишься! Эй! Просто класс! А она согласится?

– Думаю, да. Уверен на девяносто девять процентов.

– Ну, это совсем хорошо. Хотя насчет колец мамы я не уверена. Слушай, я хочу сказать тебе кое-что… – Она смотрит на потолок. – Твой отец… с ним не все хорошо. Он много кричит, швыряет вещи и не играет.

– Что ж, ничего удивительного. Но и хорошего мало. Ты у него там была в последнее время?

Обычно Кимми частенько бывает у отца. Думаю, она тайно там убирается. Я видел, как она демонстративно гладила его концертные рубашки, как будто ждала, что я скажу.

– Он меня не пускает! – Она чуть не плачет. Это очень плохо. Конечно, у отца куча проблем, но с его стороны просто ужасно вовлекать в них Кимми.

– А когда его там нет?

Обычно я притворяюсь, что не знаю о наличии у Кимми, в тайне от отца, ключа от его комнаты; она же притворяется, что никогда в его отсутствие там не бывает. Но на самом деле, переехав отсюда, я начал это ценить. Кто-то должен за ним присматривать.

Кимми выглядит виноватой, коварной и слегка встревоженной, когда я говорю это.

– Ладно, один раз я там была, потому что беспокоилась за него. У него везде мусор; если так будет продолжаться, заведутся мошки. В холодильнике ничего нет, кроме пива и лимонов. На кровати столько одежды навалено, не думаю, что он на ней спит. Я не знаю, что он делает. Я никогда не видела его таким плохим после смерти твоей мамы.

– О боже. И что ты об этом думаешь?

Над головами раздается жуткий грохот, который означает, что отец что-то уронил в кухне. Возможно, он только проснулся.

– Думаю, мне лучше туда пойти.

– Да. – Кимми горит от нетерпения. – Он такой милый парень, твой отец; не знаю, почему он так себя запустил.

– Он алкоголик. Именно так поступают алкоголики. Это записано в их руководстве: «Упасть на дно и продолжать катиться вниз».

– Кстати, о работе… – Она смотрит мне в глаза своим удивительным взглядом.

– Да? – «О черт!»

– Не думаю, что он работает.

– Ну, сейчас не сезон. В мае он никогда не работает.

– Оркестр сейчас в Европе, а он здесь. И еще: он уже два месяца не платит за квартиру.

Черт, черт, черт!

– Кимми, почему ты мне не позвонила? Это ужасно. Черт! – Я вскакиваю и несусь по коридору, хватаю рюкзак и возвращаюсь в кухню. Шарю по рюкзаку и нахожу чековую книжку. – Сколько он тебе должен?

– Нет, Генри, – миссис Ким ужасно смущена, – не надо. Он заплатит.

– Он может заплатить потом мне. Давай, родная, все в порядке. Ну, не стесняйся, скажи, сколько.

– Тысяча двести долларов, – тихо говорит она, не глядя на меня.

– Всего-то? Что ты делаешь, старушка, руководишь «Обществом филантропов в поддержку заблудших Детамблей»? – Я ставлю сумму на чеке и засовываю под блюдечко. – Лучше обналичь побыстрее, а то я тебе покоя не дам.

– Ну, тогда не буду обналичивать, чтобы ты приезжал в гости.

– Я в любом случае приеду. – «Господи, как я виноват!» – И привезу Клэр.

– Надеюсь, – сияет в ответ Кимми. – Я буду у вас свидетельницей, да?

– Если отец не придет в себя, именно ты будешь меня женить. Вообще, идея классная: ты ведешь меня по проходу, Клэр ждет во фраке, органист играет «Лоэнгрина»…

– Я лучше себе платье куплю.

– Эй! Не покупай никаких платьев, пока я не скажу, что все состоится. Думаю, мне лучше сходить поговорить с ним.

Я со вздохом встаю. В кухне миссис Ким я вдруг чувствую себя огромным, как будто приехал в свою начальную школу и умиляюсь, глядя на крошечные парты. Она медленно поднимается и идет за мной к двери. Мы обнимаемся. На мгновение она кажется хрупкой и тонкой, и я думаю о ее жизни, вспоминаю, как мы убирались, занимались садом, играли в бридж, но затем все проблемы вдруг наваливаются на меня снова. Я скоро вернусь; я не могу провести всю жизнь, пряча Клэр под кроватью. Кимми смотрит, как я открываю дверь в квартиру отца.

– Эй, отец! Ты дома? Тишина, затем вопль:

– УХОДИ!

Я поднимаюсь по лестнице, и миссис Ким закрывает свою дверь.

Первое, что поражает, это запах: здесь явно что-то гниет. Гостиная пустая. Где все книги? У моих родителей были сотни книг по музыке, истории, романы на французском, немецком, итальянском: где они? Даже коллекция аудиокассет и компакт-дисков кажется меньше. Везде валяются листы бумаги: почта, газеты, ноты, ими застлан весь пол. На мамином пианино ровный слой пыли, в вазе на подоконнике – давно высохшие гладиолусы. Иду по коридору, заглядывая в спальни. Полный хаос; одежда, мусор, опять газеты. В ванной под раковиной лежит бутылка «Мишлоб», плитку покрывает глянцевый слой пролитого пива.

Мой отец сидит на кухне за столом, спиной ко мне, глядя в окно на реку. Он не поворачивается, когда я вхожу. Не смотрит на меня, когда я сажусь за стол. Не встает и не уходит, и я понимаю это как согласие поговорить.

– Привет, отец. Молчание.

– Только что видел миссис Ким. Она говорит, что дела у тебя не очень.

Молчание.

– Я слышал, что ты не работаешь.

– Сейчас май.

– Почему ты не на гастролях?

Наконец он смотрит на меня. Под упрямством притаился страх.

– Я на больничном.

– Давно?

– С марта.

– Больничный оплачивается? Молчание.

– Ты болен? Что с тобой?

Я думаю, что он ничего не ответит, он просто вытягивает вперед руки. Они трясутся, как будто в них происходит свое крошечное землетрясение. Все, это конец. Двадцать три года целенаправленного пьянства, и он больше не может играть на скрипке.

– Господи, отец. Что говорит Стэн?

– Он говорит, что все. Нервы нарушены и восстановлению не подлежат.

– Господи.

Мы смотрим друг на друга какую-то невыносимо долгую минуту. На его лице написано страдание, и до меня начинает доходить, что у него ничего нет. Ничто его больше не держит, не заботит, его жизнь кончена. Сначала мама, потом музыка, они ушли, ушли. Я никогда не был для него настолько важен, поэтому держаться за меня ему смысла нет.

– И что теперь? Молчание. Теперь уже ничего.

– Ты не можешь просто сидеть здесь и пить следующие двадцать лет.

Он смотрит в стол.

– А что насчет пенсии? Профсоюз? Страхование здоровья престарелых? Общество анонимных алкоголиков?

Он ничего не сделал, пустил все на самотек. А где был я?

– Я заплатил за тебя аренду.

– Да? – смущенно говорит он. – А я разве не заплатил?

– Ты задолжал за два месяца. Миссис Ким была очень смущена. Не хотела мне говорить и не хотела, чтобы я давал ей эти деньги. Но зачем перекладывать твои проблемы на ее плечи.

– Бедная миссис Ким.

У отца по щекам текут слезы. Он старик. Другого слова здесь не подберешь. Ему пятьдесят семь, и он старик. Я уже не злюсь. Мне его жаль, и я за него боюсь.

– Отец.– Он снова смотрит на меня.– Послушай. Ты должен позволить мне кое-что сделать, ладно? – Он отводит глаза, снова смотрит в окно, на бесконечно более интересные деревья на другом берегу реки.– Ты должен дать мне разобраться с твоими бумагами насчет пенсии, выписками из банковских счетов и тому подобное. Ты должен позволить миссис Ким и мне здесь прибраться. И ты должен перестать пить.

– Нет.

– Что нет? Все или только что-то одно? Тишина. Я начинаю терять терпение, поэтому меняю тему.

– Папа, я собираюсь жениться. Наконец-то я привлек его внимание.

– На ком? На ком жениться? – спрашивает он, и, как мне кажется, довольно беззлобно.

Он ужасно любопытен. Я вынимаю свой бумажник и достаю из кармашка фотографию Клэр. На ней Клэр невозмутимо смотрит на Лайтхауз-Бич. Волосы развеваются, как флаг на ветру, и в раннем утреннем свете она словно сияет на фоне темных деревьев. Папа берет фотографию и внимательно ее изучает.

– Ее зовут Клэр Эбшир. Она художница.

– Что ж. Красивая,– нехотя говорит он. Ощущение такое, что сейчас я получу отцово благословение.

– Мне бы хотелось… мне бы очень хотелось подарить ей свадебное кольцо мамы и кольцо на помолвку. Думаю, маме бы это понравилось.

– Ты-то откуда знаешь? Ты, наверное, вообще ее не помнишь.

Сначала мне кажется, что я не хочу говорить об этом, но потом вдруг решаю рассказать все.

– Я постоянно вижу ее. Я видел ее сотни раз с того времени, как она умерла. Я вижу, как она гуляет по округе, с тобой и со мной. Она идет в парк разучивать ноты, ходит по магазинам, пьет кофе с Марой у Тии. Я вижу ее с дядей Ишем. Я вижу ее в Джиллиарде. Я слышу, как она поет! – Отец смотрит, открыв рот. Я убиваю его, но ничего не могу с собой поделать. – Я разговаривал с ней. Однажды, стоя рядом в переполненной электричке, я до нее дотронулся. – Отец плачет. – Это ведь не только проклятье, так?

Иногда перемещение по времени – это благословение. Мне нужно ее видеть, и иногда я это делаю. Клэр бы ей понравилась, она бы хотела, чтобы я был счастлив, и она бы переживала из-за того, что ты послал к черту свою жизнь только потому, что она умерла.

Он сидит за кухонным столом и плачет. Плачет, не закрывая лица; просто опустил голову, и слезы текут по нему. Я какое-то время смотрю на него, на результат своей несдержанности. Потом иду в ванную и возвращаюсь с рулоном туалетной бумаги. Он отрывает кусок, как слепой, и сморкается. Несколько минут мы просто молча сидим.

– Почему ты мне ничего не рассказывал?

– В смысле?

– Почему не рассказывал, что видишь ее? Мне бы хотелось… это знать.

Почему я не рассказывал? Потому что любой нормальный отец сразу бы сообразил, что незнакомец, шатающийся по соседству в первые годы его женитьбы, это его родной сын, путешественник во времени. Потому что я боялся: он ведь ненавидел меня за то, что я выжил. Потому что я втайне чувствовал, что могущественнее его, а он считал, что я ущербный. В общем, все причины – мерзкие.

– Я думал, что тебя это огорчит.

– О нет. Это меня… не огорчает. Я… хорошо, что я знаю, что она здесь, где-то рядом. В смысле… самое плохое – это то, что она ушла. Поэтому хорошо, что на самом деле она здесь. Даже если я ее не вижу.

– Обычно она выглядит счастливой.

– Да, она была очень счастлива… мы были очень счастливы.

– Да. Такое ощущение, что ты был совсем другим. Я всегда гадал, каким бы я вырос рядом с тобой тем, прежним.

Он медленно поднимается. Я остаюсь сидеть, а он нетвердой походкой идет по коридору, в свою спальню. Я слышу, как он шарит по комнате и потом медленно возвращается с маленькой сатиновой коробочкой. Открывает ее и достает темно-синий футляр для драгоценностей. Достает из него два тонких кольца. Они лежат как семечки на его длинной, трясущейся ладони. Отец накрывает левой ладонью правую, как будто кольца теперь – это светлячки, и он не отпускает их. Глаза закрыты. Потом открывает глаза, протягивает ладони ко мне: я подставляю руки, и он высыпает в них кольца.

Кольцо на помолвку с изумрудом, и тусклый свет из окна преломляет в нем зеленые и белые искры. Кольца серебряные, их нужно почистить. Их нужно носить, и я точно знаю девушку, которая будет носить их.

Поиск по сайту: