КАНУН НОВОГО ГОДА, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

31 ДЕКАБРЯ 2006 ГОДА, ВОСКРЕСЕНЬЕ
(КЛЭР 35, ГЕНРИ 43)
(19:25)

КЛЭР: У нас будет праздник! Сначала Генри не хотел, но теперь выглядит абсолютно довольным. Он сидит за кухонным столом и показывает Альбе, как делать цветочки из моркови и редиски. Признаю, что играю не совсем честно: я высказала идею в присутствии Альбы, она так обрадовалась – и он не решился разочаровывать ее.

– Все будет замечательно, Генри. Позовем всех, кого знаем.

– Всех? – спрашивает он с улыбкой.

– Всех, кого захотим, – исправляюсь я.

И теперь я целыми днями убираю дом, Генри и Альба пекут печенье (хотя Альба съедает половину теста, если недосмотреть). Вчера мы с Клариссой пошли в бакалею и купили соус, картофель фри, паштеты, всевозможные овощи, пиво, вино, шампанское, маленькие цветные канапе, салфетки с золотыми словами «С Новым годом!», разноцветные бумажные тарелки и бог знает что еще. Теперь весь дом пахнет тефтелями и быстро осыпающейся рождественской елкой в гостиной. Алисия тоже здесь, моет бокалы для вина. Генри поднимает на меня глаза и говорит:

– Эй, Клэр, уже пора. Иди, прими душ. Смотрю на часы и понимаю, что да, пора.

В ванной мою голову, сушу волосы, надеваю трусики, лифчик, чулки и черное шелковое вечернее платье, туфли на шпильке. Брызгаюсь духами, чуть-чуть крашу губы, последний взгляд в зеркало (выгляжу напуганной), и обратно в кухню, где Альба, довольно странно, все еще чистая в синем вельветовом платье, а Генри по-прежнему в дырявой красной фланелевой рубашке и драных синих джинсах.

– А ты переодеваться будешь?

– О… да. Конечно. Поможешь, ладно? Везу его в нашу спальню.

– Что хочешь надеть? – Я быстро просматриваю его ящики в поисках трусов и носков.

– Все равно. Выбирай сама. – Генри протягивает руку и захлопывает дверь. – Иди сюда.

Прекращаю поиски и смотрю на Генри. Он ставит кресло-коляску на тормоз и устраивается на кровати.

– Времени нет, – говорю я.

– Точно. Поэтому не трать его на болтовню. Голос такой тихий и неотразимый. Я закрываю дверь на защелку.

– Знаешь, я только что оделась…

– Ш-ш. – Он протягивает ко мне руки, и я сдаюсь, сажусь рядом с ним, и в голове рождается непрошеная фраза: «последний раз».

(20:05)

ГЕНРИ: Звонок в дверь раздается в тот момент, когда я завязываю галстук. Клэр нервно спрашивает:

– Я нормально выгляжу?

О да. Она розовая и миленькая, и я говорю ей это. Мы появляемся из спальни, когда Альба бежит открывать дверь и начинает кричать:

– Дедушка! Дедушка! Кимми!

Отец сбивает снег с ботинок и наклоняется обнять ее. Клэр целует его в обе щеки. Отец отдает ей пальто. Альба захватывает Кимми и ведет ее смотреть елку, не дав ей даже раздеться.

– Привет, Генри, – улыбаясь, говорит отец, и внезапно до меня доходит: сегодня моя жизнь в последний раз промелькнет перед моими глазами.

Мы пригласили всех, кто нам дорог: отец, Кимми, Алисия, Гомес, Кларисса, Филип, Марк и Шерон с детьми, бабушка, Бен, Хелен, Рут, Кендрик и Нэнси с детьми, Роберто, Кэтрин, Изабель, Мэтт, Амелия, друзья-художники Клэр, мои друзья из библиотеки, родители друзей Альбы, арт-дилер Клэр, даже Селия Аттли, по настоянию Клэр… Не хватает только тех, кто прийти никак не могли: моя мама, Люсиль, Ингрид… О боже. Помоги мне.

(20:20)

КЛЭР: Гомес и Кларисса влетают, как два истребителя-камикадзе.

– Эй, Книжный Мальчик, ты что, тротуар никогда не расчищаешь?

Генри ударяет себя по лбу:

– Так и думал, что что-то забыл.

Гомес ставит Генри на колени пакет, полный музыкальных дисков, и уходит чистить тротуар. Кларисса смеется и идет за мной на кухню. Вынимает огромную бутылку русской водки и сует в морозилку. Мы слышим, как Гомес поет «Пусть идет снег», расчищая лопатой путь от дома.

– Где дети? – спрашиваю я Клариссу.

– Мы их оставили у моей мамы. Это Новый год; мы решили, что с бабушкой им будет веселее. К тому же собираемся маяться с похмелья без свидетелей, понимаешь?

На самом деле я никогда об этом не думала; я ни разу не пила после того, как была зачата Альба. Альба вбегает в кухню, и Кларисса радостно обнимает ее:

– Эй, детка! Мы принесли тебе подарок! Альба смотрит на меня.

– Ну же, открывай.

Это крошечный маникюрный набор, состоящий из пилок для ногтей. Альба в восторге открывает рот. Я тихонько ее пихаю, и она вспоминает:

– Спасибо, тетя Кларисса.

– Пожалуйста, Альба.

– Иди папе покажи, – говорю я ей, и она убегает в направлении гостиной.

Просовываю голову в коридор и вижу, что Альба взволнованно размахивает руками, стоя перед Генри, а он сидит, протянув ей руки, как будто жалуясь на эктомию ногтей.

– Вот это да, – говорю я Клариссе.

– Это у меня была такая мечта в детстве, – улыбается она. – Я мечтала работать в салоне красоты.

– Но не научилась, поэтому стала художницей, – смеюсь я.

– Я встретила Гомеса и поняла, что никто никогда не сможет свергнуть женоненавистническую буржуазно-капиталистическую корпоративную систему путем химической завивки.

– Конечно, продавая искусство, мы тоже не совсем поставили ее на колени.

– Говори за себя, детка. Ты просто помешана на красоте, вот и все.

– Виновата, поняла, поняла.

Мы идем в столовую, и Кларисса начинает нагружать свою тарелку.

– Над чем ты работаешь? – спрашиваю ее я.

– Компьютерные вирусы как искусство.

– Ого.– «О нет».– А это разве не противозаконно?

– Ну, нет. Я просто разрабатываю их, затем рисую на полотнах HTML, a потом устраиваю выставку. В сеть я их и не запускаю.

– Но это может кто-то другой сделать.

– Конечно,– хитро улыбается Кларисса.– Надеюсь, так оно и есть. Гомес издевается, но некоторые из этих маленьких рисунков могут доставить серьезные неудобства Всемирному банку, и Биллу Гейтсу, и ублюдкам, которые делают банкоматы.

– Ну, тогда удачи. Когда выставка?

– В мае. Я тебе открытку пошлю.

– Да, когда я ее получу, то переведу все наши активы в золото и спрячу в бутылках с водой.

Кларисса смеется. Появляются Кэтрин и Амелия, и мы прекращаем разговор о мировой анархии посредством искусства и начинаем восхищаться вечерними платьями друг друга.

(20:50)

ГЕНРИ: Дом полон родных и близких, некоторых из них я не видел после операции. Ли Джейкобс, арт-дилер Клэр, тактична и приветлива, но мне трудно выдержать жалость в ее глазах. Селия удивляет меня тем, что подходит прямо ко мне и протягивает руку. Я ее пожимаю.

– Мне жаль видеть тебя таким, – говорит она.

– Ну зато ты выглядишь потрясающе, – отвечаю я. И не вру. Волосы забраны очень высоко, и она одета во что-то блестящее, синее.

– Угу,– говорит Селия своим коронным сладким голосом. – Мне больше нравилось, когда ты был плохим и я могла просто ненавидеть твою тощую белую задницу.

– А, старые добрые времена, – смеюсь я. Она копается в сумочке.

– Я нашла это давным-давно в вещах Ингрид. Думала, Клэр это заинтересует.

Селия дает мне фотографию. На ней я году, наверное, в 1990. Волосы длинные, я смеюсь, стоя без рубашки на Оук-стрит-бич. Фотография классная. Не помню, когда Ингрид сделала этот снимок, но, в конце концов, было столько моментов, связанных с Ингрид, которые сейчас и не упомнить.

– Да, думаю, ей это очень понравится. Memento mori ^[105] .– Я отдаю ей фотографию.

– Ты не умер, Генри Детамбль, – зло смотрит на меня Селия.

– Я не так далек от этого, Селия.

– Ну,– смеется Селия,– если попадешь в ад раньше меня, займи мне место рядом с Ингрид.

Она резко поворачивается и идет искать Клэр.

(21:45)

КЛЭР: Дети набегались и объелись, и теперь они сонные и больные. Прохожу в коридоре мимо Колина Кендрика и спрашиваю, не хочет ли он вздремнуть; он очень важно отвечает, что хочет остаться со взрослыми. Я тронута его вежливостью и юной красотой, его застенчивостью в разговоре со мной, хотя он знает меня всю жизнь. Альба и Надя Кендрик не так сдержанны.

– Ма-а-ам, – блеет Альба, – ты же сказала, что мы можем остаться!

– Конечно, но разве вы не хотите ненадолго прилечь? Прямо перед полночью я разбужу вас.

– Не-е-ет.

Кендрик слушает этот диалог, я пожимаю плечами, а он смеется.

– Упорная парочка. Хорошо, девчонки, давайте вы пока тихонько поиграете в комнате Альбы.

Они уходят, ворча. Мы знаем, что через несколько минут они будут счастливо играть.

– Рад увидеть вас, Клэр, – говорит Кендрик, когда подходит Алисия.

– Привет, Клэр. Посмотри-ка на папу. Смотрю по направлению взгляда Алисии и вижу, что наш отец флиртует с Изабель.

– Кто это?

– О господи, – смеюсь я. – Это Изабель Берк. Начинаю описывать сексуальные наклонности Изабель. Мы так смеемся, что почти дышать не можем.

– Ну, здорово. О, прекращаем,– говорит Алисия.

К нам подходит Ричард, привлеченный нашей истерикой:

– Что такого смешного, bella donnas ^[106] ?

Мы трясем головами, продолжая хихикать.

– Они издеваются над тем, как заигрывает их отец, – говорит Кендрик.

Ричард кивает, смущенный, и спрашивает Алисию о расписании ее весенних концертов. Они удаляются по направлению к кухне, болтая о Бухаресте и Бартоке. Кендрик по-прежнему стоит около меня, хочет сказать что-то, чего я не хочу слышать. Я говорю, что мне нужно идти, и он берет меня за руку.

– Подождите, Клэр… Мне жаль,– говорит он.

– Все в порядке, Дэвид.

Секунду мы смотрим друг на друга. Кендрик качает головой и шарит по карманам в поисках сигарет.

– Если когда-нибудь захотите прийти в лабораторию, я бы показал, что делаю для Альбы…

Я оглядываюсь, ищу Генри. В гостиной Гомес показывает Шерон, как танцевать румбу. Кажется, все веселятся от души, но Генри нигде не видно. Я не видела его уже по меньшей мере сорок пять минут и чувствую сильное желание его найти, убедиться, что он в порядке, убедиться, что он здесь.

– Простите, – говорю я Кендрику, который смотрит так, как будто хочет продолжить разговор. – В другой раз. Когда будет потише.

Он кивает. Появляется Нэнси Кендрик с Колином на буксире, и разговор становится невозможным. Они пускаются в шумное обсуждение хоккея на льду, а я исчезаю.

(21:48)

ГЕНРИ: В доме стало слишком жарко, и мне нужно остыть, поэтому я сижу на закрытом переднем крыльце. Слышу, как в гостиной разговаривают люди. Падает плотный быстрый снег, прикрывая все машины и кусты, смягчая их резкие углы и заглушая шум движения. Прекрасная ночь. Открываю дверь между крыльцом и гостиной.

– Эй, Гомес.

– Да? – спрашивает он, подбегая и высовывая голову из-за двери.

– Пойдем наружу.

– Да тут чертовски холодно.

– Пойдем, старый больной глава городского совета.

Что-то в моем голосе заставляет его послушаться.

– Хорошо, хорошо. Секунду.

Он исчезает и через несколько минут возвращается в пальто, приносит и мое. Когда я просовываю в него руки, он предлагает мне фляжку.

– О нет, спасибо.

– Водка. Волосы на груди дыбом встанут.

– С успокоительным не пойдет.

– А, да. Быстро мы забываем.

Гомес провозит меня через гостиную. У верхней ступеньки он вынимает меня из кресла, и я еду у него на спине, как ребенок, как обезьянка, мы выходим за дверь, на улицу. Холодный воздух напоминает скелет. Чувствую запах алкоголя в дыхании Гомеса. Где-то там, за натриевыми парами Чикаго, сияют звезды.

– Товарищ.

– А?

– Спасибо за все. Ты был лучшим…

Не могу видеть его лицо, но все равно понимаю, что Гомес застыл под всеми слоями одежды.

– О чем это ты?

– Моя старуха уже точит косу, Гомес. Время вышло. Игра окончена.

– Когда?

– Скоро.

– Как скоро?

– Не знаю, – вру я. «Очень, очень скоро». – В любом случае, я просто хотел сказать… я знаю, что иногда я был настоящим мерзавцем. – (Гомес смеется.) – Но это было здорово. – (Я останавливаюсь, еле сдерживаясь от слез.) – Это было действительно здорово.

Мы стоим, невразумительные американские особи мужского пола, дыхание замерзает перед нами крошечными облачками, возможные слова остались непроизнесенными, и наконец я говорю:

– Пойдем внутрь. И мы возвращаемся.

Бережно посадив меня обратно в кресло, Гомес обнимает меня на секунду и потом уходит тяжелой походкой, не оглядываясь.

(22:15)

КЛЭР: Генри нет в гостиной, которая полна маленькой, но решительной группой людей, пытающихся танцевать разными и невероятными способами, под «Squirrel Nut Zippers». Кларисса с Мэттом выделывают что-то похожее на ча-ча-ча, Роберто довольно неплохо танцует с Кимми, которая движется осторожно, но абсолютно точно в стиле фокстрота. Гомес оставил Шерон ради Кэтрин, которая вскрикивает, когда он крутит ее, и смеется, когда он прекращает па, чтобы прикурить.

Генри нет в кухне, которую заняли Рауль, Джеймс, Лурдес и остальные мои друзья-художники. Они угощают друг друга историями об ужасных вещах, которые арт-дилеры творят с художниками, и наоборот. Лурдес рассказывает о том, как Эд Кьенхольц сделал кинетическую скульптуру, которая просверлила огромную дыру в дорогущем столе его дилера. Все издевательски смеются. Я грожу им пальцем и говорю:

– Смотрите, чтобы Ли не услышала.

– А где Ли? – кричит Джеймс. – Спорю, она сможет нам рассказать классные вещи…– Он идет искать моего дилера, она на втором этаже пьет коньяк с Марком.

Бен заваривает себе чай. У него специальный мешочек на молнии, где есть все сорта вонючих трав, которые он осторожно отмеряет в чайное ситечко и макает в кружку с кипятком.

– Ты Генри не видел? – спрашиваю я его.

– Видел, я только что говорил с ним. Он на главном крыльце. – Бен смотрит на меня. – Я беспокоюсь за него. Он такой грустный. Он…– Бен замолкает, делает жест, означающий «может, я и ошибаюсь». – Он напомнил мне моих пациентов, когда они думают, что им недолго осталось жить…

У меня сердце падает.

– Он так угнетен из-за ног…

– Я знаю. Но он разговаривал так, как будто собирается сесть на поезд, который отправляется немедленно. Знаешь, он мне сказал… – Бен понижает голос, который и так всегда тихий, и я едва слышу его сейчас. – Он сказал, что любил меня, и поблагодарил… Ну, люди, парни не говорят такого, если думают, что протянут еще долго, так?

Глаза Бена плавают за стеклами очков, я обнимаю его, и мы стоим так с минуту, мои руки охватывают усохшее тело Бена. Вокруг нас болтают люди, никто не обращает внимания.

– Не хочу никого пережить, – говорит Бен. – Господи. Выпив тонны этого жуткого пойла и пятнадцать лет пробыв чертовым страдальцем, я думаю, что заслужил право, чтобы все, кого я знаю, собрались у моего гроба и сказали: «Достойно помер» или что-нибудь в этом роде. Я рассчитываю, что Генри будет там и процитирует Донна: «Смерть, не гордись, ты, долбаная дура». Это будет чудесно.

– Ну, – смеюсь я, – если Генри этого не сделает, то я смогу. Я иногда неплохо изображаю Генри.

Я поднимаю одну бровь, задираю подбородок, понижаю голос:

– «Последний – вечный – день восславлю я, и Смерть будет сидеть на кухне в одних портках в три утра, разгадывая старый кроссворд…»

Бен сгибается от смеха. Я целую его в гладкую бледную щеку и иду дальше.

Генри сидит один на главном крыльце, в темноте, глядя на снег. Я едва ли выглянула сегодня в окно за весь день и теперь понимаю, что уже давно упорно идет снег. Снегоуборочные машины шумят на Линкольн-авеню, и наши соседи счищают снег с дорожки. Хотя крыльцо закрыто, все равно холодно.

– Пойдем внутрь,– говорю я.

Стою около него, глядя, как на другой стороне улицы в снегу прыгает собака. Генри обнимает меня за талию и прислоняется головой к бедру.

– Жаль, я не могу сейчас остановить время, – говорит он.

Я пробегаю пальцами по его волосам. Они жестче и гуще, чем раньше, до того как поседели.

– Клэр.

– Генри.

– Пора…– Он останавливается.

– Что?

– Это… я…

– Господи. – Я сажусь на тахту, глядя на Генри. – Но… не надо. Просто… останься.– Я сильно сжимаю его руку.

– Это уже случилось. Постой, дай я сяду рядом с тобой.

Он вытаскивает себя из кресла и садится на тахту. Мы лежим на холодной ткани. Я дрожу в тонком платье. В доме смеются и танцуют. Генри обнимает меня, согревая.

– Почему ты мне не сказал? Зачем позволил мне пригласить всех этих людей? – Я не хочу сердиться, но ничего не могу поделать.

– Не хотел, чтобы ты была одна… после этого. И хотел со всеми попрощаться. Было здорово, последнее ура…

Мы лежим тихо какое-то время. Бесшумно падает снег.

– Сколько времени?

– Двенадцатый час. – Я смотрю на часы. – О господи.

Генри берет с другого кресла одеяло и заворачивает нас в него. Поверить в это не могу. Я знала, что это будет скоро, что это должно случиться рано или поздно, но вот оно пришло, и мы лежим здесь и ждем…

– О, почему мы ничего не можем сделать! – шепчу я Генри в шею.

– Клэр…

Руки Генри обнимают меня. Я закрываю глаза.

– Останови это. Откажись. Измени это.

– О Клэр!

Голос у Генри тихий, я смотрю на него и вижу слезы, они сияют в отражающемся от снега свете. Кладу голову на плечо Генри. Он гладит мои волосы. Лежим так долго-долго. Генри потный. Прикладываю ладонь к его лицу – он горит как в лихорадке.

– Сколько времени? – Почти полночь.

– Мне страшно.

Я обвиваю его руки своими, опутываю его ногами. Невозможно поверить, что Генри, такой крепкий, мой любовник, это настоящее тело, которое я держу, прижавшись изо всех сил, может исчезнуть.

– Поцелуй меня!

Я целую Генри, и вот я одна, под одеялом, на тахте, на холодном крыльце. Идет снег. Внутри смолкает музыка, и я слышу, как Гомес считает: «Десять! Девять! Восемь!», все присоединяются: «Семь! Шесть! Пять! Четыре! Три! Два! Один! С Новым годом!», хлопают пробки шампанского, все разом начинают говорить, кто-то кричит: «А где Генри и Клэр?» На улице пускают ракеты. Сжимаю голову руками и жду.

III
ТРАКТАТ О СТРАСТИ

Сорок три –

Воистину недолог век того,

Кто в щели, испещрившие кору

Вещественного, видел Бесконечность. ^[107]

А. Байетт. «Обладать»

Она шла медленно, как по слогам, как будто опасаясь оступиться, и так, как будто за преградой, там, она вздохнет и полетит, как птица. ^[108]

Райнер Мария Рильке. Из стихотворения «Слепнущая»

* * *

27 ОКТЯБРЯ 1994 ГОДА, СУББОТА/
1 ЯНВАРЯ 2007 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК
(ГЕНРИ 43, КЛЭР 35)

ГЕНРИ: Небо пустое, я падаю в высокую траву («Только бы побыстрее»). Я стараюсь не шуметь, и, конечно, отдаленный звук заряжаемых ружей не имеет ко мне никакого отношения… Но нет: меня бросает на землю, я смотрю на свой живот, который разрывается, как гранат, суп из кишок и крови в чаше моего тела; совсем не больно («Такого не бывает»), и я просто смотрю на эту кубистскую версию своих внутренностей. («Кто-то бежит».) Единственное, что я хочу, это видеть Клэр, и я кричу ее имя («Клэр, Клэр!»)…

И Клэр склоняется надо мною, она плачет, Альба шепчет: «Папочка…»

– Люблю…

– Генри…

– Всегда…

– Боже, боже…

– Мир достаточно…

– Нет!

– И время…

– Генри!

КЛЭР: В гостиной очень тихо. Все смотрят на нас, замерев, остолбенев. Поет Билли Холидей, потом кто-то выключает проигрыватель, и наступает тишина.

Сижу на полу, держу Генри. Альба склонилась над ним, шепчет ему в ухо, трясет его. Кожа Генри теплая, глаза открыты, смотрит мимо меня, он тяжелый в моих руках, такой тяжелый, бледная кожа разорвана, все внутри красное, разорванная плоть обрамляет тайный мир крови. Качаю Генри. В уголке рта у него кровь. Вытираю ее. Неподалеку взрываются хлопушки.

– Думаю, нужно вызвать полицию, – говорит Гомес.

РАСПАД

Поиск по сайту: