ПРОЩАЛЬНЫЙ КОНЦЕРТ

Уличный театр, театр без актеров, театр всех для всех, который в итоге смешался бы с точным развертыванием нашего безыллюзорного бытия…

Жан Бодрийяр

Триста человек, с ума сойти! Проделать такую работу, потратить такие огромные деньги – и все для того, чтобы обмануть какого-то старикашку с саксофоном…

Когда Доминик впервые послушал его пластинку, эта музыка показалась ему чем-то похожим на продолжительный акт мастурбации, а к мастурбации Доминик относился крайне негативно – его младший сын Бен – он в этом году заканчивает школу – однажды уже убедился в этом, когда отец нещадно отходил его веткой по ладоням. Теперь дважды подумает, прежде чем елозить ими по своему отростку, хмыкнул Доминик. Вчера сын увидел, как он слушает граммофон, сидя на веранде.

- Пап, что это?

- Это Альберто Лима.

- Не знал, что ты такое слушаешь.

- Иди делать уроки.

Человек, назвавшийся Руисом, в изумрудном пиджаке и с манерами сутенера, не понравился ему с первого взгляда, но имя его работодателя и названная сумма убедили Доминика выслушать.

- Вам нравится Альберто Лима?

- Кто это?

- Выдающийся аргентинский композитор и саксофонист-тенор.

- Не слышал о таком.

- Он написал музыку к «Красной ночи».

- Это что-то коммунистическое?

- Нет. Скорее интеллектуально-эротическое.

- В любом случае, я не слышал и не смотрел. А что?

- В этом году ему исполняется восемьдесят лет.

- Я по-прежнему не понимаю.

- Человек, чье имя я произнес – тот, из-за которого вы согласились меня выслушать, – его большой поклонник. Возможно, поэтому вы и не слышали о Лима, – мой наниматель скупил в свое время все его пластинки, какие смог достать. Хотя его концерты и сейчас иногда крутят поздно ночью по телевизору.

- Я считаю, что ночью нормальные люди спят.

- Это ваше право. В любом случае, это не имеет значения. Я предлагаю Вам поучаствовать в мероприятии, которое состоится через три недели. Видите ли, наш наниматель, похоже, остался единственным верным поклонником творчества Лима. Во всяком случае, он не нашел ни одного. И задумал маленькую ложь во благо…

- Маленькую ложь во благо..?

- Именно так. Видите ли, у Альберто Лима тяжелое онкологическое заболевание, и ему предстоит не только последний юбилей, но и, по-видимому, последний День рождения на этой земле. Знаете, он не выступал на публике с восемьдесят второго года. О нем все забыли. Он живет в трущобах, но продать саксофон отказывается… Мой наниматель устраивает ему концерт.

Доминик начал смутно понимать.

- И от меня требуется…

- … подыграть ему. Вы и еще двести девяносто девять человек будете изображать его преданных поклонников. Конечно, придется ознакомиться с его творчеством, мой наниматель это обеспечит, но сильно усердствовать не стоит – не будет же старик допрашивать каждого зрителя на предмет знания хронологии выхода его пластинок. Просто на протяжении этого вечера Вам нужно будет притвориться, что его музыка – это ваш луч надежды, что она трогает Вас до глубины души, что без нее Ваша жизнь будет кончена.

И Доминик согласился.

Теперь он неплохо знал творчество музыканта и слушал его каждый день – как правило, когда жены и сына не было дома. Поначалу он ловил себя на мысли, что боится быть застуканным за прослушиванием Лима, но, тем не менее, с каждым разом длинные, нервные, пронзительные импровизации звучали по-новому. Музыка Альберто Лима взяла свое – Доминик попался на крючок и теперь заглатывал его все глубже. Его уже не удивляло, что он не слышал этих композиций раньше, а его семью перестало удивлять новое увлечение отца. Однажды Доминик поймал себя на мысли, что сходил бы на этот концерт исключительно ради удовольствия, даже не будь внушительного гонорара и громкого имени нанимателя, произносимого нечасто и шепотом.

До концерта оставалась неделя.

Может, для прощального выступления некогда культового музыканта триста человек – это не так уж и много, но маленький зальчик под открытым небом был рассчитан именно на такое число мест, и, следовательно, был аншлаг. Публика была подобрана с умом – в основном люди за пятьдесят, интеллигентной наружности. Еще бы, усмехнулся Доминик, я бы на месте Лима заподозрил неладное, если бы на мой концерт спустя тридцать с лишним лет пришла молодежь.

Доминик с интересом разглядывал лица зрителей. Ему казалось, что именно так должны выглядеть настоящие поклонники творчества Альберто Лима. Но все они – подделки, как и сам Доминик, а гляди ж ты – волнение, ажиотаж, блеск в глазах… Вряд ли среди них есть настоящие актеры, а значит… Неужели все они так же прониклись музыкой, услышанной совсем недавно впервые?..

Он поймал себя на мысли, что с замиранием сердца ждет, когда на крошечной сценке появится сам музыкант. Почувствовал легкое головокружение, как если бы после четырехлетнего перерыва закурил крепкую сигару. Картинка перед глазами слегка расплылась, в фокусе остался лишь небольшой пятачок в центре сцены. Шум в зале затих, когда послышались негромкие мягкие шаги, и Альберто Лима вышел на сцену.

Небольшого роста, худощавый, с проплешиной в коротко стриженных серых волосах, в белой хлопчатобумажной рубашке с коротким рукавом, в очках-хамелеонах, этот человечек выглядел, как самый обычный пожилой латиноамериканец – Доминик ни за что не обратил бы на него внимания на улице. Но в руках у Лима был саксофон, тускло мерцавший в свете напольных прожекторов, стоявших прямо на сцене. Не ослепительно начищенный инструмент вроде тех, на которых играют длинноволосые юнцы в ресторанах, а старый, проверенный временем, бережно хранимый в течение многих лет – без сомнения, самый верный друг самого Лима.

Этот человек играл свои лучшие композиции вперемежку с импровизациями – соло, без аккомпанемента других музыкантов или фонограммы, и ничто в нем не выдавало болезнь. Он не разговаривал, не сказал ни слова – только играл. Доминик почувствовал, что так будет правильно – так и не услышать его голоса. То, что он слышал этим вечером в этом зале, было неизмеримо важнее, глубже, значимей.

Концерт близился к финалу. Когда отгремели аплодисменты после «Кукушкиной сюиты» (Доминик и еще несколько человек хлопали стоя), Альберто Лима на какой-то момент замер в тишине.

А потом стал играть «Танго Красной ночи». Ту самую тему из того самого фильма, который Доминик еще не посмотрел, но обязательно посмотрит, ведь не может же быть плохим фильм, в котором звучит такая музыка – пронзительно-грустные переливы, и все самое важное на свете: и свет фонарей с улицы, перечеркнутый темной полосой оконной рамы, и скрип облезлого паркета, когда наклоняешься поцеловать спящую любовницу перед уходом, и мучительная, болезненная эрекция, внезапная, как волна, ударившая в борт корабля в штиль, в тот момент, когда это ощущение уже почти забыто, и ужин в саду, когда жена ставит на стол свой фирменный пирог, и старший сын приезжает и садится с вами за один стол, и твои дети тебе улыбаются, и наступает кратковременный покой, к которому ты так стремился всю жизнь, и радость от того, что твои дети – хорошие люди, и где-то на периферии – мучительная тоска, что через час старший сын уедет по своим делам, в своем дорогом костюме и с кейсом, младший ляжет спать и завтра будет смеяться и сквернословить со своими ровесниками, а жена, о, жена, с ней нас ждет незабываемая ночь, давно таких не было, и уже, может быть, не будет, не будет, а светлячки роятся вокруг кустов шиповника, и им все это так безразлично, ведь у них нет всего того времени, что есть у нас, и нам-то кажется, что времени вагон, но оглянись – и увидишь, что тебе уже пятьдесят, и ты уже не ставишь перед собой никаких целей, кроме как дотянуть со скрипом свой срок, и ничего не свершено из запланированного в юности, и…

Доминик не вытирал слезы, бегущие по щекам.

Я играю и не устаю поражаться этим людям. Они приняли все за чистую монету! Не могу поверить, что он организовал все это лишь для того, чтобы порадовать кучку поклонников давно умершего музыканта! Да и существовал ли он вообще? Я хоть и проработал всю жизнь в заштатной музыкальной школе, и не хватаю звезд с неба, и хорошего саксофона у меня отродясь не было, только эта блеклая жестянка, у моих учеников инструменты почти всегда были лучше… Но не мог я не слышать о культовом саксофонисте, написавшем музыку к «Красной ночи»! Стыдно признаться, я ведь даже ни разу не видел этот фильм… Да и не слышал о нем еще год назад, если уж на то пошло. Только от него. Может быть, нет никакого фильма, как нет и Альберто Лима, которого я так усердно изображаю перед этими людьми? Но ведь музыка… музыка-то есть! Кто в таком случае написал ее? Какое бы имя он ни носил, он настоящий гений. А вот я – всего лишь жалкий неудачник… Но, быть может, этот концерт – подарок и для меня тоже? Разве мог я представить хоть раз в жизни, что буду выступать перед полным залом, пусть даже и таким крохотным, и мне будут аплодировать стоя и плакать – глядите-ка, они ведь действительно плачут! Не могут одно имя любимого музыканта и доза самовнушения вызвать эти слезы! Неужели это все-таки музыка? Эта волшебная музыка, которую извлекаю я из своего допотопного саксофона, заставляет людей плакать? Эти лица… Неужели это я – я сделал их счастливыми? Продолжая играть, я смотрю в зал… Этот грандиозный и на первый взгляд бессмысленный обман сделал с ними то, чего многие люди не достигают и за всю жизнь… Я продолжаю играть. Они будут помнить этот вечер. Да что там, я сам буду помнить эти счастливые лица до конца жизни! Если эта афера подарит им – и мне! – минуты абсолютного счастья, то это стоит всей моей никчемной жизни!

Я продолжаю играть.

Роман Закиров, 2013

Поиск по сайту: