Картина первая

Аннотация

Синтез мелодрамы и иронической парадоксальной комедии. В пьесе развиваются две линии действия. Главным действующим лицом одной из них является режиссер, ищущий выход из творческого кризиса. Ведущая героиня в другой линии действия – известная артистка, переживающая свою последнюю любовь. Герои пьесы находятся в том периоде жизни, когда наступает пора подведения итогов. Несмотря на грустный финал, пьеса смешна и театральна. Она содержит десяток «сольных» ролей для актрис всех возрастов и амплуа. 2 мужских роли, 10 женских, интерьер. Главным героям пьесы (двое мужчин и одна женщина) примерно по 55-60 лет, остальные женские персонажи имеют возраст от 25 до 55 лет. При необходимости, одна актриса может играть несколько ролей.

Предисловие автора

Эта странная пьеса как бы сплетена из двух разнородных пьес: первая – абсурдно-парадоксальная бессюжетная комедия, цепь «концертных» номеров с семью яркими женскими ролями; вторая – драма личных отношений между тремя уже немолодыми творческими людьми.

Этот синтез парадоксальной комедии с трогательной мелодрамой нестандартен и непривычен (хотя оба жанра любимы публикой), но не всегда строго «правильная» пьеса лучше «неправильной». Одних постановщиков такой жанр может отпугнуть, других, напротив, привлечь, тем более что она позволяет занять в ролях десяток артисток разных возрастов и амплуа, а также ведущих актеров старшего возраста.

И еще: это пьеса не про театр. (Я вообще не понимаю, что значат выражения типа «пьеса про театр» или «пьеса про железнодорожников»). Быть может, это пьеса про людей, сжигающих себя в огне творчества; но она никак не претендует на то, чтобы быть реальной пьесой о закулисной жизни театра. Такие пьесы пишутся в другом жанре.

Два слова о языке «Лебединой пьесы». Мне хотелось вернуть диалогу интеллектуальность, забытую современной драмой. В какой мере это удалось – судить зрителю.

Действующие лица

Роман

Виктор

Анна

Ирина

Дама

Женщины*:

«Стыдливая»

«Смелая»

«Интеллектуальная»

«Зрелая»

«Неуклюжая»

«Без воображения»

«Последняя»

Примечание: Приведенные эпитеты даны этим семи женщинам в порядке их появления на сцене условно, для удобства их различения при работе над спектаклем. При необходимости, их роли могут быть сыграны двумя-тремя актрисами.

Примерный возраст основных персонажей: Роману и Виктору 60- 65 лет, Анне около 55.

Дама – персонаж без слов.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Довольно большая комната, в которой без всякой видимой системы расставлено кое-что из мебели: табуретка, одна или две длинных скамьи, кушетка, кресло, два-три стула. Все старое, потертое, неряшливое. Назначение этой комнаты станет понятно позднее.

За небольшим столиком сидит РОМАН. Ему за шестьдесят. Чувствуется, что он сильно утомлен. Его манера разговора иронична и сдержана, что не мешает временами проявляться всплескам его взрывчатого темперамента.

Входит Женщина, весьма стеснительная и стыдливая.

РОМАН. Раздевайтесь.

Женщина снимает жакет.

Разденьтесь совсем.

ЖЕНЩИНА. Совсем?

РОМАН. Серьги можете оставить. (И, так как Женщина колеблется, продолжает.) Ну? Что же вы? Раздевайтесь!

ЖЕНЩИНА. Прямо сейчас?

РОМАН. Не обязательно прямо, но сейчас.

ЖЕНЩИНА. Прямо здесь?

РОМАН. Не обязательно прямо, но здесь.

ЖЕНЩИНА. Перед вами?

РОМАН. Вы хотите раздеться перед кем-нибудь другим? Я могу позвать сюда пожарника.

ЖЕНЩИНА. Не надо. Я и так стесняюсь.

РОМАН. Чего вы стесняетесь?

ЖЕНЩИНА. Я... я все-таки женщина.

РОМАН. Так убедите меня в этом.

ЖЕНЩИНА. Признаться, я не этого ожидала.

РОМАН. Тем более приятно доставить вам такой сюрприз.

ЖЕНЩИНА. (Помявшись.) А для чего вам нужно, чтобы я разделась?

РОМАН. Чтобы увидеть вашу душу. Ну?

ЖЕНЩИНА. Мне кажется, что вы все-таки хотите увидеть не душу, а тело.

РОМАН. И потому стыдитесь?

ЖЕНЩИНА. Да.

РОМАН. Вам стыдно открыть тело, но не стыдно было бы открыть душу?

ЖЕНЩИНА. Да.

РОМАН. Но почему?

ЖЕНЩИНА. Не знаю. Наверное, потому, что так принято.

РОМАН. Но ведь части тела у всех людей одни и те же, и никакой тайны в этом нет. А души так разнообразны, так интересны, так темны, так загадочны, что мы не можем понять даже самих себя.

ЖЕНЩИНА. Так почему бы вам не поинтересоваться моей душой без раздевания?

РОМАН. Душа не может высказаться словами. Все ее движения выражаются только телом. Жест рукой, взмах ресниц, ссутуленные плечи, скорбно опущенные углы губ, улыбка, кивок, заплетающаяся походка, призывное покачивание бедер, дрожащие ладони – неужели это проявления тела, а не души?

ЖЕНЩИНА. Право, не знаю… (Нерешительно расстегивает одну или две пуговицы и останавливается.)

РОМАН. Вам помочь?

ЖЕНЩИНА. Я сама! Не притрагивайтесь ко мне!

РОМАН. Я и не собирался.

ЖЕНЩИНА. Как же вы хотели мне помочь?

РОМАН. Морально. Я могу вас научить, как раздеваться без всякого стеснения.

ЖЕНЩИНА. Это как?

РОМАН. Представьте, что вы – это не вы.

ЖЕНЩИНА. Как это я – не я?

РОМАН. Представьте, например, что вы – Клеопатра.

ЖЕНЩИНА. И что?

РОМАН. Тогда будет раздеваться Клеопатра, а не вы. Понимаете?

ЖЕНЩИНА. Понимаю. А вы кто?

РОМАН. А я – Антоний.

ЖЕНЩИНА. Извините, но вы не совсем тянете на Антония.

РОМАН. А вы представьте.

ЖЕНЩИНА. Я представляю. Но вы не тянете.

РОМАН. Думаете, вы тянете на Клеопатру?

ЖЕНЩИНА. Зачем же меня оскорблять?

РОМАН. Поверьте, я вас глубоко уважаю. Приступайте. И чем скорее вы разденетесь, тем больше будете похожи на Клеопатру.

ЖЕНЩИНА нерешительно снимает кофту.

ЖЕНЩИНА. А Антоний так и будет сидеть одетым?

РОМАН. Вам это мешает?

ЖЕНЩИНА. Раздеваться вдвоем, это как-то нормально. А когда один снимает одежду, а другой сидит при полном параде и смотрит, это как-то... Причем, извините, смотрит без огня.

РОМАН. А вы раздевайтесь так, чтобы и он захотел раздеться.

ЖЕНЩИНА. Кто "он"?

РОМАН. Антоний. И чтобы у него был огонь в глазах.

ЖЕНЩИНА. Наоборот: Антоний должен смотреть так, чтоб я захотела раздеться.

РОМАН. Если они так и будут препираться, кто первый начнет, дело у них не продвинется. Кто-то должен проявить инициативу.

ЖЕНЩИНА. Но не я же.

РОМАН. Почему?

ЖЕНЩИНА. Потому что я женщина. А инициативу должен проявлять мужчина.

РОМАН. Устарелое и ошибочное мнение. Инициативу чаще проявляет женщина. Вам не кажется, что вы слишком зажаты?

ЖЕНЩИНА. Для себя я даже слишком раскованна.

РОМАН. Спасибо, и до свидания.

ЖЕНЩИНА. Что – на этом все?!

РОМАН. Все. Не смею больше задерживать.

ЖЕНЩИНА. Но я готова раздеться!

РОМАН. Благодарю, все надо делать вовремя. (Выпроваживает Женщину к выходу.)

Стыдливая Женщина уходит. Роман смотрит в тетрадь, лежащую перед ним на столе. Входит другая Женщина.

РОМАН. Раздевайтесь.

ЖЕНЩИНА мгновенно скидывает платье.

ЖЕНЩИНА. (Оглядываясь.) А куда ложиться?

РОМАН. Разве я просил вас лечь?

ЖЕНЩИНА. Но ведь попросите.

РОМАН. У вас богатый опыт. Или пламенный темперамент.

ЖЕНЩИНА. Попрǒсите, я же знаю.

РОМАН. Вы меня переоцениваете.

ЖЕНЩИНА. А зачем же тогда я раздевалась?

РОМАН. Это вопрос риторический или он обращен ко мне?

ЖЕНЩИНА. (Сбитая с толку.) Я вас не совсем понимаю.

РОМАН. Сядьте, побеседуем. (Протягивает ей плед.) Возьмите плед.

ЖЕНЩИНА. Зачем?

РОМАН. Прикройтесь. Представьте, что вам холодно.

ЖЕНЩИНА прижимается к РОМАНУ.

Что вы делаете?

ЖЕНЩИНА. Вы же просили представить, что мне холодно.

РОМАН. Поймите, вы уже двенадцатая женщина, которая сегодня раздевается передо мной. Неужели вы думаете, что у меня есть интерес, время, силы и желание заниматься с вами тем, чем вам хотелось бы со мной заниматься? Здесь официальное учреждение, и мне не хотелось бы бросать тень на его репутацию. Одевайтесь!

ЖЕНЩИНА. (Одеваясь.) Вы бы сразу бы сказали бы, что не хотите, и я бы тогда бы не стала бы, а то сами хотели, чтобы…

РОМАН. Тихо. Вы бы должны бы вести бы себя прилично и делать бы то, что вам говорят, понятно?

ЖЕНЩИНА. Понятно.

РОМАН. Оделись?

ЖЕНЩИНА. Оделась.

РОМАН. Тогда начнем все с начала. Раздевайтесь.

ЖЕНЩИНА. Извините, но вы какой-то ненормальный. Я ведь уже была раздетой.

РОМАН. В раздевании для меня важен не результат, а процесс. Раздевайтесь так, чтобы мне было интересно.

ЖЕНЩИНА. А разве я раздеваюсь неинтересно?

РОМАН. Как вам сказать...

ЖЕНЩИНА. По-моему, интерес зависит от того, что мужчина видит в результате. Если не интересен результат, то теряет смысл и процесс.

РОМАН. Нестандартная мысль.

ЖЕНЩИНА. (С вызовом.) Но главное, от того, способен ли еще мужчина интересоваться.

РОМАН. Дорогая, я не расположен сейчас доказывать, на что я способен или неспособен. Давайте лучше выясним, на что способны вы. Что вы хотите мне показать?

ЖЕНЩИНА. Как что? Себя. Вы же просили.

РОМАН. Я просил вас раздеться. Но раздеваться можно по-разному, понимаете: призывно, безнадежно, провокационно, стремительно, или, напротив, медленно и стыдливо.

ЖЕНЩИНА. "Стыдливо" это как?

РОМАН. Мне трудно это объяснить. Особенно вам.

ЖЕНЩИНА. Я лучше стремительно. Можно?

РОМАН. Не надо. Вы мне уже это продемонстрировали. Попробуйте, скажем, кокетливо.

ЖЕНЩИНА. Кокетливо? Ну хорошо. (Поворачивается к Роману спиной. Игривым голосом.) Помогите, пожалуйста, расстегнуть пуговицы на платье.

РОМАН. (Одобрительно.) Так, неплохо. (Расстегивает пуговицы.)

Женщина мгновенно скидывает платье.

(Разочарованно.) И все?

ЖЕНЩИНА. Да. А что?

РОМАН. Ничего-ничего. Спасибо. Оденьтесь, пожалуйста. И если можно, с той же скоростью, с которой вы раздевались. Приятно было с вами познакомиться. Выход через ту дверь.

ЖЕНЩИНА. (Накидывая платье.) Я не пойму, вы маньяк, что ли?

РОМАН. Вы недалеки от истины.

ЖЕНЩИНА, весьма недовольная, уходит. Роман делает запись в своей тетради. Входит молодая ЖЕНЩИНА, совершенно голая. В руках у нее узелок с одеждой.

РОМАН. (Продолжая писать.) Разденьтесь.

Пауза.

Разденьтесь.

Пауза. Роман поднимает голову и видит, что вошедшая женщина уже нагая.

Почему вы голая?

ЖЕНЩИНА. А как вы думаете?

РОМАН. Для экономии времени.

ЖЕНЩИНА. Нет. Мне не хотелось, чтобы у вас создалось ложное впечатление, что я намерена подчиняться вашим бесцеремонным приказам, и я решила продемонстрировать, что разделась по своей воле.

РОМАН. (Почувствовав характер пришедшей женщины, с едва заметной иронией сразу подстраивается под стиль и тон ее речи.) Свобода воли – это высшее благо человека. Так сказал, кажется, еще блаженный Августин.

ЖЕНЩИНА. Нет, это девятью веками позднее сказал Фома Аквинский. Кроме того, я разделась из чувства приличия и чтобы избежать непристойных предложений с вашей стороны.

РОМАН. Вы считаете, что входить женщине в таком виде – это прилично?

ЖЕНЩИНА. Разумеется. Вы же не сможете мне теперь сказать "Раздевайтесь". Вы будете вынуждены сказать "Одевайтесь". Снимать-то мне уже нечего.

РОМАН. Это интересный ход. Вы мне понравились. Оденьтесь.

ЖЕНЩИНА. Если бы я вам действительно понравилась, вы бы не произнесли последнего слова.

РОМАН. Я ценю вашу оригинальность и интеллект. Вы заставили меня задуматься.

ЖЕНЩИНА. Над чем?

РОМАН. Вы решили избежать процедуры раздевания, которая вам кажется несколько унизительной. Но, может быть, раздеваться менее стыдно, чем одеваться? Ведь раздеваться – это обещать, дразнить, вызывать любопытство, ставить перед неизвестностью, провоцировать желание, пробуждать ожидание чего-то нового, это снятие покрова с запретного плода, дарование надежды, волнующей и сладкой. А что такое одеваться? Это поиски крючков на лифчике, опущенные глаза, это сожаление, попытка скрыть если не разочарование, то, во всяком случае, усталость, это брошенный украдкой взгляд на часы. Глаз насытившегося мужчины начинает видеть в женщине все недостатки ее тела и дефекты ее белья, ее худобу и полноту, ее морщинки и родимые пятна. И то, что только что пленяло и очаровывало, волновало кровь и возбуждало нетерпение, теперь оставляет равнодушным или даже раздражает. Это подобно уже просмотренному видеофильму, который вы теперь прокручиваете назад, с досадой ожидая, когда кончится перемотка. Вот почему женщина раздевается всегда при нас, а одеваться уходит куда-нибудь в ванную или за ширму. И правильно делает. Женщина вообще всегда поступает правильно, если руководствуется своей интуицией.

ЖЕНЩИНА. Вы нагнали на меня такую тоску, что у меня пропала всякая охота одеваться. Тем более, когда вы смотрите. Это просто бестактно.

РОМАН. Хорошо, я обещаю отвернуться, хотя не скрою, что смотреть на вас приятно.

ЖЕНЩИНА. Тогда смотрите лучше, пока я без одежды. Кстати, нельзя ли объяснить, почему вы швыряете женщинам просьбу раздеться в таком, извините за каламбур, неприкрытом виде? Почему бы не сделать это в более мягкой форме? Тогда бы и вам было легче добиться своей цели.

РОМАН. Поясните, пожалуйста, вашу интересную мысль.

ЖЕНЩИНА. Одно и то же намерение в зависимости от его словесной одежды, интонации и других нюансов, выглядит или грубой пошлостью или учтивым проявлением интереса. Например, если мужчине понравилась женщина, и он приглашает ее выпить где-нибудь с ним чашку кофе, она прекрасно понимает, что на самом деле он предлагает ей заняться сексом. Однако ее это не оскорбляет, потому что мужчина использовал завуалированные, но общепринятые и понятные нормы поведения и формулы речи. И если женщина склонна согласиться, то ей гораздо удобнее принять приглашение, когда оно сформулировано в пристойных выражениях. «Кофе? – С удовольствием!»

РОМАН. Ваша тонкая мысль безусловно верна. Если бы моей целью было увидеть женщину обнаженной, этого, действительно, следовало бы добиваться не грубым приказом, но лаской, лестью и убеждением, как обычно и поступают воспитанные мужчины. Но что если моя истинная цель – повергнуть ее в шок и посмотреть на ее реакцию?

ЖЕНЩИНА. Каковы бы ни были ваши цели, столь откровенная команда свидетельствует о недостатке уважения к женщине и потому уязвима с точки зрения нравственности, которая единственно и должна служить критерием всех наших поступков. Неужели вам это не приходило в голову?

РОМАН. Вы опять правы, и ваше замечание заставит меня задуматься над этической стороной моей просьбы, которая ставит женщину в столь затруднительное положение. Однако, может быть, реакция на это возможное унижение, о котором вы упомянули, поможет ей снять тяготеющие над ней комплексы, пробудит в ней ее дремлющие первобытные инстинкты, короче, пробудит в ней женщину? Ведь согласитесь, что современная жизнь, с ее темпом, напряжением, перегрузкой, с ее бременем служебных и домашних забот заставляет женщину забыть о том, что она женщина, что крайне отрицательно сказывается на ее душевном состоянии.

ЖЕНЩИНА. (Она все еще не спешит одеваться.) Наша дискуссия мне кажется весьма плодотворной.

РОМАН. Несомненно. А пока, к сожалению, позвольте с вами расстаться, потому что ко мне, кажется, идет следующая посетительница. Я надеюсь в скором времени пригласить вас на чашечку кофе и продолжить эту занимательную беседу.

Входит дама, уже не первой молодости, но привлекательная и эффектно одетая. Роман, не взглянув на нее, отдает привычную команду.

РОМАН. Раздевайтесь.

ДАМА. Спасибо за лестное приглашение, дорогой, выраженное хоть и в иносказательной, но очень изысканной форме.

РОМАН. А, это ты, Анна. Извини. Рад тебя видеть.

Они целуются привычным коротким поцелуем старых друзей.

АННА. Осторожно, Роман, не запачкайся. Я в гриме.

РОМАН. Хорошо, что ты заглянула. Мне нужно с тобой поговорить.

АННА. Сначала отпусти эту легко одетую девушку, а то она замерзнет. Я вам не помешала?

РОМАН. Нет, мы уже закончили. Садись, попьем чаю, поболтаем.

АННА. Тебе же некогда. За дверями в длинной очереди толпятся женщины, и все они жаждут тебя.

РОМАН. Когда ты рядом, другие женщины для меня не существуют.

АННА. А когда меня нет?

РОМАН. В мыслях ты всегда со мной.

АННА. Ты говоришь мне комплименты – значит, тебе от меня что-то нужно.

РОМАН. Ты несправедлива. Я всегда тебе говорю комплименты. А нужна ты мне сама.

ЖЕНЩИНА. (Она все еще обнажена. Анне, пораженная.) Неужели это вы?!

АННА. Не могу отрицать. Я – это я.

ЖЕНЩИНА. Кто бы мог подумать? Или мне это снится?

АННА. Можете меня потрогать.

ЖЕНЩИНА. (Протягивая Анне свой бюстгальтер.) Вы не откажетесь дать мне автограф?

АННА. Ну, если вам так хочется… (Расписывается на бюстгальтере.)

ЖЕНЩИНА. Спасибо. И я, и все мои коллеги по университету до сих пор с восторгом вспоминают вашу несравненную Федру. Как вы божественно играли! (Вдохновенно декламирует, сопровождая чтение взмахами руки, не выпускающей «автограф».)

Скромна, стыдлива я, и бог тому свидетель.

Лишь скромность красит женщину, лишь добродетель!

Не правда ли, великолепно? Сам Расин был бы от вас в восхищении.

АННА. Вы очень добры.

ЖЕНЩИНА. Как мне повезло! Никто не поверит, что я видела знаменитую артистку так близко.

АННА. К тому же, вас видел и знаменитый режиссер. И тоже очень близко.

ЖЕНЩИНА. (Роману.) Я могу идти?

РОМАН. Конечно. (Зовет.) Ирина!

ИРИНА. (Входя.) Да, Роман Анатольевич?

РОМАН. Ирина, соорудите, пожалуйста, чай.

ИРИНА. Хорошо.

РОМАН. Почему я не слышу отсюда сцену? Микрофоны отключены, что ли?

ИРИНА. Я проверю.

РОМАН. Возьмите у этой очаровательной девушки ее адрес и телефон. Возможно, мы ее еще вызовем. И скажите там остальным женщинам, что прием на сегодня прекращен.

ИРИНА. Как «прекращен»? Вы же сами назначили им время.

РОМАН. (Тоном, не допускающим возражений.) Вы видите – я занят.

ИРИНА. Извините. (Женщине.) Пойдемте.

ЖЕНЩИНА. До свидания. (Направляется с Ириной к выходу.)

РОМАН. Не забудьте захватить с собой вашу одежду.

ЖЕНЩИНА и ИРИНА выходят.

АННА. Что, собственно, тебе нужно от этих женщин?

РОМАН. Как раз об этом я и собираюсь с тобой поговорить. Как идет сегодня спектакль?

АННА. Тяжело. Никак не расшевелить зал.

РОМАН. Не скромничай. Даже сюда доносились и смех, и аплодисменты.

АННА. Все равно, тяжело.

РОМАН. Устала?

АННА. Устала, но не от спектакля. От какой-то беспрестанной и бессмысленной суеты. От стремления к какой-то другой жизни – не знаю, какой. От размышлений о своем возрасте.

РОМАН. Не кокетничай и забудь о своем возрасте. Ты прекрасно знаешь, что по-прежнему можешь свести любого мужчину с ума, и что энергии в тебе хватит на пятерых.

АННА. Спасибо еще за один комплимент.

РОМАН. (Внимательно посмотрев на Анну.) Нет, ты явно не в духе. Случилось что-нибудь?

АННА. Нет. Все, как всегда. Просто что-то не так, понимаешь? Слишком много мы думаем о том, что вовне нас, и не задумываемся о том, что внутри. Все некогда. А когда задумаешься….

ИРИНА вносит маленький поднос с чаем и молча выходит.

РОМАН. Не хандри. Вот, выпьем чайку, и ты повеселеешь. (Разливает чай.) Может, добавить в него коньячку?

АННА. (Стряхнув задумчивость.) Нет, мне ведь надо еще доигрывать спектакль.

РОМАН. Ну, а я выпью чуток. (Наливает себе коньяк.)

АННА. Знаешь, плесни и мне немножко

Они чокаются и пьют.

РОМАН. Ну что, стало легче на душе?

АННА. Пожалуй. Так что тебе от меня нужно?

РОМАН. Мне? Ничего. Но проклятому спонсору нужно, чтобы в спектакле участвовали звезды. Иначе он не даст денег.

АННА. И ты хочешь, чтобы одной из этих звезд была я.

РОМАН. Единственной звездой. Ты у меня звезда заветная, другой не будет никогда.

АННА. Перестань. Что за пьесу тебе навязывают?

РОМАН. Смесь детектива с клубничкой. В публичном доме убивают одну из девушек. Подозревают всех: бармена, вышибалу, клиентов, других девушек… Честно говоря, полная муть, но нам, как ты знаешь, нужна касса. В театре нет денег.

АННА. И ты согласился такое ставить?

РОМАН. А что? «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Спонсор обещал хорошо заплатить. И театру, и нам с тобой лично.

АННА. Ты опускаешься, Роман.

РОМАН. Что поделать, я не тот романтический молодой человек, с которым ты познакомилась лет тридцать назад. «Теряем мы средь жизненных волнений и чувства лучшие, и цвет своих стремлений».

АННА. Как бы тебе заодно не потерять и репутацию. Ты ведь известен как неординарный режиссер.

РОМАН. Слава хорошо, а деньги лучше. «Что слава? – Яркая заплата на ветхом рубище певца. Нам нужно злата, злата, злата!»

АННА. Сплошные стихи. Ты сегодня в ударе.

РОМАН. А за репутацию не беспокойся. Ее я сделаю на Шекспире.

АННА. Что ж, злато – это заманчиво. И кого я должна там играть?

РОМАН. Кого угодно, по твоему выбору. Хочешь, бандершу, хочешь – полковника полиции.

АННА. Может, вышибалу?

РОМАН. Не смейся, ты, если захочешь, сможешь сыграть и вышибалу. Это не имеет никакого значения. Главное – чтобы твое имя стояло на афише. А девушек я как раз сейчас набираю. Договорились?

АННА. Не знаю. Я подумаю.

РОМАН. Анна, мы сейчас одни, и нам никто не мешает. Такой случай еще не скоро представится.

АННА. Случай для чего?

РОМАН. Для объяснения.

АННА. Если опять на романтическую тему, то избавь меня от него.

РОМАН. Сначала выслушай. Ты свободна, и я одинок. Мы связаны общим делом и интересами тридцать лет…

АННА. Дорогой мой, я знаю все, что ты хочешь сказать. Так что не продолжай. Не будем увенчивать нашу многолетнюю дружбу банальной связью.

РОМАН. Почему «связью» и почему «банальной»?

АННА. А чем же еще? Браком, что ли? Или любовью?

РОМАН. Почему нет?

АННА. Оставь. Я уже давно играю матерей, и, честно говоря, пора переходить на бабушек. О какой любви может идти речь?

РОМАН. О настоящей любви, в которой ты, по-моему, очень нуждаешься.

АННА. Ты так настойчиво меня добиваешься, что я начинаю опасаться, что когда-нибудь не выдержу и уступлю.

РОМАН. (Берет ее за руку.) Не тяни время и соглашайся сейчас. Нам будет очень хорошо вместе, вот увидишь.

АННА. Да? Почему же тогда мы ссоримся на каждой репетиции?

РОМАН. Потому что у тебя невыносимый характер.

АННА. Можно подумать, что ты – кроткий ангел с крылышками и с нимбом над головой, источающий мед и благоволение.

РОМАН. Да, у меня нервы, я иногда срываюсь…

АННА. Очень часто.

РОМАН. …Но у меня нет и сотой доли твоего непробиваемого упрямства. В конце концов, актрису из тебя сделал я.

АННА. А я из тебя сделала режиссера… (Держится за сердце.) Как здесь душно…

РОМАН. Не хватайся за сердце. Этим старым трюком ты меня не проймешь.

АННА молчит.

РОМАН. (Хладнокровно пьет чай.) Перестань изображать передо мной «Даму с камелиями». Допей свой чай и иди разыгрывать спектакль на сцене, а не здесь. Только там играй без этих дурных провинциальных сентиментальных штампов.

Анна молчит. Глаза ее закрыты.

Анна, слышишь, что я тебе говорю?

Анна молчит.

(Встревоженно.) Анна! Что с тобой?

Роман подходит к Анне, берет ее за руку, вглядывается ей в лицо, затем отпускает руку. Она безжизненно падает на подлокотник. Роман в панике зовет помощницу.

Ирина!

ИРИНА. (Появляясь.) Что случилось?

РОМАН. Анне Сергеевне плохо. Вызови скорую.

ИРИНА. Скорую не дождешься... В третьей ложе у нас должен сидеть дежурный врач, я лучше приведу его.

РОМАН. Давай, только побыстрее!

ИРИНА. Бегу. (Исчезает.)

РОМАН в ожидании врача неумело и безуспешно пытается привести Анну в чувство: брызгает водой, обмахивает ее веером. Анна не шевелится. Входят ИРИНА и ВРАЧ – немолодой мужчина с традиционным саквояжем. Его зовут ВИКТОР.

ВИКТОР. Где больная?

РОМАН. Вот, в кресле. А вы разве дежурный врач? Я что-то вас не помню.

ВИКТОР. Я заменяю сегодня Александра Гавриловича.

РОМАН. Хорошо-хорошо, какая разница. Приступайте.

ВИКТОР, оглядев комнату, находит телефон, подходит к нему и берет трубку.

Что вы делаете?

ВИКТОР. Хочу вызвать скорую помощь.

РОМАН. Телефон бутафорский. Зачем вам скорая, вы ведь сами врач! Не теряйте времени, займитесь больной. Если только она и впрямь больная, а не устраивает нам представление.

ВИКТОР подходит к Анне и пробует ее пульс. Роман и Ирина суетятся рядом.

Ну?

ВИКТОР. Прошу посторонних оставить комнату. С больной должен остаться только врач. Когда будет нужно, я вас позову.

Роман и Ирина нехотя уходят. Врач укладывает Анну в кресле поудобнее и осторожно расстегивает ей пуговицы на блузке.

АННА. Зачем вы расстегиваете мне блузку?

ВИКТОР. (Вздрогнув от неожиданности.) Чтобы вам было легче дышать.

АННА. Спасибо. Однако надеюсь, что ваша заботливость не зайдет слишком далеко и ограничится двумя пуговицами.

ВИКТОР. Я могу снова застегнуть их.

АННА. Нет, почему же. Мне стало легче дышать. Расстегните, пожалуй, еще одну.

ВИКТОР. Как вы себя чувствуете?

АННА. Превосходно.

ВИКТОР. Сейчас я вызову скорую помощь.

АННА. Еще чего? Я совершенно здорова.

ВИКТОР. Только что вы были без сознания.

АННА. Я притворялась. Неужели вы сразу не догадались? Мне хотелось заставить Романа немножко понервничать. Кстати, он испугался?

ВИКТОР. Если вы имеете в виду мужчину, который крутился возле вас, он был изрядно напуган.

АННА. И поделом ему. (Делает усилие, чтобы встать.)

ВИКТОР. Оставайтесь в кресле, вам нужен покой. (Помогая Анне устроиться и подкладывая ей под голову подушку.) Сядьте поудобнее. Расслабьтесь.

АННА. Спасибо. У вас ласковые руки.

ВИКТОР. Руки врача.

АННА. Так вы врач?

ВИКТОР. А вы что думали?

АННА. Я ничего не думала. Но врачей я всегда представляла себе в халатах. А кто я, вы знаете?

ВИКТОР. (Пожимая плечами.) Нет.

АННА. Это очень странно. Допустим, вы не любите театр, но хоть телевизор-то у вас в доме есть?

ВИКТОР. Есть, но я не большой его смотритель.

АННА. А как вы сейчас оказались в театре?

ВИКТОР. В качестве дежурного врача. И заодно, правда, смотрел спектакль.

АННА. Как же вы можете не знать меня, если в этом спектакле я играю главную роль?

ВИКТОР. (Уклончиво.) Простите, я вас не узнал. На сцене вы были в другом платье. Давайте все-таки вызовем скорую помощь.

АННА. Зачем? Ведь вы же сам доктор.

ВИКТОР. У меня нет кардиографа, оборудования, нужных лекарств. Я не могу брать на себя такую ответственность.

АННА. Пустяки. Я совершенно здорова. Просто здесь трудно дышать. В этой комнате плохая вентиляция.

ВИКТОР. (Оглядывая комнату.) Очень странное помещение.

АННА. Это репетиционная комната. (С теплотой в голосе.) Тут мы проводим наши лучшие часы.

ВИКТОР. А зачем сюда стащили весь этот хлам?

АННА. У вас нет воображения. Разве вы не видите, что мы находимся в древнем Риме?

ВИКТОР. (Неуверенно.) Да, пожалуй… Хотя, честно говоря…

АННА. Примерно так на сцене будут расположены предметы декорации будущего спектакля. Эта табуретка – курульное кресло Цезаря. (Садится на обшарпанную табуретку, изображая величественную осанку властителя полумира.) Тескамейки – это римский сенат. А это (ложится на протертую и просевшую кушетку и не без юмора принимает нарочито картинную позу знаменитой соблазнительницы) – это ложе Клеопатры. На сцене будет все точно так же, только добавятся позолота, бархат, драпировки и фанера, покрашенная под мрамор.

ВИКТОР. Вы будете играть Клеопатру?

АННА. Нет, для нее я слишком стара. Я репетирую жену Цезаря, не то чтобы пожилую, но… Как говорится, возрастная роль. Такова жизнь. Клеопатры приходят на смену стареющим женам.

Пауза.

ВИКТОР. Если вам стало лучше, то я вернусь дежурить в свою ложу.

АННА. Останьтесь. Если вы уйдете, я попадусь в лапы к Роману, а я не хочу продолжать с ним разговор.

ИРИНА. (Заглядывая в комнату.) Анна Сергеевна, как вы себя чувствуете?

АННА. Спасибо, прекрасно.

ИРИНА. Вы сможете выйти на сцену?

АННА. Конечно.

ИРИНА. Значит, спектакль не отменять?

АННА. Разумеется, нет. Не мешайте, пожалуйста, врачу. Когда будет можно, мы вас позовем.

ИРИНА. Извините. (Исчезает.)

Пауза.

Вы так и будете молчать?

ВИКТОР. Вы тоже не очень разговорчивы.

АННА. Вы не похожи на других мужчин. Обычно они говорят мне комплименты, восхищаются моим талантом, выражают надежду на новую встречу и несут тому подобную чепуху. А вы сидите, как Будда, с устремленным внутрь себя взглядом. Ну, если не внутрь себя, то, во всяком случае, не на меня.

ВИКТОР. Вы хотите, чтобы я тоже нес чепуху?

АННА. Почему бы и нет? И чепуха бывает приятной.

ВИКТОР. Я не в том возрасте, когда начинают делать вид, что ухаживают за женщиной только потому, что случайно оказались с ней в одной комнате.

АННА. Мне не нужны ваши ухаживания, но хотя бы соблюдайте этикет. Вот, например, я сказала, что стара для Клеопатры, а вы даже не возразили. Ваше безразличие может означать одно из двух: или я в ваших глазах не женщина, или вы не мужчина.

ВИКТОР. (Улыбаясь.) А может, моя кажущаяся пассивность – это, на самом деле, лукавый прием, начало атаки на вашу неприступную крепость?

АННА. Если это и прием, то уж очень хитроумный.

ВИКТОР. Почему же? Я не расточаю комплиментов, чтобы не быть пошлым; не хвалю вашу красоту, чтобы не быть похожим на всех; молчу, чтобы возбудить ваше любопытство. Что же касается упоминания о возрасте, то это с вашей стороны не более чем кокетство, потому что вы могли бы играть не только Клеопатру, но даже ее младшую сестру. Как видите, я тоже умею нести чепуху.

АННА. Продолжайте, продолжайте, это уже на что-то похоже. А то вы вели себя так, как будто перед вами манекен из витрины магазина, а не популярная артистка.

ВИКТОР. Скажите… Как бы это выразиться поделикатнее… Для ухаживания, вернее, для его конечной цели и результата, так ли уж важно, чтобы женщина была знаменитой? Может быть, важнее красота, молодость, темперамент?

АННА. Оказывается, вы умеете быть еще и нахалом. Но ваша откровенность мне нравится.

ВИКТОР. Я говорил вообще, не имея в виду именно вас. Лично у вас, разумеется, есть, по меньшей мере, два из названных мною качеств. То есть красота и молодость.

АННА. Не знаю, насмешка это или грубый комплимент, но, по крайней мере, вы хоть заговорили как мужчина. Кстати, темперамент у меня тоже есть.

ВИКТОР. Счастлив тот, кто имел возможность в этом убедиться.

АННА. Не надейтесь, что и вам когда-нибудь повезет. Что касается моих лет, то я уже не в том возрасте, когда его еще не скрывают и пока не в том возрасте, когда уже перестают его скрывать. Однако я и не пытаюсь играть молодых красавиц. Не хочу выглядеть на сцене смешной. У меня уже дети и внуки.

ВИКТОР. Ну что ж, нужные комплименты сказаны и выслушаны. Почему бы нам теперь просто не поговорить?

АННА. О чем?

ВИКТОР. О чем угодно. О соколах – который выше взмыл, о псах – который голосом звончей, о шпагах – у которой лучше сталь, о скакунах – который лучше в беге, о девушках – которая красивей…

АННА. О, вы так хорошо знаете Шекспира?

ВИКТОР. И вы тоже?

АННА. Ну, это моя профессия. Я переиграла роли, кажется, во всех его пьесах.

ВИКТОР. А я их только перечитал.

АННА. Скажите, вам понравилась сегодня моя игра?

ВИКТОР. Вы хотите услышать правду или комплимент?

АННА. Разумеется, только комплимент!

ВИКТОР. В таких случаях все говорят, что хотят слышать правду.

АННА. Но ждут похвал. Кто любит горькие пилюли правды? Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман. Комплименты, только комплименты и ничего, кроме комплиментов!

ВИКТОР. Вы играли божественно, восхитительно, упоительно, очаровательно, бесподобно.

АННА. (Посерьезнев.) Так… А теперь скажите правду.

ВИКТОР. Зачем? Не говори правду, не теряй дружбу.

АННА. У нас нет и не будет дружбы, вам нечего терять.

ВИКТОР. У вас только что был сердечный приступ…

АННА. Даже так? Выходит, я играла настолько плохо, что вы боитесь вашей правдой вызвать у меня инфаркт?

ВИКТОР. (Встает.) Я лучше пойду.

АННА. (Нетерпеливо.) Нет уж, говорите! Неужели это было так плохо?

ВИКТОР. (Виновато.) Ужасно.

АННА. (Потускнев.) Почему? Объясните.

ВИКТОР. Ну, во-первых, что это за пьеса?

АННА. Чем она плоха?

ВИКТОР. Две капли Чехова на стакан воды.

АННА. Пьеса, действительно, дрянь. Но публике нравится.

ВИКТОР. Спектакль для тещ.

АННА. (Холодно.) Вы жестоки и пристрастны. Кто вы такой, чтобы судить о театре?

ВИКТОР. Простите. Я всего лишь дилетант, и мне не следовало вас огорчать.

АННА. Нет, почему же? Мне полезно было это услышать. Враги говорят иногда правду, друзья – никогда.

ВИКТОР. Я вам не враг… Вы раньше спросили, знаю ли я, кто вы такая, и я ответил, что не знаю. Это неправда. Я восхищаюсь вами много лет, с самой первой вашей роли, с вашей юной Джульетты. Помните?

«Хоть радость ты моя,

Но сговор наш ночной нам не радость...»

АННА. (Продолжает.)

«…Он слишком скор, внезапен, необдуман,

Как молния, что исчезает раньше,

Чем скажем мы – вот молния».

ВИКТОР. Эти слова ударили меня тогда, как молния. Как вы их произносили!.. Потом я помню вас Эльмирой – и какой Эльмирой! Я после этого выучил «Тартюфа» наизусть.

АННА. Я смотрю, у вас великолепная память.

ВИКТОР. А в каких жалких пьесах вы играете порой сегодня! Какие тексты жуете! Боже мой, что за тексты!

АННА. (Холодно.) Уважаемый критик, скажите хотя бы, как вас зовут?

ВИКТОР. Виктор Павлович.

АННА. Так вот, мой дорогой Виктор, вас не смущает, что я не нравлюсь только вам? Вся рота идет не в ногу, один вы в ногу, - так получается? Зрители встречают и провожают меня цветами и аплодисментами, а вы… вы позволяете…

ВИКТОР. Да, я знаю, вас зовут живой легендой. Но лучше бы вы оставались живой актрисой. А вы пять или десять лет назад умерли. Из роли в роль, из спектакля в спектакль, из сериала в сериал вы несете все тот же хрипловатый голос и ироничную интонацию, все тот же штамп, который когда-то полюбился публике, и с которым вы теперь не расстаетесь. Вы оседлали вашу популярность и не хотите с нее слезать, вы… (Взглянув на Анну, осекается.) Извините. Все это, собственно, меня не касается.

АННА. (Сверкая глазами от едва сдерживаемой ярости.) Говорили, говорили и договорились… Ну, что еще хорошего вы скажете?

ВИКТОР. (Очень искренне.) Что вы сейчас прекрасны, как разгневанная роза.

АННА. Хотите загладить свою вину лестью? (Помолчав, другим тоном) Впрочем, вины на вас нет. Вы правы. Я сама это чувствовала, только не решалась себе в этом признаться.

Пауза.

ВИКТОР. Вам легче?

АННА. Мне и не было плохо.

ВИКТОР. Знаете, что? Давайте я все-таки отвезу вас в больницу или хотя бы домой и позвоню вашему врачу.

АННА. Во-первых, у меня нет своего врача. Во-вторых, вы не знаете, что такое театр: артистка скорее умрет, но доиграет спектакль до конца. И, в-третьих, когда же вы поймете, что я абсолютно здорова?

ИРИНА. (Заглядывая в комнату.) Анна Сергеевна, извините. Вы готовы? Скоро ваш выход.

АННА. Иду. (Виктору.) Мне остались всего три-четыре реплики и поклоны. Подождите меня здесь, пожалуйста. Мне надо кое-что вам сказать.

АННА уходит. Входит РОМАН. Он переоделся для выхода на сцену. Костюм его живописен и слегка небрежен.

РОМАН. Ну, что у нее было? Как я понимаю, ничего серьезного?

ВИКТОР. (Неопределенно.) Трудно сказать. Надо направить ее на обследование.

РОМАН. Как всякая одаренная артистка, она одарила меня на репетициях таким количеством приступов, истинных и притворных, что из них можно было бы составить целый спектакль. Кстати, давайте познакомимся. (Протягивая руку.) Роман Анатольевич, главный кормчий этого идущего ко дну корабля.

ВИКТОР. Почему так мрачно?

РОМАН. Театр как искусство вообще дышит на ладан. Его губят телевидение, начальство и публика, не имеющая даже отдаленного понятия о том, что такое культура. В него ходят поскучать только те, кто ошибочно полагает, что театр еще в моде, да и еще те, кто надеется этим создать себе имидж культурного человека. Впрочем, не обращайте внимания на мои стенания. Режиссеры и критики предрекают театру смерть со времен Еврипида и Софокла, а он все еще почему-то жив.

Слышится громкая бравурная музыка и шум аплодисментов.

Ага, спектакль кончился. Слышите, как хлопают? Думаете, оттого что спектакль хороший? Ничего подобного. Это мы их заводим на поклонах музыкой в ритме две четверти. (Хлопает в ладоши в такт музыке.) Раз, два, раз, два… Старый, как мир, прием. Если бы вы знали, как мне все это осточертело.

ИРИНА. (Входя.) Роман Анатольевич, вам пора на поклоны.

РОМАН. Иду. (Виктору.) Это Ирина, мой заместитель по интригам. Она же помреж, то есть делает всю черную работу. Не думайте, что это мало. В театре другой работы, кроме черной, нет.

ВИКТОР. Виктор Павлович.

ИРИНА. Очень приятно.

Роман, бросив взгляд в зеркало и приосанившись, выходит, Ирина следует за ним. Музыка и аплодисменты продолжаются, затем они постепенно стихают. Появляется Анна. В руках у нее букет.

АННА. Вы не ушли?

ВИКТОР. Вы же хотели мне еще что-то сказать.

АННА. Да. Прежде всего, попросить у вас прощения. Я вела себя с вами безобразно, я говорила только о себе, кривлялась, как престарелая кокетка, и сыпала пошлостями. Я сама себе противна.

ВИКТОР. А мне нисколько.

АННА. Больше это не повторится. А теперь, разрешите, я открою вам секрет? Я, может быть, и в самом деле больна. И мне нужен свой постоянный врач. Вы понимаете, почему я это говорю именно вам?

ВИКТОР. Понимаю. Хотите, и я открою вам секрет? Я не врач.

АННА. Вы шутите!

ВИКТОР. Доктор, который обычно приходит сюда на дежурство, - мой друг, и он попросил меня его подменить.

АННА. И вы, ничего не понимая в медицине, согласились?

ВИКТОР. Это был легкомысленный и безответственный поступок. Но мой приятель заверил меня, что за десять лет его дежурств в театре ни разу не понадобилась его помощь и что за этот вечер тоже ничего не случится. Просто посижу вместо него и заодно получу удовольствие от премьерного спектакля.

АННА. А удовольствия от спектакля вы как раз и не получили. Мне вас жаль.

ВИКТОР. Вы не представляете, как я был напуган, когда меня вызвали к вам. Я ведь был бессилен вам помочь.

АННА. Зато благодаря этому мы познакомились.

ВИКТОР. Так что при всем желании я не смогу быть вашим врачом.

АННА. И очень хорошо, что не сможете. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы вы интересовались моим пищеварением, изучали всякие анализы и деловито осматривали мое тело в поисках сыпи или отеков. К тому же, я вовсе и не больна – просто хотелось, чтобы вы меня иногда навещали. И если вы придете в качестве гостя…Собеседника… Одним словом, позвоните, если надумаете. (Пишет на листке бумаге номер телефона и отдает его Виктору). До свидания. Извините, что из-за меня вы не досмотрели спектакль, и спасибо, что посвятили мне вечер. (Отдает ему свой букет.)

ВИКТОР. До свидания.

ВИКТОР уходит. Входит РОМАН.

РОМАН. Снова успех, снова цветы. Поздравляю. (Обнимает и целует Анну.)

АННА. Спасибо.

РОМАН. Как ты себя чувствуешь?

АННА. Прекрасно.

РОМАН. Аплодисменты – лучшее лекарство, не правда ли?

АННА. И лучшая отрава.

РОМАН. Поедем куда-нибудь, отметим твою удачу?

АННА. О какой удаче ты говоришь? Я стала плохой актрисой.

РОМАН. Неправда.

АННА. Если ты этого не видишь, значит, и ты стал плохим режиссером.

РОМАН. Ты просто не в настроении.

АННА. (Помолчав.) Роман, я подумала и решила: я не буду играть в твоем новом спектакле.

РОМАН. Ты серьезно?

АННА. Вполне.

РОМАН. Ну, я надеюсь, ты еще передумаешь.

АННА. Нет.

РОМАН. Но почему?

АННА. Я не хочу больше этих убогих и тощих бытовых текстов, в которых нет ни мысли, ни красоты. Мне стыдно их произносить. Я уж не говорю про непечатную лексику, хотя, впрочем, теперь печатают все. Меня от этого тошнит.

РОМАН. Но ведь в наше время все так говорят.

АННА. Какое мне дело, как теперь говорят? Во времена Шекспира население было поголовно неграмотным, нравы грубыми, невежество ужасающим, но почему же его герои изъясняются столь прекрасным слогом, и чувства их столь сильны, необузданны, возвышенны?

РОМАН. Оставим высокие споры об искусстве. Я подписал контракт, у меня нет пути назад. И я на тебя рассчитывал. Соглашайся, мне очень нужна звезда.

АННА. Возьми другую актрису. Звезд теперь много.

РОМАН. Но я не хочу другую. Я хочу тебя.

АННА. Извини, я устала, мне пора домой.

РОМАН. У тебя еще есть время подумать. Я три месяца буду занят съемками и только потом возьмусь за спектакль.

АННА. Боюсь, что я не передумаю.

РОМАН. (В сердцах.) Ну, что ж - нет, так нет. Но ты знаешь: то, что я начал, я всегда довожу до конца. Я наберу команду. Я найду звезду. Я сделаю спектакль. И аплодировать в нем будут не тебе.

АННА. Я дарю свою долю аплодисментов тебе. (Уходит.)

Поиск по сайту: