ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ 15 страница

Литтлуэй, видимо, интуитивно уловил суть моей мысли, поскольку сам вынашивал в голове что-то подобное. Так как все свидетельства указывали в одном и том же направлении. В частности, что разумная жизнь существовала на Земле еще задолго до первого человека. И если это признать, то неизбежно следуют определенные выводы. Я не буду пытаться в подробностях описывать, как мы к ним пришли, приведу лишь сами выводы.

Первое: имела ли эта разумная жизнь «людское» отличие? Почти наверняка нет, потоме что иначе остались бы геологические следы. Тогда что это за сила? Самое вероятное то, что она зародилась где-нибудь в Солнечной системе, а то и за ее пределами. Эволюция на нашей планете всегда шла по простой и четкой линии, очерченной Гегелем вскоре после того, как обнародовал свою теорию Дарвин: от примитивных морских организмов к червям и рыбам, затем через рептилий к млекопитающим, и, наконец, к древнейшим гоминидам и человеку. Вне этой схемы никого, похоже, не оставалось.

Так что если эти «создания» (а то, поскольку мы ничего о них не знаем, и единственное создание) не оставили за собой следов, не предполагает ли это, что они не являются организмами физически в том смысле, в каком являемся мы? Это объяснило бы и то, отчего они по-прежнему владеют определенными силами, способными воздействовать и по прошествии миллионов лет.

Так что именно представляли собой силы этих созданий? Стоило нам задуматься, как они показались не такими пугающими, как вначале. Они могут «блокировать» видение времени. Но поскольку видение времени, как я объяснил, лишь продвинутый уровень обычных чувств, это лишь означает, что они владеют некой возможностью притуплять чувства. Похоже, это подтверждалось нашим ощущением в автомобиле; нас просто потянуло в сон. Таким же образом можно объяснить и их воздействие на Робина Джекли и профессора Эванса. Когда ум пуст, тривиальности занимают большую его часть — например, человек, просыпаясь среди ночи, впадает вдруг в необъяснимую тревогу, потому что жизненная энергетика его слаба, Если Эванс и Джекли просто страдали от «депрессии», этим можно объяснить их неистовую, без малого параноидальную реакцию.

Если это так, то страшиться нет причины. «Их» силы ограничены. Надо лишь не разлучаться со своим рассудком и как можно реже садиться за руль.

После двухчасового разговора, за время которого образовались эти выводы, мы оба приободрились. Мы заметили, что чувствуем себя не так «живо», как обычно; получается, эти силы воздействуют на нас, вмешиваясь в работу мозга. С другой стороны, небольшим усилием можно было избавляться от этого вмешательства. Мозг — двигатель, причем наши двигатели производили куда больше лошадиных сил, чем мозг обыкновенного человека. При необходимости у нас имеется еще и резерв. Так что непосредственная опасность нам не угрожает.

Я напомнил Литтлуэю про книгу Хербигера, которую он упоминал, и тот пошел на соседнюю половину ее искать. Возвратился он через час, неся с полдюжины увесистых томов.

— Я разговаривал с Роджером. Он говорит, что есть такой автор жутких рассказов, звать Лавкрафт, у которого есть легенды о том, что Землю населяла какая-то «старая раса», по-прежнему владеющая некими силами. Стоит полистать. Еще нашел несколько томов Габриеля Генона. Это французский исследователь Хербигера. Мне помнится, у него есть какая-то похожая легенда.

Мы оба сели просматривать принесенные книги. Через полчаса Литтлуэй нашел ключевой абзац в книге Генона с уклончивым названием «Века Земли», изданной в 1928 году Планетарным обществом Парижа. Там говорилось следующее:

«Ученые склонны подсмеиваться над суевериями. Но более научным было бы задаться вопросом, как суеверие возникает. Ученые отмахиваются от истории о «проклятии Тутанхамона»[182], объясняя смерть двадцати с лишним участников экспедиции «естественными причинами». Они воздерживаются от комментариев о статистической маловероятности стольких смертей за какие-то пять лет после открытия гробницы.

По словам немецкого мага Штейнаха, некоторые люди в древности владели силой пробуждать Великих Старых, спавших до этого семь миллионов лет. У Великих Старых нет тела, в качестве слуг они с радостью используют людей, предлагая кое-что взамен. Они, например, способны обращать человека в волка или змею. Великие Старые владеют и силой налагать заклятие на материальные предметы, так что те заражаются своего рода психическим ядом, уничтожающим любого, кто такой предмет потревожит. Это, по мнению Штейнаха, объясняет природу «проклятия фараона».

«Великие Старые» Генона безусловно сочетались с нашей собственной теорией о чинящих препятствие «силах». Поэтому, что, если он прав насчет «проклятия»? Может, эти силы уже и не живы, но просто прикрыли свои следы «психическим ядом»?

Признаюсь, никто из нас Генону особо не доверял. Даже в процитированном мной отрывке видна его тенденция к non sequitus («Непоследовательность») С другой стороны, он, очевидно, прочел чуть ли не о каждой когда-либо опубликованной книге по магии и оккультизму, так что был ценным путеводителем.

Генон умер в 1941-м в оккупированном немцами Париже. В последней его книге «Тайны Атлантиды», опубликованной посмертно, много места уделено Лавкрафту, американскому автору страшных рассказов, умершему четырьмя годами раньше. По Лавкрафту, Великие Старые явились со звезд и когда-то господствовали на Земле, строя циклопические города из огромных каменных глыб. Они уничтожили себя тем, что практиковали черную магию, и теперь «спали» под землей. Лавкрафт, в свою очередь, похоже, заимствовал некоторые из своих идей у уэлльсского писателя Артура Майена[183], у кого также есть рассказы о странном народе, обитающем под землей; у него это остатки «старшей расы», способной превращаться в ящеров и посылающей неодушевленные предметы в полет. Генон не объясняет, как Великие Старые уничтожили себя через черную магию, если, «магия» — лишь очередное название тому, что происходит, когда люди будят эти силы.

Было вполне ясно, что от Генона особо глубоких откровений ждать не приходится. С другой стороны, он, похоже, имел доступ ко всевозможным идеям, показавшимся мне неожиданно важными. Так, я особо заинтриговался его настойчивым утверждением о том, что «Некрономикон», придуманный Лавкрафтом вымышленный труд по магии, существует на самом деле и что он сам видел его копию. Генон явно был безнадежным фанатиком, но у меня не сложилось впечатления, что он был лжецом. Если он утверждает, что видел копию, то, безусловно, считает, что так оно и было.

Еще один заинтриговавший отрывок из Генона:

«Биологи и антропологи придерживаются мнения, что цивилизованный человек медленно развивался от своих первобытных предков... Между тем оккультные традиции в один голос твердят, что первые люди достигли замечательной степени цивилизованности за сравнительно короткий период и что вслед за этим произошел ряд катаклизмов, вызвавших регрессию к более ранним стадиям. Землетрясения, потопы, полное разрушение целых континентов». Он продолжает объяснением своего взгляда на «лунные катаклизмы», из которых каждый вызвал откат к более примитивной стадии. Надо согласиться, что у Генона был определенный гений подбирать и подгонять в поддержку своей теории всякого рода странные факты о первобытных племенах. Например, он говорит о вымирающем племени уру[184] на берегах озера Титикака[185] и реки Десагуадеро[186] в Перу: «Уру и аймара[187] (соседнее племя) единодушно утверждают, что племя уру неземного происхождения. Они — постоянно угасающий род потомков богов, некогда правивших на берегах великого озера». Уру в свое время интересовали Лайелла; мы с ним однажды посетили их резервацию на берегу озера Титикака, безусловно, самого высокого пресноводного озера в мире и крупнейшего в Южной Америке. А в.Сально мы останавливались в доме перуанского археолога Херандо Капака, рассказавшего о странной линии морских отложений, тянущейся без малого на четыреста миль в гору на участке между озером Койпаса[188] и озером Умайо, указывая на то, что море, вероятно, образовывало когда-то своего рода пояс вокруг центра Земли. Помнится, Лайвлл тогда спорил, что это из-за смещения геологических пластов, и никто из них друг друга не убедил. Генон, упоминая о тех же морских отложениях, доказывает, что Луна в свое время находилась так близко от Земли, что стянула все моря в гигантский пузырь вокруг экватора, пока, приблизившись максимально, не лопнула, после чего моря хлынули обратно, сметая великие цивилизации, существовавшие там, где сейчас дно Атлантического и Тихого океанов.

Пока я это читал, меня не отпускала интуитивная уверенность, что во всем этом много правды. Хотя доподлинно ясно было, что придется приступить к тщательному и систематическому изучению всех свидетельств, касающихся отдаленного прошлого — биологических, геологических, археологических — и пытаться достичь всеобъемлющей картины. «Прямой» метод здесь явно не годился.

Ответ лежал где-то в ранней истории существа под названием «человек»; это было достаточно ясно. Но поскольку история охватывает миллионы лет, поиск предстоял явно длительный. Тем не менее, мысль о нем наполняла нас обоих безотчетным восторгом. Казалось бы, странно, имея в виду предмет нашего поиска: невидимые и, очевидно, недобрые силы, которые все еще могут быть активны. Но следует помнить, что наши умы живо откликались на всякий вызов и черпали в этом силу. Все прошлое рода человеческого казалось чарующей и непередаваемо красивой картиной, все равно что ночное небо в тропиках. То, что оно содержит определенную темень, нас не беспокоило. Зло — форма тупости, а наука — враг тупости. Мы были уверены в своей силе.

Похоже, и у меня, и у Литтлуэя имелось неплохое — на любительском уровне — знание первобытного человека и развития цивилизации. Лишь начав систематичный поиск создателя базальтовых статуэток, мы убедились, насколько наши знания фрагментарны и непоследовательны.

Первой мыслью было изучить как можно больше останков первобытного человека. Логичнее всего представлялось начать с Британского музея. Но это зависело от того, как к нам расположен Джекли. А наутро телефонный звонок в музей показал, что он по-прежнему сердит: он отказался разговаривать с Литтлуэем. Нас это не особенно обеспокоило; Литтлуэй отправил письмо Альбрехту Кирхнеру, директору Берлинского этнологического музея, с кем был знаком еще по МТИ[189], написав, что мы бы хотели приехать на несколько недель в Берлин поизучать останки первобытного человека, особенно неандертальские и ориньякские находки Отто Хаузера в пещерах Ле-Мустье и Ле-Шапель[190]. Берлинская коллекция во многом превосходит британскую, к тому же в ней представлены более древние образцы. Ожидая ответа, мы приступили к штудиям на дому. Литтлуэй сосредоточился на развитии древнего человека, я решил взяться за мифологию и легенды. Мифы, приведенные Геноном, необычайно возбудили мое любопытство.

Через неделю пришел ответ от Альбрехта Кирхнера. Это было странное, бессвязное письмо, обвинявшее нас во всех подряд происках и кознях, хотя каких именно, не говорилось ни слова. С Кирхнером успел связаться Джекли; то на то и выходило. Было ясно и то, что Кирхнера в обычном смысле нельзя считать нормальным. Он почему-то считал, что Литтлуэй вынашивает какой-то план уничтожения всех останков первобытного человека в Берлинском этнологическом музее, и что за этим стоят британское и американское правительства. Кирхнер был когда-то убежденным нацистом, хотя сам после войны это отрицал. Очевидно, вырвался наружу какой-то закоренелый невроз.

Мы понимали, что это не просто совпадение. Какая-то сила намеренно выверяла наши шаги, и мы знали, как она действует. Она не пыталась нападать в открытую (кроме случая с машиной на автостраде), и это был хороший знак. Контроль над рассудком давал понять, что нас не свести с ума ментальными блокадами. Беспокойство вызывало то, что ее атакам поддаются такие приличные, с чистым рассудком ученые, как Джекли и Кирхнер. А это, безусловно, означало, что другие будут податливы тем более. Любой человек с мало-мальским поводом к раздражению может впасть в необузданную ярость.

Сознаюсь, первая моя мысль была о Роджере Литтлуэе. Он постоянно недолюбливал меня и с негодованием относился к успехам брата. Последние дни он держался заметно угрюмо и дерзко. Самому Литтлуэю я ничего не говорил, но, похоже, он разделял мои мысли. Я заметил, что он стал запирать двери, разделяющие половины дома.

К тому времени, как пришло письмо от Кирхнера, мы оба были поглощены изучением, поэтому письму особого значения не придали. На следы мифа об исполинах я выходил в самых неожиданных местах. Что странно, о майя пишет в своих «Опытах» Монтень буквально следующее: «Они считали, что мир разделен на пять веков и на жизнь пяти идущих друг за другом солнц, из которых четыре свое уже отбыли... Первый век сокрушился невероятной силы наводнением, второй — падением на землю небес, к нему они и приписывали исполинов, кости которых показывали испанцам... Третий — огнем, поглотившим все. Четвертый завершился бурей, сровнявшей даже многие горы; человек тогда не сгинул, но превращен был в обезьяну...» И так, по словам Лопеса де Гомары[191], источника Монтеня, начался пятый век Земли. Генон утверждает, что под «солнцами» майя фактически имели в виду луны. Солнце было лишь одно, но луна, подходя к земной орбите все ближе и ближе, постепенно обретала такие размеры и яркость, что вполне вероятно именовалась «солнцем» дикарями, считавшими, что имеют дело с ревнивыми и могучими богами.

В «Ацтеках Мексики» Дж. Вайяна эти поверья приписываются мексиканским тольтекам[192].

Интересным в этой традиции мне показалось утверждение, что обезьяны или обезьянолюди, шли непосредственно за ранним веком исполинов. Древнейшей человекообразной обезьяне плиопитеку насчитывается примерно двадцать миллионов лет. Проконсул[193], предок шимпанзе и горилл, насчитывает пятнадцать миллионов лет. От плиопитеков[194] отыскалось лишь несколько зубов и обломков черепа. Единственный череп человекообразной обезьяны египтопитека, найденный в 1967 году в Файюме, опережает его на каких-нибудь восемь миллионов лет, причем даже дискутируется, что осколок челюсти олигопитека может оказаться старше тринадцати миллионов лет. Если «век исполинов» им предшествует, то не удивительно, почему до сих пор не найдено ископаемых останков.

Вся эта тема о человекообразных обезьянах рождает еще одно любопытное размышление. В сравнении с обезьянами человек — создание сравнительно примитивное. Эволюция развивает свойства, необходимые для выживания, и в этом смысле обезьяна более развита, чем человек. На месте раздвоения челюсти у нее развита крепежная кость, которой у человека нет; у нее развились сильные клыки и длинные руки, а большой палец — относительно ненужный для жизни на деревьях — стал никчемным придатком. Первые человекообразные обезьяны всеми этими деталями напоминали человека: отсутствие крепежной кости, развитый большой палец, слабые клыки, более короткие руки...

Все это в 1926 году подчеркнул голландский анатом Людвиг Болк, заявив, что обезьяны более развиты, чем люди. Подводя одним словом итог взглядам Болка, можно сказать, что человек — это недоразвитая обезьяна. Появление детей-монголоидов обусловлено определенным дефектом генов, дающим ментальный сдвиг вспять. Таким же образом «направлен вспять» мексиканский аксолотль[195]; этот вид застыл в промежуточной фазе между доисторическими водными саламандрами и современными сухопутными, иными словами, сохраняет в себе все свои латентные жизненные характеристики, которыми владел в зародышевом состоянии и которые по мере взросления должен утратить. Этот процесс застревания на ранней стадии развития известен как неотения, и Болк указал, что человек — это фактически застывшая в своем развитии неотеническая форма обезьяны. Если искусственно застопорить развитие зародыша обезьяны, на свет появится нечто очень похожее на человека.

На все это мне открыл глаза Литтлуэй, так что видно, наши исследования в удивительной мере дополняли одно другое. Вот вам и научное подтверждение поверью майя о том, что человек предшествовал обезьяне.

Литтлуэй привлек мое внимание к отрывку из Платона, во многом схожего с трактовкой майя. В «Тимее»[196] Платон утверждает: «Всегда были и будут многие разрушения человечества, исходящие из многих причин; самые великие происходили через огонь и воду». Дальше он начинает излагать миф о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который сжег Землю с колесницей отца. Что ж, это в форме иносказания, но на самом деле означает... тела, движущиеся в небесах вокруг Земли (т. е. Гелиос и Фаэтон на самом деле — Солнце и Луна; Платон думает, что Солнце движется вокруг Земли), и, повторяясь через долгие промежутки, на Земле происходят невиданные пожары; в такое время тот, кто живет на горах и в сухих плоских местах, более подвержен разрушению, нежели тот, кто, проживает у рек или на морском берегу. Когда же, наоборот, боги окатывают Землю валами воды, уцелеть удается пастухам и погонщикам, что проживают в горах» (у меня мелькнула мысль об уру). Позднее в том же диалоге и затем в «Критии»[197] Платон описывает гибель Атлантиды, вызванную огромной волной прилива. Все это, безусловно, вторило мнению Генона насчет того, что у Земли было несколько лун, из которых каждая свергалась на Землю, вызывая катаклизмы.

В каббале (ей я тоже уделял пристальное внимание) меня больше всего впечатлило настойчивое утверждение, что Вселенная создана не Богом, а рядом демиургов, или «сил». Как заявляет А. Э. Уэйт, потому, что еврейские мистики считали: Бог должен быть отрешен, безграничен, абсолютно вне связи с нашей материальной Вселенной. Мне это казалось разумным объяснением, прежде чем я начал изучать каббалу по-настоящему. Вот тогда за легендами о демиургах я немедленно почувствовал другую причину: некую приглушенную родовую память о колоссальных богоподобных силах, действовавших на Земле. У караимского летописца десятого века Иосифа бен Якоба аль-Кирклисани есть примечательный отрывок насчет «людей пещер», персидской секты восьмого века: «Ибо тайным обычаем у них было, что демиурги, Вселенную сотворившие, впоследствии на землю и под море жить перешли. Они владели силою вздымать горы луною (курсив мой) и морем поглощать плодородные нивы. Демиурги те через одну из своих распрей повержены были, хотя история Филона[198] гласит, что они только лишь спят». Воздействие Луны на приливы, безусловно, известно издавна. Хербигер утверждает, что горные хребты сформировались (в Абиссинии, например) под действием Луны, статично державшейся над Абиссинией со скоростью вращения, аналогичной земной. Только персам восьмого столетия вряд ли что было известно о том, что Земля внутри представляет собой расплавленную массу.

Энергетика и устремленность оставались во мне на высоком уровне. Вместе с тем я сознавал, что сила видения времени во мне уменьшилась. При усилии я мог вызывать ее по-прежнему, но вот непроизвольные инсайты, как, например, предчувствие, что коттедж в Бидфорде-он-Эйвон связан с Бэконом, прекратились. Фактически угнетенности я не ощущал, наоборот, меня как никогда полонило ощущение счастья и благополучия. Только вот работать глубоко и подолгу не отвлекаясь я уже не мог. Отвлечения, пусть и второстепенные, пошли с невероятной частотой. Прежде всего, Роджеру Литтлуэю вдруг втемяшилось в голову, что ему надо переехать в Италию и продать свою половину дома. Генри, естественно, отнесся к этому без энтузиазма, но в конце концов согласился, при условии, если жилец его устроит. И вот потянулась череда совершенно немыслимых претендентов, включая пьяницу-шотландца, выхлестнувшего однажды ночью несколько окон, и индийского раджу-гомосексуалиста, думающего, очевидно, использовать дом под гарем для мальчиков-подростков.

Затем ко мне приехал мой брат Арнольд, прося дать ему денег на фермерское хозяйство. Я неохотно согласился (он никогда не был практичным человеком), и тогда пошло-поехало. Арнольд стал дважды в неделю наезжать из Лонгтона, пить виски Литтлуэя и сетовать на свои проблемы. Поскольку он был мне братом, я не мог указать ему на дверь.

Литтлуэю пачками посыпались письма от коллег, многие понаехали гостить. Впечатление было такое, что каждый американец из тех, с кем он когда-либо был знаком, решил этим летом наведаться в Англию и воспользоваться его приглашением заехать. В конце августа приехал наш бывший заведующий кафедрой, причем привез с собой жену и двух дочерей, с кем я поверхностно был знаком. Я растерялся: обе девицы стали яростно пытаться взять меня «в оборот», вступив из-за этого в открытое соперничество. Кончилось тем, что младшая, стремясь перехватить у сестры инициативу, забралась как-то ночью ко мне в постель; ей нельзя было отказать в привлекательности, но я понимал, что, если займусь с ней любовью, хлопот не оберешься, и очень надолго. В конце концов мне удалось уговорить ее уйти к себе, но обо всем этом как-то пронюхала старшая, и атмосфера накалилась настолько, что я в конце концов нашел какой-то повод и уехал в эссексский коттедж.

В начале сентября Литтлуэй решил присоединиться ко мне, пока не закончатся гостевые визиты. И тут разразилось самое неприятное, что только можно представить. Роджера Литтлуэя обвинили в изнасиловании и попытке убийства несовершеннолетней. Улики были абсолютно неопровержимыми. Поздно вечером в субботу он возвращался из Лестера и предложил подвезти подвернувшуюся попутчицу до Одби, в полдороге от Грейт Глен. На какой-то неприметной развилке он свернул, остановил машину и пригрозил убить девушку, если та воспротивится. Она разумно решила не сопротивляться, но обернулось еще хуже. Кончилось тем, что он бросил ее голую и, очевидно, бездыханную в леске при дороге. Через полчаса мимо проезжала машина, и водитель увидел, что из кювета на дорогу пытается выкарабкаться девушка. В больнице она почти неделю пролежала без сознания, а затем, слегка оправившись, описала и насильника, и его машину. Через двое суток при опознании она указала на Роджера.

Когда Литтлуэй, позвонив, сообщил мне об этом, я помчался обратно в Лэнгтон Плэйс. Он считал, что ответственность лежит на нас; «силы», заставившие обратиться против нас Джекли и Кирхнера, наслали временное помешательство на Роджера Литтлуэя. Я не сомневался в его правоте. Итальянка Кларета рассказала, что Роджер вот уже несколько недель кряду вел себя странно. Он стал угрюм, неразговорчив и часами не выходил из верхней комнаты, где у него хранятся какие-то суперобразчики порнографии. Он стал зачитываться де Садом и поговаривал, что напишет книгу, которая сделает его самым революционным мыслителем в западной истории. Под разными предлогами он под вечер уходил и никогда не возвращался на ночь. Помимо того, он вошел во вкус, чтобы Кларета стегала его хлыстом.

Литтлуэю позволили свидеться с братом после ареста. Он сказал, что Роджер пребывал как бы в шоке и сознался, что именно он совершил изнасилование.

Литтлуэй спросил, сознавался ли он в этом кому-нибудь еще; тот ответил, что нет. Литтлуэй посоветовал ему помалкивать, пока не переговорит с адвокатом. Ему показалось, что самой лучшей защитой стало бы сумасшествие. Но юрист, обычно ведущий семейные дела, был стар и слыл большим буквоедом; Литтлуэй решил нанять наилучшего адвоката. Он слышал о Треворе Джонсон-Хиксе, специализирующемся на защите сумасшедших, и попросил его встретиться с Роджером в тюрьме. Результат был неожиданный и нежелательный. Джонсон-Хикс, выслушав Роджера, решил, что улики против него недостаточны. До этих пор Роджер все отрицал. На нем не было царапин или синяков (так как жертва решила не сопротивляться). Но девица настаивала, что сопротивлялась и царапалась — возможно, из стыда, что сдалась так легко. Она неправильно назвала марку и цвет машины, к тому же в первом ее описании насильник был «очень высоким мужчиной» (у Роджера рост примерно пять футов девять дюймов). Все это привело Джонсон-Хикса к решению, что Роджер должен рискнуть и заявить о своей невиновности. А Роджер, впав вдруг в безудержную радость о предстоящем оправдании, охотно на все согласился.

Нет смысла описывать, какой кавардак царил в Лэнгтон Плэйс следующие семь недель. Литтлуэй сказал Джонсон-Хиксу, что знает: Роджер виновен, и что всякое прочее заявление в суде безнравственно. Джонсон-Хикс парировал, что склонен считать Роджера невиновным. Если он и «исповедался» своему брату, то это из-за своей эмоционально нестабильной натуры, желающей страдать. Свидетельство Клареты доказывает, что он не садист, а мазохист,.. и далее в том же духе.

До суда дело так и не дошло. Девица забрала свое заявление, сказав, что, вероятно, ошиблась при опознании. Я более чем уверен, что к этому приложила руку Кларета, очевидно, предложив девице круглую сумму. Уверен и в том, что Джонсон-Хикс в предстоящей защите делал ставку на то, что девица немногим лучше проститутки, и в машину залезла, думая продать свои услуги шоферу. Возможно, Кларета указала девице на это, как и на то, что с осуждением Роджера она ничего не выиграет, а вот, сняв обвинение, выиграет очень существенно.

Как бы там ни было, к середине октября Роджер снова был в Лэнгтон Плэйс. И жизнь стала абсолютно невыносимой. Все в округе по праву считали его виновным, но каждый считал и то, что именно деньги и влияние Литтлуэя уберегли его от заслуженного наказания, и соответственно негодовали. Литтлуэю дюжинами пошли угрожающие звонки; пришлось поставить определитель. Садовник и горничная в один день уволились. Поутру на газоне мы всякий раз находили битые бутылки и камни, а два раза на подъезде к дому — натыкались на мусорные кучи. Окна нам били так часто, что Литтлуэй в конце концов установил вокруг дома датчики, предупреждающие о приближении любого нарушителя, кроме того, купил двух огромных волкодавов. Один из них вскоре набросился на прачку, что только усугубило сложности. Но самым худшим было то, что Роджер явно не подавал признаков улучшения. Он был таким же угрюмым, нетерпимым и часами просиживал в мансарде.

Вся эта сумятица не остановила наше дальнейшее изучение проблемы. Мы оба находили силы на несколько часов полностью уходить в работу, забывая обо всем. Но все теперь происходило несравненно медленней. Мы жили теперь с чувством постоянной опасности. Если «им» удалось превратить в сексуального маньяка Роджера Литтлуэя, то чего они только ни натворят, когда мы вплотную приблизимся к секрету? Роджер и без того уже относился к Генри с ненавистью; Джонсон-Хикс рассказал ему, что Литтлуэй хочет, чтобы он признал себя виновным. Что, если ему вдруг придет в голову спалить дом? Однажды вечером в начале ноября мы с Литтлуэем сидели в библиотеке; я читал книгу о майя, он отсутствующим взглядом смотрел на огонь. Неожиданно он произнес:

— Знаешь, а ведь все бы наладилось, перестань мы просто о «них» вызнавать.

На кого он ссылается, гадать не приходилось. Однако было в его тоне что-то, заставившее меня пристально на него посмотреть.

— Откуда ты знаешь?

— Так, знаю.

Но я упорствовал.

— Как?

Тогда он рассказал, что, пока смотрел в огонь, ему подумалось, не уехать ли из Лэнгтон Плэйс примерно на полгода, но потом он отверг эту идею: походило на дезертирство. И тут совершенно внезапно в голове возникла мысль: «Если ты перестанешь допытываться о «них», твои проблемы закончатся. Если нет — станет еще хуже». Эта мысль, подчеркнул Литтлуэй, не была оформлена словесно, она явилась внезапной вспышкой, внушающей полную убежденность, непререкаемую правду.

— Ты считаешь, это был сигнал от «них»? — спросил я.

— По-моему, да, — ответил он после долгого молчания.

Так вот оно что: предложение. Безусловно, невероятно соблазнительное. Постоянные осложнения начинали досаждать, у нас обоих начала зарождаться какая-то мания преследования. В конце концов, настолько ли все это важно? Впереди у нас целое будущее, так что нам до какой-то отдаленной эпохи земного прошлого?

С другой стороны, оба мы ученые. Принять эти условия — все равно что врачу нарушить клятву Гиппократа. И почему их так заботит секретность? В чем тут дело?

Все равно, какое-то время мы прибрасывали эту идею. Отвергнуть ее нас в конце концов побудило то, что случилось на следующий день. На Роджера напали трое юнцов и отколотили так, что он попал в больницу с пробитым черепом. На него, лежащего у дороги без сознания, случайно набрел почтальон. Позже он говорил, что просто прогуливался, и тут какие-то трое юнцов, узнав его, начали обзываться. Он велел им заткнуться, и тут на него накинулись, сбили с ног и начали пинать, пока он не потерял сознание. Я лично подозреваю, что Роджера застали за подглядыванием в окна; сельский доктор говорил, что о Роджере ходила молва как о «любопытной Варваре».

Известие, что Роджер в больнице, мы встретили с несказанным облегчением, особенно когда доктор сообщил, что ему, возможно, придется пролежать там несколько месяцев. К счастью, повреждения мозга не случилось. И до меня вдруг дошло, что «они» допустили ошибку. Они искусны в нагнетании эмоций ненависти, а вот в данном случае, сами того не ведая, дали нам отдушину. Результаты не замедлили сказаться. Враждебность со стороны сельчан угасла; они были довольны, что Роджер «получил по заслугам». Не было больше битых стекол, перевернутых мусорных баков и пакостных слов на столбах. Получается, «они» действуют не без погрешностей. Так что случившееся наполнило нас еще большей решимостью максимально углубить поиск.

Прорыв наступил через неделю, когда мы услышали том, что папский библиотекарь обнаружил «Ватиканский манускрипт». В сообщении «Католик Джеральд» упоминалось, что существует мнение, будто в этой рукописи содержится описание истории и традиций майя.

До этого открытия было известно, что лишь три рукописи майя[199] пережили разрушительный пыл испанского священника Диего де Ландо[200], написавшего где-то, незадолго до 1566 года «Relacio n de las Cosas de Yucatan» («Сообщение о делах в Юкатане») (исп.). В их число входили: «Дрезденская рукопись» — астрономический трактат, «Кодекс Тро-Кортезианус» — трактат по астрологии, и «Кодекс Пересианус», посвященный культовым ритуалам. У майя было множество книг; Берналь Диас[201] сообщает, что видел в храме майя целую библиотеку. Диего де Ланда составил словарь языка майя, но он изобиловал неточностями, так что большие части текстов майя расшифровке на подлежат.

Поиск по сайту: